Гл. 5. Петр велел всем служить...

5. Петр велел всем служить…

5.1 Петр велел всем служить и существование подданных вне служения государству виделось ему вредной ересью, которую нужно  изгонять огнем и мечом. Но через 100 лет какому-нибудь молодому человеку это уже могло казаться странным: неужели служить Отечеству можно только скрипя пером в канцелярии, или маршируя на плацу, ведь чтоб достичь высот в табеле о рангах, нужно было, начав, как известно, с низших должностей, затратить на служебный рост всю свою жизнь. Петр стремился перекрыть путь в офицеры тем дворянам, которые не прошли азов воинской службы, начиная ее с низших чинов. В этом было воплощение принципа годности дворянства по личной выслуге, а не по знатности рода.
Вот что писалось в Петровском указе от 26.02.1714 г: «Понеже многие производят сродников своих в офицеры из молодых, которые с фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в низких чинах, а которые и служили только для лица по нескольку недель или месяцев; того ради, таким требуется ведомость, сколько каких чинов есть с 709 году, а впредь сказать указ, чтоб из дворянских пород и иных со стороны отнюдь не писать, которые не служили солдатами в гвардии».
Но кроме офицеров государству нужны были и чиновники. В Генеральный регламент была внесена глава, где оговаривалось обучение дворянских детей канцелярскому делу: «К чему позволяетца из шляхетства допущать и быть им под управлением секретаря, которой повинен и ко всяким делаи и коллегии сущим… И смотреть, дабы они обучались как письму, так и всем делам, принадлежащем в оном коллегии, дабы со временем могли происходить в вышние чины по градусом». А для родителей, сомневающихся в необходимости начинать их детям службу с самого низа бюрократической лестницы Петр эту самую необходимость разъяснил: «Того ради сего фамилиям знатным и шляхетским в укоризну не ставить, ибо кроме сего пути никто вышний градус  и до министерского чина произведен быть не может».
Эти документы на последующие 200 лет определили судьбу знатных дворянских отпрысков, связавших свою служебную жизнь с табелью о рангах.
Наверное, у молодых людей, вступающих на свое поприще в XIX веке, возникал вопрос: почему нельзя принести пользу обществу каким-нибудь иным образом? Быть полезным вне службы считалось ересью, покушением на «священные основы», которые почитались вечными и незыблемыми, как залог стабильности и порядка в обществе. А кто покушается на них, тот расшатывает сами основы общества, тот бунтовщик.
Но недовольство существовавшими порядками, установленными «Табелью о рангах», было не покушением на устои, а на абсурд, в данном устройстве заложенный. Реформы Петра разделили жизнь подданных на черное и белое:  либо ты служишь, либо нет, и тогда ты недоросль, т.е. человек неполноценный, иного не дано.
Каждый шаг по служебной лестнице был жестко регламентирован. Но кроме массы служащих штатских и военных, еще ведь огромный пласт населения был загнан в бесправную и как бы неодушевленную массу крепостных, что чудовищно тормозило развитие России, к тому же, создавало опасность небывалого социального переворота. События, которые произошли в ней в ХХ веке, гениально предвидел за 100 лет до этого М.Ю. Лермонтов в своем стихотворении «Предсказание»:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя!- твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Поэт сверхъестественным чутьем предвидел крах Петровской империи. Он уловил этот тонкий, но удушливый дух тлена, носившийся над Петровской моделью общества, по которой жила Россия, ибо темная, бесправная масса людей, год от года множащаяся, лишенная каких бы то ни было социальных перспектив, являлась благотворной почвой для различных разрушительных идей, которые с успехом, спустя ещё 100 лет проводили большевики.  Она взорвала все накопившиеся вопросы и противоречия тогдашней современности, тлеющих, подобно фитилю в пороховом погребе.
Создав гигантскую поляризацию общества – с одной стороны, клан дворян, навечно получивший свои привилегии, с другой – необозримый океан бесправных крестьян, пожизненно заключенных в тягло, приравненных к недвижимому имуществу помещика, наряду со скотиной и прочим сельхозинвентарем, – Петр начал гигантский социальный эксперимент. Через 200 лет его продолжили коммунисты.
Как видим, Петровские реформы, знаменовавшие собой отторжение всего русского, всех веками накопленных народом традиций и обычаев, в угоду чуждым русскому духу, новомодных (сейчас выглядящих смешными, как верно, будут выглядеть смешными нынешние потуги реформаторов) западных веяний,  на 200 лет предопределили тупиковое развитие русского общества, закончившегося невиданным ни до, ни после расколом, последствия которого сказываются в современной России по сей день. Россия, наследница Петровских, а после – коммунистических - реформ  не погибла в 1941 году, подобно ее предшественнице Византии, лишь благодаря подвигу русского народа, кровью искупившего недальновидность, властолюбие, спесь и изуверство своих правителей.
* * *
5.2. Одним из парадоксов революции, увенчавшей последнего из царствующих Романовых терновым венцом, является то, что, с одной стороны, она, опрокинув Самодержавие, положила логический конец Петровской империи, главного тормоза развития России, с другой – революция и гражданская война пролили такие реки крови, которых Россия не знала за всю свою историю, которую тоже никак нельзя назвать мирной. Революция отменила два важных нововведения Петра: во-первых, покончила с 200-летним синодальным периодом Русской Церкви, вернув ей институт Патриаршества, и, во-вторых, вернула Столицу в Москву. Таким образом, была подведена черта под целой эпохой жизни постпетровской России. История как бы восстановила Статус-кво, вернув России ее древнюю столицу, а верующим – Патриарха, правда, не всем, а лишь готовым пострадать за веру, ибо дальнейшие годы Советской власти сравнимы с гонениями на первых христиан на заре Новой эры.
Можно сказать, революция 1917-го  года вернула Церковь самой себе, а то её насильственный союз с Самодержавием, длившийся около 200 лет, привел к слишком уж плачевным результатам.
Революция, порушив все и вся, что было до нее, оказалась в преддверии гигантских перемен, невиданных по своим масштабам ни до, ни после нее. Подхватив мятежный революционный дух Петровских реформ, она, отрясая со своих ног все, что было создано самим Петром, тем не менее, явилась продолжателем его пути, пути висельника, для которого нет ни прошлого, ни будущего, но лишь упоение текущим моментом, в который можно ухватить своего ближнего за горло.
Ведь на первом месте у всех Петровских дел стояло разрушение. Разрушение всего, что ему казалось устаревшим, отжившим. Под бирки устаревшего у него попадали монастыри, целые сословия, вообще, весь уклад Патриархальной Руси, не соответствовавший Западноевропейским представлениям о жизни. Сейчас можно сказать, что дело было не в тех или иных явлениях русской жизни, их неспособности отвечать новым веяньям времени, но в не похожести их на то, что Петр поставил себе за эталон, и чему свято следовал, начиная от одежды и кончая государственным устройством. Собственно, это Петровское равнение на Запад стало основным вектором политики России, ее внешнем и внутреннем курсом последних 300 лет (вспомним, знаменитое Хрущевское: «догоним и перегоним Америку»). Это стремление стало особенно заметным на рубеже тысячелетий, когда Россия, исчерпав социалистический потенциал, пустилась во все тяжкие вслед за Западом наверстывать «упущенные» возможности капитализма, еще раз продемонстрировав миру непригодность для себя Западной модели жизни, потеряв и то, что имела, не приобретя взамен ничего. Курс Гайдаровских реформ продемонстрировал это с максимальной наглядностью, лишив население и тех крох, которые оно накопило при ставшем вдруг нелюбимым всеми социализме.
Петр  преобразовал все сословия, жившие в то время на Руси, вообще, весь многовековой русский быт, на который глядел, как на врага № 1, поскольку он не соответствовал тогдашним Европейским стандартам. Быть может, Петр и видел сквозь возводимые им стены Северной Столицы окончательное разрушение  столь ненавистной ему боярской, Патриархальной Руси, которое пойдет от его города по всей стране. Быть может, Петр и предвосхищал своими реформами именно те разрушения, которые произошли в XX веке, не дерзая, в контексте существовавших тогда реалий своего времени, на то, на что пошли коммунисты (Царь в сознании народа XVIII века мог быть только Православным, чтящим русские православные обычаи, и никак не мог быть немецким шпионом, как это стало возможным 200 лет спустя в 1917 году).
Санкт-Петербург, любимое детище Петра – бикфордов шнур его политики. Можно сказать, он, город на Неве, был главным олицетворением идей Петра, сконцентрировавшим в себе все противоречия его реформ, воплощением самого духа его замыслов – маленьким островком Западного прогресса в необозримом море Патриархальной Руси. Подобно тому, как народ Израиля, тысячелетия пестовал и вынашивал свою религию среди моря окружающих его язычников, чтобы впоследствии явить миру Мессию, так и Петр, с точностью до наоборот, повторил путь Израиля (правда, в гораздо более сжатые сроки), построив город, олицетворявший суть его замыслов по разрушению русского народного духа и всего связанного с ним общества. Сделав его столицей Империи, он создал как бы оазис, где пестовались и расцветали ядовитые цветы его замыслов обезбоживания и обездушивания народа, расходясь по Империи, как круги по воде, явив в XX веке дракона революции. Петербург недаром называют колыбелью трех революций, ибо он и был задуман его создателем, как авангард, таран, атакующий передок Истории, в котором пестовались, бурлили и стремительно взрастали его идеи упорядоченности и «регулярности», впоследствии взорвавшие Россию.
Во имя чего же Петр мечтал о разрушении старой России? Ну, разумеется, во имя создания новой, ничуть не похожей на свою предшественницу, стертую «до основания, а затем» возведенную заново на новых Европейских основаниях, – извечный миф о «регулярном» государстве. Разве не о том же мечтали и большевики – очистить страну от «шелухи прошлого»? Говоря проще, шлепнуть всех буржуев и построить новый мир (в мировоззрении русских, Россия – это весь мир) на принципах свободы, равенства и братства – такие хорошие и набившие оскомину за годы Советской власти слова! Наводя новый «порядок», они, будучи идейными последователями (не по идеологии, но по методам ведения борьбы, по духу) Петра, ввергли страну в такой хаос, какой не снился и злейшим ее завоевателям.
Все сегодняшние начинания в нашей стране, принятой нами от большевиков, являют собой прекрасную иллюстрацию того, как в отходе от своих национальных особенностей, Россия, все больше приближаясь к западным ценностям, все дальше удаляется от самой себя. Чем ближе правители хотят приблизить народ к порядку, тем более ввергают его в хаос, – зеркальный эффект, любимое орудие дьявола, который не может творить свои козни, не прячась за благими вывесками, чей путь давно описан краткой пословицей: «благими намерениями вымощена дорога в ад». 
* * *
5.3. Православная Русь – иероглиф для человека, не знающего ее языка, духа, истории, традиций, для неверующего.
Рациональный Запад, давно распростившийся со своими Христианскими корнями, смотрит на русские  произведения искусства XIX века, ещё пропитанные духом Православия, как на экзотику. Но и современная Россия, с её поднимающей голову Церковью, с растущим Христианским сознанием у народа – тоже для Запада нечто невообразимое. Религиозная закваска в русских людях была столь сильна, что, не смотря на десятилетия мракобесия атеизма, насажденного в народе с первых лет советской власти, помогла выстоять против величайшей вражеской армии, парадным шагом прошедшей все главные столицы Европы.
У России всегда был свой путь. Все мы знаем пословицу, дошедшую до нас со времен древнего Рима: «Закон суров, но это закон», но с другой стороны, есть и утверждение православного святого Серафима Саровского: «закон не для праведника».
Россия традиционно тяготела ко второму утверждению. Сильно развитое в народе религиозное сознание заставляло людей всегда больше бояться небесной кары, нежели земного возмездия. Традиции права на Руси – нечетки, размыты. Вот описание того, как решались юридические споры в Московии в середине XVI в., оставленные английским мореплавателем - Ричардом Ченслором, бывшим в России в 1553 - 1554 г.г.: «В одном отношении русское судопроизводство достойно одобрения. У них нет специалистов – законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведет свое дело и свои жалобы и ответы…  Жалоба подается в форме челобитной на имя великокняжеской милости, она подается в его собственные руки и содержит просьбу о правосудии, сообразно тому, как изложено в жалобе. Великий князь постановляет решения по всем вопросам права. Конечно, достойно похвалы, что такой государь берет на себя труд отправления правосудия. Несмотря на это, происходят удивительные злоупотребления (впрочем, как и 500 лет спустя… - С.С.), и великого князя много обманывают.
…Если истец не может доказать ничего, то ответчик целует крест в том, что он прав. Тогда спрашивают истца, не может ли он предоставить какие-либо иные доказательства. Если нет, то он может иногда сказать: «Я могу доказать свою правоту своим телом и руками или телом моего бойца», и таким образом просит «поля». После того как противная сторона принесет присягу, «поле» дается и той и другой; перед тем как стать на поле, оба целуют крест, что они правы и что каждый заставит другого признать истину, прежде чем они уйдут с поля. Итак, оба выходят в поле с оружием… Они всегда сражаются пешими. Сами стороны бьются редко, если только они не из дворян. Последние очень стоят за свою честь и желают сражаться только с лицами, происходящими из столь же благородного дома, как они сами… Как только одна сторона одержит победу, она требует уплаты долга, ответчика же отправляют в тюрьму, где подвергают его самому позорному обращению…» 
Какая патриархальная незамутненная вера в Божью справедливость, в противоположность тогдашнему европейскому правосудию с его крючкотворами– адвокатами, обвинителями и судьями! Много воды утекло с тех пор, т.е. подоплека и мотивация русского суда изменились, но его форма, т.е. то, что правосудие осталось прикладным инструментом власти, осталось неизменным.
Итак, судопроизводства в древней Руси в современном смысле слова не было. Не было ни адвокатов, ни судей, ни обвинения. Роль судьи лично выполнял сам великий князь. С появлением в XIX веке судов (опять-таки, по единоличной воле верховного правителя, избравшего либеральный путь, Александра «освободителя»), что-то сдвинулось в общественном сознании, но закон все равно не регулировал все стороны русской жизни, т.к. источником права, все же, всегда оставалась Самодержавная власть. Это значит, что в России всегда были люди, стоящие над законом, - прежде всего царь и члены царской фамилии, а также персоны, входящие в их доверенный круг. Так продолжалось вплоть до свержения Самодержавия в 1917 г. Показателен случай с князем Юсуповым, Пуришкевичем и другими участниками заговора против Распутина: будучи уличены в его убийстве, тем не менее, они осуждены не были, т.е. объективный закон не действовал в царской России никогда. Вплоть до самого отречения царя. Что делали с законами большевики, комментировать не будем, отошлем желающих к литературе, хлынувшей после 1986 года с разоблачениями злодейств Советской власти, «телефонного права», действующего, впрочем, по сей день, и пр.
Так что, у России нет исторического опыта жизни по закону. В старину кто побеждал в поединке, тот и оказывался прав. Способ, немыслимый в сегодняшнем дне, однако, простой и ясный, не  оставляющий места для двусмысленностей, столь любимых крючкотворами и казуистами, дающих повод для бесконечных апелляций. Такие методы решений споров покоились на незыблемой вере, что Господь не допустит покарать невиновного, творя тем самым несправедливость. Но и ещё каких-нибудь 100 – 150 лет назад, когда в России появились и судьи, и адвокаты, и прокуроры, все равно, как мы говорили, все нити правосудия сходились к Царю-батюшке, он как помазанник Божий (т.е. как лицо,  стоящее над законом) мог утвердить или отменить любой приговор. Методы следствия русской полиции были столь же патриархальны, что и в XV веке, и основывались на той же самой вере, по которой великий князь вершил судебные дела в средние века, что привело бы в великое уныние авторов детективного жанра, таких, как, скажем, А.Кристи или Ж.Сименон. Им не о чем было бы писать свои увлекательные романы, рассказывая о раскрытии преступлений в русской глубинке. Не было на тогдашней русской почве зацепки, из которой можно было бы сплести интригу, когда идет сражение интеллектов преступника и сыщика, куда приглашается и читатель; когда неуловимый преступник запутывает след, а следователь неумолимо шагает за ним по пятам, раскрывая звено за звеном цепочку улик. В раскрытии преступлений в России на первый план выходит не вопрос, кто преступник (потому что найти его не составляет труда в условиях, когда большинство живет в одинаковой нищете, и ничего ни от кого не утаишь, т.к. все друг у друга на виду), а то, захотят ли чины, которые по долгу службы обязаны пресечь его деятельность, сообщить о нем правосудию, или служебное рвение у них пересилит меркантильный интерес.
Ну как тут выстраивать сюжет, когда все действия полиции сводились к следующему: пропало, допустим, в господском доме фамильное украшение. Нужно среди многочисленной челяди вычислить преступника. Происходи это где-нибудь в английском доме, Агата Кристи выжала бы из этой ситуации сотни страниц захватывающего текста. Русский же полицмейстер оставляет ее у разбитого корыта. Он просто вызывает поочередно всю челядь и повторяет каждому одну и ту же фразу:
– А, ну-ка, сукин сын (или дочь), побожись на святую икону, что это не ты!
И вор, как это ни странно с рациональной западной точки зрения, в конце концов, оказывался найден. Конечно, это совершенно не по правилам дедукции, согласно современным законам детективного жанра, но, тем не менее, действенно, ибо давало результат.
Законы, с точки зрения русского человека, всегда только запутывали дело (отсюда и презрительная пословица: «Закон, что дышло, куда повернули, туда и вышло»).
Русский человек всегда боялся  племени писарей, считая их инородным для русской земли явлением, насажденным безбожным царем, чересчур увлекшимся заморскими веяниями. Но если правовой нигилизм народа средних веков покоился на страхе Божьем и был следствием религиозного сознания, то после свержения Самодержавия он (нигилизм), оставшись по форме прежним, содержание свое черпал уже в другом – в бесовстве большевистских декретов, вседозволенности красных судей, вершащих приговоры, руководствуясь «классовым сознанием», в праве «грабить награбленное», которое на первых порах давала народу новая власть. Характерна телеграмма Сталина, посланная в 1937 году в Красноярский крайком по поводу пожара на Канском мельничном комбинате: «Виновных судить ускоренно. Приговор – расстрел». Весьма своеобразное понимание судопроизводства!
Удивительная каверза, которую проделали с народом Ленин и его ближайшие приспешники, в том, что по форме оставив народ набожным и богобоязненным (каким он и был исторически всегда), под предлогом того, что царизм и Православие полностью дискредитировали себя, они дали ему новую (по своей природе бесовскую) религию, со всеми внешними атрибутами религиозного культа: Ленинскими лже-мощами на Красной площади, апостолами – Ленинской гвардией, продолжательницей его дел, и Капиталом, новой Библией трудящихся. Я не беру дальнейший ряд ассоциаций, дабы не кощунствовать. Самое удивительное, что их фокус удался, что народ поверил и пошел за большевиками, это притом, что лет 200 назад за такие призывы всех большевиков без лишних слов повесили бы на ближайших деревьях.
Петр трясся над своими реформами, как сказочный Кащей. Казнил ради них даже собственного сына - до того он был ими захвачен, никому в результате не дав пользы, – ни себе, ни народу. Петровские реформы, будучи, в принципе, инородными русским традициям, принялись на российской почве (поскольку исходили от власти, всегда почитающейся близко к Богу на Руси), прорастя на ней метастазами уродливых бюрократических порядков, расходящихся с реалиями русской жизни, также мешающими ее течению сегодня, как и 300 лет назад.

* * *
К арестантам на Руси всегда относились сочувственно, называя их «несчастненькими». И в этом тоже признак отсутствия «правого сознания» у народа. Но присмотримся, действительно ли это свойство дремучести, забитости, неразвитости русских людей, который целый ряд русских мыслителей – от Белинского до Кропоткина упрекали в дикости.
«Закон не для праведника», и народу, в чьем сознании на первом месте Христовы заповеди, законы мудрены и вторичны. Они казались русским православным смешными и надуманными, искусственно усложняющими жизнь. В самом деле, если человека с младенчества учат жить по заповедям Христовым, учат поступать по совести, то законы ему кажутся нелепыми и пустыми, как если б человек сам обрубил себе живые ноги, начав ходить на искусственных протезах. Другое дело, что время было страшное, кровавое, сопровождаемое междоусобицами, гладами, морами и общим изуверством. Но в сознании народа были Христианские ориентиры, на которые он пытался ровняться, даваемые ему такими сподвижниками благочестия, как Сергий Радонежский, его учениками и последователями, чей духовный авторитет был чрезвычайно высок в народе, что привело в XIV веке к расцвету монашества на Руси. И только большевики, – по духовной сути своей, крайне закрытая, агрессивная религиозная секта – умелыми, как сейчас сказали бы, PR-акциями смогли насадить в сознании взвинченных революционными событиями русских масс образ вождя, заменившего им традиционные православные ориентиры.
 Это сейчас и у нас, и на Западе считается в порядке вещей, если родители судятся с детьми, а братья - с сестрами, ибо закон этого не запрещает, ну а в старину это посчитали бы святотатством. На таких людей смотрели бы, как на вероотступников, с которыми и садиться-то есть рядом срамно. И эти традиции были чрезвычайно сильны (т.к. основывались еще на ветхозаветной заповеди «Чти мать и отца своего»).
Конечно, сегодняшний быт русских городов сильно отличается от средневекового, но если заглянуть в мотивы действующей власти, которая  по сей день парит над законами, то они неотличимы от мотивов удельных князей времен Великого Новгорода: та же грызня за власть, казнокрадство и в результате, сильнейшим остается тот, кто переломает своим соперникам хребты.
Петр, насаждая на Руси свое «регулярное» государство отменил власть Патриарха, боясь его влияния в народе, как заслона своим шкодливым делишкам. Он не замечал, точнее, не желал замечать (ибо был ослеплен своими замыслами) чрезвычайно высокий, если можно так выразиться, градус духовной жизни народа, в котором был ещё достаточно чист родник веры. Направив все свои усилия на то, чтобы засыпать этот драгоценный животворный дар, взлелеянный столетиями русской истории, Петр своими неуклюжими солдафонскими указами и установлениями (вроде запрета на строительство часовен и снос установленных на придорожных столбах икон, ибо молитва подданного отныне была государственным актом и не могла отправляться, где угодно, по желанию молящегося) уподоблялся безумцу, который плевал в колодец, из которого ему ещё предстояло напиться. Ему самому и его потомкам.
Да, авторитарная светская власть (в виду исторического отсутствия юридического права на Руси) всегда уравновешивалась у нас властью духовной, точнее, наверное, сказать, духовное начало текло в сердцах людей, понимавших, что, в конце концов, не в английских газонах дело, а в спасении души. Это сознание позволяло пережить внешние напасти, в том числе  и очередные зигзаги светской власти. Пусть его, чудаки иностранцы забавляются, носят парики, бреют бороды и ходят в платьях невиданных фасонов – не в этом же дело! Русскому такие глупости не к лицу. И когда планомерно (благодаря 200-летнему курсу, взятому на Европу, продолженному последующими правителями после Петра) западные ценности понемногу начали  входить в сознание и быт русских, – сначала понемногу - в высшие слои общества, а к началу XX века – и в самые земляные деревенские лбы, входить уродливо, однобоко, как чужие и лишенные почвы для нормального роста, -вот тогда Россия исторгала из себя такие уродливые чудовища, как революция и гражданская война, так что только диву можно было даваться, как это внутри же самой России смогла созреть такая тяга к саморазрушению.
 Марксизм, к которому апеллировали большевики, топя в крови Россию, имел такое же отношение к русской жизни, как и к жизни на Марсе, – это абсолютно бессодержательное учение (главный его принцип «классовая борьба»), который можно было наполнить каким угодно национальным содержанием. В России он обрел сугубо национальные черты – это фанатизм и одержимость, замешанные на повседневном изуверстве и дикости русской жизни, которые, собственно, и позволили насадить большевизм (ядреная выжимка из Марксизма) на нашей земле. Большевизм превратил Марксизм в настоящий бич, который каждый желающий, заявивший лояльность ЧК, мог безнаказанно, в отсутствие закона, сладострастно опускать на спины своих соотечественников.
Когда сознание народа-богоносца стало вытравляться в народе, заменив его концепциями государевой и государственной пользы (а их идеал был полицейский порядок), вот тогда-то и наступил крах. Крах Петровской Империи наступил не в 1917 году, а гораздо раньше, когда священников на Евангелии начали заставлять приносить клятвы о нарушении тайны исповеди, если это происходит в интересах Государя. Духовное гниение началось исподволь, незаметно, а уж в 1917 году, когда чудовищная язва русского общества, зревшая два века, прорвалась, то стало ясно и дураку, и иностранцу, чем была Петровская концепция в действительности, – оскалом зверя, лишенного после краха Самодержавия привычных украшений в виде душеспасительных разговоров о пользах отечества. Тогда-то и произошла эта метаморфоза с  русскими людьми. Куда-то исчезла и русская красота, и трудолюбие. Испортился и сам русский характер, прежде славившийся хлебосольством, когда гости приезжавшие на свадьбу, уезжали после появления первенца.  Все исчезло. И изобилие и хлебосольство. И Россия на долгие десятилетия превратилась в кипящую клоаку, где проводились один за другим непрерывной чередой  социальные эксперименты, оставлявшие после себя нескончаемую вереницу костей. Ибо красота народа – весь уклад его жизни – и телесная красота, и красота всего, что выходит из-под его рук, – все это производные от красоты духовной. А когда пошли по всей Руси рушить церкви, то наступил вакуум и духовный, и продовольственный, унесший миллионы жизней.