Непрошенные гости

       Пощипывая влажную пожухлую траву, в окружении тишины и покоя, мирно паслись на поляне два взрослых рогача, чуть поодаль – самка косули с двумя хорошо подросшими за лето детенышами. Она изредка поднимала голову, навостряя длинные уши. Молодая мама, выросла в этих местах, и ни разу не подвергалась нападению со стороны человека. Но инстинкт подсказывал ей, что не следует забывать об осторожности.
       Когда с противоположной стороны поля она услышала какой-то шум, напряглась, замерла, повернув черную мордочку в сторону непонятных  звуков. И вскоре увидела, что из-за леса  появилась темная точка, затем другая.
         Звук становился все отчетливее. Он был знаком ей с детства. Точки увеличивались, приближаясь. Они держали самку в напряжении, но она не спешила увлечь в бегство свое семейство, а лишь время от времени стала поглядывать на непрошеных гостей.  Автомобили часто встречались на ее пути, и никогда прежде не представляли опасности.
Рванули с места молодые самцы, но тут же остановились в нерешительности...

         В первой машине ехал Байотов, его зять Дмитрий Курносов. Во второй – тесть с братом. В красной иномарке – жена Байотова Нина с шестнадцатилетним сыном Григорием. Байотов – местный предприниматель, друг Лаврова. В начале девяностых, когда бизнес Байотова процветал, он активно помогал заказнику, не жалея средств. Но его  не устраивало такое положение вещей. Ему казалось, что он должен получить хорошую компенсацию за вложенные средства.
          Когда егерский штат сократили, будучи хорошо осведомленным о местонахождении немногочисленной оперативной группы,  в один из дней он заехал в заказник без согласования с Лавровым. Зять его, Дмитрий, тесть и его брат были взяты для роли обслуживающего персонала.
        – Зря мы поехали, Степаныч, – сокрушался зять. – Чует мое сердце неладное… Узнает Лавров - неудобно будет.
        – Неудобно штаны на голову одевать. Я им столько средств выделил, что мне надо отсюда мясо "КАМАЗами" вывозить...
Курносов молчал.
        – Не боись, Митяй, – дружески похлопывая по плечу, успокаивал его Байотов, – Егеря все дома. Да и удерем от них, если что, без труда. У них старенький "уазик", куда им за нами угнаться. Ну-ка, притормози!
         Он взял бинокль и вышел из машины, стал смотреть окрест.
       – Так, вон там недалеко от леса косули пасутся, – сказал он, передавая бинокль Митяю. – Посмотри.
          Дмитрий без труда увидел животных.
        – Далековато, Степаныч, – сказал он неуверенно.
        – С оптикой самый раз. Но рисковать не будем, здесь не тир. Нужно бить наверняка.  Животные, похоже, не стрелянные, подпустят близко. Поехали.
        Уже в машине сказал:
       – Езжай тихо. Если побегут, то побегут в лес, из которого пришли.
Расстояние сокращалось. Косули перестали жевать, было видно, что они готовы в любую минуту сорваться и побежать. "Медлить нельзя", – подумал Байотов и приказал водителю остановиться.
          Джип еще полностью не остановился, но Байотов выскочил из него и поднял карабин. Прицелился.
         Следовавшая на красной иномарке жена Байотова, тоже остановился. Нина внимательно следила за действиями мужа, она видела косуль. Видел их и сын Григорий. В отличие от матери, он опустил глаза на пол салона, ожидая выстрела. "Зачем я сюда поехал?" – проклинал он себя. – Смотреть на это убийство? Говорили, что, мол, только прокатимся по заказнику, посмотрим животных. Теперь ясно, что значит в их понятии "просто покататься…"
          Прозвучал выстрел, другой…
        Григорий услышал голос Дмирия, который с досадой, срывающейся почти на крик, говорил:
          – Промазал, Степаныч! Надо было брать чуть вперед...
        Дмитрий уже вошел в азарт и забыл о том, что еще несколько минут назад был категорически против подобной охоты.
         – Эх, обидно…
         – Не туда смотришь, зятек. Я, кажется, хорошего рогача снял… – Байотов довольно улыбался.
          – Где?
          – Да вон – слева от себя смотри. Кровью из пасти харкает – отсюда видно. Шатается, как пьяный... Сейчас упадет... Ага, упал!  .
           –  Вижу, – радостно воскликнул Дмитрий.
           – Быстро в машину! – скомандовал Байотов. – Рвем туда.
          Рогач пытался подняться, когда увидел приближающуюся к нему машину, но не смог.
 Выпрыгнув из машины, Байотов и Дмитрий подошли к косуле. Кровь у животного сочилась из правого бока. Дмитрий сказал, что надо бы позвать мужиков.
         – Да, да, зови. И пусть возьмут нож, чтобы прикончить…
         Мать вышла из машины, чтобы посмотреть на результат удачной охоты. Григорий остался сидеть в машине. Собственно, его никто и не звал, народу и без него хватало.
        – А ты что сидишь? – удивленно поинтересовалась она. – Пойдем, посмотрим, какую косулю застрелил отец.
         – Да не хочу я! – резко ответил Григорий. – Цирк что ли здесь.
        – Но как знаешь.
        Григорий через открытое окно, четко слышал довольные голоса людей:
      – Какой красавец!
      – Молодец, Степаныч! Одним выстрелом уложил!
        – Ну, положим, не одним, – Байотов скромно улыбнулся. – А все-таки, попал удачно.
Находясь в изоляции от происходящего, у Гришки обострился слух, который позволял ему слышать все, что творилось за салоном машины. Вот подошел с ножом Дмитрий и спросил:
         – Как его кончать? Голову отрезать полностью, или только надрезать, чтобы кровь сошла?
          – Подожди, подожди! – это кричала мать. – Я сейчас фотоаппарат возьму. Пока он еще живой, надо сфотографировать на память.
        Она открыла дверь машины:
        – Гриша, ну подай, быстренько, мой фотоаппарат.
          – Возьми, – сын демонстративно швырнул  новенький "цифровик" на переднее сиденье.
          Мать недовольно посмотрела на сына, но ничего не сказала и тут же побежала фотографировать животное, которое вовсе не жаждало иметь свой предсмертный снимок.
          Красавец-самец, только начинавший вкушать все прелести  подлунного мира, лишался этого навсегда. Дрожа от страха и истекая кровью, он хотел просто жить, хотел, чтобы его оставили в покое. Но люди, в какой-то бешеной и радостной суете, не хотели оставлять его, они крутились и о чем-то говорили. 
        И он закричал.
       – У–у–у…
        Такого отчаянного и жуткого крика Гришка прежде не слышал. Может, показалось?
        – У–у–у…
      Нет, не показалось. Вот кто-то спросил:
      – Они что тоже кричат? Никогда не слышал, чтобы косули кричали. Только когда гон...
       – А то нет. Жить им тоже хочется…
        – У–у–у – снова послышался истошный крик обезумевшего животного.
         "Сволочи!" – подумал Гришка. – "Хоть у кого-нибудь есть чувство жалости и сострадания"? И поделиться не с кем, меня здесь вряд ли кто-то поймет.
         Гришка вспомнил случай из далекого детства. Отец резал у дедушки  корову. Бедное животное хрипело, пыталось мычать от боли, но где там помычишь, когда из надрезанного горла кровь фонтаном бьет.
        Гришка смотрел на корову, вцепившись ручками в плетень, хотел убежать, но пальцы словно приросли. Никто не прогнал его. Никто, наверное, в этот момент и не видел его. Отец был выпивший, да ему было Гришки.
            Вспомнил и то, как он однажды сказал отцу, предлагавшему  съездить поохотиться с ним, что не может смотреть на убийство животных. На что тот ответил:
      – Это чистоплюйство! Сынок, ты должен быть мужчиной. Лавров уже в годах. Нужно тебя пробивать на его место. Окончишь институт, и будешь здесь начальником. А я к тебе в гости буду приезжать.
        Чистоплюйство. Может быть. Но лучше чистоплюйство, чем полное отсутствие восприятия чужой боли. Эти дикие восторги вокруг обезумевшего от  страха и боли животного.
Ужасно, когда мир наполнен равнодушными людьми, думалось Гришке. Окажись на месте косули человек, они, наверное, вели себя точно так же: дико и безжалостно. И так же кто-то бы хвалил кого-то за удачный выстрел, кто-то бы шел резать горло, а кто-то бы поспешил заснять все на пленку. Мир наполнен такими людьми и это не преувеличение. Страшно. Не случайно ведь войны, пытки и прочие извращения, чуждые здравому смыслу, до сих пор процветают. Как вытравить в человеке звериное начало?
         Пока обдирали рогача, Мысли Гришки смешались, словно стекляшки калейдоскопа. Он снова вспомнил слова отца: "Чистоплюйство! Не ешь тогда мясо, будь вегетарианцем!".
В самом деле, чем я отличаюсь от них? Такой же преступник, пытающийся отгородиться от действительности и причастности салоном автомобиля. Да и от мяса не откажусь. Как только все будет сделано, и прибудем домой, отец приготовит отбивные, и я так же буду кушать, как все, и облизывать пальчики…
          И все-же, что-то не так… Гришка запутался в собственных рассуждениях. Выходило, что он не просто чистоплюй, но и циник.
            И все же он чувствовал, что есть ответ, он просто затерялся в глубине души. Ему стало тоскливо. "Все равно, я не такой, как они. Это не охота, не спорт, пусть даже охотятся не ради наживы. Все у них есть, разве что кроме птичьего молока, Это убийство, Им все равно, где убивать, кого убивать.
          Мне же не все равно. Может, поэтому, столь ярое неприятие происходящего. Но только для чего и кому нужны мои рассуждения? Остается только молчать. Но если молчать бесконечно, тогда ничего не  изменишь. Они, и подобные им, не должны видеть во мне моего сторонника. И тогда, кто-нибудь, когда-нибудь, не найдя во мне поддержки, опустит ружье…
        – Рога отбивать, Степаныч? – тем временем послышался голос зятя.
      – А они хоть ничего?
      – Красивые рога!
    – Нет, не будем рисковать. А то если поймают, как бы наши рога не отбили.
Зять захохотал, смех подхватили другие мужчины.
    – Ну, ты сказанул, Степаныч! Ха–ха! Как бы наши рога не отбили.
       – Хватит ржать! Долго шевелитесь! А ты, Нина, давай поезжай домой. Дорогу знаешь? Теперь тебе лучше отсюда уехать. Если погонятся, то лучше, чтобы тебя с нами не было.
Жена села в машину и вскоре они с Григорием были далеко.


Отрывок из неопубликованной повести "Особо охраняемая территория"