Самый счастливый 2-7

                Самый счастливый 2-7

     Вылет Франты-старшего с Франтиком (какое счастье, побыть вдвоем, отец с сыном) пришелся на четверг, 22 августа, день рождения Владика. Семнадцатилетие. Франта-старший сказал, что так просто совпало.
      Владик остался не только без земли богов, но и без дня рождения в кругу семьи. Вся семья - в его семнадцать покидает его, вся, кроме меня. А ведь у меня все было совершенно наоборот: в свои семнадцать я покидала - всю семью, всю, без кроме.
      Вот не могу не вставить - этот Феликс-югослав, да никакой и не Феликс, а теперь уже и не югослав, сказал мне как-то на днях, по-соседски:
     - Каждый год прихожу на могилы предков. А то и два раза за год. У бабушкиной могилы меня прошибает дрожь, и я рад плакать, а у могилы мамы я не чувствую ничего. Бабушка, в годы войны, готовила нам компот из айвы.  Мы были трехлетние дети. Это мое первое воспоминание. Вообще, из детства.
     - И у меня. Только я утонула в мешке изюма, знаете, такие дерюжные мешки из-под картошки, мне тоже было около трех. Я даже уже и написала, что только две женщины на свете считали меня своим солнышком, что только две женщины меня беззаветно любили - мои бабушки.
     В общем, семнадцать лет юноше.
     Где мои семнадцать лет?!
     Мои семнадцать лет были на первом курсе факультета журналистики УрГУ. И когда мы, практически всем этажом и всеми этажами общежития УрГУ на Большакова, праздновали мое восемнадцатилетие, приехала даже мама, с пирогами, и папа, с деньгами, в последний раз вместе, - я выла как белуга по своим ушедшим семнадцати.
     Семнадцать лет - это и правда Крона мира - все пути перед тобою, все пути, устланные розами. Как же так случилось, что у Владика не осталось никого, кроме бабушки?
     - А давай его потихоньку к станку приучать, - сказал Али недели две перед этим событием, он гордится тем, что все предвидит на шаг вперед, - Наташа теперь тебе никакая не помощница, а случись что, Владик подменит тебя, и какую-никакую копейку заработает. Не болтаться же ему всю дорогу.

     И я, озаренная, дважды натаскивала Владика с утра, как разбалить* станек и дважды вечером, как забалить** станек. Пусть Маришка меня в порошок разотрет, я не знаю, как перевести слова "разбалить" и "забалить" на русский язык, потому что сказать "открыть" и "закрыть" - это не сказать ничего. Я обожаю "разбаливать" (открывать?) станек, это такое творческое движение, даже если б не было надежды. Но надежда есть - целый день впереди, а за сорок минут можно и слона продать. Главное - с какой ноги встал, с такой и сооружаешь витрину, свобода, полет.
     В общем, я придумала гениальный план.
     Франта-старший с Франтиком  отъезжают в три часа в аэропорт на такси.  Владик приезжает ко мне на станек в два часа, и стоит до закрытия, и сам "забаливает" станек, и с моей кассой, и своими друзьями, которых бы он желал пригласить к столу, который я к их приезду накрою, прибыл бы часам к восьми вечера.  Я, по пути на трамвай, забегаю в русский магазин, и покупаю там пельмени, наконец-то шпроты, докторскую колбасу, сгущенное молоко  и птичье.
Али приедет к девяти, аккурат в разгар веселья, и направит его в нужное русло. Около десяти мы компанию отправим догулять где-нибудь на свободе, но в двенадцать Владик должен быть дома.  Не красота ли?
    
     Вместо в три часа Франта-старший с Франтиком отъехали в аэропорт в три тридцать. Все эти полчаса Франта-старший орал по телефону, а Франтик жался ко мне на лавке. Теперь мне придется целовать его в два раза чаще. И обнимать, хотя он и необъятный.
     - Баби, ты плачешь, - сказал Франтик, заглядывая мне, как атлант, в самую душу.
     - Что ты, это мне соринка в глаз попала.