Широка страна моя

Чего не померещится с пьяных глаз?
Прежде всего – сколько в квартире входных дверей? По идее – одна, в глазах – некое число между единицей и неизвестным пределом.
Грубо говоря, дверь есть прямоугольное отверстие в вертикальной плоскости. С этим определением тоже не все в порядке.
Но главное – двери открываются. Входят. Как у Шекспира. Количество – неопределенное и, кажется, не целое число. И нечто узнаваемое в одежде.
Дверь была заперта? Не помню.
Да фиг с ней.
- Гости дорогие! (Это мой голос?) Наливайте. Вперед! За все хорошее!
И тут – фатальная ошибка. Мне показалось, что я встал и приветливо раскинул руки.  Однако в объятия мне бросился журнальный столик... Темнота.

Несмотря на сорок лет организм функционирует безупречно – с похмелья голова не болит, только тяжелая немного. Однако душ необходим немедленно. Комплекс упражнений подождет.
Я полуодет, что и естественно. Сбрасываю с себя все и направляюсь в ванную.
Ну и ну. Из зеркала на меня смотрит опухшая физиономия... с пластырем на носу. Интересно, когда я его успел нацепить? И зачем?
На полочке – белый прямоугольник:
«Как только проснетесь – немедленно позвоните по одному из указанных ниже номеров телефонов. Инспектор Бен Моше»
Значит, во время моей пьянки ко мне явилась полиция? Ну, баек обо мне им хватит на неделю с гаком.
Я прошлепал босиком в салон. Разгром, как и следовало ожидать. На лаке журнального столика – кровавое пятно.
Так вот почему они залепили мне нос пластырем? Хорошо, столик не стеклянный.
У телефона – такая же записка.
Инспектор Бен Моше отозвался сразу:
- Владимир Берлин? (с ударением на последний слог в моем имени)
- Владимир.
- Извините. Вы можете приехать в штаб полиции Северного округа?
- Это где, на Ацмаут?
- Да.
- Вообще-то могу, но я только что продрал глаза, мне необходимо принять душ...
- И кофе. Я вас понимаю. Буду у вас через четверть часа.
- Извините, но у меня такой разгром...
- Знаю.

Я принял его на кухне. Оказалось, дверь я оставил незапертой. Я выразил тихое, но твердое негодование – вторжение в квартиру без моего разрешения. Впрочем, разрешение было дано мною постфактум.
- Чем могу быть полезен?
- Ну, для автогонок вы сейчас вряд ли годитесь, но кое-что вы можете мне разъяснить. Для начала – имя, фамилия? (стандартный бланк допроса уже лежал на столе)
- Я ничего за собой не знаю и не являюсь свидетелем чего-либо.
- Это мне прекрасно известно, но форма есть форма. Итак?
- Владимир Берлин.
- Имя отца?
- Марк.
- Номер удостоверения личности?
- Вот оно само, запишите.
- Год рождения?
- Пятое марта тысяча девятьсот сорок пятого года.
- Под знаком рыбы. Место рождения?
- Советский Союз.
- Точнее?
- Ереван.
- Это еще что за дыра? Ладно, самообразованием займемся позже. Год прибытия в Израиль?
- Двадцать четвертое октября тысяча девятьсот семьдесят седьмого года.
- Образование?
- Первая степень по экономике и компьютерам, вторая по математике.
- Знание языков?
- Русский, английский, иврит.
- В каком объеме?
- Все – свободно.
- Место работы?
- «Позитрон Софтверс».
- Должность?
- Системный программист в отделе исследований и разработок.
- Ваши отношения с Беньямином Брайнштейном?
Ого! Сразу быка за рога!
- Это мой непосредственный начальник. Но что случилось?
- Вопросы задаю я. Итак?
- Я сказал – мой начальник.
- А во внеслужебное время?
- Дружеские.
- Что вы можете сказать о его привычках?
- Что он натворил?
- Что вы можете сказать о его привычках?
- Мы вместе занимаемся каратэ. По субботам – водный спорт, ходим под парусом.
- Вы много времени проводите вместе?
- Изрядно.
- Семья, друзья, знакомые?
- Вся семья у него в Америке. Холост, как и я. Приятелей много, настоящих друзей – в районе нуля.
- Девушка?
- Вы хотите сказать – девушки. Он их меняет, как перчатки.
- Враги?
- Ноль.
- Вы уверены?
- Абсолютно. Вы знаете этот американский тип – душа нараспашку? Вот это Бенджи.
- Да, так его называют. Но, быть может, он все-таки что-то скрывал?
- Не похоже. Даже элементарные меры против промышленного шпионажа способны навести на него хорошую ипохондрию. Он открыт всем ветрам.
- Над чем вы работали в последнее время?
- Над базой данных персонального характера. Ну, вы, наверное, у себя видели, «Омега-6».
- А, а... видел. Это нам здорово помогает. Сунул приметы – и вот он, голубчик.
- Или голубчики. Или никого.
- Тоже верно, но все равно здорово. Теперь такой вопрос: для кого эта система представляет ценность?
- Для любого, кому нужно в срочном порядке отыскивать чьи-либо персональные данные по небольшому числу входных переменных. Собственно, в нашей форме это годится только для полиции.
- И для мафии. Чтобы красть информацию у полиции.
- Для этого нужно иметь агента внутри полиции.
- Да, наверное. Спасибо за информацию.
- Можете ли вы теперь сказать мне, в чем дело?
- Могу. Ваш друг и начальник Беньямин Брайнштейн был найден около двух пополуночи мертвым в своей квартире.

Кажется, шок прошел благополучно.
- Как это случилось?
- Вначале мы думали – самоубийство. Но кинжал был зажат в правой руке. А мы уже получили информацию, что он был левша.
- Кинжал... в правой руке... Какой кинжал, японский? Из его коллекции?
- Не знаю, японский или нет, но из коллекции. Точный удар в грудь, почти мгновенная смерть.
- Самоубийство. Но почему?
- Не самоубийство, а его имитация.
- Нет-нет, вы не правы. По вашему описанию это форменное самоубийство.
- Почему?
- Видите ли, мы вместе занимались каратэ и другими японскими фокусами. У Бенджи был черный пояс, он был мастер. А даже начинающий очень быстро приучается свободно владеть обеими руками. Далее, по вашему описанию эта рана – результат одного из вариантов «харакири», японского ритуального самоубийства. Ритуал предписывает правую руку, Бенджи свободно владел обеими руками, так что сами понимаете.
- Вы уверены?
- Сто процентов. Вот, смотрите. – Я достал  с полки одну из книг по ниндзя. Нашел нужное место,
- Вот, здесь описание. Кстати... мне помнится, я давал ее Бенджи почитать.
- Давно?
- Примерно полгода назад.
- И вы с ним говорили о ней?
- Да, но только о различных боевых приемах ниндзя и их отличиях от каратэ,  а это только первая часть книги. Мне даже показалось, что дальше он просто не читал. Видимо, я ошибся, к сожалению.
- К сожалению. Вы можете одолжить мне эту книгу на время?
- Пожалуйста.
- Когда вы видели Бенджи в последний раз?
- Перед его отлетом на научный семинар в Лос-Анджелесе, около недели назад. Я не знал, что он уже вернулся, мы ожидали его к концу следующей недели.
- Он вернулся вчера во второй половине дня. Последний вопрос. Вы упомянули, что Бенджи часто менял подруг. Могло ли случиться что-нибудь на этой почве?
- Бенджи жил сегодняшним днем, и подруги у него были соответствующие. К тому же он громогласно заявлял, что в ближайшее время он не намерен жениться даже на Пнине Розенблюм.
- А если бы девка забеременела?
- Он оплатил четыре аборта.
- Вы знакомы с его подругами? Имена, адреса, телефоны?
- Лучше поищите в телефонной книге Бенджи. На моей памяти их было восемнадцать штук.
- Ну что ж, у меня пока все. Можете подписать протокол?
- Пожалуйста.
После ухода инспектора я выдул один за другим два стакана коньяка. Водка кончилась накануне.

Через несколько дней после похорон Бенджи я встретил инспектора Бен Моше в центре Хайфы. Инспектор сидел на скамейке, в одной руке он держал фалафель, в другой – банку кока-колы, к которым время от времени прикладывался.
- Шалом.
- Шалом-шалом.
- Есть что-нибудь новое, инспектор?
- Ничего. Дело закрыто.
- То есть?
- Самоубийство. Никаких сомнений, и у «ШаБаКа» тоже. Кстати, я на днях пришлю вам вашу книгу.
- Но вы пытались проверить и другие возможности?
- Пытались. Но мы не нашли никаких мотивов для убийства. У Бенджи не было врагов, да и у «Позитрон Софтверс» тоже. С другой стороны, в отделе кадров выяснилась интереснейшая вещь.
- А именно?
- Сейчас это уже, строго говоря, не секрет, тем более вы были его близким другом... Бенджи был болен. Психически болен. Приступы этой болезни случаются раз в несколько лет, а между ними человек абсолютно нормален. В последний раз с Бенджи это случилось восемь лет назад в Америке. Он уехал в Израиль, чтобы переменить обстановку. Видимо, он и жениться не хотел из-за этого – невеста в Штатах его бросила на этой почве. Мы были очень удивлены тем, что он не оставил записки – авторучка же лежала на столе. Но при таком раскладе... Так что вопрос исчерпан.
Я перевел дух:
- Спасибо, инспектор.
- Не за что. Не хотел бы я быть на вашем месте.

Ремни пристегнуты, моторы ревут. Через несколько минут эта сумасшедшая страна останется навсегда позади. А еще через двенадцать часов я приземлюсь в Вашингтоне. И там мне придется в очередной (и, надеюсь, в последний) раз сделать крутой поворот в жизни.
Сколько их было, крутых поворотов? И когда они начались?
С отцовского ареста.
Повезло мне, что я не в него. Стать секретарем райкома в начале пятидесятых годов и остаться карасем-идеалистом какими многие были в начале двадцатых – это уже не благоглупость, а просто идиотизм. А, впрочем, что с него взять? В конце знаменитых тридцатых его как раз призвали в армию – да в Монголию. Не успел очухаться – Халхин-Гол, четыре месяца боев. Медаль, повышение. А как демобилизация подошла – тут вам и двадцать второе июня, и забудь обо всем. И – переброска под Москву, и снова медали и повышения (и легкое ранение), и при контрнаступлении – слепой бой в лесу ночью, когда ему удалось подобраться вплотную к немецкому танку, заложить заряд и буквально сорвать башню. Ну, орден Красного Знамени. А через день – снаряд, и прощай полноги. И в таком виде – домой в Ереван в январе сорок второго вместе с актированной по ранению связисткой – моей будущей матерью. Профессиональные навыки – штык, затвор и граната, но на груди иконостас, а в кармане свежий партбилет фронтовика. Как водится, «все для фронта, все для победы», и партия посылает товарища Владленова (покойный дед переиначил фамилию еще в двадцать четвертом году) «укреплять» то одно, то другое. И оказался карась-идеалист на партийной работе, куда при нормальных обстоятельствах путь ему был заказан. И докатился до секретаря райкома, по дороге произведя дитя с именем основоположника. И не видел он ничего вокруг, пока не началась борьба с «безродными космополитами». На каком-то закрытом инструктаже он, по слухам, спросил, почему они «безродные», если их происхождение прекрасно известно, и как «космополиты» могут быть одновременно «сионистами», то есть «буржуазными националистами». Публика разразилась хохотом, но, как известно, в нашей стране есть люди получающие жирные оклады за отсутствие чувства юмора. В общем, отец загрохотал известно куда и до реабилитации не дожил. Так в моей жизни появились еврейский вопрос и органы госбезопасности.
Моя партийная мать отреклась от мужа и заставила меня тоже подписаться под соответствующей бумажкой. Я никак не мог понять, что происходит, но после стандартного ответа «вырастешь – поймешь» и после беседы в духе «страна в кольце врагов» я подчинился.
Через полгода и мамаша загремела как ЧС, родственники отшатнулись, бабушка втихую отвела в детский дом, где соответствующую бумажку я подписал уже сам, безо всякого нажима. Думаю, что именно поэтому меня не отправили к черту на рога, а оставили в детдоме в Ереване.
И пошло... Вся страна прошла школу «двоемыслия», но детдом – это аспирантура. Представьте себе «красный уголок» со знаменами, лозунгами, портретами и т. д. Днем – «линейки», сборы, речи, прекрасные разговоры о прекрасной Родине и прекрасных детях этой Родины. А ночью в том же «красном уголке» - очередная жертва «народного правосудия» под народными каблуками прекрасных детей прекрасной Родины. Или какой-нибудь «субботник» в фонд помощи голодающему Китаю – когда у самих в животе оркестр. И так далее.
Учеба – смех один, но из чистой любви к искусству я приналег на французский, благо шел он у меня легко. Но, когда в воздухе запахло ремеслухой, детдому вдруг позарез понадобилось – чтобы не портить вывеску – оставить определенный процент в обычной школе. Я попал в этот процент из-за своего французского.
А дальше – в том же духе, но в выпускном классе за двойку оставляли без обеда – детдом включился в соцсоревнование. Так как материальный стимул является, как известно, мощным рычагом, то, сам того не ожидая, я закончил с медалью (честно говоря, плохо проверяли, а медалистов любили).
Под такое дело детдом выдал мне рекомендацию в вуз. Я об этом раньше и думать не думал, но поступил по принципу «дают – бери, бьют – беги». И дунул в Тбилиси.
В поезде какой-то чудак заливался соловьем про ЭВМ, так что в Тбилиси я подал в университет на вычислительную математику. Медаль есть медаль, моя анкета при Хрущеве уже не мешала, так что меня приняли.
В общаге я оказался почти сплошь среди грузин. Здесь впервые я понял, почему так легко усвоил в школе французский – у меня оказалась врожденная способность к языкам. Короче, через несколько месяцев я мог уже бегло объясняться по-грузински. И тут я снова встретился лицом к лицу с органами.
Начало было тривиально. Меня вызвали к секретарю комсомольской организации по случаю злостной неуплаты членских взносов. Явившись, я застал секретаря, красавца-грузина, вовсю ухаживающим за какой-то девчонкой. Увидев меня, он сказал ей (естественно по-грузински) что я пришел из-за неуплаты и что он мигом со мной разберется. А я сказал по-грузински же, что я сирота, живущий на стипендию, а потому зубы у меня давно лежат на полке.
Пропесочивая меня по поводу долга комсомольца, империалистических акул и братских народов секретарь перелистывал мои документы и вдруг застыл в какой-то задумчивости. Вглядевшись, я увидел, что он уставился на графу «национальность», где значилось «армянин», и на графу «место рождения», где значилось «Ереван». Почесав в затылке, он спросил, где я закончил школу. Услышав опять про Ереван, он спросил, откуда я знаю грузинский. Я ответил, что нахватался в общаге. После этого он промямлил что-то вроде «можете идти» - и девчонке тоже! – а сам потянулся к телефону. Про неуплату он явно забыл.
Я не придал этому значения, но через неделю в перерыве между лекциями ко мне подошел некто неприметный и тихо, но убедительно, предложил пройти с ним. В неприметной комнате под лестницей сидели еще трое, один из которых оказался моим преподавателем английского и слегка покраснел. На меня обрушилась лавина вопросов касающихся моих способностей к языкам. Я честно сказал, что мне мои способности не кажутся из ряда вон выходящими, но тут мне представили факты: свободное владение русским без акцента («ну и что, что мать была русская, когда это было, а детдом-то был армянский»), отличные оценки по французскому в школе во всех классах, беглый разговор по-грузински после трех месяцев в Тбилиси и лучшие результаты в моей группе по английскому. Затем перешли к прочим предметам, где я явно тянул среднюю линию, а затем пошел разговор о моей биографии, которая была им прекрасно известна. Именно от них я узнал подробности о своих отце и матери, которая после освобождения предпочла остаться в Караганде и, по-видимому, слегка тронулась. На предложение сообщить ее адрес я, сам не знаю почему, ответил отказом. Под конец последовала подписка о неразглашении.
Я так и не понял, чего они от меня хотели, и через день спросил моего «англичанина». В ответ последовал совет не рыпаться и что если надо, то вызовут. И, действительно, через месяц меня вызвали куда надо.
Оставляя внизу у дежурного паспорт, я почему-то улыбнулся. Дежурный удивился. А я вдруг подумал, что действительно мне нечего бояться, что вряд ли будет хуже детдома. Меня охватила непривычная легкость, и я буквально взлетел по лестнице.
В кабинете седой полковник сразу взял быка за рога. Он заявил, что «наверху» решили, как он выразился, «напитать органы молодой кровью». Я спросил, по какой статье, в ответ он захохотал и сказал, что имеется в виду мобилизация молодых кадров. Я ответил довольно грубо, что стукачей «пришивают» и что это дело вообще дерьмо. Но тут полковник заявил, что об этом и речи быть не может и что меня мобилизуют как специалиста. Когда я попросил уточнить он ответил, что я узнаю об этом по окончании университета, а пока мне помогут с учебой и в материальном плане. Как бы между прочим он сказал, что скоро у них обед и пригласил меня. Немного позже мы спустились в столовую, и я чуть не грохнулся на месте, так как такой жратвы я не видел никогда в жизни.
Короче, я согласился. С учебой мне действительно помогли, прикрепили аспирантов-репетиторов, да и деньги мне явно не помешали. Но зато каждым летом меня дергали в разные лагеря, где накачивали во владении стрелковым оружием, рукопашным боем, радиосвязью, шифрами, методами конспирации, а также английским и французским на головокружительном уровне. Мне все это очень нравилось, я уже мнил себя вторым Рихардом Зорге, а когда я смог свободно читать в подлиннике Шекспира и Рабле, то окончательно уверился, что я на правильном пути.
Едва сдав выпускные экзамены я оказался в Москве. Мне было приказано заниматься арабским языком, Ближним Востоком и исламом, а так же читать американскую научную литературу по вычислительной технике. Последняя произвела на меня огромное впечатление – я почувствовал себя лучником времен Столетней войны читающим про пулеметы. Арабский шел легко, в прочих делах я тоже начал разбираться – меня явно готовили к нелегальной работе. Стажировку я проходил в Алжире. Венцом была поездка в Марокко с алжирским паспортом, три недели я выдавал себя за стопроцентного араба – короче, «сдал экзамен».
Но тут подоспел знаменитый провал в Бейруте. Наши пытались угнать новый «Мираж», но ливанская контрразведка взяла их с поличным, причем несколько наших были ранены в перестрелке. Срочно сменили весь персонал посольства и прочих представительств, и так я попал на работу в Бейрут.
Официально я числился научным консультантом Внешторга, но в основном я вертелся по стране, внимательно смотрел и слушал, заводил и поддерживал знакомства в самых разных кругах, читал газеты и писал отчеты. Я очень быстро пришел к выводу, что Ливан – второе Закавказье, но без сдерживающей руки «старшего брата», что не сегодня-завтра все будут резать всех (уже потихоньку и начинали), причем сирийцы и израильтяне тоже влезут, и что молодчики из Организации Освобождения Палестины только подогревают атмосферу. Но наши агенты внутри ООП в один голос твердили, что ничего страшного не предвидится, и резидент неоднократно просил меня не путать Кавказ с Ближним Востоком. А в Бейруте уже постреливали, и я не расставался с пистолетом.
Несколько лет прошли сравнительно тихо, но потом мои предсказания сбылись. Ливан заполыхал как исправно орошаемый бензином костер, и тут меня вызвали к резиденту. Но вместо благодарности за правильные прогнозы мне было поручено возглавить группу по ликвидации одного из офицеров ливанской контрразведки в отместку за провал с «Миражом».
Лично мне это не понравилось. В конце концов, ливанец всего лишь исполнял свой долг, это мы сделали его нашим врагом (в частности, именно наши дураки первыми открыли огонь в той злосчастной перестрелке). Но приказ есть приказ, и он был выполнен. После чего я официально погиб в уличной перестрелке, а на самом деле был вывезен домой на подводной лодке.
А затем – новое задание. Мне заявили, что необходимо создать мне новую «легенду». Для начала – операционный стол: обрезание. Я уж решил, что из меня делают полноценного араба, но тут выяснилось, что я должен стать... евреем. Меня засылали в Израиль.
И вскоре в Лоде высадился очередной «оле хадаш» Владимир Берлин из Еревана, не имеющий высшего образования, служивший три года в армии, с родным языком русским и некоторыми познаниями в английском. Отучившись в «ульпане» и отслужив полгода «шлав бет» я поступил в университет «Бар-Илан» на экономику и вычислительную технику – моим хозяевам было важно, чтобы я получил полноценное западное образование. Они как-то не учли, что в «Бар-Илане» Талмуд является обязательным предметом для всех (кстати, оказалось довольно интересно).
Так или иначе, университет я окончил благополучно и был принят на работу в «Позитрон Софтверс» в Хайфе, параллельно продолжая образование в «Технионе». Моим начальником оказался некто Беньямин Брайнштейн из Америки, иначе Бенджи.
Лично мне он был неприятен. Но вскоре я смог пробить защиту базы данных отдела кадров и узнать о его болезни. А так как друг и начальник, о котором ты знаешь больше чем тебе положено, есть важное приобретение, то я с ним изо всех сил подружился.
Занимался я, в основном, промышленным шпионажем. В целом же мне становилось все более и более противно. Романтика молодости давно улетучилась, карасем-идеалистом я никогда не был, а потому смотрел на свою деятельность просто как на работу. А в простом житейском ракурсе это было дерьмо: жить в постоянном напряжении, все время играть роль, фактически быть преступником – ради чего? Ради повышенной пенсии и шикарной дачи? На нелегальном положении я даже не мог себе позволить нормальных связей с женщинами, не говоря уже о создании семьи.
Но что можно сделать? Сдаться властям? Израиль – не такая страна, где легко спрятать человека, даже после инсценированной дорожной аварии.
Так проходило время. Бенджи улетел на научный семинар в Лос-Анджелес. Но в пятницу в четыре пополудни он мне позвонил прямо из аэропорта и попросил о срочной встрече. По голосу было ясно, что нервы у него на пределе. Я сослался на гостей и сказал, что сам зайду к нему часов в десять.
В голове у меня нехорошо стукнуло, и я принял меры предосторожности. Я надел черный спортивный костюм похожий на костюм ниндзя (потому и приобретенный в свое время), крепкие темные кроссовки и тонкие хирургические перчатки. К Бенджи я отправился пешком, в своей квартире оставил свет и включенный радиоприемник. Шел напрямик через заросшее ущелье. Через освещенные места проскакивал быстро, потом оглядывался, проверял. Могу быть уверенным, что меня никто не видел.
Бенджи был дико возбужден и, к тому же, под градусом. С места в карьер он объявил меня советским шпионом. Я расхохотался. Тогда Бенджи рассказал, что позавчера в бассейне отеля подвыпивший советский ученый (болван, которого расстрелять мало) начал расспрашивать его про «Омегу-6» И ПРО ДРУГИЕ ЕЕ ВАРИАНТЫ (а они-то предназначались для «Моссада» и «ШаБаКа», для ЦРУ и ФБР и т. д., короче, все было засекречено). Бенджи убежал к себе в номер и начал думать – а мозги у него были отличные. Так что он очень быстро додумался, причем вовсе не из-за моего происхождения (у нас была еще парочка «русских»), а из-за некоторых моих «странностей». Следует отметить, что он смог построить из очень немногих косвенных удик безошибочное доказательство моего шпионства.
И вот он сидел передо мной и дрожащим голосом убеждал меня пойти и сдаться властям. Я поднял его на смех. Тогда он сказал, что сам он этого сделать не может во имя нашей дружбы, но что он не знает, как жить с таким камнем на душе. «Ну, хорошо, ты уволишься, уедешь куда-нибудь, но ущерб нанесен, и никто об этом не знает, кроме меня, а я не могу...» Интересно, что вопрос собственной безопасности его не волновал – ему и в голову не приходило, что я его наверняка убью. Но тут он сам мне помог. Повторяя «как же жить, как же жить» он уставился на стенку с японским оружием. Потом он вдруг замолчал. Затем сказал:
- Но ведь это моя вина. Как я смог даже подумать такое о своем лучшем друге? Скажи, что ты меня прощаешь?
- Нет, – ответил я
- Прости.
- Нет.
Он начал меня умолять, даже встал на колени. Болезнь вступала в свои права, он начал путать между явью и какими-то видениями, все время твердил о своей вине, о каких-то своих прошлых прегрешениях, о любовных изменах и об абортах («я своих детей убил!»), зачем-то приплел старика-отца, которого оставил в Штатах одного. И все время просил у меня прощения. А я все время твердил «нет». А когда он выдохся я ровным голосом начал повторять ему все, что он только что перечислил. Но добавлял к этому цитаты из Талмуда – к месту и не к месту.
Вдруг он обратил внимание на мою одежду:
- Ты ниндзя! – закричал Бенджи. – Ты пришел меня казнить. Но ниндзя казнит себя сам!
С этими словами он бросился к стене, выхватил кинжал, уселся на ковер и точным движением ударил себя в грудь.
Убирать за собой следы меня научили давно.

Сто лет назад поэт Некрасов утверждал, что человеку для счастья необходимы «покой, богатство, честь». Насчет покоя я с ним полностью согласен – не было у меня покоя с шестилетнего возраста, а жаль. Богатство – кому как, а мне деньги нужны лишь для того, чтобы о них не думать (copyright братьев Стругацких). Честь? Выдумки. Когда-то честью считалось быть Павликом Морозовым. Совесть? У меня ее нет. У меня есть инстинкт самосохранения. Я никому не желал зла и убил двух человек (хоть и не собственноручно). Ну и что? Я хочу жить.
Итак, самосохранение. Зачем? Не знаю. Просто жить лучше, чем сдохнуть, а еще лучше – жить хорошо. Надеюсь, ребята из ФБР (к которым как исполняющий обязанности покойного Бенджи я лечу на рабочее совещание) меня поймут. Бизнес есть бизнес: я – им, они – мне. Все что мне надо у них есть, кроме семьи, ею придется обзаводиться самостоятельно.
Говорят, есть Америка каменных джунглей, и есть Америка одноэтажная. Во всяком случае, есть, где спрятаться. Особенно при поддержке ФБР.
Вот и все. К черту романтику, она пахнет кровью, хорошо, если только чужой. Как выразился Пушкин:

«Мой идеал теперь – хозяйка,
Мое желание – покой,
Да щей горшок, да сам большой.»

Впрочем, самому можно быть и маленьким – была бы страна широка.


Беэр-Шева, 1984 г.