Мокли петунии

Петунии мокли.
Разноцветные: бордовые, сиреневые, белые. Цвета едва читались, укрытые серостью продрогнувшего урбанистикой и ливнем пространства.
У сеанса уже было украдено 5 минут. А я всё ждала, не зная чего. Не то верила-не верила, не то знала-не знала, что найду его - незнакомца моего.

Серость ела мои синие, даже синеющие от холода глаза. Они всегда такие, когда мерзнут, натягивают на себя меланхоличность срезанного дождем воздуха.

Мне нельзя было не ждать. Решенный вариант за меня был, но мне не хотелось его выбирать. Несвойственно себе я математически взвешивала, но разум отсигналил непослушанием. Заселяющееся в душу уныние кольнуло где-то в лопатке, и плечи вздернулись сами собой. Это оно, мое шестое чувство, так сопротивлялось. Оно там у меня живет, в спине, и всегда оживает, когда нерв придавливается образовавшейся из-за неудачной попытки вернуть счастье, грыжи.

Я глянула на свои агрессивно-красные туфли на влажном асфальте – зарделись глазки, и взгляд чарующей радостью самосозерцания пополз на руку – красно-белые браслеты, блина, ну и яркая я штучка – встряхнула ими и - бац! Вдруг я увидела его.

В джинсовой куртке с поднятым воротом он прошел мимо меня. Я решилась и побежала. Я впервые так взяла и побежала за мужчиной; никогда этого не делала, а тут, захотелось. Он был хорош: высокие ноги с зауженными брюками и этот в тон темно-синий джинсовый пиджак с открытыми бортами презентовал мне легкий пурпур; рубаха такая клевая, она манила меня, а еще… Он не пришел; тот самый, кто должен был обнимать меня во время сеанса, гладить, прижимать к себе и целовать. И что же? Идти самой? Мало того, что дождь съедал уже который августовский день, а недельные тучи вымыли напрочь летнее, и без того, висящее на хвостике настроение, так тут и он еще – надежду дал, а утром, когда я уже летела на маршрутке в предвкушении нежного просмотра, он взял и шлепнул, хлестко шлепнул свое смс.
«Я  приболел. Из носа капает вовсю. Извини, не приду. Обещаю вину загладить». Надо ли объяснять, что я чувствовала, итак опаздывая на сеанс для прессы.

Сначала я ворвалась в кинотеатр и встретила голубые глаза; такие с поволокой и легкой белиной, совершенно несвойственные смуглой коже с арабским профилем. Я прям замерла на мгновение, так проникновенно врезалась в его глаза. Пресс-атташе дистрибьюторской компании «Золотое руно» мило улыбнулся: кто вы?
- Я - Есения Бриг из издания Дебошнет.
- Да, да, проходите.
- Александр, можно я чуть позже подойду? Я жду нашего редактора, - пояснила, зная, что такой факт не оставит его безразличным.
- Да, конечно. Скажите, что я вас аккредитовал.
- Благодарю! – чутко улыбнулась его красивым глазам. Я уже давно научилась, как не выказывать незнакомым людям, что гадко на душе, да и не к чему им было знать, что я оставленная зайчишка, одиноко мокнущая под полосками дождя.

И вот стояла я на крыльце торгово-развлекательного центра и думала, что наверняка он ждет, что я должна проявить сочувствие его простуженному носу и ответить на сообщение. А мне тяжко-больно и мерзко-одиноко, и жутко-невыносимо, что он разломал мои планы, нет, даже не планы, а предвкушения. Он взял и брякнул их с размаху в грязь. Хотя буквально ночью убеждал своими смс, что непременно будет на сеансе. Когда я это осознавала, я безразлично ступала в лужи. Ему не слабо сделать так со мной и мне не слабо – взять и ничего не ответить ему, негоднику, развратнику и старому дамскому угоднику; хотя не совсем уж и старому, на 8 лет всего старше меня, но я всегда его так называла, когда хотела подзадеть за живое. Особенно тогда, когда осознавала, что слишком уж подняла ему самооценку. Есть у мужчин такое – как только женщина его «отчистит», «отсушит» от мерзко влипшей в сознание удачно начатой и безуспешно завершенной лав-стори в сети, то он начинает хорохориться и слегка игнорировать спасшую его женщину.

И плевать мне было на обещанное заглаживание вины; ясно, что это будет когда-то, но мне надо сейчас. Сию минуту нужна манна из нежности и ласки. Я женщина и я нежна, а значит, не намерена втаскивать в клетки тончайшего тела брошенность и отвергнутость. И вот мой растерянный взгляд (а он действительно в тот момент был таким – удрученно-растерянным, другое дело, что мокнувшим прохожим он был не к чему) уколол этот пурпур приспущенной сорочки у ремня.
И я рванула. Я не боялась терять минуты уже начавшегося фильма, я боялась, что мне не хватит нескольких секунд, и я вдруг поскользнусь или шлепнусь в лужу, а он вдруг уедет, в зеркале насмехаясь надо мной, или даже вовсе не заметив.
Я бежала, тихонько так и рьяно тоже так. Синий вельвет его туфель за полшага до машины. Рука замешкала во внутреннем кармане. Сначала достал мобильный, затем ключи.

- Подождите! Не уезжайте!
Он обернулся.
Дура-не дура. Вот что думала я, но всё равно продолжила борьбу с не совсем сформированными мыслями дальше.
- У меня есть пригласительные на сеанс…
Вельвет вбирал влагу - туфли дернулись.
- Сходите, пожалуйста, со мной.
Я мокла, укрытая белым кофточным капюшоном. Он не спасал.
Незнакомец молчал – я закусила отчаяние…
Он не решался – я вытерла дождевые слезы.
- Я прошу вас о нелепом. Извините, но мне нужно… я должна… вернее, я хочу вам сделать подарок.
- Вы? Мне? – он оживился. Удивительно скулки задвигались и снова стали на место. Я оценила – люблю скуластых и красивых, блина.
- Да. Вы мне очень понравились, - уверенность нашла меня.
- Давайте в машину, там поговорим, - он уже начал идти к своей двери.
- Нет. Ничего не надо говорить. В кинотеатре поговорим, - я навела на уверенность резкость. - Если захотите. А сейчас просто молчите и идите со мной. Сколько можете, хоть 5 минут, но побудьте рядом, - тут я уже достала свою мягкосердечность и накрыла ею неприродную уверенность.
Шлейф затянулся.
И он покорился. Тихо, молча пошел со мной.

Четыре этажа до кинозала. Напряжение в коктейле с неизведанным, в отсутствии предвкушения, вместилось в отлитый и уже слегка заточенный осколок одиночества.
Нас свободно пропустили. Даже благосклонно улыбнулся мальчишка у двери. Александра, благо, не было, а то уличил бы меня в коварном замысле. А надо сказать, что он, этот замысел, напомнил о себе, будто будильник зазвонил, когда мы опустились в кресла слева, с краю, на последнем ряду. Эх, две журналистки через два сидения – очередное препятствие. Ну, зачем им, женщинам, эти места? Блина, я забыла о нем.

Он не поддавался, он молчал. Чутье подсказывало – его интересует не фильм. Он ждал, что предприниму я. Бездействие ступенчато прочло «что делать» и начало въедаться в нервно замешкавшиеся игривые токи.
Я понимала, вернее, подсознательно чувствовала – говорить не стоит, действовать надо молча. С чего начать, чтобы не нагло, не пОшло, а тонко, и сподвигло его на игру.
Леденцовая карамель. Я вспомнила – впопыхах зачем-то втиснула ее в боковой карман сумки. Ну, конечно, неслучайно – с Сережей хотела раскусить ее во время сеанса, а он…

Она всегда податлива – молнией легко овладели пальцы. Гораздо сложней было отыскать карамель – неиспользованный пластырь, квадрат с отрезанной в дорогу таблеткой Но-шпы, резинка для волос с вымышленным мною бриллиантом, какая-то визитка – Господи чья и зачем – не время. Копошиться нельзя. Жестяная обертка спазмолитика кольнула больно-больно, а конфеты всё нет – моя девчоночья душа растерялась и едва не пустила слезу, согласившись с обидой, и вдруг - заветное «люблю» тонкий фантик шепнул указательному пальцу. Достав  многообещающую карамель и смело оголив ее, я всё тем же указательным пальцем-счастливчиком затолкала ее в рот.

Обволакивающая сласть щипнула заждавшийся кончик языка и пролилась левее, по центру, правее и под язык. Я слегка вздрогнула моим любимым коричневым браслетом со знаком бесконечности на левом запястье, и подобно пушинке приземлила руку на колено. Нет, не ждала, ответит ли он, а просто смело провела по бедру. Я чувствовала – она, его нога, мне подчиняется, также хорошо, как и мой язык, послушно растворяя карамель и разнося лимонно-мармеладный нектар на губы и нёбо.

Бездействие давно улетучилось,  прихватив с собой напряжение, а огненная мягкость разлила по телу расцветающую негу. Ощутив себя всецело смелой, дерзкой и безнравственной, я позволила себе взглянуть ему в лицо. Он магнетично повернулся ко мне, томная улыбка поманила, позвала. Губы, как ослабленные нити, бесшумно ища центр соития, едва коснулись, содрогнулись. Миллиметр назад – они касаются не касаясь. Язык мой делает всё за меня, насыщая нижнюю, затем и верхнюю губу нектарином – теперь сласть дарована ему, его губам и языку. Вплетая карамельный вкус в его уста и щеки, затем пальцы – один за другим, но не все – и он, вторя начатой игре, облизывает подушечки пальчиков, а кисть моя зовет за собой, увлекает аромат запястья. Дымчастый жасминовый запах вдыхает он, и медленно отчерчивая кончиком носа на моей ладони ленточные завитки, сахарную влагу жаркими губами в центр, чуть щекоча, впускает. И вдруг звериный бой. Просто дурацкий звериный бой. Это мобильный телефон.

Он дернулся, нащупал бессовестную игрушку и выбежал из зала. Я снова покинута, снова изумительно-дерзко брошена, и вся затея кажется безумной выходкой, как вдруг - он вернулся.

- Я уезжаю, но мы продолжим, - он в руки всунул мне визитку.
А я молчала и не могла вымолвить и слова. Я просто схватила его руку, потом вдруг сжала и… обнюхала ее всю, не зная, встречу ли ее еще вновь. И также бесконечно стала обласкивать ее губами, оставляя на коже вкус леденцовой карамели.
- Ты невероятно чувственна, позвони мне обязательно, - он высвободил руку, и наклонился ниже, чтобы отблагодарить мои истомленные губы. В мгновение руками затеребил мне волосы, и неожиданно вдруг взял сзади за шею, коснулся губами мочки уха – я вскрикнула…..
Он исчез.

Когда включили свет, две журналистки-подружки жутко пялились на меня. А я - нет, ни капли смущения и волнения – собралась и гордо зашагала к эскалатору.
Какая же я всё-таки счастливая – и мои яркие спортивные туфли мне это подтвердили.

Затворы стеклянной коробки беспрепятственно выпустили к знакомому порогу. Что-то дернулось в сумке. Еще не ступив на ступеньки, я прочла смс:
«И ни одного слова брошенному больному человеку».
Да! Ни одного!

Мокли петунии. Белые, сиреневые, малиновые, фиолетовые, они качались на ветру, густо вплетенные в высоком белом вазоне.
Мои дерзкие красные туфли переступали лужи и лужицы, белый капюшон уже спасал от редких сечинок дождя.
Слушая музыку в наушниках, привычно правая кисть затанцевала браслетами (всегда так танцую руками, кистями, пальцами на улице, будь где, когда композиция красивая). А левую руку согревала льняная ткань с выпуклыми буквами. Там красовалось имя моего Незнакомца.
Петунии мокли.