Очерки по истории Семиречья

                Содержание
1. Археоология Семиречья 
2. Губернатор М.Е.Ионов .
3.   И воссияет на века!
4. Яблоня Иоганна Сиверса
5.   Путешественник, давший имя тянь-шанской  ели .
6. Арыки Верного  – Алматы 
7. История судоходства не реке Или 
8. История пчеловодства в Казахстане
9. Охота и рыбалка в Семиречье
10. Генералы, собиравшие цветы 
11. Загадка Талгара
12. Неженка пустыни (Древний реликт Алматинской области)      
13. Туркестанский тигреро 
14. Дочь лесничего
15. Потомок хана
16. К подножью Властелина Духов(Готфрид Мерцбахер)
               
                АРХЕОЛОГИЯ СЕМИРЕЧЬЯ
Еще в  XIX веке любознательные жители Верного обратили внимание на большое число  древних памятников, и в первую очередь курганов, наскальных рисунков, следов древних городищ и могильников по всему югу Казахстана.  О «древних могилах» упоминали в своих записках И.Сиверс  – иркутский аптекарь и ботаник, в поисках целебного ревеня в 1793 году дошедший до южных предгорий Тарбагатая, и Т.Аткинсон  – английский художник, в 1848 году побывавший в северной части Семиречья (в городе Копал). Конечно, о захоронениях знали и коренные жители – казахи, считая их могилами «колмаков» или калмыков, как тогда называли джунгар. Не оставил без внимания археологические объекты и первый казахский ученый Ч.Валиханов, впервые побывавший в Семиречье в 1856 году. В своих записках он упоминает о подобранном им куске водопроводной гончарной трубы в Чингильдах, на правом берегу реки Или, где в древности располагалось  городище Еки-Огуз. Получивший хорошее образование и обладавший большой любознательностью и знаниями, он не только не оставлял без внимания увиденные следы истории, но и мог многое понять и  объяснить. Его перу принадлежит археологическая работа «О киргиз-кайсацких могилах и древностях вообще».«Первооткрыватель Тянь-Шаня» П. Семенов, совершивший путешествие в Семиречье в 1856-1857 годах, в своих трудах описывает увиденные памятники (например, джунгарские рисунки на берегу реки Или), делая экскурс в местную историю.  О памятниках старины упоминали едва ли не все путешественники, исследователи, обозреватели-географы (зоолог Н.Северцов, обозреватель и писатель Н.Абрамов, геодезист А.Голубев, художник В.Верещагин и др.), местные краеведы. Обычно это были люди с образованием – чиновники, инженеры, офицеры, но иногда и просто крестьяне.  Даже губернатор Герасим Колпаковский занимался археологией Семиречья. Особенно его интересовали предметы древности выносимые волнами озера Иссык-Куль. Им написана опубликованная в «Известиях Русского Географического общества» в 1870 году статья «Об остатках древних поселений на Иссык-Куле».
Все это не могло быть незамеченным научной общественностью России. В край посылались специалисты - историки и археологи. Одним из первых   профессионалов ученых, посетивших Семиречье в 1862, 1868-1869 годах, был тюрколог и языковед В.Радлов,  производивший раскопки у города Копал, в Чуйской и Илийской долинах, на берегах озера Иссык-Куль. В результате изучения вскрытых курганов (лишь в 1862 году на протяжении от Семипалатинска до китайской Кульджи им было раскопано более 40 курганов) Радлов сделал вывод о тождественности их курганам в Сибири, а значит и народов, населявших эти края. Он же с сожалением констатировал, что почти все курганы оказались разграбленными.
В 1893-1894 годах в крае работал ученый востоковед В.Бартольд, охвативший археологическими, этнографическими и историческими исследованиями Таласскую, Чуйскую, Илийскую долину и бассейн озера Иссык-Куль, а также район города Верный. Обладая обширными познаниями, объединив накопленные исторические  сведения, Бартольд сумел нарисовать общую картину древней истории Туркестана.
Общий обзор археологических памятников Семиречья на основании уже произведенных исследований сделал в 1898 году профессор Томского университета В.М.Флоринский. Среди всех, использованных им исследований, первое место он отдал работам местных краеведов – любителей истории.  Их было много, начиная от межевщика В.А.Андреева, первым обнаружившим древние христианские кладбища вблизи Пишпека (1884), художника В.В.Верещагина, сделавшего зарисовку средневековой башни Бурана (1869), художника Н.Г.Хлудова, открывшего высокогорную галерею петроглифов на вершине Ферганского хребта Саймалы-Таш (1902),  врача Ф.Пояркова и ботаника А. Фетисова до профессионала ориенталиста (востоковеда, то есть специалиста занимающегося историей и этнографией народов Востока) Николая Николаевича Пантусова (хотя занимаемая им должность  была далека от археологии. Он занимал должность помощника губернатора Семиреченской области).  Он столь много занимался изучением памятников истории, что Императорская Археологическая комиссия в Петербурге сделала его в 1885 году своим внештатным сотрудником, с 1894 он был официально избран ее член-корреспондентом, сотрудничал с Московским археологическим обществом. То есть с центральными научными археологическими организациями тогдашней России. Пантусов разыскивал, фотографировал и описывал по всей области памятники древней истории, производил раскопки курганов и городищ, собирал все найденные кем бы то ни было археологические артифакты (предметы древности), отсылая их в Археологическую комиссию, заботился о пресечении всех грабительских раскопок и о сохранении памятников истории. А таких грабителей, самовольно раскапывющих курганы и древние могилы, было немало. Ведь нередко такие могилы хранили золотые предметы, и поживиться ими хотели нечистые на руки люди. Облеченный правами, опытом и знаниями, Пантусов объединял все археологические работы, ведущиеся местными любителями истории. Можно сказать, что занятие археологией стало основным в деятельности Пантусова. Благодаря ему Петербургский Эрмитаж значительно обогатился предметами древности со всего юго-востока Казахстана и Киргизии. Следует упомянуть, что руководство области, его начальники – губернаторы - с пониманием относились к занятиям своего подчиненного, отпуская в многочисленные командировки. Более того, заботясь о сохранности археологических памятников, по представлению Пантусова, губернаторы, начальники уездов отдавали распоряжения по запрещению самовольных хищнических раскопок, благодаря чему было сохранено много предметов древности. Одно из главных достижений археологии Семиречья было открытие и изучение древних несторианских (христанских) кладбищ, и в этом основная заслуга принадлежит Пантусову, отыскавшему и описавшему множество надгробных камней с христианскими надписями, расшифрованными петербургскими учеными языковедами-лингвистами (Д.А.Хвольсон). Перу Пантусова принадлежат многочисленные статьи по археологии края.
Пантусов в своем увлечении был не одинок. По зову души археологией занимались и другие любители: врач по профессии ФедорПоярков, ботаник и садовод А.Фетисов, сумевшие внести значительный вклад в открытие многочисленных исторических памятников и их описание. Проживая и работая военврачем в Токмаке, а затем в Пишпеке, и делая разъезды по Чуйской долине, Поярков был заинтригован величественной башней Бурана, возвышавшейся в голой степи Чуйской долины в Киргизии. В 1885 году он производил раскопки на территории древнего христианского кладбища вблизи этой башни, обнаружив более 20 надгробных камней с надписями и остатки крепостной стены. В последующем Поярков изучал  петроглифы в районе Иссыг-Атинских минеральных вод близ нынешнего Бишкека, в 1899 году он совершил несколько поездок с целью отыскания каменных изваяний – балбалов (грубые изображения человека, высеченные из камня). В долинах Большого и Малого Кемина (горные реки в Киргизии близ границы с Казахстаном) им было отыскано до 150 каменных баб.  Свои исследования Поярков сопровождал статьями, публиковавшимися в Памятных записках по Семиреченской области.
Не меньшие заслуги в археологическом изучении области принадлежат любителю-ботанику А.М.Фетисову. Еще в 1878 году он обнаружил следы древних городищ в Каджисае на берегу Иссык-Куля, совершая поездки по краю, отыскивал и фиксировал встреченные на пути руины человеческих поселений. Совместно с Пантусовым в 1885-1886 годах Фетисов производил раскопки несторанских кладбищ в Чуйской долине, в результате чего было отыскано более ста захоронений, отосланы в Петербург снятые с надгробных камней изображения крестов и надписей. Фетисов много путешествовал, всегда обращая внимание на встреченные в пути древности. Особая его заслуга заключается в публикации путевых очерков. Раскопки курганов, с разрешения властей, производил и лепсинский купец Е.М.Трусов.  Свои услуги в археологических изысканиях предлагали многие семиреченцы, в частности учителя школ, чиновники, военные.
       В целом надо признать, что, несмотря на отсутствие в крае специальных научных учреждений, любители-археологи совместно с приезжими профессионалами и учеными из Петербурга и Москвы успешно работали в области археологии  Семиречья. Таким образом создавалась картина древней истории на территории Казахстана. Ныне эта работа продолжается усилиями научных институтов, где работают профессионалы-археологи и историки с высшим образованием. Многое уже открыто (например, найден «золотой человек»), но еще больше предстоит узнать. Ведь Казахстан неисчерпаемый кладезь древних цивилизаций, и узнать их историю – жгучая и волнующая задача.
Одним из самых интересных открытий, сделанных на территории Семиречья, была находка медного жертвенника, столика-светильника или алтаря.

                ГУБЕРНАТОР М. Е. ИОНОВ
 Стараниями алматинских краеведов довольно широко освещена деятельность первого губернатора Семиреченской области Герасима Алексеевича Колпаковского, но в тени остались другие дореволюционные деятели на этом ответственном посту. Между тем многие из них внесли достойный вклад в обустройство города и края. Один из них военный губернатор Семиреченской области Михаил Ефремович Ионов, занимавший эту должность с 1899 по 1907 год.
А начиналась его деятельность на военном поприще. Как Г.Колпаковский заслужил признание и любовь верненцев, будучи устроителем Семиречья и освободителем от кокандского владычества, так и М. Ионов вполне может претендовать на звание освободителя Памира и основателя европейской части города Ош. Именно ему, заслуженному туркестанцу, нынешний независимый Таджикистан обязан присоединением  в его состав знаменитой «Крыши мира», как именовали высокое нагорье, лежащее на границе Российских и Английских владений. Лишь благодаря смелым и решительным действиям Ионова, порой вопреки указаниям начальства и  самого российского правительства, территория была очищена  от рвущихся сюда захватчиков со стороны соседних государств. Спорная территория была буквально вырвана из рук афганцев и китайцев, подстрекаемых Великобританией.  А до этого у М.Ионова  была тяжелая, почти в беспрерывных боях, военная служба, длившаяся 25 лет, по которой можно проследить едва ли не всю историю  присоединения Туркестана  к России.
Михаил Ефремович Ионов родился в 1846 году.  Воспитанник Орловского кадетского корпуса и  военного Константиновского училища, он начал военную карьеру в 1866 году в чине подпоручика в составе Оренбургского, впоследствии 1-го Туркестанского стрелкового батальона. Боевое крещение получил при штурме Бухары, где  проявил отвагу  и находчивость, за что был награжден орденами Святого Станислава 3 степени  и Святой Анны 3 степени с мечами и бантами.
Следующим заметным этапом службы был 1873 год, когда в составе Джизакской колонны Туркестанского отряда  Ионов совершил поход в Хиву и, отличившись в боях при Шейх-Арыкской переправе, был произведен в капитаны и награжден орденом Святого Владимира 4 степени с мечами и бантом. В 1875 году, командуя  стрелковой ротой в составе главных сил генерала К.П.Кауфмана, участвовал в Махрамском сражении, после которого получил чин майора и награду орденом Святой Анны 2 степени. За бой на Балыкчинских  завалах Ионов удостоен награды золотым оружием с надписью    «за храбрость». Послужной список боевого  офицера в 1876 году пополнился штурмом Андижана и наградой орденом Святого Георгия 4 степени.
В том же, 1876 году М.Е.Ионов был назначен первым начальником только что организованного Ошского уезда в составе Ферганской области. Тогда это была обычная практика: губернаторами, начальниками уездов назначались только военные. В Туркестане это было оправдано, ведь им постоянно приходилось решать не только хозяйственные и социальные вопросы, но и участвовать в военных действиях, тем более  что воинские звания и должности с них не снимались.   Задача была непростой: вместо средневекового управленческого аппарата развалившегося Кокандского ханства надо было создавать современную русскую администрацию.
Один из самых древних городов Средней Азии Ош занимал важное стратегическое положение, так как находился на  перепутье дорог, ведущих  в Китай, Индию, Афганистан. Рядом проходила граница,  за горами лежали чужие, не всегда дружественные государства, и  начальнику уезда  приходилось то и дело  улаживать  вопросы международного характера. Не менее гибкую политику необходимо было вести и по отношению к коренному населению, имеющему свой менталитет, свои традиции, другую религию и язык. Надо было проявлять такт и дипломатичность и одновременно с этим настойчивость и характер, чтобы склонить на свою сторону население, среди которого были и фанатики ислама и свободолюбивые горцы  и просто недоброжелатели, часто подстрекаемые мусульманскими государствами. В России выработался свой стиль правления и поведения в отношении к азиатским народам, вошедшим в ее состав. Заключался он в корректности, минимальном вмешательстве и установлении справедливого порядка, когда с одной стороны сохранялись национальные традиции, а с другой – искоренялся средневековый деспотизм и жестокости.  И здесь обнаружилось, что у молодого Ионова дар военного сочетался  с задатками хорошего  политика, администратора и хозяйственника. Кроме того, он был просто честным, справедливым человеком, привыкшим добросовестно исполнять любое порученное дело. И результаты не замедлили сказаться.
В обязанности уездного начальника входило решение вопросов городского хозяйства. Он же являлся председателем городской комиссии, в состав которой входило до пяти самых богатых и влиятельных граждан города из местных жителей, избираемых сроком на три года. А дел  было не впроворот: средневековый азиатский город необходимо было преобразить, ликвидировать антисанитарию, построить дороги мосты, бани, создать условия для нормальной торговли и т.д. Самым же сложным и важным была закладка нового города европейского вида с нормальными условиями проживания. В первую очередь надо было построить казармы для солдат, жилье для офицеров. Задача усложнялась бюрократизмом и неповоротливостью управленческого аппарата и служб. Решительный Ионов, не дожидаясь, когда казначейство переведет деньги,  изворачивался, проявляя изобретательность и риск. Не было денег, он привлекал подрядчиков на взаимно выгодных условиях, даже вкладывал свои  личные, выкупая землю под стройку, занимал у богатеев. Проявляя хозяйственную сметку, он заложил базар, солдатскую слободку, дома для офицеров и уже вырисовывались контуры нового города, Даже сейчас, спустя более 130 лет память о первом начальнике уезда сохраняется в виде  планировки современного города и уцелевших зданиях, построенных еще М.Е.Ионовым.
Не меньше проблем было  у начальника приграничного города в международном плане. За Алайским хребтом лежала огромная страна – Памир. Россия считала его своей территорией и это подтвердил и покоритель Коканда   «Белый генерал» М..Скобелев своим походом на Памир еще в 1876 году и российские ученые (А.Федченко, Н.Северцов, И.Мушкетов),  в 1877-1880 годах уже начавшие обследование Памира.  Прежде это были владения Кокандского ханства, теперь вошедшего в состав России; права России на Памир первоначально признавала и Англия, в 1872-73 годах заключившая договор о разделе сфер влияния. Однако Англия нарушила договор,  в 1883 году побудив своего вассала афганского эмира оккупировать отдельные районы Западного Памира. Аналогичная политика проводилась и в отношении Восточного Памира. Боясь вторжения России в  Индию, англичане создали план раздела Памира между Китаем и Афганистаном и этим преградить путь русским через Гиндукуш на юг.  Китайцы и афганцы ставили свои военные пикеты  в Восточном Памире, обкладывали горцев налогами, и, подавляя сопротивление, вырезали целые кишлаки. Капитан Б.А.Громбчевский, посетивший Памир в 1889 году, был поражен симпатией  к русским местного населения, считавшего себя подданными Белого царя и ждавшим от него защиты.
У России не доходили руки до отдаленных окраин, но, наконец, в мае 1891 года туркестанский генерал-губернатор барон А.Б.Вревский  отдал приказ  командиру 2го Туркестанского батальона полковнику М.Е.Ионову выступить на Памир, произвести «рекогносцировку» и восстановить права России на эту территорию. Приказ был довольно расплывчатым и в этом сказались колебания правительственных кругов в политике по отношению к Великобритании. Ее боялись  «обидеть». Ионову предоставлялось право действовать по своему усмотрению на свой страх и риск. Дело обстояло так, что если ты победишь, то будешь героем, если  же потерпишь поражение, то все  грехи свалят на тебя.
Отряд Ионова состоял из 122 человек, включая 8 офицеров, доктора, ученого  подполковника Громбчевского,  классного топографа Бендерского и  самых сметливых и отважных солдат и казаков, набранных   в основном из охотничьих команд – так назывались специально подготовленные части для выполнения особо сложных задач, например, разведки. Что-то вроде современного спецназа. Экспедиция одновременно выполняла и научные задачи по описанию местности, определению координат геодезических пунктов и частичной съемке местности.
В июле Ионов с отрядом поднялся на очень высокий (4250 м) перевал Кзыл-Арт, ведущий на Памир, по пути расставляя знаки  с надписью «Полковник Ионов.1891год»,  и  кое-где оборудуя временные убежища-пикеты в виде землянок на случай постановки здесь военных постов.
Обойдя восточную и южную окраину Памира и выдворяя китайские пикеты, 26 июля Ионов с 30 казаками поднялся на перевал через высокий Гиндукуш, по существу проникнув  в пределы Индии. Пройдя примерно сто километров по чужой территории, Ионов повернул обратно, своим самовольным поступком показав возможность похода в Индию через высокогорный хребет, а заодно  «отомстил» Англии за ее вмешательство в российское пространство.
Завидев русский отряд, афганские солдаты отовсюду бежали, но каково было удивление английского разведчика Янгхазбенда, производящего на Памире геодезические съемки, когда он совершенно неожиданно столкнулся с отрядом Ионова.  Михаил Ефремович проявил завидное благородство и такт. Янгхазбенд был  британским офицером,  но одновременно и известным ученым, имевшим   значительные работы по географии Центральной Азии – с разведчика лишь взяли слово, что он покинет чужую территорию, и отпустили с миром. Зато другого англичанина, лейтенанта Дэвисона, производящего топографическую съемку, пришлось взять «в плен», а так как девать его было  некуда, то он так и двигался вместе с отрядом, а позже, пройдя через всю Россию, вернулся на родину, в Англию.
После ухода отряда Ионова афганцы и китайцы  вернулись на Памир вновь и снова начались притеснения горцев. М.Е. Ионов, обеспокоенный судьбой волостных старшин, поставленных им  во время своего рейда, писал Туркестанскому губернатору:  «Представляю при сем письмо, полученное мною от Курумчи-бека, старейшины киргизов, расположенных на Ранг-Куле, Мургабе и Аличуре. Исполняя возложенные на меня поручения на Памирах, я стал невольным виновником неприязненных отношений китайцев с памирскими киргизами, поэтому позволю себе просить Ваше превосходительство защитить киргизов от насилий китайцев, которые не замедлят проявить свою мстительность».
Летом следующего 1892 года Ионов снова двинулся на Памир с отрядом, на этот раз усиленным 4 орудиями конно-горной батареи.  Сам император Александр III повелел  вести «охранение наших интересов в Памирском крае». Но опять под давлением мягкотелых министров и в первую очередь министра иностранных дел, Ионову было предписано не продвигаться дальше реки Мургаб, а вся экспедиция выдавалась за  чисто научную. «Деликатность» чиновников была такова, что даже выставленные Ионовым прошлогодние  знаки обьявлялись, как геодезические. И опять непокорный полковник проявил самоуправство. Нарушив запрет, Ионов вышел за Мургаб и 12 июня в урочише Сумэ-Таш  столкнулся с афганским пикетом. Начались переговоры, но афганский капитан Гулям-Хайдар-хан отказался покинуть территорию, надеясь на своих солдат. Создалась обстановка, выиграть в которой мог более  решительный и смелый. Надо было действовать быстро,  Ионов  понимал, что промедление смерти подобно. «Хватай их, братцы!» - неожиданно отдал  он команду. Скорее всего, он надеялся на бескровный исход дела, но вышло по иному. В яростной и короткой рукопашной схватке пришлось применить оружие, и  отчаянные казаки одержали быструю победу. Потери афганцев составили семь убитых, в числе которых был их командир, у русских трое раненых казаков. Император, еще недавно сомневающийся в необходимости военных действий, теперь довольный, написал на представленном рапорте: «Не мешает иногда и проучить их».
В урочище Ак-Таш пришлось выгнать китайцев, строивших здесь свой военный пост. При этом китайцы были так напуганы решительными действиями русских, что однажды 60 их солдат позорно убежали от одного казака, смело бросившегося на них в атаку. В сентябре Ионов покинул Памир, но оставил на Мургабе отряд штабс-капитана П.А.Кузнецова на зимовку. Стало ясно, что здесь необходимо организовать постоянный военный пост. В условиях высокогорья и суровой зимы солдаты под руководством инженера А.Г.Серебреникова построили крепость, названную «Памирским постом» (ныне город Мургаб). И опять довольный Александр  III начертал на полях доклада:  «Возложенное поручение  Ионов и весь отряд выполнили отлично».
В 1894 году Западный Памир опять оказался под гнетом афганцев. И опять М.Ионов, теперь уже в чине генерал-майора,  с тремя отрядами двинулся на Памир. Здесь уже сражались подполковник Н.Н.Юденич ( тот самый будущий белогвардейский генерал, участвовавший в гражданской войне)  и А.Г.Скерский. С небольшими отрядами они одерживали победы благодаря храбрости солдат и новым винтовкам конструкции Мосина, только что поступившими на вооружение русской армии (скажем, что эти винтовки прослужили до 1945 года и применялись в Великой Отечественной войне). Новые винтовки били неприятеля с расстояния в полторы, две тысячи метров и этим удавалось сдерживать натиск афганцев, численность которых намного превышала число русских.  19 августа со своим отрядом подошел Ионов, и афганцы убрались за Пяндж. 23 августа все три отряда  под общим командованием Ионова объединились в Хороге.. Это была окончательная победа, положившая конец всем иностранным притязаниям на Памире. Местные жители ликовали, празднуя освобождение от афганского ига  и приветствуя приход русских. Летом 1895 года англо-русская комиссия на месте провела разграничение государств, причем граница, существующая и ныне, была проведена так, что территории России и Англии не соприкасались друг с другом.   Руководитель британской пограничной комиссии генерал-майор Дж.Герард, возвращаясь домой, прошел вместе с казачьей частью до Оша. Делясь своими впечатлениями от этого перехода, он не скрывал своего восхищения и даже  зависти от  великолепного состояния  личного состава русских войск.  Он был поражен обстановкой в отряде, где офицеры и рядовые составляли дружный коллектив, а конвойные  казаки, казалось, получали высочайшее удовольствие от походной жизни и писал: «Жизнерадостность и незаменимость казаков в течение всего перехода  были выше всяких похвал». Герард отмечал такие качества казаков, как усердие, приветливость, неприхотливость, находчивость и умение выйти из любого сложного положения. У русских ему нравилось все, начиная от «наваристого борща», быстрого устройства дорог на Памире до  порядков, установленных русскими в Средней Азии, когда власти не нарушали традиционный образ жизни коренного населения, запретив лишь ношение оружия и вынесение смертных приговоров местными судами. Англичанам было незнакомо доброе отношение аборигенов к пришельцам-европейцам, то, что они видели здесь, в Русском Туркестане.
  Ионов выполнил свою миссию  на  «Крыше мира» с честью. Его дальнейший  послужной список выглядел так: 1893 году -  начальник Алайского резерва войск, расположенных за Алайским хребтом и на Памире,  1894 год -   начальник 4 Туркестанской линейной бригады,  1898 год - Ионов командует войсками в Ферганской области.
В1899 году заступив на высокий пост Семиреченского губернатора с центром  в городе Верном, будущем Алматы, М.Е.Ионов продолжил славные традиции своих предшественников и много сделал для обустройства вверенного ему края. При нем был возведен ныне существующий величественный Кафедральный собор (и тем самым положен конец долгострою, длившемуся почти тридцать лет), открыты новые государственные  и частные учреждения в Верном и области: Переселенческое управление, отделения банков, Сельскохозяйственное общество, Лесная школа, новые  приходские и государственные школы и церкви в селениях и станицах. Генерал был любознательным человеком, как и Г.Колпаковский, поддерживал науку и приезжих ученых. Еще будучи начальником в Оше, содействовал и помогал экспедициям Н.Северцова, и И.Мушкетова, а в Верном – В.Сапожникову, Г.Мерцбахеру, В.Липскому и другим. С некоторыми был в дружеских отношениях, например, с В.В.Сапожниковым совершал совместные экскурсии по окрестностям Верного. Занимался любительской фотографией и даже публиковал снимки в научных изданиях. Летом выезжал на озеро Иссык, где любил отдыхать с семьей и держал там лодку. В отличие от Колпаковского, стоял на защите интересов казачества. Он не раз ставил давно наболевший вопрос наделения казаков положенными им 30 десятинами земли на душу, так как по ревизии 1899 года  фактический размер надела в среднем составлял 21 десятину. Чтобы не ущемлять интересов коренного населения решение вопроса Ионов видел в покупке земли у коренного населения на добровольных началах. Но вопрос этот так и не был решен.
Всячески поощрял развитие сельского хозяйства, заботясь об улучшении пород скота (особенно в коннозаводском деле). В 1904-1906 годах на закуп производителей лошадей англо-арабских пород и породистого крупного рогатого скота было затрачено около 4 тысяч рублей. Занимался любительской фотографией, любил охоту и первым в 1900 году ввел запрет на отстрел маралов и архаров. При Ионове впервые были введены правила охоты с ограничением отстрела по временам года. Когда в Верном шла подготовка к  созданию местного музея, Ионов подарил ему из своей коллекции чучельные головы марала, архара и джейрана. Некоторые шкуры и чучела отсылал в Зоологический музей в Петербурге, которые хранятся и поныне).
В 1907 году Ионов вышел в отставку в высшем военном чине генерала от инфантерии. На отставку Ионова повлияла его отрицательная позиция в отношении деятельности Переселенческой партии в Семиречье, занимавшейся обустройством переселенцев из России.
У М.Ионова было четверо детей: две дочери и два сына.  Сыновья пошли по стезе отца, став военными. Но дальше их пути кардинально разошлись: Александр стал активным участником Белого движения во время гражданской войны в Семиречье, даже был избран атаманом Семиреченского казачьего войска. Младший сын Владимир в качестве офицера участвовал в первой Мировой войне, с 1919 года он, бывший полковник артиллерии, блистательно служит в Красной Армии, участвуя в боях за Туркестан, а затем до смерти в 1946 году находился на гражданской службе.   
Относительно последующих лет жизни М.Е.Ионова существует несколько довольно фантастических версий. Ясность вносит рассказ его праправнучки Н.Д.Кареевой (ныне живущей в Санкт-Петербурге), изложенный в сборнике статей на XV Царскосельской научной конференции «Россия – Восток.  Контакт и конфликт мировоззрений». В 1911 -1915 г.г. М.Ионов вместе с семьей жил в Швейцарии, в 1915 – 1917г.г. – в Петрограде. После октябрьского переворота вернулся в Верный, где бедствовал, распродавая на еду свои награды, в том числе  золотые. Подрабатывал сдельно в местном архиве. О том, почему он не был репрессирован советской властью, можно догадываться: его хорошо помнили и уважали бывшие солдаты, работавшие в Совдепе.  Сам М.Ионов, будучи губернатором, был знаком с семьей М.Фрунзе, и помогал ей материально. Немаловажным было и то обстоятельство, что его дочь Наталья вместе с мужем Б.Кареевым на заре века участвовала в революционном движении в Верном, в 18 лет вступила в комсомол, а с 1920 года служила в Красной армии.
Скончался М.Ионов в 1924 году и был похоронен близ своей дачи на речке Малая Алматинка, на территории нынешнего санатория МВД. По словам краеведа В.Казанцева могила сохранилась, но доступ к ней закрыт. Именем М.Е.Ионова назван один из высоких перевалов на Памире, ведущий в Афганистан, однако название это ныне забыто.

                И ВОССИЯЕТ НА ВЕКА!
          История создания Алматинского кафедрального собора - целая эпопея, длившаяся более 30 лет, и этому есть свои объяснения и причины. Прежде всего надо сказать, что Верный, как тогда назывался Алматы, в 1871 году указом Святейшего Синода в Санкт-Петербурге был определен  центром  Туркестанско-Ташкентской епархии, то есть центром православия во всей Средней Азии и Семиреченской области. Естественно, что такой центр  должен был иметь подобающий, достойный храм: величественный и вместительный.
        Уже первый архиепископ  Софония, заступивший  в 1872 году на должность иерарха Туркестанской епархии, указывал на несоответствие только что отстроенного Софийского храма в Большой станице требованиям кафедрального собора.  Это понимали и руководители области и всего Туркестанского края, но разные обстоятельства мешали делу возведения подобающего храма. Как всегда, не хватало денег, решались более неотложные задачи, препятствовали и другие всевозможные обстоятельства. То возведенный фундамент оказался непрочным, то умер архитектор, проектировавший здание, но самое страшное случилось в 1877 году, когда разрушительное землетрясение не только разрушило весь город, но и сорвало все планы и проекты сооружения грандиозной церкви. Перед архитекторами и строителями теперь стоял трудно разрешимый  вопрос: как совместить, казалось бы, невозможное: величие и грандиозность с запретом каменного строительства. Ведь все самые значительные сооружения мира возводились из камня (или кирпича), тут же поступило категорическое распоряжение: все здания строить только из дерева, камень и кирпич использовать для этого запрещалось, как  материалы, нестойкие  против землетрясений. Бетона тогда еще не знали, а деревянные здания новым строительным уставом ограничивались высотой в 4 сажени (8,5м). Даже в мировой практике не было опыта строительства огромных, рассчитанных на долговременную службу деревянных зданий. Главное же, надо было восстанавливать город, жилье для людей, конторы и административные здания, немаловажным было и восстановление приходских церквей.
     Большестаничный Софийский собор восстановили из дерева, теперь уже не как главный храм города и епархии, а простой, приходской, получивший со временем названия Казачьего, Станичного, а потом и Николаевского и даже Узун-Агачского. А так как дело сооружения кафедрального собора не терпело отлагательства, то, пока суть да дело, решено было воздвигнуть под него временный храм. Где – вопроса не было: уже давно Генпланом города место для него было определено в центре Нового города, на площади, ставшей городским парком. Но несчастья преследовали неказистое деревянное сооружение, словно было какое-то знамение: стоять на этом благословенном месте не времянке, а постоянному великолепному собору. У деревянного здания гнили балки, их съедал грибок итебовался постоянный ремонт.А тут еще случился пожар, почти поглотивший здание, словом, актуальность строительства храма все возрастала. Свежую струю внес епископ Григорий, предложивший пустить на строительство деньги, оставшиеся от сбора пожертвований после землетрясения 1887 года (в основном от  взноса царской семьи. И ведь надо же, такая честность и пунктуальность: более чем за десять лет деньги не разбазарили и не разворовали!). Но еще требовалось создать проект уникального здания, подобного которому не знала мировая практика строительства. Вначале это дело поручили опытному  верненскому  архитектору французского происхождения Полю Гурде. Обрусевший француз (друг Г.А.Колпаковского и местного казачества) честно служил полюбившемуся ему Семиреченскому краю и имел пристрастие к грузному и массивному византийскому стилю, который характерен для каменных храмов и ярко представлен в Болгарии. Находясь под давлением инспекторских строительных инстанций, где тон задавал молодой и амбициозный А.П.Зенков, Гурде поставил условие работать самостоятельно, без вмешательства надзорных органов, с чем не согласилось вышестоящее  начальство в Омске.В 1894 году составление проекта было поручено инженерам-строителям К.А.Борисоглебскому и Н.П.Нарановичу.Волокита, отписки и просто неисполнение приказов имели место и в то время, чему способствовали смены то губернаторов, то иерархов церкви – епископов. Главное же, все инженеры были заняты на строительстве текущих объектов. Все это привело к тому, что за последующие четыре года дело мало сдвинулось с мертвой точки, но тем не менее, к 1899 году проект деревянного собора на каменном фундаменте инженера Борисоглебского был составлен и отправлен на рассмотрение строительным отделом и епархией. Вскоре был готов и проект Нарановича, но предпочтение было отдано варианту Борисоглебского, хотя отмечались и его недостатки: малая высота центрального купола, не доминирующего над остальными, слабость кладки каменного фундамента. Но так или иначе, проект получил одобрение в вышестоящих инстанциях в Ташкенте и Петербурге, хотя были большие сомнения  в прочности столь грандиозного здания. И это неудивительно, ведь в условиях высокой сейсмичности сооружение высотой в 40 метров возводилось впервые. Боялись и плохого качества древесины: пористость и рыхлость  свежесрубленных стволов тянь-шанских елей быстро порождала все разрушающий грибок. Городской архитектор П.Гурде еще в 1889 году в проекте обязательного постановления о возведении в Верном построек, устойчивых  против землетрясений, писал:
      «Известно, что местная ель, единственная почти порода, которую можно считать строевой, очень дурного качества; она чрезвычайно пористая и легко воспринимает сырость, которая сохраняется в порах, где она производит разрушение, вследствие этого здешний лес быстро гниет».
     И все же, несмотря на все сомнения, специальная комиссия решила собор строить, назначив ответственным за исполнение работ и.о. обязанности областного инженера А.П.Зенкова, опытного, дипломированного строителя, хорошо зарекомендовавшего себя при сооружении предыдущих строений. Надо отдать должное смелости, таланту и прозорливости  гения выдающегося верненского инженера. Зенков не побоялся коренным образом изменить проект, уже утвержденный правительствующим Синодом. На свой страх и риск он увеличил высоту главной колокольни на целых 9 метров, и храм сразу приобрел величественный вид, устремившись ввысь. Прочность он компенсировал усилением  стропил, жестко связанных в пучок в верхней своей части. Были произведены и другие изменения в проекте: колокольни для крепости делались не восьмигранными, а четырехгранными, соединение бревен производилось не в «лапу», а с выпуском, как это делается в русских избах. И главное, стены на всю высоту с колокольнями пронизывались металлическими штырями, в местах соединений закреплялись специальными сжимами и анкерными болтами жестко соединялись с фундаментом, запроектированным Зенковым не кирпичным, а из прочного бетона. Вопреки устоявшейся народной молве, при сооружении собора было использовано более 170 пудов железных изделий. Фундаменту было уделено особое внимание: так для вентиляции нижнего яруса стен, особенно поддающегося гниению и грибку, были оставлены вентиляционные каналы, одновременно служащие для погашения сейсмических волн при землетрясении.
     Немаловажным было и декоративное оформление всего  здания. Сложность заключалась в том, что деревянные стены, купола, шатры надо было иммитировать под традиционные материалы: кирпич,  камень, позолоту. Опыт северного русского деревянного зодчества с почерневшими суровыми бревенчатыми силуэтами здесь не годился. Под стать южному небу, храм должен был быть красочным, воздушным, цветным
     .Строительство началось в 1904 году  и шло очень быстро. По существующей русской традиции самобичевания, пресса в лице «Русского Туркестана», издаваемого в Ташкенте, в номере от 5 февраля 1905 года с язвительной иронией критиковала ход строительства (возможно, это была застарелая обида  конкурента на роль центра епархии). И все-то им было не так: и что строители-проектанты перессорились между собой из-за приоритета на проект (действительно, обиженные П.Гурде и К.Борисоглебский к этому времени уехали из Верного), и что за постройку взялись люди малоопытные и несведущие, и что многие вопросы не проработаны и недостаточно обсуждены, и что отсутствует смета. Например, удивляло устройство фундамента:  «…в верхней части этого странного цоколя затыкано огромное число штырей, издали похожих на взъерошенную щетину», - проявляя полную безграмотность и некомпетентность, писала газета. Ведь именно эти штыри и обеспечили прочность соединения  здания с фундаментом, то есть монолитность всей системы.
     Между тем, Зенков был уверен в успехе, всеми силами стараясь обеспечить качество работ, буквально днюя и ночуя на стройке.
    Лес на постройку был взят в Проходной Щели Большеалматинского ущелья, где лесным ревизором Э.О.Баумом было разрешено вырубить 250 корней тянь-шанской ели. Бревна выдерживались в тени, что предохраняло их от растрескивания и придавало прочность. Верненцами давно было замечено, что дома из местной ели мало подвержены пожарам, что объяснялось не только штукатуркой стен, но и почти полным отсутствием горючей смолы в древесине. Кроме того, еловая древесина, со временем ссыхаясь, становится твердой и прочной (отскакивает топор и на сучках крошится лезвие) и мало подвергается заболеванию грибком
    Зенков так стремился облегчить здание и тем уменьшить опасность от разрушения от землетрясения, что отказался от алебастровой лепнины и украшений на потолках и стенах, заменив их на сделанные из папье-маше, то есть на бумажные. Стены подрядился рубить верненский мещанин Тимофей Наумович Тютюнников, живущий на улице Сергиопольской (ныне Тулебаева) в своем доме. Иконостас изготавливался в Киеве в специализированной мастерской  А.Мурашко, имеющей высокую репутацию, а иконы для него писал местный художник  Н.Г.Хлудов, хорошо зарекомендовавший себя за долгие годы жизни в Верном. Великолепным было внутреннее убранство, для чего использовались материалы, привезенные изразных мест России: метлахская плитка из  Москвы, цемент из Петербурга. Лепные работы и оформление  дверных и оконных проемов выполнялись московскими и тульскими мастерами.
     В 1906 году подняли колокола и собор был почти готов. Голос главного колокола был слышен в соседней станице Софийской (Талгаре), отстоящей от Верного более чем на 20 верст. Величественным был внешний вид храма, высота которого до креста на колокольне составляла 44,2 метра. Раскрашенные под цвет российского флага, шатры и купола, оштукатуренные цветные стены, богатый декор оформления фасада – все это создало новый стиль соборного строительства, свой, семиреченский,  казачий, родившийся именно в Верном. Цель была достигнута блестящим образом: храм явился символом присутствия православия в Казахстане и Средней Азии. Глядя на грандиозное сооружение, трудно поверить, что оно целиком деревянное, и вряд ли где еще в мире есть подобное чудо, сотворенное руками человека не из камня. Счастливые прихожане-верненцы и служители епархии нарекли величественный храм во имя величайшего события христианского мира – Вознесения Господня.
     Судьба распорядилась так, что автором и строителем собора народ и время совершенно справедливо назвали не инженера Борисоглебского, составившего первоначальный проект, а Зенкова, построившего храм, придавшего ему тот вид, что мы знаем, и обеспечившего ему вечность. В благодарственной грамоте Андрею Зенкову любимый верненцами православный пастырь, епископ Туркестанский и Ташкентский Димитрий писал:
      «Выражаем Вам свою благодарность за созданный Вами прекрасный храм, блистающий красотой, грандиозным величием, изобилующий светом и чистым воздухом».Жестокое испытание сильнейшее землетрясение 1910-1911 года показало высокую прочность храма и подтвердило все расчеты и решения А.Зенкова.  В ту ночь сам Андрей Павлович до утра засиделся с чертежами и позже описывал происшедшее:
     «Ночью услышал гул, затем вместе со стулом оказался на полу. Стены трещат, стекла лопаются, со стен картины валятся, штукатурка сыплется! Выбежав на улицу, понял, что началось землетрясение. Падая, побежал к собору. Подбежал на площадь парка, увидел собор целым и о радости плакал, смеялся и кричал: «Ура-а! Победа, ребята, ура-а!» Кто-то, пробегая мимо, остановился и сказал с сожалением: «Сколько несчастных, еще один рехнулся, бедняга!»
       Из записки о повреждениях, причиненных собору землетрясением:
       «В здании собора выбито стекол оконных до 150 штук, осыпалась штукатурка…сброшены на пол и разбиты четыре иконы. Крест на колокольне согнут у основания и совершенно наклонился вниз, цепи на крестах порваны…В соборе…разрушения не наблюдались, что можно объяснить только тем, что помимо массы поставленных в нем сжимов, он, при грандиозной высоте своей, представлял очень гибкую конструкцию, колокольня его качалась и гнулась, как вершина высокого дерева и работала как гибкий брус, заделанный одним концом…Ущерб исчислен в 400 рублей».
      Всего 400 рублей! Мизерная сумма даже для того времени.
      Сам А.П.Зенков прекрасно понимал значимость им совершенного. Недаром в годы большевистского гонения, в самые страшные моменты 30-х годов он говорил своей жене (она была моложе его на 30 лет): «Я умру, а тебе будут льготы (В смысле за его заслуги)». Он понимал, что сотворил великое дело. И он был прав:  прошло 100 лет, но нет в Алматы здания, равноценного Свято-Вознесенскому собору. Мы еще не полностью оценили подвиг верненских строителей, рабочих, инженеров и городские власти того времени за содеянное чудо, возможно, которому нет аналогов в мире.
     Да воссияет Алматинский православный храм и на будущие века!

                ЯБЛОНЯ  ИОГАННА  СИВЕРСА
   
      Новейшие исследования на генетическаом уровне позволили установить, что Семиречье, горы северного Тянь-Шаня являются прародиной царицы северных фруктов – яблони. Именно отсюда яблони расселились по Азии и Европе и, возможно, прабабушкой прекрасных сортов спустя тысячелетия послужила дичка, скромное дерево, называемое яблоней Сиверса, все еще растущее в Алмаатинских прилавках.
     Ученый, давший имя родоначальнице яблоневых садов, вошел в историю как искатель целебного ревеня. Иоганн Сиверс во второй половине ХVIII века работал ученым аптекарем в городе Иркутске и Барнауле. Обладающий знаниями в ботанике, он был послан Петербургской академией наук на поиски целебного ревеня. Дело в том, что еще с Древнего Рима ученые медики приписывали ревеню удивительные лекарственные свойства. В течение столетий сушеные корни этого азиатского растения доставляли в Европу из Китая и можно представить, как им дорожили. В ХVIII веке основным маршрутом транспортировки ревеня служила азиатская Россия, и царь Петр даже ввел государственную монополию на торговлю этим дорогим снадобьем. В то же время жители Сибири уже знали свой местный ревень, однако, не обладавший драгоценными качествами ревеня Тибетского. Естественно, что государство было заинтересовано найти  это ценнейшее растение у себя в стране. В его поисках И.Сиверс объездил многие районы Сибири. В 1792 году он приехал в Казахстанский Алтай, посетив долину Бухтармы, побывал в горах  у озера Маркаколь и на Зайсане. В следующем году он продвинулся дальше на юг и достиг отрогов Тарбагатая. Именно здесь, на южных склонах он увидел яблоню, которую спустя три десятилетия назвал его именем другой очень известный ботаник и исследователь Алтая Карл Ледебур.
     Иоганн Сиверс, видимо, не вел дневника, но регулярно посылал письма с дороги (из Усть-Каменогорска, Семипалатинска, Барнаула) своему земляку, известному путешественнику П.С.Палласу, в 1768-1774 годах совершившему большое путешествие по азиатской части России. Позже, уже после смерти Сиверса, Паллас опубликовал эти письма и из них мы знаем весь ход экспедиции искателя ревеня. Вот как он описывает открытие яблоневых зарослей, что было для него совершенной неожиданностью.
      «Когда я прибыл к подножью горы, богиня Флора обрадовала меня лесом прекраснейших карликовых яблонь, которые тут у Ульджара растут на обоих берегах реки в диком виде. Я забыл усталость, жару, камнепад и все прочее и въехал в яблони, как леший, и принялся лакомиться. Простите мне эту резвость, Вы же знаете, я рожден в краю яблок. За четыре года пребывания в Сибири я не пробовал других фруктов, кроме растущих по ту сторону Байкала подобия груш, которые там едят вместо конфет на десерт вместе с толченым сахаром.  Но мои, сейчас найденные, были хорошим виннокислым фруктом, правда, здесь они из-за своего дикого состояния измельчали до размеров пчелиного яйца и имеют красные и желтые щеки. По-киргизски их называют алма. Хочется выдать этот сорт за новый вид.
     Трое сибирских крестьян, что были при мне, удивлялись еще больше. Они слышали от своих отцов, выходцев из Малороссии и Польши, частые упоминания о множестве там яблок, но никогда сами не видели какие-либо.
     Быть тому, чего желаешь! Я не сомневаюсь в хорошем будущем моих тарбагатайских яблок в Сибири, особенно вокруг Усть-Каменогорска, где земля и климат совершенно похожи на местный. Если этим заняться в более высоких широтах, то жители Сибири могли бы со временем иметь фруктовые сады и есть яблоки,  что до сих пор еще не удавалось».
      Предсказания Сиверса сбылись. Ныне яблоки выращивают не только в районе Усть-Каменогорска, но и в Сибири, правда, не такого хорошего качества как южнее, в Семиречье
      Что касается самого Сиверса, то ревень он нашел, хотя и не тибетский, а алтайский. Но это не помешало получению им звание академика Российской академии наук.

        ПУТЕШЕСТВЕННИК,  ДАВШИЙ  ИМЯ  ТЯНЬ-ШАНСКОЙ  ЕЛИ   
   
     Наша всеми любимая тянь-шанская ель носит мало кому известное и понятное имя: ель Шренка. Кто такой Шренк и за что он удостоился такой великой  чести? Ведь мало кто усомнится в том, что ель его имени, произрастающая в горах Заилийского Ала-Тау у Алматы, одна из красивейших в мире (это признано во всем мире), и ей вполне подошла бы роль быть символом всех гор Тянь-Шаня.
    Александр Шренк – русский немец, родился в 1816 году в Тульской губернии. После окончания в 1837 году Дерптского университета (г.Тарту) работал в Петербургском ботаническом саду. Будучи совсем молодым, успешно путешествовал по северу Европейской России, а  в возрасте 24 лет возглавил большую экспедицию на восток Киргизской (Казахской) степи, в совершенно неизвестную науке северную часть Семиречья.
    В мае 1840 года он вышел из Семипалатинска во главе экспедиционного отряда в 40 человек, в число которых входил казахский хан со свитой в 20 человек охраны, топограф, переводчик с казахского языка, специалисты по сбору растений и животных. Пройдя Аягуз, Шренк достиг восточного берега Балхаша, откуда продожил движение на юг, пересекая последовательно реки , текущие с северных и западных склонов Джунгарского Ала-Тау: Лепсы, Аксу, Саркан. Почти месяц, с 18  июня по 17 июля он обследовал загадочные для европейцев горы.
    Поднявшись по реке Баскан, он впервые увидел местную ель, поразившую его своей красотой, и тогда же проследил растительные зоны по мере набора высоты. Он установил, что ель по северным склонам поднимается до высоты 2500 метров, выше располагаются арчевники (до 2800м), сменяемые низкорослыми растениями альпийских лугов, поднимающимися до высоты 3200м и даже 3500м.
     Спустившись с гор, А. Шренк побывал на озере Ала-Коль и, перевалив хребет Тарбагатай, возвратился в Аягуз. Собранные растения Шренк отправил в Петербург, где  их определяли и описывали опытные ботаники К.Мейер и Б.Фишер. Из первой поездки было описано 900 видов флоры, в том числе 75 новых и в их числе ель, названная именем первооткрывателя А.Шренка. 
     В последующие 1841-1842 и 1943 годы Шренк совершил  еще три экспедиции. Пройдя через Центральный Казахстан, он обошел со всех сторон озеро Балхаш, побывал на реке Или, достиг низовий рек Чу и Сарысу.  В условиях безводья, не имея карт, но с помощью местных проводников-казахов он обследовал пустыню Бетпак-Далу и достиг северо-западной оконечности Чу-Илийских гор (немного не дойдя до Северного Тянь-Шаня).
      Значение экспедиций Шренка было велико. Он стал первым ученым, посетившим огромный район Азии: северное Семиречье и  Центральный Казахстан, все известия о которых в Европу приходили от купцов и военных, приносивших лишь отрывочные сведения о географии этой слабо населенной местности. Во время экспедиции была составлена карта обследованных районов с нанесением рек, горных хребтов и положение озер Балхаша и Алаколя.
    Шренк открыл и описал огромное количество растений, доселе неизвестные науке, он первый описал местные  археологические памятники и сделал правильный вывод о том, что озеро Балхаш и Алаколь в недавнем прошлом являлись единым бассейном. Всего Шренком опубликовано 16 статей и монографий. К сожалению, А испереведены на русский. Возможно именно это является одной из причин малой популярности этого крупного ученог и путешественника. Многие его работы, хранящиеся в Российском Географическом обществе в Санкт-Петербурге, вообще не опубликованы и на это должны обратить внимание ученые Казахстана, ведь сведения, сообщенные Шренком, и в наше время могут представлять интерес как исторический, так и этнографический.

                АРЫКИ  ВЕРНОГО - АЛМАТЫ
Арык – типично местное название небольшого канала для подвода воды, чаще всего для полива. Надо признать, что арык – это чисто азиатское изобретение в жарких странах, страдающих от недостатка естественной влаги. Для условий Верного арыки были особенно характерны уже хотя бы по особенностям рельефа с естественным уклоном и наличием рек, стекающих с гор. Следы арыков русские увидели сразу же, как появились в крае. Поэтому в городе арыки явились как бы естественным продолжением древней истории. 
На заре своего существования город Верный напоминал большое село, где были сады и огороды, требующие полива. Арыки служили и водопроводной сетью для питьевой воды.  Поэтому весь город был испещрен сетью арыков.  С одной стороны арыки были благом, с другой в городе доставляли массу неудобств. Растекаясь по улицам, они были источником грязи, мешали проезду, через них необходимо было строить массу мостиков. Арычная вода разводилась по всем усадьбам города, орошая сады и огороды, имевшиеся почти у каждого хозяина дома. Без полива в сухом и жарком климате Верного почти ничего нельзя было вырастить в огороде, где и почва была отнюдь не плодородной. Поэтому, когда приходила пора полива, начиналась борьба за воду. Естественно, что ее не хватало на всех. Установленный порядок и очередность постоянно нарушались, воду воровали, тайно, особенно по ночам перепруживая потоки и направляя на свои участки. Часто вода выходила с огородов и затапливала всю проезжую часть улиц. Дороги тогда походили на болота и становились непроезжими.  Существовало типично верненское понятие «гнать воду». Это значило, что надо было обеспечить свободный проток от «головы» до своего участка и главным при этом было уберечь воду от расхвата и прорывов на сторону по пути. Чаще всего это делалось по ночам. Гнавший воду бегал по ходу арыка через чужие участки, проверяя утечки. Бывало, из-за воды убивали друг друга, орудуя при этом лопатами и кетменями.
Воду отводили из Малой Алматинки, а на Кучегурах (западная окраина города, начиная примерно от нынешней улицы Наурызбай батыра до речки Есентай) использовалась вода из Весновки и Поганки (так раньше называлась речка Есентай). Для отвода воды из речек строилась в каждом случае своя «голова», т.е. отвод воды из речки с помощью плотины из валунов, взятых тут же в русле. Делалось это сообща, коллективно, обычно весной после схода снега. За порядком пользования водой следили специально назначенные смотрители (мирабы).
Если  на окраинах города арыки смотрелись вполне естественно, являясь необходимой деталью полусельского пейзажа, то в центре они были постоянной головной болью для Управы. Они мешали проезду, разливаясь, размывали дороги, создавали на улицах грязь, необходимо было строить через них сотни мостиков, устраивать переходы и постоянно за ними следить. Поэтому неудивительно, что городские власти не раз пытались сократить их число или хотя бы запретить строительство новых. Однако город развивался и росло число арыков. Постепенно арыки стали неотъемлемой частью именно верненско-городского пейзажа, а вслед за Верным и Пишпекского, Каракольского, Копальского, Джаркентского. Уже в советское время, пытаясь сохранить чистоту воды, арыки стали облицовывать отесанными каменными блоками. Так появилась именно алматинская профессия каменотесов. С ручным зубилом и молотком они раскалывали гранитные глыбы, принесенные горными реками и селями из гор. Каменотесы стали исчезать лишь в конце 1950-х, когда вместо гранитных облицовочных блоков стали изготавливать более дешевые  бетонные. 
Так как арычная вода использовалась и для питья, и для полива садов, огородов и пашен, кроме того для питья сооружались крытые бассейны. Конечно, в качестве питьевой она ни в коем случае не удовлетворяла санитарным нормам. Городские нечистоты (скотский навоз, грязь от стирки белья) попадали в арыки и служили источниками различных заболеваний, особенно кишечно-желудочных. Зажиточные горожане старались для питья использовать родниковую воду из источников, расположенных в нижней части или за пределами города.  Жители Верного еще в Большой станице столкнулись с проблемой отсутствия грунтовых вод. Привычное рытье колодцев не всегда давало результаты, естественных родников, располагавшихся в нижней части города, не хватало, поэтому вопрос снабжения питьевой водой оставался для Верного проблемным.
Городские власти пытались бороться с загрязнением воды, запрещалось в арыках, предназначенных для питьевой воды, умываться, стирать белье, поить скотину, но полностью уберечься от загрязнений было невозможно. Городской голова П.Зенков и помощник губернатора Н.Аристов неоднократно советовали  жителям для питья употреблять только кипяченую воду.
Для упорядочения водоснабжения в 1874 году был создан специальный комитет.  В состав его вошел  урядник И.Поклевский-Козелло, который и явился основным исполнителем новой арычной системы. Было запланировано строительство шести основных арыков: от реки Бутаковки (возможно, это р. Казачка) до Татарской слободки, от Малой Алматинки через сады в Малую станицу, третий питал город и Большую станицу, четвертый и пятый  должны были идти из Весновки в западную часть города, шестой – из Поганки на Кучегуры. Однако  к 1879 году был проложен только один арык – третий, разделенный на три ветви. Из них один, проходящий через центр города, предназначался для питьевой воды и был обложен булыжником. Питьевые и поливные арыки между собой не соединялись, но несмотря на это вода по своим качествам не соответствовала требованиям санитарии. Вопрос снабжения города питьевой водой был одной из главных проблем Верного. Жители Верного еще в Большой станице столкнулись с проблемой отсутствия грунтовых вод. Привычное рытье колодцев не всегда давало результаты, естественных родников, располагавшихся в нижней части города, не хватало, с другой стороны  беспорядочная арычная сеть мешала строительству улиц, поэтому  в 1884 году было решено построить Магистральный (Головной) арык так, чтобы он не мешал городу. Строился он не сразу, поэтому датой его рождения следует считать 1884 - 1899 годы. Как всегда, для осуществления задуманного не хватало денег. В 1885 году было принято положение об обязательной поливке центральных улиц, а заодно и ассигнованы деньги на устройство Головного арыка и содержание арычной администрации. В верхней части города  на Алматинке была устроена запруда и шлюзы, откуда вода по большому арыку  была направлена вдоль верхней границы города. От него сделаны отводки арыков поменьше по всем улицам, идущим в сторону от гор, т.е. вниз. Автором проекта Головного арыка, который стал называться Магистральным, считается ссыльный инженер польского происхождения И. Поклевский-Козелло.
В 1894 году по инициативе городского архитектора П.Гурде параллельно Магистральному арыку, выше его, был проложен второй вспомогательный канал для отвода сточных вод из вышерасположенного лазарета за город. В 1899 году стенки Магистрального арыка были облицованы каменными плитами, что сделало невозможным мытье лошадей и стирку белья в арыке. Благодаря этим мерам улучшилось качество воды. Тогда же через Магистральный арык было  построено три моста. Расходы на все это составили 1878 рублей. Общая длина арыка составляла более трех верст. В этом виде он сохранился и до наших дней, менялась лишь его облицовка, от гранитных, плохо отесанных глыб, до бетона.
С 1898 года городская Управа возбуждала вопрос сооружения в городе водопровода. В январе 1901 году от гласного (депутата)  городской думы И.Д. Хапилина поступило предложение о строительстве  водопровода с  проложением деревянных  труб под землей. Для осуществления идеи была создана комиссия во главе с городским головой, которая обратилась к городскому архитектору П.Гурдэ с поручением составить соответствующий проект  и составить смету. Уже через две недели Гурдэ представил проект прокладки водопровода по улице Сергиопольской (ныне Тулебаева) от Магистрального арыка до Ташкентской улицы (ныне Раимбека). При этом по трубам должна была подаваться вода в количестве около 24 тысяч ведер в сутки. Предусматривалось устройство шести фонтанов (колонок для разводки и пользования водой). Сметная стоимость работ  составила 4260 рублей. Подряд на строительство взял предприниматель Ф.И. Титов.  В качестве материала для труб использовался лес из местной тянь-шанской ели (просверливались бревна). Строительство магистрального водопровода длиной в три версты, с бассейнами  через каждые три квартала и водоразборными колонками для аварийных ремонтов и дальнейшей разводки воды, было закончено в октябре 1902 года и вода пошла. Были сделаны отводки на улицы Пушкинскую, Иссык-Кульскую (Желтоксан) и в бани, расположенные на Кузнечных рядах ниже улицы Ташкентской. При этом купец Шахворостов самовольно отвел воду на улицу Казарменную (Панфилова). Однако проработал водопровод меньше трех месяцев и в конце января 1903 года перемерз. Дальнейшая эксплуатация показала его недостатки: зимой он часто перемерзал, а летом забивался песком. Тем не менее, это был прогресс, сделавший возможным иметь в городе относительно чистую воду и с помощью разводок даже подавать в дома, хотя и в ограниченном количестве. Сергиопольскую улицу с тех пор прозвали Фонтанной (ныне Тулебаева).
В 1906-1907 годах у выхода Головного  арыка из реки Малая Алматинка была поставлена большая мельница Гаврилова, и теперь вода канала крутила еще и водонапорное колесо, служа источником энергии. Трехэтажное деревянное здание мельницы под названием «Смычка» сохранялось до 1970-х годов, ныне не существует (стояло примерно там, где теперь находится дворец Республики).

ИСТОРИЯ СУДОХОДСТВО НА РЕКЕ ИЛИ. 
Первая попытка организации судоходства на своенравной реке была предпринята в 1856 году купцом В. Кузнецовым (см.). Тогда на Балхаше была построена баржа («Святой Николай»); нагруженную хлебом, ее благополучно подняли бечевой до выселка Илийского ». (Гнать бечевой означает, что судно тянут с помощью привязанных канатов идущие по берегу люди. См. картину И.Репина «Бурлаки на Волге»). Об этом оставил воспоминания наш замечательный путешественник П.П.Семенов Тянь-Шанский. «Несколько выше Илийского пикета стоял на реке большой и неуклюжий баркас. Он был выстроен на западном берегу озера Балхаш, и я видел его строителей только месяц тому назад приведших его в Илийский пикет. Чрез озеро ехали они недели две, задержанные противным ветром. По реке Или они поднимались бечевой до Илийского пикета на протяжении трехсот верст в течение двух месяцев». Видно, трудным и невыгодным показалось плавание по Или купцу, что более он не эксплуатировал свое судно.
В 1872 году инженер Фишер спустился с баржой течением реки от Кульджи до Илийска. В 1882–1883 годах предпринимателем И. Поклевским-Козелло в компании с богатым уйгурским купцом В. Юлдашевым была предпринята попытка наладить регулярное пароходное сообщение от Балхаша до Кульджи. Компаньоны выписали из Англии небольшой, 35-ти сильной пароход (длина 17 м, ширина 3,5 м, осадка 1,2 м, грузоподъемность 800 пудов) и с большим трудом в разобранном виде, где по морю, где по железной дороге, а затем на телегах, доставили в Илийск. Здесь, в механической мастерской Поклевского его собрали. Весной 1883 года пароход, названный именем первого губернатора края «Колпаковский», совершил два рейса до Кульджи, а затем и рейс до Балхаша, пройдя всего 6000 верст. Были построены три плавучих причала: в Илийске, Кульдже и в устье реки Усек (у строящегося Джаркента). Опыт первого плавания показал возможность судоходства, но и выявил неблагоприятные особенности реки: сильное течение, изменчивость русла и небольшая глубина фарватера. Кроме того, возникли проблемы с топливом: угля хорошего качества поблизости не оказалось, использовать же для этой цели дрова было невыгодно. Учитывая характер реки, Поклевский составил проект на строительство более мощных пароходов и самоходной баржи. Вместо движущего винта он предполагал использовать колеса и уменьшить глубину посадки судна, для чего увеличит ее длину. Однако своих денег у него не было, а государственная казна не поддержала его. В 1884 году пароход и баржу выбросило на берег во время шторма, попыток снять их с мели предпринято не было из-за отсутствия средств.
Так печально закончился первый опыт пароходства на Или. Из всех причин неудачи, кроме недостаточного финансирования и неизученности характера реки, следует отметить малонаселенность и неосвоенность территории по берегам Или. Попытки одиночек были обречены на неудачу, а государство не проявило к этому делу интереса. Короче говоря, не было особой надобности в развитии здесь транспортного сообщения. Другое дело – сообщение Семиречья с Сибирью. Эта транспортная артерия дала бы выход дешевым продуктам сельского хозяйства Семиречья (хлеб, овощи, фрукты, кожсырье) и стимулировала бы развитие здесь промышленности. Даже сейчас трудно себе представить, но в то время задумывались о соединении водным путем реки Иртыша с Или. Конечно, эта была утопия.
Пароходство было налажено только через 42 года в 1927 году, когда начали регулярно курсировать грузовые и даже пассажирские колесные пароходы от низовий реки до китайской границы.  Сейчас пароходное сообщение заглохло из-за ненадобности, но напоминанием о нем служат кое-где еще сохранившиеся разгрузочные портальные краны да могильные холмики бакенщиков, нашедших на берегах реки вечный покой.

                ИСТОРИЯ ПЧЕЛОВОДСТВА В КАЗАХСТАНЕ 
Кто из нас, бывая за городом, не любовался полетом бабочек, шмелей, пчел!  Невозможно представить себе летний луг, поляну на опушке леса без этих насекомых. А ведь те пчелы, что носят нектар и производят мед, живут в наших краях не так уж и давно. Ни в Сибири, ни в Казахстане домашних пчел до конца XVIII века не было. Ближайшее к Казахстану место, где жили медоносные пчелы, была Башкирия (возможно, жили они на севере Уральской области). Первый кто завез их из Европейской России, был офицер Усть-Каменогорской крепости Николай Федорович Аршеневский. Приехав на Алтай, он сразу заметил богатство растительного мира края. В 1786 году, будучи в отпуске, он привез с Южного Урала четыре улья, а вместе с ними двух башкир, умевших ходить за пчелами. Пасека была поставлена в деревне Бобровке близ Усть-Каменогорска, и дело очень хорошо пошло. Пчелы давали превосходный мед и быстро размножались. Местные крестьяне, видя доходность пчеловодства, стали покупать у Аршеневского пчелосемьи и заводить свои пасеки. Пчеловодство быстро развивалось во всем крае и вскоре стало первостатейным источником доходов. Путешественник Карл Мейер (спутник известного ботаника и исследователя Алтая Карла Ледебура), проезжавший по долине Верхнего Иртыша в 1826 году, писал из казачьего редута Красные Ярки: «Отец моего хозяина, старый казак, принимавший участие еще в незадачливых походах Пугачева, теперь уже 48 лет живет в Сибири вполне благополучно. И теперь его дом полон детей и внуков. Он и поныне с благодарностью и радостью вспоминает то время, когда шеф Иркутского драгунского полка полковник Аршеневский велел  доставить сюда пчелиные ульи, чем положил начало пчеловодству, которое обеспечивает теперь благосостояние  многим жителям». Особенно хорошие урожаи давали пасеки в горах. П.П.Семенов (будущий Тян-Шанский) в книге «Землеведение Азии», изданной в 1877 году, писал о Бухтарминском крае:  «Во всех деревнях, кроме Фыкалки, занимаются пчеловодством; до 1860 г. были хозяева, имевшие по 1000 колод. Мед скупается омскими купцами, приезжающими в село Сенное к Успеньеву дню (27 августа). Ежегодно сплавляется ими меду на плотах по Бухтарме и Иртышу около 8000 пудов и около 500 пудов воска. Пуд меда стоит на месте от 3 до 5 рублей серебром, а пуд воска - от 17 до 20 рублей». Пчел держали в выдолбленных колодах (дуплянках-бортях), иммитирующих естественное дупло. Рамочные ульи вошли в обиход в начале XX века.
Пчеловодство в Казахстанском Алтае успешно развивалось и в советские годы. До 1960-х годов прошедшего века сотни пасек стояли во всех ущельях в горах и в логах  предгорий. Мед стоил дешевле сахара (в 1957 году – 7 рублей за килограмм, сахар – 10-13). Ходили легенды, что пчеловоды дальних пасек, за недостатком тары сливали мед в земляные ямы. Были даже пчеловодческие совхозы, специализирующиеся на производстве только одного меда (до развала Союза в 1991 году).
Начало пчеловодства на юго-востоке Казахстана, в Семиречье связано с появлением русских переселенцев в середине  XIX века. Многие из сибирских казаков, присланные сюда на службу, дома имели пасеки и знали это дело. Зимой 1856 года переселенец-казак Осип Мамеев привез с выселка Яровского пять ульев. (Поселков с таким названием несколько на Алтае. Возможно, это поселок Красные Яры на Иртыше близ Большенарыма, о котором упоминалось выше)  Пасеку он поставил в Большом Алматинском ущелье, и в течение лета 1857 года пчелы дали приплод в 9 ульев. От 14 ульев Мамеев получил за лето 10 с лишним пудов меда и до 10 фунтов воска. В 1858 году Мамеев продал 2 улья по 5 рублей каждый и сам в течение 12 лет развел значительное пчеловодческое хозяйство, тем самым положив начало пчеловодству в крае. Примеру Мамеева последовали и другие казаки, знакомые с пчеловодством еще в Сибири. 
П.П.Семенов, прибывши в Верный в 1857 году, писал: «По моему же прошлогоднему настоянию казаки успели  перевезти в Верное пчелиные ульи из Алтая, и пчеловодство понемногу начало развиваться в Заилийском крае, к удивлению киргизов Большой орды, которые рассказывали мне, что казаки умудрились привезти такую муху, которая делает сахар». 
В 1870 году близ Верного было уже более 4 тысяч ульев. От них получено 10898 пудов меда и 103 пуда воска на сумму более 10 тысяч рублей. Опытом пчеловодства заинтересовались и власти города, приобретя для школы садоводства 6 ульев. Администрация области всячески пропагандировала развитие перспективной отрасли хозяйствования выпуском брошюр и образцовым ведением казенной пасеки. Через пять лет в Верном насчитывалось 373 улья, в 1871 году имелось 75 пасек с 1456 ульями. Пчеловодство развивалось в основном в горах Заилийского и Джунгарского Ала-Тау. Особенно ратовал за развитие пчеловодства губернатор Семиреченской области Г.Колпаковский. В 1878 году он выслал 3 колодки в село Покровское близ Каракола (в Семиреченскую область входил юго-восток нынешней Киргизии) и вскоре пчеловодство получило широкое распространение во всем Каракольском уезде, а затем и в Пишпекском. Но особено хорошо пошло пчеловодство в Лепсинском уезде. В 1913 году лепсинский мед, наряду с алтайским, по вкусу и аромату был признан лучшим в мире И это естественно, ведь природные условия близ Лепсинска сходны с алтайскими.
На 1.01.1908 года в Семиречье насчитывалось 1333 пасеки с 61251 ульями. Меду в 1907 году собрано 24534 пуда, воска 950 пудов. Цены на мед держались в пределах  6–10 руб. за пуд, воска – 20–25 руб. за пуд. Занятие пчеловодством считалось более легким, нежели земледелие, поэтому многие казаки и крестьяне охотно заводили пасеки.
Сейчас пчеловодство переживает не лучшие времена, причем, во всем мире. Давно распались пчеловодческие совхозы на Алтае. Из 100 пасек осталось не более одной. Самый лучший в мире алтайский мед стал и самым дорогим. В США, где в магазинах выставлены образца меда со всего мира, недоумевают: почему это казахстанский мед так бешено дорого стоит. Из-за плохой экологии появилось множество новых паразитов. вызывающих болезни пчелы, от которых они болеют и вымирают. По статистике во всем мире во время зимовки погибает от 20 до 50 процентов пчел, а в России и того больше. Более того, как прогнозируют ученые, если не будут приняты меры, то, через 35 лет пчелы могут исчезнуть вообще. Но, будем надеется, что до этого не дойдет, разум человека преобладает и выход для спасения этой важнейшей отрасли мирового сельского хозяйства будет найден.

                ОХОТА И РЫБАЛКА В СЕМИРЕЧЬЕ  (Как охотились и рыбачили наши деды)
        Большой знаток фауны известный путешественник и исследователь Средней Азии Н.А. Северцов в 1873 году писал: «…весь Семиреченский край может считаться охотничьим раем, по обилию дичи, от тигра и марала до перепелок. Для любителей штуцерной охоты тут есть тигр, барс, медведь, архар, марал, кабан, дикая коза; для ружейной – бесчисленные фазаны, улары, зайцы и, всего больше, чилика и кеклика; на пролете тоже водяная и болотная дичь, и поля возможны баснословные, сотенные. Дичи так много, что педантичному или самолюбивому охотнику это обилие дичи может и надоесть, – нет случая пощеголять ни своим охотничьим умением, ни поиском отличного сеттера: успевай заряжать и бить, поле всегда будет, были бы заряды».
       Действительно, путешествуя по горам Тянь-шаня, Северцов едва ли не каждый день встречал на пути то медведя, то марала. Он же отмечал: «Обильны еще медведи у Верного, где сурки редки; там, кроме яблок и урюка, им особенно привлекательны пчельники». Вспомним, что П.П.Семенов, известный как Тян-Шанский, рассказывет, как в 1856 году его казака едва не загрыз тигр по пути на озеро Иссык. Путешественник С.Алфераки, проезжая в феврале 1879 году через Лепсинск (старинный городок в северных отрогах Джунгарского Ала-Тау), рассказывает о станционном старосте, занимающемся охотой: «У него нашли мы до двадцати мерзлых  цельных кабанов».
          По далеко не полным данным в  числе добытых в 1884 году зверей было (цифры примерные): маралов 703, тигров 3, барсов 83, рысей 226, медведей 210, куниц 497, лисиц 11422, козлов разных 2501, волков 2242. По статистике 1894 года было учтено добытых: 27044 зверей разных, в т.ч. лисиц – 9714, хорьков – 3803, волков – 3522, барсуков – 3026, козлов – 2921. Экономическое значение имела охота на кабана в виду его многочисленности и на маралов,  рога (панты) которых сбывались в Китай по цене от 50 до 150 рублей за пару. В дельте реки Или и в тростниках Балхаша добывались серые и белые цапли, перья которых шли на модные женские шляпы «шантаклер».
О том, что фауна скудела, говорят цифры добычи зверей спустя 16 лет: медведей 63 (в том числе в Лепсинском уезде 27), барсов 30 (в т.ч. в Пржевальском у. 20), волков 3408 (в том числе в Лепсинском у. 1009), кабанов 1400 (в т.ч. в Капальском у. 315, в Верненском  уезде– 459), 726 (в т.ч. в Пишпекском уезде 311), маралов 134 (в том числе в Пржевальском уезде 94), барсуков 5562 (в том числе в Лепсинском уезде 1935). Всего на сумму 36650 рублей, в том числе в Лепсинском уезде на 9256 рублей.
Большим любителем охоты был губернатор Семиреченской области М.Е.Ионов.  Хорошо зная, как пагубно влияет хищническая охота на численность крупных копытных, он настоял на введении ограничений отстрела особо ценных животных. В 1900 году впервые были введены правила охоты, по которым на три года запрещался отстрел маралов вообще, а в последующем разрешена охота лишь на самцов с ограничением по временам года. Ограничивалась охота в весеннее время и запрещалась охота летом. Пытались запретить охоту силками и с помощью ловчих птиц. Не было ограничений на охоту в течение всего года на хищных животных, считавшихся вредными (в том числе и снежные барсы)  и на свиней (кабанов).
     Главная рыба – маринка.  Любительская рыбалка в среде интеллигенции и офицеров популярностью не пользовалась. Да и промысловая  рыбалка из-за отсутствия ценных пород  была развита слабо. В основном занимались ею для подспорья в свободное от основного занятия время. Казахи, живущие у берегов озер, ловили рыбу в Балхаше и Алакуле, русские казаки и крестьяне рыбачили  на Иссык-Куле, а также в низовьях рек Или и Чу. Основными породами рыб были местные: маринка, чебак, осман.  О том, сколько было рыбы, свидетельствует рассказ все того же П.П.Семенова, когда его казаки, не имея средств лова, зашли в мелководный залив Иссык-Куля и шашками нарубали в воде до 11 пудов сазанов.   
        Маринка – типично центрально-азиатский вид пресноводной речной и озерной рыбы водилась в Балхаше и Или в большом количестве. Питается камышом и другими водными растениями, а также личинками насекомых. Икру мечет в мае, в реке Или наблюдалось два хода рыбы: весенний и более дружный – осенью. В реке Или неводом в 50 сажен казаки вылавливали осенью до 200 пудов этой рыбы за один раз.
Хотя мясо маринки не считалось особенно вкусным, тем более что ее икра и черная пленка, выстилающая изнутри брюшину, ядовиты (ворона, наклевавшаяся икры, дохнет, человек получает сильное отравление, которое проходит без особого вреда), однако, вяленая маринка пользовалась большой популярностью и в Верный обычно привозилась из Илийска, где продавалась от 50 коп. до 1 руб. 50 коп. за пуд.
В 1905 году прорвало плотину пруда Федота Богданова близ Верного, в котором он разводил сазана, привезенного с реки Чу и тот попал в Или (по другим сведениям, сазан попал в реки Семиречья из прудов купца В. Кузнецова, также, еще с 70-х годов XIX столетия имевшего запруды на реке Малой Алматинке).  Так или иначе, сазан, благодаря наличию стариц в Или, мелководий, поросшим камышом, начал быстро размножаться, через несколько лет став ценнейшей промысловой рыбой Семиречья.
С появлением новых пород (сазан, лещ, судак и др.), с 1910 года рыбалка несколько оживилась. В прибрежных селениях на Иссык-Куле появились рыбаки-профессионалы, сбывающие рыбу в соленом, вяленом и копченом виде в Верный и Пишпек. С Балхаша и Ала-Куля казахи в зимнее время стали привозить замороженную рыбу в Лепсинск, Копал, Верный. 
         Но маринка еще очень долго, до 60-х годов ХХ века, оставалась основным, очень популярным рыбным продуктом, особенно в сушеном и копченом виде. Запахом маринки пропах весь Илийск, и это чувствовалось, стоило лишь сойти на железнодорожной станции.

                ГЕНЕРАЛЫ, СОБИРАЮЩИЕ ЦВЕТЫ 
       Среди просвещенных людей России  в XIX веке сложилась интересная традиция: люди одной профессии вдруг начинали увлекаться несвойственным им занятиям. Любознательные люди просто не могли проходить мимо удививших их явлений природы, памятников старины и истории. Так, в начале века некоторые медики стали осваивать горное дело, геологию (тогда она называлась геогнозией), минералогию, маркшейдерское дело, географию. Особенно это было заметно на примере врачей (тогда они назывались лекарями) Колывано-Воскресенских заводов, куда входила и нынешняя Восточно-Казахстанскую область с рудниками Риддером и Зыряновском. Инспектор рудничных госпиталей Фридрих Геблер вошел в историю науки именно как выдающийся географ и натуралист, исследовавший Алтай, его природу и животный мир (особенно в области энтомологии).
        На исходе XIX века эстафету врачей подхватили военные, учителя, чиновники и даже купцы. Это хорошо видно на примере города Верного и Семиреченской области, куда входила юго-восточная часть нынешнего Казахстана и большая часть нынешней Киргизии. Так, например, Аполлон Кушакевич, служивший начальником Верненского, а затем Ходжентского уездов, прославился как энтомолог. В этом качестве его даже брал в свою экспедицию на Памир выдающийся исследователь Средней Азии Н.Северцов.  Военный ветеринар Е.Дмитриев, служивший в конце XIX, начале XX века сначала в Джаркенте, а затем в Верном (он дослужился до звания генерала), стал первым гляциологом (исследователем ледников) Заилийского и Джунгарского Ала-Тау. Городской архитектор П.Гурде помимо основной работы занимался археологией, искал мифический город на месте Верного. Врач Ф.Поярков нашел и изучал древние христианские памятники. Садовник А.Фетисов организовывал длительные самодеятельные ботанические экскурсии для описания флоры области. А  военный топограф К.Ларионов за что только не брался: собирал коллекции птиц, растений, минералов. Долгие годы он совершенно бескорыстно вел метеорологические наблюдения в Верном, на свои деньги покупал необходимые инструменты, публикуя результаты в метеорологическом бюллетене в Петербурге.  И это было как нельзя более кстати, так как у властей города не было средств содержать эту очень нужную для города лабораторию. Зная увлеченность Ларионова, губернатор Колпаковский не раз давал ему задания, зачастую вовсе не свойственные его профессии, и Константин Афанасьевич добросовестно их выполнял. Помощник губернатора Семиреченской области Н.Аристов на профессиональном уровне писал труды по этнографии и истории казахского и киргизского народов, а чиновник по особым поручениям Н.Пантусов на протяжении многих лет вел археологические изыскания по всей области.  И результатами их трудов ученые пользуются до сих пор. Зять губернатора М.Ионова  Б.Кареев, будучи офицером, занимался изучением птиц края, и его статьи не потеряли актуальности и в наше время.  Не меньших успехов в области ботаники достигли братья Корольковы: Николай и Ярослав, служившие в Туркестане, как раньше называлась Средняя Азия с включением Семиречья (она простиралась на севере до Аягуза). Оба избрали своей профессией военную службу, дослужившись до высоких чинов (первый - генерал-лейтенант, Сырдарьинский военный губернатор, второй – генерал-майор, начальник горной батареи в городе Караколе). А в истории оба оставили свои имена как любители-ботаники.
И этот список самодеятельных исследователей можно долго продолжать.
Причем надо отметить, что любительские исследования велись на вполне профессиональном уровне и не в ущерб основным занятиям.  Наверное, трудно себе представить офицеров, тем более высоких чинов, занимающихся собиранием травок и цветочков, да еще и с выкапыванием корневой системы, как требовалось по науке. И делалось это в свободное от службы время.
Известно, что горячее участие в научных исследованиях Семиречья  принимал и сам губернатор края Г.А.Колпаковский. Он питал искренние чувства к ученым, со многими был в дружеских отношениях (с Н. Пржевальским, Н. Северцовым, И. Мушкетовым, Г. Романовским и др.) и буквально благоговел перед ними, искренне сожалея, что не имеет достаточного образования, чтобы самому заняться науками. Герасим Алексеевич собирал коллекции птиц, минералов и горных пород, неоднократно посылая отдельные экземпляры в различные научные учреждения. Он создал домашний музей, где хранил предметы старины, древние рукописи, а в саду содержал целый зверинец. им написана опубликованная в «Известиях Русского географического общества». В 1870 году им написана статья «Об остатках древних поселений на Иссык-Куле». Он состоял членом многих научных организаций России и удостаивался наград, например, медали имени Бутлерова за поощрение садоводства и пчеловодства в Туркестане.
          Что толкало просвещенных людей к этим занятиям? Можно предположить, что тут было несколько причин: неравнодушие и   любознательность и, что немаловажно, высокая культура образованных людей, имевших тягу к творческой деятельности.
        Вот как описывает известный зоолог А.М.Никольский свою встречу в 1885-м году с губернатором Закаспийской области  А.В.Комаровым.
«Зная о расправе Комарова с афганцами, я ожидал встретить в нем воинственного генерала, для которого ничего не стоит пролить кровь, а увидел румяного и совершенно добродушного толстяка. Один раз я зашел к нему вечером и застал его в садике, сидящим за столом. А.В.Комаров ловил насекомых, которые прилетали на свет,  и сажал их в морилку. Оказалось, что он был большой любитель энтомологии и собрал отличную коллекцию жуков Закаспийской области. Офицеры рассказывали мне потом, что когда афганцы были уже разбиты и под выстрелами казаков пытались переплыть Кушку, Комаров с сачком в руках ходил по степи и ловил насекомых». 
Вот уж поистине «Не хлебом единым жив человек».

                ЗАГАДКА ТАЛГАРА
                (История двух географических ошибок)
Величественной цепью заснеженных вершин над бескрайней и ровной казахской степью протянулся самый северный хребет Тянь-Шаня – Заилийский Ала-Тау. Почти в центре этой зубчатой цепи гор, возвышаясь над всеми остальными, стоит трехглавый Талгар, будто Богатырь, расправивший могучие плечи. Талгарнын-Тал-Чеку – уважительно называли гору казахи в XIX веке. Никто в те годы не смел и думать взобраться на вершину, где даже в самую сильную жару царит зимний холод. Но это только на вершине. Внутри же горы, куда ведет потайный ход, всегда стоит тепло и лето. Так гласит старинная казахская легенда. В кущах райских деревьев поют дивные птицы, а под ними гуляют седобородые старцы в белоснежных одеждах и блаженствуют, ведя неторопливые беседы. Никто из живущих на этом свете людей не может проникнуть туда и лишь однажды Бала-мерген – молодой отважный охотник, знающий все тропы в горах, побывал в том раю и, вернувшись, поведал своему народу об увиденном.
       Это сказание, рожденное народом, но бытовали легенды, загадки и недоразумения, созданные самими учеными. Прозорливый путешественник П.Семенов не сомневался, что Талгар самая высокая гора Заилийского Ала-Тау. Так же считал и знаменитый геолог и исследователь Туркестана И.В.Мушкетов, в честь заслуг Петра Петровича Семенова, прозванного Тян-Шанским, даже назвавший Талгар группой вершин Семенова. А вот ботаник А.Н.Краснов, известный своими замечательными трудами по географии Тянь-Шаня, отдал предпочтение… Малоалматинскому  пику, известному у нас как пик Комсомола. На самом же деле гора ниже Талгара на добрых 600 метров. Ботанику это можно простить, но вот казус: все трое помещали Талгар во главу перемычки, связывающей Кунгей и Заилийский Ала-Тау, т.н. Чилико-Кеминский горный узел. Но и это объяснимо, ведь никто из исследователей ХIX века не бывал вблизи этого узла.
С Талгаром было еще много путаницы. Первый гляциолог Заилийского Ала-Тау Сергей Евгеньевич Дмитриев трижды в 1903, 1909 и 1910 годах побывавший у южного подножья вершины, описал большой ледник, стекающий с этой горы. Назвав его Богатырем, Дмитриев, ведомый казахскими проводниками, тогда совершил настоящий подвиг. Вместе с проводниками – жителями аула в верховьях долины реки Чилик – на лошадях он поднялся на ледяной перевал, высотой в 4232 метра. Тогда же Дмитриев назвал перевал Тогузаком, именем рода, из которого были его проводники. Оттуда он спустился в ущелье реки Левый Талгар, а оттуда через Талгарский перевал вышел в город Верный, выиграв во времени целый день.
Прошло 20 лет. В 1930 году трое алмаатинцев В.Горбунов, Г.Белоглазов и И.Мысовский впервые взошли на вершину Малоалматинского пика (ныне пик Комсомола), белым клыком вонзающимся в небо над самым городом. Так началась история альпинизма в Казахстане и освоение вершин Заилийского Ала-Тау. Воодушевленные успехом, в том же году альпинисты вознамерились покорить и Талгар.
– Лучше всего это сделать с южной стороны, – высказал мнение Горбунов, местный краевед, знакомый с работами С.Дмитриева. – Поднимемся на перевал Тогузак, а там и Талгар под боком.
Сказано - сделано. Но каково же было изумление альпинистов, когда взобравшись на Тогузак, они не нашли Талгар. Загадка так заинтересовала В.Г.Горбунова, что он, став гляциологом и исследователем гор, после этого шесть лет разрешал тайну Талгара, пока все не стало на свои места.
Что же произошло?
В 1903 году Дмитриев, поднявшись из верховий реки Иссык, действительно вышел к южному подножью Талгара. Однако в последующие 1909 и 1910 годы он поднимался по долине реки Чилик и, попадая совсем на другой ледник, не понял этого, приняв его за все тот же первый. Злую шутку сыграла полная симметрия обоих горных цирков и похожесть одного и другого ледников. На правах первооткрывателя Горбунов оставил название «Богатырь» за вторым ледником, а ледник у Талгара назвал именем Корженевского, заслуженного гляциолога и географа,  но человека, лишь раз (в 1921 г.) побывавшего в горах Заилийского Ала-Тау, когда он изучал катастрофический сель 1921 года.
Что же касается главной вершины Заилийского Ала-Тау, то история приготовила еще один неожиданный казус.
Где-то в 1918-1920 годы топографы, производившие уточняющую съемку, вдруг вычислили в верховьях р. Каскелен вершину, превосходящую по высоте Талгар почти на 300 метров. Так на новейшей карте тех лет появилась высота в 16670 футов (5250 м), а среди любителей гор, краеведов и альпинистов стала гулять легенда о мифической исполинской горе Жолпак. Гора эта видна из Алматы в западной, заведомо более низкой части  хребта; она вовсе не впечатляет, а, наоборот, вид ее вызывает сомнение в большой высоте. Высказывая недоверие, о Жолпаке (Чолпак, Жильпаке) писали известные исследователи местных гор С.Е.Дмитриев (1927 г.) и В.Г.Горбунов (1932 г.). Чтобы проверить эти данные, надо было произвести барометрические наблюдения на самой вершине или сделать точные геодезические измерения. Но время было не то, страна все более погружалась в шпиономанию, все стало закрытым, новые карты засекречены. Дело дошло до того, что в изданном в 1981 году путеводителе  «По Заилийскому Ала-Тау» (автор - известная в 1950-1970 годы популяризатор альпинизма Вера Ивановна Степанова) отсутствует не только карта, но и элементарная схема, что можно признать полным абсурдом.
Шли годы, в Алма-Ате все больше людей занималось альпинизмом, но загадка Жолпака так и оставалась нераскрытой. Никто уже не помнил, откуда и как родилась легенда. В 60-е годы стало уже неприличным верить, будто западнее Большого Алматинского пика есть гора, превышающая по высоте Талгар. Но легенда не умерла, и мифический Жолпак некоторые альпинисты стали «помещать» в Чилико-Кеминском горном узле. Два горных хребта сходятся в одном месте (между прочим, как раз напротив города Алматы, но из города он не виден), уж там-то и должна находиться самая высокая вершина! Так думали многие альпинисты и любители горных путешествий.   Та же Степанова, сбитая с толку легендами, в уже упомянутой книге «По Заилийскому Ала-Тау», называя мифический Жолпак, указывает его высоту в 4400 м.
       Как же на самом деле все обстоит и решена ли загадка Жолпака?  В наше время об этой горе  все позабыли и помнят лишь ветераны альпинизма. А на рассекреченных в 90-е годы картах наконец-то появился Жолпак. Он действительно «помещен» в верховьях Каскелена и совсем не в наивысшей части хребта. Легендарный Жолпак на деле оказался смехотворно малой  высотой в 3852 метра. Получается как в пословице: «Гора родила мышь». Так что  Жолпаку тягаться с Талгаром никак невозможно.

       НЕЖЕНКА ПУСТЫНИ (Древний реликт Алматинской области)    
               
В конце ХIХ, начале ХХ века жил в Верном удивительный человек. Скромный чиновник средней руки, юрист по образованию. Звали его Владислав Ефимович Недзвецкий. На вид чудаковатый, бедно и как попало одетый, но одухотворенный и с блеском в глазах.  Писатели и философы столетиями бьются над извечным вопросом,  для чего рождается и  живет человек. Для Недзвецкого такого вопроса не существовало. Его интересовало все в природе. Свободное время Владислав Ефимович проводил за городом или занимался в саду, прослыв опытным и знающим садоводом и огородником. Его заметили, в 1901 году назначив заведующим складом сельхозорудий и семян и одновременно руководителем Статистического комитета. Это казенное заведение, наполненное цифрами и таблицами, Владислав Ефимович сумел превратить в живой организм. Получилось что-то среднее между музеем и научно-исследовательским институтом по изучению родного края. Вокруг него группировались  любознательные любители природы, а их в Верном было предостаточно. Военные, чиновники, гимназисты собирали коллекции растений, животных, минералы, вели дневники природы. Даже  губернаторы (Г.А.Колпаковский, М.Ионов) живо интересовались наукой, частенько сопровождая приезжих ученых в экскурсиях по окрестностям Верного. 
     С особым энтузиазмом Недзвецкий занимался пополнением экспонатов музея, созданного на общественных началах при  Статкомитете. Он и был его попечителем и заботливым хранителем вплоть до выхода на пенсию незадолго до революции. Отовсюду он собирал экспонаты, переписывался с другими музеями,  университетами, обменивался коллекциями, собирал научную литературу, хлопотал о строительстве специального здания для музея. К сожалению, это так и не удалось сделать; музей ютился в арендованном частном домишке.    А музей собрался совсем неплохой. Достаточно сказать, что на его основе уже в советское время был организован Центральный республиканский музей (долгое время он занимал Кафедральный собор, что возвышается в городском парке). Недзвецкого знали путешественники, ботаники и зоологи всей  России.
     Для пополнения коллекций музея Недзвецкий умудрялся на отпускаемые казной гроши организовывать самодеятельные экспедиции. В одну из таких поездок весной 1909 года вместе с тремя верненскими энтузиастами краеведами, а также присоединившимся к ним студентом Казанского университета И.П.Лютиком, проходивший в Верном практику  (полное имя его  неизвестно), Недзвецкий отправился на запад от Верного, в Чу-Илийские горы. Здесь, близ горы Анаркай, среди серых и рыжих щебнистых холмов все разбрелись, каждый по своему маршруту. Жарко грело апрельское солнце, глаза слепил блеск загорелых до черноты обломков скал. Мучала жажда, под ногами сухо звякал плитчатый щебень. Глаза устали от вида невзрачных кустиков боялыча и полыни. И вдруг, что это? Лютик не верил своим глазам: на щебнистом сером склоне красовались зеленые кусты с ярко розовыми цветами. Выкопав несколько растений, студент бережно уложил их в гербарную папку.
    В лагере все долго и внимательно разглядывали цветы, но никто не знал, что это за растение. И это немудрено, ведь не меньше удивился  и Б.А.Федченко, известный петербургский ученый-ботаник, сын знаменитого путешественника Алексея Федченко, изучая и описывая присланные посылкой сборы верненской флоры.
    Растение оказалось не только новым видом, но и из семейства бигониевых, ближайшие родственники которого обитают на юге Африки. Как считают ученые, это реликтовое растение одно из единичных представителей южной флоры, сохранившееся здесь с древнейших времен, когда еще до поднятия Гималаев, тропическая растительность заходила далеко на север.
     Федченко дал новому растению имя недзвецкия семиреченская, отдав таким образом дань уважения и признательности скромному любителю, преданному науке и Семиречью.
     Недзвецкия удивительно хороша: нежная зелень несколько одеревеневших ветвей высотой до 35 см украшена граммофончиками крупных ярко-розовых цветов, похожих на домашние вьюнки. Поразительно, как это нежное создание выживает на выжженных безжалостным солнцем, почти голых каменистых сопках, соседствуя с суровыми  и безликими эфемерами полупустынь. У зоологов и ботаников есть термин «эндемик», означающий, что данный вид обитает лишь в одной, строго ограниченной местности. Для недзвецкии даже определение «узколокальный эндемик» не отражает ограниченность его ареала (места произрастания), настолько он мал.
   Неженка в суровой пустыне.  После той, первой находки ученые ботаники долго и бесплодно искали недзвецкию и повторно нашли только в 1925 году. Оказалось, что это редчайшее растение существует буквально в считанных  экземплярах, и обитает на территории, не превышающей несколько квадратных километров. Так как нигде более в мире недзвецкия не растет, то понятно, что над ней всегда висит угроза исчезновения с лица земли. Ведь стоит несколько раз прогнать отару овец или табун лошадей, и краса алматинской флоры может быть навсегда потерянной. А как бы хотелось, чтобы этот раритет природы не исчез и радовал нас своей уникальностью!  Конечно, там надо бы создать хотя бы микрозаповедник; есть такие в Узбекистане – огороженные клочки земли. Но этого пока нет, и утешает лишь то, что есть опыт выращивания этого прелестного цветка в ботанических садах, и можно надеяться на его культивирование в качестве декоративного растения.
     Удивительно, но сам В.Недзвецкий, опубликовав брошюру об этой экскурсии, ничего не пишет об открытии. Непонятно: неужели не придал значения встрече с ярким цветком? Или засекретил…
       Царям и полководцам ставят бронзовые памятники-монументы. От В.Е.Недзвецкого не осталось даже нормальной фотографии. Напрасно искать его имя в энциклопедиях. Зато навсегда осталось его имя в открытых им «произведениях природы» (Какие хорошие раньше бытовали слова и выражения!). А именем Недзвецкого названы и другие, не менее чудесные представители алматинской флоры: уникальная яблоня с красной мякотью плодов, редкий и эндемичный остролодочник.
 Останется ли недзвецкия в природе – это лежит на совести людей. Но как хотелось бы, чтобы она продолжала радовать нас как скромный символ непобедимости жизни на земле!

                ТУРКЕСТАНСКИЙ ТИГРЕРО
      В наши дни широко известно имя писателя-натуралиста и ловца диких зверей Джеральда Даррелла, сто лет назад популярным было имя зверолова и торговца экзотическими зверями Карла Гагенбека. Но мало кто сейчас  знает, что и в России был свой «Русский Гагенбек», «Сибирский тигреро», прозванный так журналистами едва ли не всего мира, простой русский мужичок по фамилии Неживов. Этот незаурядный человек стоит того, чтобы о нем вспомнили, тем более, что он наш – семиреченец.
   
     Есть в самой середине Тянь-Шанских гор  небольшой уютный городок Нарын. Даже по меркам Киргизии это отдаленная глубинка. Киргизы, желая подшутить над провинциальным человеком, говорят: «Ты, наверное, нарынчанин»? Все равно, как в России, подсмеиваясь, упоминают про какой-нибудь Урюпинск или Васюки. Это в наше время, а что же было 100 лет назад!  Тогда это был небольшой поселок, возникший рядом с русской крепостью, поставленной для охраны рубежей от зарившегося на Киргизию Кашгара. Там стоял русский гарнизон из солдатиков, привезенных из далекой России.
    Необычно, а порой и страшновато было русским людям, привыкшим к равнинам, среди диких и грозных каменных гор. Но нашелся среди них мужичок  из-под Перми, некто Осип (Иосиф?) Неживов, которого киргизские горы прямо-таки сразили. До природы он был охоч еще у себя дома, любил побродить с ружьецом, и пуще всего привязан был к зверушкам, птичкам и прочей живой твари вплоть до козявок. А тут насчет этого был просто рай земной: диковинное зверье и птицы прямо-таки кишмя кишели, яркие бабочки порхали среди пышного разнотравья .  Когда кончился срок службы, пермяк  долго не раздумывал да здесь и остался. Построил себе халупу из самана,  как и все местные, и стал думать, как выживать. На первых порах добывал себе пропитание охотой. Охотнику раздолье, но нашему любителю природы, хотя он и был на этот счет не промах, вскоре захотелось не только убивать, но и держать зверье живьем у себя дома, чтобы всякие козлы и барсы жили под боком, где бы их можно было всегда наблюдать и получать от этого удовольствие. Короче говоря, начал он создавать домашний зверинец, сначала из самых простых и доступных животных: кекликов, ящериц, черепах. Но прежде он начал с насекомых и тут надо открыть секрет.
    Когда-то в детстве через деревню Осипа проезжал важный и ученый граф С.А.Строганов, собиравший коллекции насекомых. Он заприметил шустрого мальчишку, буквально ходившего за ним по пятам, отпросил у отца и целый месяц возил с собой. Там-то15летний Осип и научился этому искусству препарирования, набивке чучел и собиранию коллекций жуков, бабочек и прочих козявок, как принято тогда было говорить, произведений природы.  Тогда была мода коллекционировать фауну и флору. Учеными велась перепись животного мира (она продолжается и сейчас). Им помогали чиновники и офицеры, на досуге прогуливаясь по окрестностям  своих гарнизонов. Находились и такие, что этим подрабатывали. Именно так теперь  и поступал  Неживов, снабжая экзотическими бабочками, стрекозами и кобылками научные учреждения, например, зоологический музей Академии наук. Ночами просиживал он у костра или с фонарем, с азартом гоняясь за мотыльками, слетающимися на свет. Среди насекомых были совершенно неведомые, диковинные, неизвестные науке, а потому охотно скупались учеными.
    Экскурсируя  месяцами по горам и долам, вскоре Неживов стал знатоком края. Он изучил обычаи местных жителей, их язык, знал как форсировать бешеные горные реки, как и где укрываться от непогоды, узнал повадки зверей.  Не раз Осип попадал под снежные обвалы-лавины, отсиживался в пещерах в снежные бураны, спасался от камнепадов, страдал от жары и холода. Характера ему было не занимать, жизнь научила его бороться и не опускать руки, как бы тяжело ни приходилось. Ко всему прочему была у нашего героя деловая хватка, жилка настоящего предпринимателя, заставляющая думать, как расширить свое дело, все более его захватывающее и, как он хотел бы думать, перспективное.
     В Нарын время от времени наведывались натуралисты и естествоиспытатели, им то и сбывал Неживов добытый материал. Это давало кое-какие копейки. Вскоре он смекнул, что музеи интересуются и скелетами, и шкурами зверей и птиц. В ход пошли и рога и черепа.
    Следующий этап в  жизни и деятельности нарынского зверолова связан с приездом  в его места хранителя зоологического музея в Петербурге энтомолога А.И.Герца. Он надоумил Неживова вывозить зоологический материал  в Центр, причем не только в  в виде засушенных коллекций, шкур и костей, но и живых птиц и зверей. А их у зверолова накопилось немало. Во дворе стояли клетки не только с лисами и обычными волками, но и  с редчайшим красным волком, дикобразом и сибирскими козерогами.
      Мало-помалу  скопился у Неживова небольшой капитал, но зверолова он не очень радовал, так как в России торговать больше было негде. Другой бы приуныл, но не таков Осип Емельянович Неживов – привычный ко всяким невзгодам мужик из простого народа! Опять выручили знающие люди. Директор петербургского зоосада дал совет везти зверей за границу. Там люди живее, всем интересуются куда больше российских и азиатские диковинки пойдут нарасхват. И верно, так все и вышло: в Берлине директор зоопарка встретил Неживова с радостью, купив всех привезенных зверей и птиц и заплатив хорошую цену. 
     С этого времени дело окрыленного успехом бизнесмена (так бы назвали его в наше время) было поставлено на поток. Каждый год снаряжались 1-2 каравана со 100-200ми животными. На специально построенные огромные телеги-арбы ставились клетки, накрепко привязывались, и в долгий путь! Почти тысяча верст по ужасной, тряской дороге, больше похожей на вьючную тропу. На железнодорожной станции Неживов отпускал караванщиков и с 1-3  помощниками ехал товарняком через всю Россию (два континента – Азия и Европа!) чаще всего в Германию.  Там его ждали. Каждый приезд русского траппера (трампеадора, охотника)  был событием  и вызывал большой интерес у зоологов и  содержателей зоопарков Европы. Они съезжались сюда в надежде раздобыть очередную диковину. Каждый караван приносил 15-20 тысяч рублей, которые Неживов тратил на зарплату  рабочим и  расширение  хозяйства.
    Расценки были таковы: туранский тигр (ныне исчезнувший с лица земли) от 1500 до 2500 рублей, снежный барс 300-500 рублей, тянь-шанские медведи, дикие лошади, рыси, куланы, красные волки -200 рублей, джейраны, выдры, козероги -100 рублей, грифы, бородачи-ягнятники -50  рублей. Бабочки, жуки (засушенные) от 1копейки до 3 рублей. Для сравнения скажем, что корова в среднем стоила 10 рублей, а лошадь 20.  У Неживова ничего не пропадало и все шло в дело: кости, шкуры птичьи яйца.
    Постепенно нарынский зверолов (теперь его можно было уже назвать и звероводом) разбогател и расширил свое  дело до целого звероводческого хозяйства. Неживов стал видной фигурой в крае. Масштаб этого человека перерос  рамки Семиречья, он стал достопримечательностью всего Туркестана (Средней Азии).
      В 1912 году, к 25летию деятельности у Неживова образовалась целая колония в Нарыне. Одних только домочадцев - родных и родственников 12 человек,  несколько домов и целый поселок со штатом служащих и работников (в основном охотников)  до 40 человек. Во дворе и саду стояли вольеры и клетки с хищными зверями, в загонах бродили травоядные: архары, теки (горные козлы), сибирские косули, яки, олени. Особой гордостью  и любовью хозяина  пользовались хищники; их у него был полный набор: от горностаев, куниц и рысей до медведей, снежных барсов и тигров.
    Осипу Емельяновичу давно уже Семиречье показалось тесным, хотя в то время оно охватывало весь юго-восток Казахстана и половину Киргизии. Лошадь Пржевальского,  дикий верблюд? Генерал Н,М.Пржевальский описал этих , никем еще из европейцев невиданных зверей из загадочной и недоступной Джунгарии. Братья Грум-Гржимайло в 1889 году сумели добыть этих животных и привезли в Европу их шкуры с таинственного озера Лобнор. Размах и масштабы Неживова не меньше! Он посылает экспедиции за рубеж, в  Восточный Туркестан, в богатые дичью горы Восточного Тянь-Шаня в Западном Китае, в Тибет. Ему привозят  необычно светлых, желтоватошерстных с белыми когтями,  тянь-шанских медведей, полумифических красных волков, похожих то ли на лисиц, то ли на шакалов, про которых  рассказывали, что редко кому из людей, застигнутых в горах стаей этих  хищников, удавалось спастись, рысей – лесных хищников, вопреки утверждениям ученых зоологов и здравой логике,пойманных в безлесном  (даже без кустарников!) Восточном Памире. В вольерах и загонах разгуливали обитатели заоблачных вершин барсы,  яки с шерстью до земли и лошадиными хвостами, в клетках сидели филины и беркуты. Их хозяин и дня не мог провести вне своего звериного общества. Ежедневно обходя свое хозяйство, он останавливался у клеток и подолгу «разговаривал» со своими любимцами.
    Ловцов и служителей, набравшийся опыта Неживов нанимал только из местных киргизов, объясняя это тем, что они лучше знают местность и привычки зверей, неприхотливы и  непритязательны. Немаловажным для охоты было и то обстоятельство, что они не курили и не пили вино, а значит, не могли отпугивать зверей, не терпящих никакие запахи. Разбитые на бригады, охотники специализировались на определенных животных: одни ловили мелочь, другие организовывали загоны на травоядных, третьи охотились на хищников.
      Королем всех охот считались облавы на тигров, непременным участником которых был сам хозяин. Готовились к ним очень тщательно, ведь зверь был редок и дорог, а охота на него связана с риском для жизни. Обнаружив хищника, давали знать Неживову, он бросал все свои дела, организовывал экспедицию,  до мелочей  разрабатывал  план охоты и возвращался,  лишь доведя дело до конца. На могучего и опасного зверя охотились двояко: загоном на стрелков или засадой из юрты или специально построенного скрадка. Последний способ родился в Средней Азии и описан даже в учебниках охотоведения. Особенностью его было сооружениие  крепкого каркаса внутри юрты или клетки, обтянутой войлоком или шкурами. Внутрь забирались охотники, роль которых была служить приманкой или своего рода раздражителем. Засидку ставили на тигровой тропе, дожидаясь зверя, а если он  уходил, то передвигали ее, преследуя хищника. Так раздражали тигра до тех пор, пока он, разъяренный, не бросался на охотников, которые тут его и приканчивали. Такая охота была эффективной лишь в том случае, если тигр оказывался самкой с детенышами. Тогда тигрят забирали и выращивали до полувзрослого состояния на продажу.
    Снежных барсов (ирбисов) ловили живьем ямами-ловушками. В замаскированной хворостом яме подвешивался кожаный мешок с приманкой, обычно убитой дикой козой. Зверь, привлеченный запахом мяса, проваливался, попадая в мешок. От тяжести мешок затягивался и оставалось лишь его погрузить и везти к месту назначения. Также ловились волки, рыси и некоторые другие хищники. Травоядных брали загонами, причем основной расчет делался на детенышей. Они лучше приручались и выживали в неволе. Крупных хищных птиц – сипов, грифов, орлов - отлавливали у приманки сетями.
    Особой заслугой и достижением Неживова было то, что почти все дикие звери и птицы, даже такие редкие, как ирбис, размножались у него в неволе. Конечно, был и вред, ведь деятельность неугомонного зверолова  распространялась и на сборы птичьих яиц и на отлов таких редкостей, как снежный барс и тигры. Но тогда еще никто не говорил о необходимости сохранения животного мира, всем казалось, что их ресурсы неисчерпаемы, а что касается хищников, будь то зверь или птица, то считалось за благо их поголовное уничтожение. Плохо и то, что большинство неживовского материала уходило за границу (кое-что осталось и сохранилось до наших дней, например, бабочки в Томском университете).
   Читатель уже понял, что во всем этом хлопотном и нелегком деле не одна лишь корысть руководила Неживовым. О его неравнодушии к животным говорит и тот факт, что им был организован  собственный зоосад и музей природы, где были выставлены чучела, скелеты, коллекции насекомых, птичьих яиц и разные диковины, собранные за годы странствий по горам.  Доступ ко всем этим богатствам всегда был открыт для любого желающего, и сам хозяин совершенно бескорыстно  водил экскурсии, стараясь передать посетителям свою любовь к животным. К своим питомцам  он питал чувства, сходные с отеческими. Теперь, когда он обеспечил себе безбедную жизнь, он мог позволить себе дарить музеям кое-что из своих экспонатов просто так, безвозмездно и одно лишь мучило его: необразованность.  Не раз пожалел Неживов, что не разбирается в тонкостях зоологии, что не может поделиться тем, что знает, что видел и пережил за свою жизнь, богатую встречами с дикими животными. Ученые мужи не раз бессовестно пользовались этим, нередко присваивая себе  приоритет неживовских открытий. Особенно преуспевали в этом зарубежные энтомологи. Свысока поглядывая на необразованного русского мужика, они давали названия новым видам, забывая о человеке, открывшим их.
     К сожалению, сохранилось очень мало сведений об этом интересном человеке. Сам он никаких записей и дневников не вел, по крайней мере, автору этого очерка они неизвестны. Возможно,  за рубежом есть публикации, могущие пролить дополнительный свет на его деятельность. Наверняка где-нибудь в архивах сохранились документы о звероводческом хозяйстве Неживова. Так что тема эта еще далеко не исчерпана и ждет своих исследователей.
     Автора этого очерка долго мучил вопрос: что же стало с Неживовым и его хозяйством после революции. Наконец в Интернете попался материал, буквально повергнувший в шок. Вот выдержки из воспоминаний некоего П.С.Назарова, эмигранта, после Гражданской войны бежавшего из Туркестана в Китай, а затем на Запад:   
     «Город Нарын до войны и революции славился своей торговлей дикими зверями, которая была начата здесь человеком по фамилии Неживов, известном как русский Хагенбек. Он экспортировал отсюда в Германию целые караваны животных каждый год. Его дело стало большим, и он был богатым человеком. Он построил себе прекрасный дом, окруженный всевозможными клетками. Когда я видел это место в последний раз, все клетки были пусты за исключением одной, в которой сидел прекрасный снежный барс. Неживов подумывал о том, чтобы попытаться возобновить свое дело вопреки большевикам, но этому не суждено было сбыться. Еще до конца того же года, пять месяцев спустя, вся его семья, включая 12летнего мальчика, который показывал мне барса, и даже самое животное, были расстреляны большевиками, которые  послали карательную экспедицию, чтобы стереть это гнездо «буржуя». Из всего европейского населения Нарына только двое избежали этой судьбы – очень старые люди».
     Трудно ставить под сомнение рассказ очевидца, и все же хочется  надеяться, что ослепленный обидой и ненавистью, он преувеличил ужасы послереволюционной эпохи. Но факт остается: хозяйство Неживова перестало существовать, и, возможно лишь, что организованная  в советское время зообаза во Фрунзе стала отголоском дела, которое вел любознательный природовед и талантливый предприниматель.

                ДОЧЬ  ЛЕСНИЧЕГО   
        «В  Средней Азии между семью большими реками есть плодородная, цветущая местность. По-казахски она называется Джеты-Су, а по-русски – «Семь рек»: Семиречье.  В Семиречье много лесов, гор, зеленых долин и фруктовых садов. Один город особенно славится своими большими яблоневыми садами. Зовут этот город Алма-Ата, что значит «Отец яблок».   ….в то время, когда я была маленькой, Алма-Ата (правильнее сказать Верный, - прим. А.Л.) стоял за шестьсот километров от железной дороги. Народу в нем было мало, а если раз в год на улице появлялся автомобиль, то все бросали свои дела и бежали смотреть. Домики тогда были маленькими. В густых садах они были как грибы – сразу-то и не разглядишь. Мы жили в Алма-Ата. У нас был маленький дом и большой сад. В саду росли.. .ну, и яблоки, конечно».
      Так начинается книга Ольги Перовской «Ребята и зверята», написанная в 1925 году. С первых же строк представляешь южный провинциальный городок и окунаешься в его жизнь самого начала ХХ века: размеренную, несуетную, протекающую среди садов, двориков и огородов. Конечно, книга эта детская. Но подумать только: это едва ли не единственная художественно- мемуарная проза, написанная жителем Верного в еще дореволюционной Алма-Ате. Так уж получилось, и это непростительно, что в городе, где жили десятки творческих людей, никто более не написал о своей жизни, о жизни  и традициях маленького городка, ставшего теперь  большим и красивым городом Алматы, который мы все любим. Тем ценнее каждое слово, каждый штрих, каждая деталь из жизни  родного города в пору его юности. Пусть эти впечатления детские, но ведь порой ребенок замечает больше и чувствует острее, чем взрослые.
      Тема книги проста и ясна, она о детстве, о ребячьей привязанности к  диким зверушкам и зверям, живущим рядом с людьми. Но есть в этой повести что-то еще, милое, доброе, что задевает самые сокровенные струны души.   Зачитываясь книжкой в детстве, в этом не отдаешь себе отчета, но став взрослым, понимаешь: более всего трогает  тепло домашнего очага, уют хорошей, интеллигентной семьи, где родители – отец и мать, - не докучая детям мелочной опекой, дают возможность  четырем дочуркам жить своей , по-детски дружной компанией среди природы и любимых ими зверей. И хотел ли автор или нет, но на страницы книги  волей-неволей попала Алма-Ата, по-деревенски патриархальная, пропахшая  яблоками  столовкой и апортом, с домиками, утонувшими в яблоневых садах, с плетнями и саманными заборами-дувалами, с домашней скотиной на заросших травой улицах.
        Но прежде об авторе. Строго говоря, Ольга Васильевна вовсе не коренная алматинка (верненка). Она родилась в 1902 году в местечке Васильевка Запорожской губернии. Но разве  это имеет значение, если с пяти лет  и до совершеннолетия она жила в Семиречье. Ее отец Василий Васильевич Перовский ученый лесовод, окончивший Петербургский Лесной институт. В 1907 году приехал в Семиречье, где служил лесничим сначала в Капальском, а затем в Верненском и Пржевальском уездах. Был дружен с Э.О.Баумом, знаменитым лесным ревизором, вместе с ним создавал Верненское сельскохозяйственное общество и Лесную школу в Медео для подготовки лесников. Был в приятельских отношениях с В.Н.Шнитниковым, нашим замечательным ученым биологом, натуралистом и писателем, и безмерно любил животных, что передалось его детям.
      В Центральном Государственном архиве Казахстана  сохранился формулярный послужной список Перовского за 1915 год. Вот некоторые данные из него.
       Год рождения 1875, по окончанию в 1902году Санкт-Петербургского Лесного института получил звание ученого лесовода 2 разряда с правом получения 1 разряда «при удовлетворительном написании рассуждения». Вероисповедания православного, имеет ордена Святого Станислава 3степени, Святой Анны 3 степени. Женат с 1899года на  домашней учительнице, дочери унтер офицера, девице Марии Давыдовне Кржижановской, имевшей в то время 23года. Имеет дочерей: Софию – 26.03. 1900г., Ольгу – 27.03.1902г., Юлию 24.04.1904г, Наталью 29.03.1906г., все православного вероисповедания. Получает в год содержания в рублях: основного жалования – 700, столовых – 700, разъездных – 400, за заведывание школой – 650,на  канцелярские расходы – 200, квартирных -150, по приватной службе – 140, постоянная прибавка к жалованию – 500, итого – 3440. Приказами по  корпусу лесничих назначен:  в1907году лесничим 2го разряда Капальского уезда, в 1910году лесничим 1го разряда Пржевальског уезда, в 1913году – лесничим Верненского уезда. В 1915году произведен в чин коллежского ассесора.
     Лесничему и его семье повезло: они жили в счастливое время в самых чудесных уголках Казахстана и Киргизии – в Верном и Пржевальске у берегов Иссык-Куля ( село Михайловка), а позже, в 20е годы – на Алтае.
      Один из членов-учредителей Верненского отдела Русского географического общества, В.Перовский  был видным человеком в городе. Знал казахский язык, был прост с рабочими, и не раз приходилось ему ночевать где-нибудь в юртах кочевников или коротать ночь в диком лесу, сидя у костерка. Горожанам он запомнился еще и по домашнему тигру, которого лесничий держал у себя во дворе. Тигренком он был привезен в город от матери, убитой в тростниках Балхаша. Беспомощный звереныш был обречен на неминуемую гибель, но его пожалел Василий Васильевич, приютив у себя дома, где он рос вместе с детьми хозяина, очень к нему привязавшимися.
      Четыре маленьких девочки  (среди которых была и будущая писательница) нисколько не боясь тигренка, барахтались вместе с ним  в «куче мала»«, играя на равных в догонялки, то убегая, то догоняя, и подрастающий хищный зверь  с видимым удовольствием включался в игру, никогда не проявляя агрессивности и  отвечая на  ласку дружеским кошачьим мурлыканьем. За Васькой (тигренка назвали так в честь хозяина) ухаживал кучер – веселый и бесстрашный парень казах по имени  Измаил. Тигренок требовал постоянного к себе внимания и общения. Любимым развлечением обоих была борьба. Человек и зверь обнимали друг друга, стараясь повалить на землю. Зрелище становилось жутковатым, когда тигр приходил в раж и в нотках его рычания появлялась ожесточенность. Тогда Измаил засовывал ему в пасть кулак, а затем, оторвавшись, убегал от зверя в дом, иногда в царапинах и ссадинах.
     Любил возиться с тигром и сам лесничий. Одним из номеров, вызывающим смех у присутствующих была игра в парикмахера. «Ну-ка, Васька, причеши», - приказывал хозяин и тигренок, превратившийся в крепкого  звериного подростка, встав на задние лапы, принимался вылизывать голову, да так, что волосы становились дыбом. К лесничему, жившему в центре города, (в этой усадьбе в 1940е-1950е годы находился Институт защиты растений), по делам службы приходило немало народу и, конечно, разгуливавший по саду тигр приводил их в трепет. Посыпались жалобы губернатору, и Ваську пришлось сначала посадить на цепь, а затем продать торговцу животными, который запер его в тесную клетку, где он вскоре и погиб, от неподвижности и ожирения сердца. Вот как об этом пишет сама писательница в своей книге:
      «И вот наступил грустный день. Осенним вечером, когда над голым садом без конца кричали стаи галок, во двор со скрипом въехала телега. На телеге  стояла железная клетка. Отец подшучивал над матерью, но у него самого дрожали руки, когда он отвязывал Ваську. Васька, испуганно прижимаясь к его ногам, взошел с ним в клетку по доске. А когда отец вышел и Васька остался один, он закричал и стал биться. Потом, жалобно мурлыча, просунул лапы между железными прутьями и протянул их к отцу. Все домашние стояли вокруг молча, потрясенные Васькиным отчаянием».
       Наверное,  кое-кто удивится, узнав, что гораздо раньше семьи Берберовых грозный хищник жил в семье  алматинского лесничего Рассказ о добром и ласковом тигренке Ваське один из центральных в книге Перовской. Свою книжку. а ею вот уже более 80лет зачитываются миллионы школьников, Ольга Васильевна  написала будучи еще студенткой Московского университета, совсем молодой, в возрасте 23 лет. Наверное, поэтому впечатления детства были еще так остры и повесть удалась. Особенно она понятна и любима в Алматы.
      Сейчас,  глядя на сплошной поток автомобилей, движущихся среди огромных зданий, невольно задумаешься: а что здесь было раньше и как выглядел  Алматы сто лет назад?
        «Через полчаса мы дружно шлепали босыми ногами по мягкой горячей пыли, направляясь с скотному базару, По дороге попадались и прохладные и тенистые улицы и раскаленные  от солнца площади, где пыль была такой горячей, что по ней больно было ступать. Перебежав такую площадь, мы усаживались над арыком и полоскали в воде обожженные ступни. Базар помещался на одной из таких площадей. Издали мы услыхали разноголосый рев скотины, хлопанье бичей, выкрики и понуканье погонщиков. Вся площадь двигалась от снующих взад и вперед лошадей, коров и баранов».
     К рассказанному можно добавить, что скотский базар размещался чуть выше Ташкентской аллеи по нынешней улице Фурманова. Всего несколько фраз, но перед глазами встает уютный и зеленый, хотя и пыльный городок. Журчание воды в арыках, скрип колес конных повозок, ряды пирамидальных тополей вдоль улиц. Тогда, видимо  в  виду быстрого роста, именно это дерево старались высаживать в городе, все  еще сохранявшем черты степного предгорья.
      Алма-Ата, а ныне Алматы многое потерял за прошедшие десятилетия: тишину и покой, зеленые лужайки посреди улиц, реку Малую  алматинку с хрустально чистой водой, растекающейся в широком русле, живописно усеянном большими валунами, живительный вечерний бриз. веющий со стороны заснеженных гор.
      «Каждую весну  мы всей семьей переезжали из города в лес. В пятнадцати километрах от города, в горах, был маленький домик – лесной кордон. Мимо кордона бежала маленькая речушка. В лугах было много цветов, а повыше, под самыми снегами, стояли на летних кочевьях – джайляу – казахи… недалеко от кордона был маленький поселок, а на поросшей елками Мохнатой горе , жил в маленькой лачужке монах-отшельник»
        С рассказом Ольги Васильевны перекликаются воспоминания Ю.Плашевского («Простор», 1996 г,№6).
       «…А на юго-западном склоне Мохнатки, обращенном к горам, жил в начале двадцатых годов нашего века монах-инок. Звали его Анатолий, Был они высок, очень крепок, лыс, имел длинную, совершенно белую бороду.  Видом был приветлив и прост. Жил в пещере, которую тщательно украшал. Выкопал в горе целые своды и залы, подобные церковным… Целый день он был в работе. Или землю из пещеры выносил, или на огородике своем работал, или в лес по ягоды ходил. Одет был в чистую, белую рясу домашнего тканья, подпоясан широким черным поясом… Людей избегал, был молчалив»
     .Далее у Перовской:
     «…Хмель рос вверх по реке. .. Нам посчастливилось найти хорошее местечко. Хмелю там была прпасть. Мы првязали Ишку (домашний ослик – прим. А.Л.)  на длинную веревку и полезли на деревья, обвитые красивыми лозами хмеля».
      У Плашевского:
     «В верховьях Малой Алматинки есть гора Мохнатая сопка, или просто Мохнатка, как называют  ее старожилы. Ее северо-восточный склон – чудесное место. Здесь когда-то мальчишкой хмель собирали. Корысть небольшая, а все же стоило браться. За мешок хмеля в двадцатых годах на пивоваренном заводе  полтора рубля платили…
     На склонах горы хмель образовывал сплошные заросли. Он поднимался вверх по стволам деревьев, а на высоте в два-три, а то и четыре-пять метров перекидывался от дерева к дереву.
     А хмель сам хоть и не колючий, но стебли у него страшно шершавые, будто наждачная бумага первый номер. Чуть задел – и сразу разодрал кожу. Да еще сок едкий. Царапины сразу воспаляются. Тут одно спасение – в речку…».
     . Вовсе нетрудно догадаться, что речь идет о  Медео, Медеу, как тогда называли урочище по имени казаха скотовода М.Пусырманова, пасшего там свои стада. Там Василий Васильевич директорствовал в Лесной школе и наблюдал за племенным стадом скота, принадлежащим сельскохозяйственному обществу. Жизнь в пору первой Мировой войны становилась все труднее, и собственное хозяйство общества помогало выживать ее членам. У них там был бычок по имени Алмаз, которого любили и им дорожили. Когда читаешь протоколы заседаний общества (они регулярно собирались едва ли не каждую неделю), на которых неизменно присутствовал его председатель Э.О.Баум  (кстати. и Перовский тоже), то становится понятным, какую пользу верненцам приносило это дело».
      Самый трогательный рассказ о жеребце Чубаром, едва не погибшем в трещине на леднике.
      «Однажды в середине лета отец снарядил Чубарого по-походному и уехал на нем через горы на областной съезд лесничих в город Алма-Ата         
       Съезд в Алма-Ата затянулся дольше, чем предполагалось. Отец решил сократить путь,  чтобы на этом выиграть время. Он уговорился с лесником-киргизом и поехал напрямик по самой короткой, но зато и самой опасной дороге. Они должны были подняться почти над городом до перевала, чтобы спуститься по другую сторону горного хребта, вблизи озера Иссык-Куль. За день они поднялись к белкам и заночевали у пастухов. Солнце показывало полдень, когда путники остановились у высокой выветрившейся скалы. Это был вход в Койнарский ледник. Белая- белая, до боли в глазах, мягкой и пушистой казалась долина ледника. Только черные зубья скал, торчащие из-под снега, говорили о том, что надо быть очень осторожным, чтобы не остаться тут навсегда»
      Дальше рассказывается, как Чубарый провалился в ледниковую трещину, где пробыл несколько дней, но его чудом вызволили из  ледникового плена. Интересно было бы разрешить вопрос: на каком же перевале случилась эта трагедия? Явно видно, что О.Перовская не обладала знаниями местных  гор. Во-первых ,путникам необходимо было пересечь не один, а два перевала, во-вторых, перевал и долинный ледник – это разные вещи. Скорее всего, они шли через ледовый перевал. Но какой? Поднявшись над городом, лесничий мог пересечь Заилийский Ала-Тау перевалами «Озерный» или «Проходной». Далее ему надо было перейти через  Кунгей Ала-Тау. .На картах отсутствует перевал с названием «Койнарский», но можно. предположить, что им мог быть перевал Кой-Су в долине реки Орто-Кой-Су , тем более, что это название отражает основную суть, которую можно перевести на русский как  «Бараний перевал».Высота его 3889м, ледники .рядом, но тропа (а ныне и черновая дорога для вездехода) минует их. Если предположить, что 80 лет назад ледники были обширней, то вполне возможно, что именно здесь и попал в переделку лесничий со своим проводником. Этим перевалом в 1913 году с Иссык-Куля в Верный прошел известный путешественник В.В.Сапожников.
     Но продолжим рассказ о так полюбившемся детворе жеребце Чубаром. 
     Дети чудом выходили больного коня, бесконечно, по-детски искренне радуясь его выздоровлению. Но счастье было недолгим, лошадь погибла и это большое горе переживает и читатель. Невозможно без волнения читать заключительные строки
     «Мы забились по углам и не видели больше друг друга. Но я знаю наверное, что все приходили проститься.
     –Где ребята? – удивлялась мать. Отчего никто не обедает?
      –Оставь их, - ответил отец.
       Мы скрывались до поздней ночи.  Так прячут только большое горе. И никто из домашних не видел, как грустные, заплаканные девочки молча уходили из опустевшей Чубаркиной конюшни.
      Книга закончена, но не хочется расставаться с ее героями: детьми с их любимыми зверюшками и родителями, давным-давно жившими в нашем любимом городе и бродившими по знакомым нам улицам
     С приходом советской власти, в 1918 году Василий Васильевич Перовский вынужден был вместе с семьей покинуть Семиречье и уехать на Алтай. О жизни в не менее богатом природой крае Ольга Васильевна впоследствии написала другие повести и рассказы (Алтайские рассказы, Необыкновенные рассказы про обыкновенных животных), но та первая книга о детстве осталась лучшей Дальнейшая судьба О.В.Перовской сложилась  не слишком удачно, если не сказать трагично. Ее  муж, писатель Г.Замчалов, с которым она вместе писала книги  (Остров в степи), погиб на фронтах Великой Отечественной войны. В  сороковые годы Перовская была репрессирована, что выглядит полнейшим абсурдом. Чем могла не угодить детская писательница, пишущая о столь милых ею зверушках? Похоже, ей припомнили счастливое детство в «проклятой» царской России. Ведь как это ни маскируй, а жизнь ее в семье царского чиновника была действительно безоблачной, радостной и лучезарной.
     Впрочем, есть и другая версия опалы Перовской и, видимо, более достоверная. Книги ее были запрещены после так называемого «лысенковского погрома», когда была разгромлена самая лучшая в мире российская школа генетиков. Зловещая тень этого Распутина от науки упала не только на труды по «формальной генетике», но и на детские книги и их авторов. В их число попала и книжка «Остров в степи» о заповеднике «Аскания нова» и даже самый безобидный диафильм «Франтик» (1931 год)  на тему одного из рассказов книги «Ребята и зверята». Этот запрет был снят лишь в 1955 году, когда о писательнице и ее книгах уже успели подзабыть. Долгое время ее не печатали и вспомнили лишь в последние годы, когда поняли, что на них можно неплохо заработать. 
    После ссылки, закончившейся в 1955году, Ольга Васильевна была прикована  к постели тяжелой болезнью и умерла рано, в возрасте 59 лет в 1961 году. Всю жизнь ее согревали дорогие сердцу воспоминания о юных годах, проведенных в городе яблок у подножья заснеженного хребта Тянь-Шаня. Привязанность к животным  и любовь к природе остались с ней навсегда. Сама она об этом как-то рассказала в журнале для детей.   
      «Однажды, путешествуя со своим отцом-ученым лесоводом  и охотоведом, убежденным «лесовиком» по горному Алтаю, я что-то разворчалась  на какую-то мелочь и в сварливом настроении не замечала  ничего  вокруг. А вокруг были высокие зеленые травы, пышные заросли ярких, горно-луговых цветов. Наши лошади продирались сквозь сплошные стены диких роз, как в сказочных владениях Спящей Красавицы. Мы въехали под узорный купол леса. Торжественность. Тишина. Вьются, свисая, изумрудные гирлянды, блестят бусами ягоды кислицы, малины, смородины, ежевики. Стук копыт заглушает пружинистый мягкий мох. Пахнет свежестью, чем -то лесным, особенным…
      Отец с недоумением оглянулся на мою ворчню:
     -Ну как можно на что-нибудь раздражаться в лесу? У меня здесь никогда не бывает плохого настроения.
      Немного погодя я вижу: он остановил лошадь у высокого пня. Дерево спилили зимой по линии снега, а когда снег стаял  - срез оказался более чем на полметра выше земли. Отец снял войлочную шляпу и со счастливым лицом шутливо и церемонно приветствует какую-то «значительную» лесную особу.
      А на пне сидит на задних лапках  полосатая белочка-бурундучок, любопытно и смело сверкая на гостя веселыми бусинками глаз, и передними лапками прижимает к груди какой-то лесной гостинец.
      Какие чудесные у них в это мгновения были лица!
     Да, великое счастье – общение с природой».
     Жаль, что Перовская не написала о своей учебе и школьной жизни. Автором этого очерка пока не найдено свидетельств  ее учебы в Верненской женской гимназии, но она просто не могла там не учиться. Но  ее стезя была другой: лисенята, сурки, бурундуки…(Ее перу также принадлежат книжки «Золотое руно», «Джан – глаза героя»)
      К сожалению, до сих пор О.В.Перовская не стала кумиром алматинской детворы. Ни разу о ней не вспомнили и наши краеведы, о чем только не писавшие. Кажется,  о Перовской не было ни одной публикации в  казахстанской прессе. И как бы хотелось, чтобы нашей замечательной  писательнице поставили памятник в любимой ей Алматы! Местом для его установки прекрасно подошел бы любой из центральных парков, где бывает алматинская детвора:  сосновый (детский), что посажен руками воспитанников Детского приюта еще в дореволюционное время,  парк имени 28 героев-панфиловцев, где она наверняка не раз гуляла, и, наконец, перед входом в алматинский зоопарк, где ее скромная фигурка с волченком на коленях стала бы символом  приюта диких зверей.

                ПОТОМОК ХАНА 
                (Трагедия семиреченского краеведа)
       В самом конце XIX век в город Джаркент прибыл на службу молодой офицер из Петербурга. Блестяще образованный, он отличался не только многообразием интересов, но и своей фамилией: Кареев. По преданию основателем этого старинного дворянского рода, был в XIII веке сын золотоордынца  Едигея Гирея (Кирея), принявший православие с именем Андрей. (Интересно, что одним из основателей казахского ханства считается султан, носящий такое же имя: Гирей. Возможно, он был из того же рода или даже потомком.) Впоследствии дворянский род Кареевых прославился большими заслугами перед Русью, а в XIX веке из него вышел известный историк И.И.Кареев.
       Борис Павлович Кареев окончил кадетское училище в Пскове, затем Артиллерийское училище в Санкт-Петербурге, после чего  был направлен на службу в  Семиречье. Деятельного подпоручика не устраивала одна лишь работа в полку. В 1899 году совместно с  сослуживцами: С.Дмитриевым, ставшим впоследствии первым гляциологом в Казахстане, и Я.Корольковым, тоже небезизвестным краеведом, он совершил научную экскурсию в верховья Джунгарского Ала-Тау для обследования ледников. Мало этого, увидев в Семиречье оригинальную, отличную от Европы орнитофауну, он продолжил свои наблюдения за птицами. Любительской орнитологией он увлекся, еще проживая в Пскове в 1891-1898 годах, и к этому занятию его пристрастил известный в России орнитолог Н.Зарудный. 
       Будучи вхож в семью военного губернатора Семиречья М.Е.Ионова, в 1900 году молодой офицер женился на его дочери Наталье. Подающего надежды офицера для повышения военного образования вскоре направили в Николаевскю АкадемиюГенерального штаба в Петербурге. Теперь молодая семья зиму проводила в столице, на летние каникулы возвращаясь в Верный. И опять Борис Павлович не ограничился занятиями в Академии. Большое впечатление произвели на него рассказы его тестя, известного своими походами на Памир, благодаря которым эта обширная горная страна была присоединена к России. К любительским занятиям орнитологией прибавилось увлечение темой Восточного Туркестана. Став деятельным членом Средне-Азиатского отдела общества Востоковедения, он написал работы «Краткий исторический опыт афганской границы» и «Библиография Афганистана», чем заслужил уважение ученых специалистов и авторитет  ориенталиста (востковедова). Не меньшим признанием он пользовался у орнитологов благодаря статье «Орнитологическая фауна Семиреченского края», в 1906 году написанной совместно с Зарудным.
    «…И царь и плотник…» Перед Кареевым, который продолжал службу в Семиречье, стояла перспектива блестящей служебной карьеры. В 1907 году он получил повышение с направлением в Генеральный штаб, но случилось непредвиденное. Накануне отъезда, когда уже были уложены чемоданы, к нему пришел друг с тайным известием, что к нему придут с обыском. Дело в том, что Кареев, как и многие передовые люди того времени, не остался в стороне от революционных идей. Еще в Петербурге он вступил в партию эсеров, а в Верном активно сотрудничал с местной революционной организацией. К этому времени губернатор Ионов ушел в отставку, а на его место пришел новый губернатор В.Покотило, известный своим крутым крутым нравом и нетерпимостью к инакомыслящим. Уже при вступлении в должность, в Верном он произнес речь, где в частности были такие слова: «Беззаконник, кто бы он ни был, не встретит во мне защитника и покровителя потому только, что у него семь детей. Пусть он сам бережет своих семерых детей». Намек был очевиден: у Кареева было трое детей и жена, беременная четвертым. 11 ноября 1907 года выстрелом из «Браунинга» Кареев покончил с собой. Что заставило его пойти на этот шаг: стыд ли перед предстоящим судилищем или горечь от рухнувших надежд – неясно.
        В последний путь Кареева провожал едва ли не весь город. Скорбили все, от людей высшего света и офицеров до простых солдат, любящих своего командира. Его друг Андрей Зенков (известный в городе строитель и архитектор) написал стихотворение, где были такие строки:
                «Ты с жизнью покончил нежданно, 
                Но жить будешь в наших сердцах,
                И память друзей постоянно
                Оплакивать будет твой прах!» 
      Покотило после этого случая получил прозвище «Хан-генерал» и в должности губернатора прослужил недолго: всего год с небольшим, после чего был направлен в другое место. Примечательно, что все эти годы орнитологи Казахстана, до сих пор использующие работы Кареева, были в неведении о настоящих обстоятельствах его смерти, так как в некрологе Зарудный, в духе христианской морали написал: «погиб в стычке с бандитами».   С другой стороны  его прямые потомки не знали о том, что Борис Павлович увлекался изучением птиц и внес значительный вклад в орнитологию Казахстана.  Его правнучка Наталья Дмитриевна Кареева, ныне сотрудница Русского музея в Санкт-Петербурге, призналась: «А мы никак не могли понять, почему в числе семейных реликвий хранятся картинки с изображением птиц».

  К ПОДНОЖЬЮ ВЛАСТЕЛИНА ДУХОВ (Готфрид Мерцбахер) 

Имя Готфрида Мерцбахера – альпиниста и путешественника – малоизвестно у себя на родине, в Германии, но достаточно хорошо знакомо исследователям и альпинистам Казахстана. И связано оно с самой легендарной горой горной системы Тянь-Шань – Хан-Тенгри – Властелином неба, как называли ее китайцы и казахи, и Хан-Тоо – Кровавая гора, как называют ее киргизы. К сожалению, об этом исследователе мало знают простые казахстанцы. Журнал «World Discovery Kazakhstan» решил восполнить этот пробел и рассказать на своих страницах историю одного удивительного открытия.


Тысячи заоблачных пиков возглавляют цепи тянь-шанских хребтов, но Хан-Тенгри - особая гора, неизменно обращающая на себя внимание. Ее остроконечный пик виден за сотню километров. Впервые наблюдая ее из знойной Илийской долины, не веришь, что это гора, а не облако, повисшее в синем небе. Она будто парит в безбрежном океане воздуха, резко возвышаясь над цепью остальных вершин хребта Сары-Джаз, тянущегося длинным белоснежным гребнем.
Каждый, кто видел Хан-Тенгри хотя бы издали, кроме удивления испытывал чувство восхищения и даже какого-то мистического благоговения перед этим чудом природы. Самодеятельный писатель П.Краснов, казачий офицер, в начале XX века служивший в Семиречье (г. Джаркент), тот самый белый генерал, что в гражданскую войну воевал против большевиков, написал роман «Амазонка пустыни», где действие происходило как раз вблизи легендарной горы. Автор несколько раз обращает взор к Властелину Духов, называя его то «Троном богов», то «Подножьем божьего трона», и каждый раз передает волнение, будто речь идет о святыне.
Первым европейским ученым, увидевшим Хан-Тенгри, был П.П. Семенов. В 1857 году, поднявшись по ущелью реки Каркары на вершину Терскея, он был поражен открывшимся видом Центрального Тянь-Шаня. Восторженный по натуре, а тогда еще совсем молодой, он написал в мемуарах:

«Когда же мы добрались около часа пополудни к вершине горного прохода, то были ослеплены неожиданным зрелищем. Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мной горных хребтов. Он весь, сверху донизу состоял из снежных исполинов, которых я направо и налево от себя мог насчитать не менее тридцати. Весь этот хребет вместе со всеми промежутками между горными вершинами, был покрыт нигде не прерывающейся пеленой вечного снега. Как раз посредине этих исполинов возвышалась одна, резко между ними отделяющаяся по своей колоссальной высоте, белоснежная остроконечная пирамида, которая казалась с высоты перевала превосходящей высоту остальных вершин вдвое. И, действительно, так как вершина Хан-Тенгри оказалась, по позднейшим измерениям, около 7000 метров абсолютной высоты, то относительная ее высота над горным перевалом составляла 3500 метров, между тем как высота остальных горных вершин над перевалом не превышала 2000 метров. Небо было со всех сторон совершенно безоблачно, и только над Хан-Тенгри заметна была небольшая тучка, легким венцом окружавшая ослепительную своей белизной горную пирамиду немного ниже ее вершины…»

Разглядывая грандиозную панораму, Семенов решил, что Хан-Тенгри находится в единой цепи гор, стоящих перед ним. На самом деле это иллюзия. Три мощных хребта – Адыртор, Сары-Джаз и Тенгри-Таг, накладываясь один на другой, создают видимость единого гребня. Это была роковая ошибка, и целый ряд путешественников, побывавших здесь в последующие годы, думали так же, и потому экспедиции, пытаясь пробиться к заветной вершине, одна за другой терпели неудачу, в буквальном смысле слова упираясь в заснеженные стены, надежно охраняющие подступы к заветной горе.
Одна за другой изучались, наносились на карту неизвестные ранее области и районы Средней Азии и Казахстана, и лишь горный узел вокруг Хан-Тенгри продолжал оставаться белым пятном. Трудности освоения этого района связаны не только с большой высотой и изрезанностью рельефа, но и с особенностями суровых климатических условий: крайне неустойчивой погодой, высоким снежным покровом, неожиданными вторжениями холодных масс с ветрами и штормами, несущими обильные снегопады, резкими перепадами температур, лавинами и разреженностью воздуха. Чтобы работать в таких условиях, необходима не только хорошая физическая подготовка, но и опыт хождения в горах и более того, владение техникой альпинизма. Всего этого не хватало исследователям тех лет. Альпинизм конца XIX - начала XX веков только делал первые шаги, развивался в основном в Альпах и почти не имел опыта высокогорных восхождений.
Ничем не могли помочь исследователям и ученым и местные жители. Постоянно видя перед собой грозную вершину, киргизы с почтением и даже страхом относились к горе, которая на заходе солнца горела багровым светом так, будто алые потоки крови струятся по ее склонам (именно отсюда пошло киргизское название). Ее не зря называли кровавой горой: как позже выяснилось, она сложена мраморизованными породами розового цвета. Для аборигенов она была недоступна как небо, как звезда, и горе тому, кто попытался бы замахнуться на нее!
Поэтому не удивительно, что распутывание этого сложнейшего горного узла шло несколько десятилетий. С невероятными усилиями, по крохам добывались новые сведения. Одни только подходы к горе искали с 1869 по 1903 год. Распутывание хитросплетений хребтов продолжалось до 1930-го, окончательная же ясность появилась лишь в 1943 году, когда было сделано последнее крупное открытие: найден пик Победы, превышающий по высоте самого Повелителя неба Хан-Тенгри.
Здесь же речь пойдет о первом этапе исследований – поиске путей подхода к горному узлу, являющемуся высочайшим поднятием хребтов Тянь-Шаня.
В 1886 году по инициативе Российского Географического общества и лично П.П. Семенова Тянь-Шанского и И.В. Мушкетова в районе перевала Музарт и Баянкола работала экспедиция горного инженера И. Игнатьева. Опытный путешественник и горовосходитель И.В. Игнатьев уже имел опыт работы в горах Алтая. Здесь перед ним стояла задача разобраться в системе сложного горного узла, выяснить расположение хребтов Терскея и его связь с восточным продолжением на китайской территории, где находится знаменитый и очень важный стратегический объект – перевал Музарт.
Выйдя из Пржевальска, экспедиция двигалась маршрутом, впоследствии ставшим традиционным для всех русских путешественников: через перевал Тургень – Аксу в долину Сарыджаза, истоки которого начинаются с ледника, названного Семеновым-Тянь-Шанским «ледяным морем». Вполне логично было решение Игнатьева дать леднику имя его первооткрывателя Семенова.
Исследуя окрестности, к югу от этого ледника путешественники обнаружили другой, параллельно текущий ледник, получивший имя другого первопроходца, много сделавшего для изучения гор Средней Азии, - геолога И.В. Мушкетова.
Сделав вывод, что оба ледника стекают с вершины Хан-Тенгри (что было грубой ошибкой), экспедиция на этом закончила свою работу.
Следующими путешественниками, побывавшими в верховьях Сарыджаза, были венгерские ученые-натуралисты Альмаси и доктор Штуммер-Трауенфельс, в 1889 году проведшие вблизи Хан-Тенгри два месяца и собравшие зоологический и этнографический материалы. Перед ними не стояла задача проникнуть к подножию вершины. Эту цель в 1900 году преследовали другие иностранцы, а именно австрийские альпинисты князь Боргезе и доктор Броккерель, рассчитывавшие на опыт шедшего с ними прославленного асса горовосхождений швейцарского проводника Цурбригена, в 1896 году покорившего высочайшую вершину Южной Америки Аконкагуа (почти 7000 метров над уровнем моря). Больше того, в их амбициозные планы входило восхождение на высшую точку Тянь-Шаня. Они правильно рассчитали, что искать пути подхода надо южнее, чем это делали их предшественники. Поднявшись на хребет Сарыджаз, они увидели глубокую долину с вползающим в нее ледником. Это была северная ветвь ледника Иныльчек. «Вершина где-то в верховьях», - догадался Боргезе. Но уже первые метры пути по леднику показали невозможность продвижения по нему с лошадьми. Носильщиков у путешественников не было, киргизы идти пешком отказались. Чтобы хоть как-то сгладить горечь поражения, путники поднялись на ближайшую вершину, чтобы хотя бы увидеть Хан-Тенгри, но вместо него их глазам предстала другая, южная ветвь ледника. На этом экспедиция и закончилась: на большее у альпинистов не хватило ни времени, ни сил. Но и это было большим достижением: наука узнала о существовании ледников Иныльчек.
Через два года, в 1902 году в район Хан-Тенгри направились сразу две экспедиции: профессора ботаники из Томска В.В. Сапожникова и немецкого географа и альпиниста Г. Мерцбахера. В. Сапожников не ставил перед собой задачу разгадывать узел Хан-Тенгри, но определил его высоту. Известный исследователь Алтая отличался тщательностью в проведении работ и имел большой опыт измерения высот вершин. Он и на этот раз оказался верен себе: измеренная им с перевала Ашутер высота Хан-Тенгри оказалась равной 6950 метров, что отличается от ныне принятой (6995-7010 м) не более, чем на 50 метров.
Напротив, у профессора Мерцбахера едва ли не на первом месте стояла спортивная цель восхождения на вершину (вместе с тем, по заданию ученых он проводил сбор фаунистического, флористического и геологического материалов).
Немец был дерзок и тщеславен. Покоритель Повелителя Духов? А почему бы и нет, ведь он не был новичком в горах и уже бывал на подобных высотах в Каракоруме. Да, ему было 60 лет, но он еще был крепок физически, у него большой опыт восхождений в родных Доломитовых Альпах, близ которых он вырос (родился 9 декабря 1843 года в городке Бауэрсуорфе в Германии), на Кавказе, где он бывал в 1891-1892 годах, в горах Ирака, Южной Америки, в Кашмире (Индия). Когда-то, будучи владельцем лавки, он променял денежную профессию купца на романтичную, но полную опасностей и лишений, жизнь географа, путешественника и альпиниста.
В 1892 году он впервые побывал в Семиречье, увидел Хан-Тенгри. Тянь-Шань покорил его. Тогда же он загорелся, поставив перед собой немыслимую задачу - покорить легендарную гору. Но вначале надо было еще найти путь к вершине. Мерцбахер пренебрег опытом Цурбригена и Боргезе и самонадеянно решил идти своим путем из верховьев реки Баянкол, откуда Хан-Тенгри отчетливо виден. Здесь создается полная иллюзия, что истоки реки находятся у подножья горы.
Выехав из Мюнхена, в конце июня экспедиция прибыла в Пржевальск и, проследовав через перевал Санташ, 7 июля была уже в поселке Охотничьем (ныне Нарынкол), ставшем базой путешественников. Сформировав конный транспорт и наняв проводника, караван из более чем 100 лошадей по хорошей тропе двинулся к урочищу Джар-Кулак, откуда через 13 км подошел к краю ледниковых массивов. Перед альпинистами возвышалась гигантская заснеженная стена, закрывшая весь вид впереди. Хан-Тенгри где-то за ней! Мерцбахер вместе со своими спутниками-альпинистами бросился ее штурмовать. В разрывах ледяного покрова горы виднелись выходы светло-желтого мрамора, Мерцбахер так и назвал вершину - Мраморная стена. Но вовсе не скалы оказались главным препятствием. Альпинисты столкнулись с совершенно новым для себя явлением: глубокий снег, покрывающий склоны, был сыпуч как сухой песок. Проваливаясь, он растекался и, не уминался под ногами, сильно затруднял движение. Ноги не имели опоры, и ходьба по такому зыбучему снегу выматывала все силы.
Как позже выяснили исследователи, загадка сыпучести снега на больших высотах Центрального Тянь-Шаня объясняется двумя факторами: морозами, не знающими оттепелей и сухостью воздуха из-за близости пустынь Западного Китая.
Останавливаясь, чтобы отдышаться, путники с надеждой всматривались вперед, но заснеженные склоны уходили все выше и выше, закрывая собой вид на юг. И напрасно Мерцбахер метался, меняя курс, в надежде хоть где-то достичь гребня: высота хребта (5800-6400 м) оказалась альпинистам не под силу. А ведь стоило им преодолеть еще 300-500 метров и они увидели бы Хан-Тенгри во всей его красе.
Лишь 46 лет спустя, в 1948 году экспедиция известного ученого и альпиниста А. Летавета достигла гребня Мраморной Стены, и перед ее участниками открылась та картина, которую так и не смог увидеть немецкой альпинист.

«Достаточно подойти к краю площади, и на юг открывается вид, незабываемый по своей грандиозности. Прямо перед глазами, видимый от основания до вершины, поднимается Хан-Тенгри. Его изящные контуры парят над окружающим пейзажем. Трудно отделаться от мысли, что это гора, а не архитектурное  сооружение. Обычное сравнение с пирамидой примитивно и недостаточно. Настолько это творение природы красивее и грандиознее, можно сказать – даже воздушнее, чем грузное создание древнеегипетской архитектуры. Каждая грань его своеобразна и по-своему прекрасна. Одна – это сплошной, снизу до верху срез нежно-розового, как бы теплого, мрамора, другая – ледяная стена с выходами темных, мраморных скал. С правой стороны виднеется часть белоснежной юго-западной грани. У подножья пика течет, как река, ледник Северный Иныльчек».

(Д.И.Затуловский «Среди снегов и скал»)

Ничего этого не увидел Г.Мерцбахер и его спутники. Убедившись в тщетности попыток преодолеть Мраморную Стену, он решил попытать счастья из долины Сарыджаза, над которой Хан-Тенгри красуется точно так же, как и над Баянколом. Но каково же было удивление и разочарование путешественника, когда, взойдя на одну из вершин в верховьях ледника Семенова, он увидел все тот же ледниковый цирк Баянкола с возвышающейся над ним Мраморной Стеной. «Надо брать правее», - резонно решил он, перейдя на соседний ледник Мушкетова, расположенный южнее. И опять совершил все ту же, непростительную для опытного горовосходителя ошибку, выбрав гору на северном гребне, а не на южном, откуда он мог бы увидеть желанную вершину. А так, будто злой рок преследовал альпинистов или злые духи гор не хотели выдавать свою тайну. Непостижимым образом Хан-Тенгри опять ускользнул от взора путешественников. К неудаче чуть было не прибавилась катастрофа. Уже под самой макушкой одной из вершин четырех альпинистов смела снежная лавина; пролетев метров 200, они спаслись только чудом, случайно попав в ледниковую трещину. Напуганные спутники Мерцбахера отказались идти дальше, а ведь от разгадки тайны Хан-Тенгри их отделяли всего каких-то две сотни метров.
Надвигалась осень, в горах ранняя зима, и Мерцбахер через Музартский перевал ушел на зимовку в теплый Кашгар.
На следующий год Мерцбахер наконец-то внял голосу разума, правильно рассудив, что Хан-Тенгри надо искать в долине Иныльчек, которую уже разведали три года назад Боргезе и его спутники.
С величайшим трудом, вырубая ступени во льду, экспедиция поднялась на перевал Тюз, ведущий через хребет Сарыджаз в долину Иныльчек. Путники увидели грандиозную панораму. Прямо перед ними стояла гигантская гора со свисающими языками ледников, скалами и полосами осыпей, пятнами зелени и клочками елового леса у подножья. А на дне долины лежала серая лента галечников с извивающейся по ним лентой реки и выползающим слева гигантским ледником. Двигаясь по долине, экспедиция вскоре подошла к развилке ущелья. Как оказалось, ледников было два: северная и южная ветвь с обеих сторон огибали гигантский хребет (в Советское время он был назван хребтом Сталина, а позже переименован и получил название Тенгри-Таг).
По какому идти? Вполне логично Мерцбахер выбрал северное ущелье (ведь гора до сих пор наблюдалась только с севера). Лошадей пришлось оставить, так как корма впереди для них не было. Всюду простиралось море камня, скал и льда.
Чувствуя, что разгадка близка, Мерцбахер готов был торжествовать. Но не тут-то было. Фатальное невезение продолжало преследовать его. Пройдя совсем немного, караван уперся в озеро, полностью перекрывающее ущелье. Прекрасное и одновременно зловещее, оно блистало холодной красотой. Белыми лебедями по зеленоватой воде плавали ледяные айсберги, отколовшиеся от края наползающего ледника. Некоторые из них были высотой с трехэтажный дом. По сторонам вздымались отвесные кручи неприступных черных скал, пройти по которым, чтобы обойти озеро, было совершенно невозможно.
Неужели опять крах? Мерцбахер взошел на ближайшую вершину, и ему наконец-то повезло: он увидел Хан-Тенгри, но вовсе не у северного склона ущелья, как ожидал, а у южного, что было полной для него неожиданностью. «Значит к горе можно подойти и по южной ветви ледника», - понял путешественник.
Надо было торопиться, запасы продовольствия кончались. Опять началась тяжелая работа с преодолением каменных завалов, ледовых трещин и озер талой воды. Пройдя полтора десятка километров, голодные носильщики встали, отказываясь идти дальше. Но не отступать же, когда цель близка! Взяв с собой двух тирольских проводников, Мерцбахер в быстром темпе и налегке продолжил путь. Постепенно на смену каменному чехлу, покрывающему поверхность ледника, пришли сплошные снежные поля, бесконечно тянущиеся все дальше и дальше. Пять часов, напрягая все силы, шли путники.
Когда-то в начале XIX века точно так же искали подходы к Белухе, высочайшей вершине Алтая. Путешественник А. Бунче, двигаясь по долине Катуни, не дошел каких-то нескольких сот метров, чтобы увидеть перед собой грандиозную гору. Помешала разлившаяся в половодье река, а боковой отрог хребта закрывал видимость. Теперь, спустя более чем 70 лет, Мерцбахер шел по леднику, а изгибы ущелья и борта склонов закрывали перспективу.
Спутники уже изнемогали и требовали повернуть назад. Начинался снегопад. Еще немного и видимость будет совсем нулевой. Еще один изгиб ущелья… Изнемогающие путники обогнули очередной скальный выступ и их глазам предстала вся гигантская гора от подножья до верхушки.
Сразу стала понятна загадка Хан-Тенгри и причина того, что гору так долго искали. Она стояла в отдельном хребте, разделяющем ветви ледника и не принадлежала ни верховьям Баянкола, ни Сараджаза, где ее прежде пытались обнаружить. А также не являлась узловой вершиной, как думали ранее. Роль узловой вершины, где по его мнению сходились хребты, Мерцбахер отвел вершине, названной им пиком Николая Михайловича, имея в виду великого князя Романова, известного покровителя наук в России.
Мерцбахер до того, как сплошняком повалил снег, успел сделать фотографии, ставшие потом знаменитыми и составил схему хребтов, которой долго пользовались географы и путешественники. Несмотря на ее неточность, Мерцбахера по праву считают первооткрывателем местоположения Хан-Тенгри, разрешившим главную загадку горы.
От мысли покорить Властителя Духов Мерцбахер отказался еще после неудачной попытки взойти на Мраморную стену, позже сказав в отчете экспедиции: «Я вскоре убедился, что высокие вершины Тянь-Шаня - неподходящее место для удовлетворения альпинистского увлечения». Другой участник экспедиции, Костнер, выразился еще более определенно: «Вероятность восхождения на Хан-Тенгри не больше 5 процентов. Я и сегодня имею мужество утверждать, что считаю эту вершину недоступной».
Схему Мерцбахера поправляли в 30-е и 40-е годы прошлого века, и уточнение продолжается до сих пор. Выяснилось, что никакой узловой вершины нет, а есть меридианальный хребет (он так и назван, и идет с юга на север), единственный в своем роде, идущий поперек всех остальных хребтов Центрального Тянь-Шаня.
Что касается пика Николая Михайловича, то с ним связана целая история. 1 февраля 1924 года вышло постановление Советского правительства о запрещении географических и прочих наименований в честь царских особ и их чиновников. Так пик Кауфмана на Памире, названный в честь первого губернатора Туркестанского края, стал пиком Ленина. Какое-то время наименование «пик Николая Михайловича» сохранялось. Географы сделали вид, что вершина названа в честь путешественника Пржевальского, имеющего то же имя и отчество. Позже, когда разобрались, пик переименовали, назвав «100 лет ВГо» (Всесоюзное географическое общество, хотя на самом деле правильное его название «Императорское Российское географическое общество»). Интересно, что часть альпинистов считает, что такой горы вообще нет, так как она и есть - главная макушка Мраморной Стены, то есть это одна и та же вершина.
Г. Мерцбахер хотя и приезжал еще раз в 1907 году на Тянь-Шань, но работал в Китае, и в районе Хан-Тенгри больше так и не был.
За труды во благо науки Русское Географическое общество в 1908 году вручило Г. Мерцбахеру золотую медаль имени П.П. Семенова - Тянь-Шанского. Умер Мерцбахер в апреле 1926 года в возрасте 83 лет.