Суррогатный роман

-Полное открытие, Роми, быстро мыться.
-Уже.
-Рядышком встань.Держи. Я мчалась как ненормальная,  Роми. Но полиция вымерла, никого. Успела.  Kак вы, деточка?
-Я хорошо,доктор.  Не чувствую ничего после анестезии.
-Умница. Сейчас родим. Ну-ка....И ещё разок...Стой, теперь стой. Дыши...вот….

                ***
Мальчик. Hy,вот вам герой, держите.
-Не нужно, доктор. Не хочу.
-Вы уверены? Хоть взгляните.
-Я взглянула. Больше не хочу.
-Хорошо. Я вас понимаю. Роми, дождись плаценты, разрывов нет, шить не нужно. Обработаешь и переводите в послеродовое.  Я должна позвонить родителям, они ждут.
-До свидания,  доктор. Спасибо вам.
-Будьте здоровы.  Удачи . Дай бог, встретимся.


                I
-Я не понимаю, почему ты не хочешь на него даже посмотреть? Это ведь и твой ребёнок.
-Я не могу.
-Я не понимаю.
-Это ваш ребёнок. У человека не может быть трёх родителей. Я отработала по контракту. Хорошо отработала.
-Очень хорошо.  Можно я его принесу?
-Нет.  Иди  туда.
-Там без меня полно народу.
-Ты его уже сфотографировал?  Глупый вопрос -конечно сфотографировал.  Вопрос - сколько раз.
-Наконец-то ты улыбнулась... Раз пятьсот, наверное.
-Послушай, я устала. Иди. Нам не нужно больше разговаривать. Меня завтра выпишут. Всё.
-Я посижу с тобой?
-Нет, пожалуйста, нет. Иди.
-Но я очень хочу посидеть рядом.. Помнишь, как мы..

И тут она закричала: - Уходи!  Уходи!  Не хочу.  Мне больно. Больно. Больно.
Вбежала медсестра, чуть растрёпанная, пахнущая антисептиком: - Ласточка, дать тебе обезболивающее?  Укольчик? - и испугалась перекошенного лица.

- Папаша, вам не нужно здесь быть. Я знаю, вы хотели поблагодарить, но это можно сделать потом. Идите к маленькому,  к жене,  поучитесь держать бутылочку. - и мягко вытолкала его из палаты.
Потом оглянулась - было уже тихо,  женщина лежала на спине,  дышала мерно,  жаккардовое одеяло облегало  опавший живот. Медсестра удовлетворённо кивнула головой, налила  родильнице воды из пластикового графина,  уменьшила температуру на электронном датчике и вышла в сверкнувший через приоткрытую дверь, полный жизни  коридор послеродового отделения.
 Чьё это тело? Когда-то мамино, крепконогое, в  полосатых "песочниках", пляжно-загорелое, потом  чайно-розовое, просыпающееся, топкое, теперь чужое, двухмерное, бледное. Опустевший кокон. Отслуживший резервуар. Ограбленное хранилище.
И - всего лишь мембрана,граница, отделяющая и стерегущая цитоплазму души, приливы и отливы которой колышат хрупкий частокол хромосом.
Икс-Игрек.  Игрек -вечно готовая рогатка с дальним прицелом.  Рогатка Игрек - это он,  Фил. Кузнец.  Молотом выковавший струну.  Лишивший её воли, но придавший ей силу. Cтруну тонкую, острую и послушную, с лёгкостью прижимающуюся одним пальцем игрока.  Игрока Игрека, Игрека-кузнеца.
Из неё вышел мальчик, с маленькими кулачками-кувалдами. Крошечный кузнец-кузнечик. Будущая копия своего отца. Он вырастет и станет так же истово верить в собственную непогрешимость.  И не будет у него судей, лишь адвокаты.
Держаться подальше.  3а полярным кругом, под несуществующей Атлантидой, в надёжных укрытиях детских книжек.  Ибо не с лаской придёт он  к ней,а с рогаткой.
И вспомнилось  вдруг, разбило пуленепробиваемые стёкла,оголило цитоплазму…  За перегородкой - они. Рука об руку, вслушивающиеся в наступившую деловую тишину, облегчённо выдыхающие.  "Hу вот, теперь будем ждать. Долго ждать. Готовы?", -и добрый докторский смех.
Она знала,что Филу тяжко. Что он ощущает себя птицей, подвластной направлению облаков, заходам солнц и появлениям лун, перемещающейся в стае вдоль природных парабол и  гипербол. Но главное - в стае.  Kлекочущей, окольцованной, на север-на юг.
Там,в стае,неумолимые законы и справедливые предводители, готовые взять под крыло. И хорошо среди них - не одному, вырученному над штормовым морем, закусившему заботливо принесённым червяком на ночевке. Он - птица. А когда-то он был человеком. С такой же цитоплазмой. Нежной, волнующейся, прозрачной цитоплазмой. Сжимающейся от космического холода столичной ночи  и расправляющейся вблизи старой кофейной турки,где вскипало приготовленное для него варево. И так  сидели вдвоём, цитоплазма к цитоплазме, доверие к доверию, случайность к случайности, вдыхая неведомое пряное будущее.
Когда он стал тяготиться этой пряностью? Когда вытряхнул из себя  синичьи радости  в угоду поднебесным  журавлиным приключениям?  Когда перевернулся  весь  уклад  поговорочного мироздания?  Быть может, в то время,когда не пожалев себя, она сама подтолкнула его к этому восхождению.
 В дверь разворачивающимся рулоном просунулся свет. В притворном забытьи она закрыла глаза.

-Ты спишь? А я сбежал. Поговори со мной. Его принесли к ней в комнату, дали отдельную палату. Родственники ушли. И я сбежал.Мне не нравится твой настрой. Ты ведь сама меня убеждала,что тебе важно,чтобы....что так для всех будет лучше...тебе главное,чтобы я...Поговори со мной.

Она  дышала спокойно  в своем псевдосне. И говорила, говорила. И казалось ей,что весь нервный этот монолог слышен на всех этажах, что звучит он для Фила откуда-то сверху и проникает во все приёмники его души. Она вспоминала, убеждала, умоляла, заискивала, сердилась, торговалась. Свернувшись под легким одеялом, она падала ему в ноги и воспаряла в своём поиске истины.


 Знакомы они стали на вечере в честь юбилея Аделиного отца.  Лена не любила подобной атмосферы, но выбора у неё не было: ей нужно было набрать материалa  на статью  для журнала - путеводителя по светским новостям, для того,чтобы, получив гонорар, ещё несколько недель быть не занятой . Платили такие издания немало, радости же не приносили, как и подработка литературным негром   y  K….  Но зато, обладая деньгами, можно было выкраивать время на любимое - Лена уже давно возилась с детским театром  и надеялась на скорые плоды.Сама она была суть ребёнком.Современный мир пугал её, зачатки алчности и подлости она видела уже в самых маленьких, но  искренне верилa,что всё это  - наносное, очищаемое.Таким очистителем ей казался театр.
Hа вечер   Лена явилась вскоре после начала, мрачно-сосредоточена, что не шло её юношескому облику. Была представлена хозяину и хозяйке, встречена с учтивой дистанцией,  угощена бокалом шампанского и отправлена в гламурную гущу, из которой предстояло надёргать удобоваримый текст. Она нервничала. Она всегда нервничала в ожидании покровительственных интонаций, высокомерных ремарок  и любила интервьюировать только уличную толпу  и старых интеллигентов. Лена была болезненно не уверена в своих силах, ей казалось,что вот бы ещё дорасти, прочитать,научиться, вот тогда..Oна читала, узнавала, разбиралась,но "тогда" всё не наступало, и она оставалась со своей неуверенностью один на один,как  остаются перед выбором бытия или небытия.
 За несколько лет подобной  работы Лена обнаружила,что внимательный взгляд в глаза собеседнику и небольшой наклон головы, вызывают у интервьюируемого непреодолимое желание поделиться сокровенным, что один верно заданный вопрос может открыть шлюз всему разговору, и дальше останется только кивать и поддакивать. Она научилась заразительно улыбаться, непринуждённо выслушивать сплетни, доверительно понижать голос и  не краснеть.
Войдя в зал, она быстро наметила нескольких своих респондентов, мысленно составила план и широким шагом двинулась к первой жертве .
Тон для интервью был выбран мгновенно. Но она не успела  даже  начать. Раздался шум сзади, и на белую Ленину манишку  была выплеснута порция красного вина. В мгновение рядом оказалось существо с фотоаппаратом, объектив которого   шарил в пространстве. Существо довольно пыхтело, щёлкало и бормотало себе под нос некие слова. Периодически раздавались похвалы натуре, в роли которой выступали  Лена, её собеседница, меняющиеся выражения их лиц   и   собственно взлетевшие винные  брызги .
Наконец всё было кончено, существо выпрямилось, перед  дамами возник среднего роста молодой человек, темнорусый, длинноносый, в чёрных   брюках и сером свитере. B глазах у человека  был полный восторг от только что проделанной работы.
Интервьюируемая быстро исчезла с места происшествия, Лена же осталась стоять  перед фотографом, c  винными пятнами на груди  и нехорошим огнём в глазах.

-Ну, зачем вы мне всё испортили? - сердито сказала она. -Я ведь понимаю, мы здесь с вами по одному делу   pепортёрскому.
-Не знаю, моё дело -семейный альбом. Так что я сам по себе. А вы извините меня. В такой толпе трудно изящно передвигаться, а я и в одиночку неуклюж. Задел чью-то руку, там бокал...
-Вино, естественно, красное, зная мою удачу..- саркастически поддержала Лена. Потом вздохнула. - И что мне теперь делать? В таком виде к людям не подойдёшь... А я так рассчитывала на эти деньги.
 -Фил. - он протянул руку  - Простите меня?
-Лена - она ответила на рукопожатие и снова вздохнула
-Простите меня, Лена. Послушайте. У меня есть идея. Мой свитер,конечно,не фонтан,но чистый. Рукава закатаете, - и собирайте свои интервью. А я - в футболке как-нибудь.  Некуртуазно, но ведь не выгонят же? Мне уже  и аванс дали.

Лена ехидно на него посмотрела,  он стоял понурый  и опечаленный,   и поняла,что Фил предлагает подходящий вариант.
Остальную часть вечера каждый из них занимался своим делом, лишь иногда оказываясь в поле зрения другого и получая  дружески-коллегиальную улыбку.

                II
Адель не могла вспомнить  тот момент, когда душе её сделалось горячо и щекотно. Случилось ли это при первом взгляде на него, устанавливающего треногу для фотоаппарата, или уже после нескольких как бы случайных касаний в толпе. Касаний,которые её ни к чему не обязывали , кроме милого смущения за свою якобы неловкость. Конечно, он её заметил. Иначе не могло бы и сложиться. Он сделал несколько  её  снимков,каждый раз извиняясь перед тем, как подойти поближе, оттеснить гостей, поймать лучший ракурс. Он смотрел на неё, улыбаясь и хмурясь в зависимости от того, как шла его работа. Один раз он поправил прядь её волос, оказавшись совсем рядом, так, что она услышала его дыхание у себя на щеке.
Адель беседовала с гостями, переходя от одного к другому, принимала комплименты, шутила, и ни на минуту не отвлекала глаз от нового в её жизни события. Ей было приятно следить за его  движениями, прищурами, перебежками и приседаниями, исчезаниями и появлениями. Oн  напоминал ей  животное: скользящего в толще воды молодого кита, хищную птицу, нацеленную на мелкого зверька, застывшего в ступоре пустынного ящера. Он привлекал Адель до чрезвычайности, раскованный, лёгкий,  устремлявший взор в перспективу и  сужающий пространство.
И её пространство неожиданно оказалось замкнуто на этом  человеке, среднего роста и сложения,  просто одетого, с выражением уверенности,внимательности и веселья на   загорелом  лице.
Адель была красавицей, как и её мать. Адель была умницей, как и её отец. И у Адели было золотое детство.  Среди мужского населения  факультета   Адель считалась брезгливой  и неприступной. Этому предшествовала история не  вполне комильфо.
В одиннадцатом классе она влюбилась в учителя физики, на глазах у всех развернулся роман, и Адель сбежала из дома.
Тогда учителя быстро уволили, а Адель вернули. Когда выяснилось,что вернули немного поздно, отправили  к родственникам, там сделали всё ,что было необходимо, и  не успевшая взбунтоваться, девочка продолжила подготовку к поступлению в университет.
И мама,и папа с удивительной стойкостью  пережили весь этот, как говорил папа,трагифарс. Они простили Адель. 
К двадцати пяти годам   Адель  была  бескомпромиссной , несколько циничной  женщиной, утерявшей наивность и способность переживать по поводу того,что уже нельзя поправить. Она обладала горячностью и силой убеждения, равно как и отсутствием сомнений в собственной правоте.
В юбилейный вечер отца Адель, безусловно, была дома.Начавшись, как всегда,  несколько чопорно, вечер   постепенно расслаблялся  вместе с ненадоедливой музыкой  камерного оркестрика. Адель была  проинтервьюирована  миловидной журналисткой, порадовавшей  свежестью вопросов и юмора. У них даже завязался отвлеченный разговор, приведший к приглашению на репетицию детского театра. Адель решила,что попросит отца вложиться в это очередное неприбыльное предприятие - у него была слабость к бестолковому романтическому меценатству.
Лена, так звали репортёра в мужском свитере, закончив работу, улыбнулась Адели и протянула ей кусочек картона с фамилией и чеширской улыбкой в качестве лого. Сказала,что будет счастлива и польщена показать своё детище, обняла Адель,прощаясь, и ушла,не дожидаясь конца вечера.


                ***
Леной владела досада, мелкая и колючая,  как если бы она вышла из дома в туфлях разного цвета. Она безусловно была смешна сегодня - напускная суровость, скрывающая смущение, потом  гнев - признак душевной разболтанности , и это ощущение заляпанности-запятнанности под чужим свитером...Она так и ушла в нём, забыв отдать, переполненная желанием освободиться от давления толпы, зная, что сегодняшние интервью ни к чёрту не годятся, что не выудишь из них жемчужин, и значит ей, Лене, опять придётся идти к  K.... и батрачить на его дикорастущее эго.
 

-Поговори же со мной...Я не верю,что ты спишь - он стоял над ней, смотрел, и конечно же был прав в своём неверии. Она и не собиралась обманывать его так по-детски, но ни открыть глаз, ни ответить на приглашение к разговору не могла. Поэтому продолжала лежать  пологим холмом  на больничной кровати, дыша легко и бесхитростно.


Он догнал её тогда на улице, обвешанный фототехникой, сам напоминающий быстрый всепроникающий объектив ,вызвался проводить, говорил, звал на выставки, загорелся шансом совместной работы. Его было много, но это помогало Лене не задумываться над  своими репликами, и она  вдруг  поняла, что не сердится на него. Рассказала ему про свои театральные планы, посетовала на отсутствие фондов. Он улыбался.
Они пропустили час закрытия ближайшей станции метро, пришлось ловить такси. На одном из крутых поворотов их прижало друг к другу, оба смутились, и стало понятно, что эта случайная близость приятна обоим. ..
Воспоминания стянули грудь, ей почудился его тогдашний запах, краткий смешок, тепло его обнажённой руки.
Лена  вжала лицо в   госпитальную подушку и постаралась не всхлипнуть, медленно набирая воздух из  подушечного нутра.
Она рассталась с ним в тот вечер, так и забыв вернуть  злополучный свитер. Он, конечно же, использовал эту забывчивость -намеренную ли, спрашивала себя  - нашёл её, был принят , накормлен ужином ,напоен вином,  и потянулись-понеслись их дни.
Они были хороши друг для друга - дотошные в работе, легкие на подъём, нежные в обращении, неприхотливые к быту.
Их дни были деятельны, их ночные бдения напоминали то щенячьи игры, то гипнотическое замирание , то коммунальную грызню.


-Хорошо, - услышала Лена - я не уйду, пока ты не проснёшься и не станешь со мной говорить. Так невозможно, тебе любой скажет, но я потерплю. И подожду.  Малыш спит, его покормили,  я спокоен, и всё спокойно.  И жарко же тут у вас...

Жарко...и она дышала этим горячим воздухом, пропитанным чьей-то недоброй  волей, тлеющей и мерцающей, как угли кострища перед рассветом…
                ***
--Ленa! Посмотри, блики какие! Нравится? - Фил снимал воду, щурился,улыбался во весь рот.
-Филь, купаться,а? Ну сколько можно? 
-Леночка, сейчас. Позагорай ещё. Последние несколько кадров дощёлкаю.
- Не загорается,жарко. Я скоро задымлюсь. Идём скорей. Ну, положи камеру.
Лена стянула через голову юбку, ступила босиком на песок. Вся грация её, ломкость фигуры, ассиметрия светлых волос вдруг обрели нерешительность, движения замедлились, она обернулась и просительно посмотрела на Фила. Тот по-прежнему стоял у воды на коленях, рукой удерживая на плече свой Cannon , наблюдая и посвистывая.  Потом поднял глаза на Лену,увидел её уже недовольный рот, нетерпеливое топтание, влажную  от духоты кожу.

-Ленка, ты похожа на кентаврицу. Стой так. Стой так,не уходи. - он навёл объектив, замер, но неожиданно  отложил камеру и встал с колен.  От Лены передались ему жар и головокружение, она стояла  напряжённая и вибрирующая. Фил подтолкнул её к воде,  они вошли в тёплую реку, молча, под звон просыпающихся к вечеру комаров….


Kануло.  Просочилось в тот самый речной песок. Невыразима была их близость тогда, сплетены мысли, одинаковы  душевные движения. Доверялось - всё.  Дышалось друг другом. Он добирался до дома, до квартиры их окраинной, поздно, в глазах усталость,возбуждение и свет. Целовал, трепал ей волосы, проглатывал приготовленную неумелой рукой пищу, рассказывал, говорил,говорил. Она слушала и впитывала звук его речи, восторгалась его одержимостью, смеялась, засыпанная результатами дневной его работы - птичьими глазами, тенями, детскими лицами, прижатыми к стёклам, потертыми портфелями  пенсионеров, заброшенными дворами. Он был удивительно правдив , от его дождей летели брызги, от сугробов коченели ноги, от обшарпанных стен захватывала тоска по детству. Всякий снимок его приглашал прогуляться по городской площади и заглянуть в окно - и она гуляла и заглядывала,и грызла семечки где-нибудь среди птиц, и пробовала рукой ещё не высохшее бельё на верёвках. Но особенно привлекали лица. Выражения их  - опасливые , потерянные, глядящие в себя. Стариковские,  начальничьи, солдатские, фабрично-девчоночьи и детские. Вот эти-то, беззубые, хитрые, задумчивые   Лена любила больше всего.  Не помнила даже, как осознала себя влюблённой в  сопливую шепелявость их хозяев.
Первым был Макс. Шести лет, живший по соседству, тонкий темноволосый., с большой головой. Из-за большой головы его затаскала по врачам одинокая  мама, не особенно, впрочем, сумасшедшая, с правильным соотношением внимательности,легкомысленности  и нежности к своему ребенку, что среди одиноких мамаш тонких шестилеток встречается не часто. Максу предписали уколы; мама, которая могла его по этой попе отшлёпать лучше любого папы, отчего-то комплексовала при виде шприца, и просила Лену  уколоть Макса по-соседски. Лена, к тому времени отухаживавшая за парой бабушек, дала согласие. Макс  тоже. Он  безропотно встречал её у двери  со вздохом человека, уж точно знавшего,что к чему в этой жизни. Он пытался улыбнуться и даже пошутить, но ужас от  грядущей  процедуры  заполонял его детскую душy. Он сникал, брёл к дивану, спускал штанишки,ложился свечением своей бледно-розовой попы  кверху, и когда занесён был над ним острый кинжал гигантских размеров, Макс поднимал большую свою темноволосую голову и с отчаянием надежды восклицал: "Ну ведь не умру же я от этого?!" Так продолжалось изо дня в день, на протяжении полутора месяцев, ровно столько,сколько длился курс лечения большой максовой головы. И в этот момент  плавилось и кровоточило Ленино сердце от жалости и гордости за маленького философа. Но она отвечала спокойно: "Конечно, не умрёшь, Максик".
Возможно, именно благодаря Максу, его трагизму,логике, прелести, через несколько лет она и выбила  разрешение  на  организацию самодеятельного детского театра. И, как человек-амфибия, погрузилась в пучины и глубины, с жадностью её поглотившие. Вначале была вера. Любовь и паломничество начались потом. Она отдавалась самозабвенно, и так же, очертя голову, за ней бросались в игру разновозрастные недоросли.
Фил посмеивался над  страстями Лены,  ему было ближе её литературное рабство, конкретика персонажей, не всегда и вымышленных. "Как легко приврать на сцене", -говорил он. - " А любой фотограф тебе скажет,что обманывать нехорошо". 
Конечно, конечно, он помогал ей, у него был поразительно правильный  "нюх", разглядывая  фотографии "артистов",безошибочно наделял их характером, ругал Лену за выбор пьесы - "ты это не потянешь", останавливал её  несбыточные порывы.
Лена  обижалась, пыталась объяснить, что  всё  театральное, придуманное, эфемерное - осязаемо, таскала Фила в маленький репетиционный зал, её гордость,  хотела заинтересовать его тем особым дыханием детства, которое чувствовала сама. Он же в ответ любовно смотрел сквозь неё.
Радовался ли он её успехам? Бесконечно. Лена вспоминала его  бесчисленные фотографии себя, счастливой, в окружении мелкой сотни, после какого-нибудь "Пиноккио". И рассматривала она свои изображения вместе с Филом вечерами, стесняясь выплесков собственных эмоций перед камерой.
Как-то сам собой завёлся разговор о будущем,после того, как Фил долго хохотал, вспоминая  детский возглас, как архимедовскую "эврику",  в напряжённом от действа зале:"Мама, смотри, здесь совсем нет мух!"
"Когда-нибудь  и у нас с тобой будет" ,- сказал вдруг он.
"Будет что?" - спросила Лена
"Будет всё"
"Когда?" - спросила Лена
"Когда-нибудь" -терпеливо повторил он
"Когда?"- спросила Лена.
Он не ответил, и  у них была неповторимая ночь.


Лена опять вжалась в подушку. Их ночи - вот что невозможно было возместить, как ни старайся занимать свои дух и мысли. Даже потом, в одиночестве глядя на свой уже выпирающий живот, в пустоте и спокойствии новых комнат, она ощущала его рядом, вжатого и вложенного в неё, ласкающего, шепчущего и упрямого. Но его уже не было, и лишь на стенах грустила и ликовала она, пригвождённая к собственному глянцевому изображению.

К осени Фил закончил несколько больших и бестолковых заказов, поднаторел в пейзажах,отражённых в зеркальных омутах, “наелся”  картинок светских раутов и сюрреалистических свадеб. У Лениных питомцев начался учебный год, и она без интереса болталась между  двумя слабыми пляжными детективами.

Им  не хватало воздуха, когда  появилась Адель.  И словно все  четыре времени года слились в одно, бурное, сладко-солёное, пламенно-ледяное, покрытое одновременно  белым  мелкоцветом диких вишен и жёлто-пурпурным лиственным ковром. И показалось им, что послана она с неба, потому что дни  стояли тупиковые.
Она встретилась с Филом случайно, на бегу. "Здравствуйте, вы меня помните?" "Конечно. Адель?" " Может быть, выпьем по чашечке кофе, у меня как раз есть немного свободного времени? " "Извините, рад бы...но" "Я понимаю. Просто я думаю,что смогу помочь с новым заказчиком.Нам очень понравились ваши работы". " Спасибо.Я вам дам свой телефон - позвоните". "А почему бы тебе не позвонить самому?" - впрочем, это было произнесено мысленно...
Ee  портреты в сепии  действительно были очень неплохи: этакая кружевная барышня, грешный воробушек с прищуром кошки. Ей льстило,что он видел её такой: вольной,смелой, умной.
 У Адели не было подруг. Она мечтала сблизиться с кем-то похожим на неё, не вымышленным, живым, и страстно боялась предательства. Поэтому она перебирала людей как крупу.  B  выбранных оставались лишь некоторые. A ненужные - отбрасывались так же хладнокровно,как, она считала, отбросили и её когда-то.  Фил заинтересовал её с первых минут и она не перестала думать о нём,  потому так радостно узнав  и выхватив его из толпы. Она не забыла и миловидную журналистку с серьёзным лицом, их беглый разговор о детском театре, дружеское расставание. И когда, будучи приглашённой после своего звонка, Адель  встретилась с ними обоими, она не знала, чего ей больше хочется: радоваться или огорчаться. Впрочем, не умея долго стоять перед выбором, привыкшая решать почти сиюминутно, не сбавляя скорости, она смогла проскочить между Сциллой и Харибдой своих колебаний и оказалась на просторе с двумя такими же свободными мореплавателями, замирая от бесконечной перспективы.
Качаясь в своей одинокой лодке, она забросала новых знакомцев  умными вопросами и восхищенными восклицаниями и постепенно приручила обоих. Они подтянули маленькую лодчонку к своему судну, перебросили трап и дали Адели взойти на борт.Её посвятили в театральные надежды, выставочные удачи, доверили дырявость денежных карманов, сплин и  терпкость своих отношений. Адель стала бывать там почти каждый день, греясь у  их благосклонного  очага. Она привносила то,чего им обоим не хватало: порядок в каждодневную безалаберность и легкость в творческое напряжение.  Ей удавалось придать чуть другое направление,  помочь увидеть недостающий ракурс,  найти нужное слово. И Лене, и Филу удивительны были Аделина зрелость и свобода мысли, её способность предугадывать, её смелость, спокойствие и презрительный взгляд на суету,  как будто у этой девочки была некая несгибаемая  старушечья сила  и  неутолимая  страсть вожака.

Как-то Фил приехал взвинченным - у него сорвался неплохой заказ, обещавший безбедное существование месяца на три-четыре. Сорвался не по его вине,  некрасиво и неожиданно. В разговоре с неудавшимся заказчиком Филу пришлось повысить голос и уйти, хлопнув дверью. Он не терпел таких проявлений собственной слабости, короткая выдержка, говорил он, приводит к стоп-кадру.  Но в тот день, по возвращении домой в недовольном расположении духа,  Фил являл собой тот самый "стоп-кадр". Прищуренный глаз, забранная нижней верхняя губа,  шарф, уныло торчащий из одного рукава пиджака. Он прошёл в комнату,  где за столом Лена поила чаем  забежавшую на огонёк Адель,  не снимая ботинок,  рухнул на диван, чертыхнулся.
Лена и Адель, до этого радостно о чём-то беседующие, уставились на него и выжидающе замолчали.
Через какое-то время Лена встала, походила вокруг Фила, нервно играя пальцами, потом обратилась к нему:
- Филечка, что бы ни произошло, это ещё не конец света. Хочешь поделиться?
-Ну,конечно, хочет, - спокойно заметила Адель, и Фил обернулся к ней с изумлением:
-Я поделюсь, но это будет позже. А сейчас я хочу есть.

Лена чмокнула его в макушку и отправилась на кухню, качая головой.

-Почему бы тебе не рассказать,что случилось, без излишних сцен? Вариантов-то немного. Например,  кинул клиент. Или кому-то  не понравилась твоя работа. Или остановил полицейский.  - Адель смотрела в глаза.
-Hy ,  клиент. -Фил усмехнулся - умеешь ты.... вворачиваться.
Адель наклонила голову
-Скорее допытываться. Так что, подробности будут?
-Я же сказал, мне надо поесть.  Я голодный и невежливый.
-    -А ты не будь невежливым.  Кроме того, со мной использование частички "же" в качестве усиления высказывания не работает. А  напротив,  результат может быть весьма плачевным. Например,  я не расскажу тебе тогo, что могло бы быть тебе интересно. И нужно. И,  глядишь, выгодно.
-Ладно, ужинать пошли, - Фил поднялся, приобнял ee, подталкивая  к  кухонному проёму .
За белым кухонным столом,  под неоднократный посвист чайника, Фил  поделился сегодняшними неприятностями,  посулил Лене чёрные дни с  упаднически настроенным  собой  и снял,  наконец, ботинки. Лена слушала,  хмурилась и улыбалась,  попутно подливая ему любимый  чёрный  чай и морщась от  его неделикатности в присутствии гостьи. Последняя же, наоборот, была невнимательна,  временами легкомысленно и невпопад шутила.  И сказала вдруг:
- У меня давно крутится сумасшедшая идея. И чем больше я её мусолю, тем больше она мне нравится. Выставка,понимаете, фотовыставка.Рабочее название что-то вроде  "Мир – театр,  дети - aктёры".  -  И замолчала.
-Так, - сказал Фил
-Ага, -сказала Лена
-Именно, -  сказала Адель  -  Именно так.  Мы используем твоих деток,  Лена. Твой театрик.  Твой мир.  А Фил посмотрит на это,  как только он умеет  -  изнутри,  приотворяя,  обнажая и распахивая. Детские глаза в момент игры,  в тот самый час, когда ребёнок вовсе не он сам, а  вымышленный персонаж. Когда ребенок перевоплощается, начинает  хотя  бы  на  два часа вести  чужую жизнь. Где он главный,  где может выбрать тон,  жест, взгляд,  за который не отругают, вызвать умиление, страх, нелюбовь, равнодушие. Совершить  подлость,  подвиг,  восхождение, даже умереть...И вcё это безнаказанно,  временно,  понарошку. Ребёнок, для которого жизнь  - это как будто,  и смерть  - как будто,  и завтра - это уже другая жизнь,  и другое как будто. Он..или она...в этих заученных позах,  и всё равно неповторимо свежих, с улыбками,  которые таят за собой знание собственной власти,  вседозволенности на сцене.  Вы понимаете? И задача взрослого - не допустить ухода ребёнка в придуманный мир, удержать на грани реальности и фантазии.  Но именно на грани, на острие.  Когда зритель прижимает руку ко рту, ахает,  перестаёт дышать,  и ему кажется, что вот это существо на сцене сейчас по-настоящему,  по-настоящему, сделает открытие..или угаснет...или убьёт. В этом театр.  В этом дети... Смотрящиеся в нас, как в зеркало,  на твоих фотографиях,  Фил...

B  последующую  паузу произошла метаморфоза  -  Адель увидела, как Фил и Лена,  не сдвинувшись, вдруг перенеслись в какое - то другое пространство,  Адели не было в нём...в этой трёхмерной пустоте, заполненной их дыханием, близостью  и , включившимся, как по щелчку тумблера, раздумьем.
-А полиция нравов...?  - забормотал Фил
- Не думаю, вряд ли.... Сама идея тебе как?- перед Леной  лежали карандаш и чистый лист, она уже   шагнула в новое, пробуя его на ощупь.
-Ленка,  мне нравится,  я бы хотел .  Но не получится.  Как ты себе это представляешь?  Надо согласие всех родителей,  нужнa куча времени ,  деньги.
- Да, деньги..Согласие бы я получила. Время мы с тобой найдём.  Ты будешь со мной работать?
- Не знаю, не знаю...буду,конечно.  Но что же о деньгах?   О зале?   О рекламе.
- Не нужно беспокоиться за то, за что не нужно беспокоиться  -  улыбнулась Адель.  - У  вас есть  я. А у меня есть папа.  Кардинальных возражений не возникло?  Тогда  начинаем.
И они начали.  Лена беседовала с родителями  и  пoлучила согласие почти от  всех ,  особенных возражений не встречая,  а напротив,  будоража их тщеславие.   
Её радовали вся эта кутерьма,  весёлые перспективы,  счастье предстоящей работы с Филом.   В том, что именно  счастье  -  она не сомневалась.  Он заражал её одержимостью и бессоницей,   мог не есть сутками и бормотал, бормотал..  щелкая кнопкой фотоаппарата,  отсутствующе улыбаясь, влетая на сцену,  чуть не сбив её с ног.  Он продолжал бормотать,  когда  вламывался  в её постель,  перебирал её пальцы,  разглядывал и целовал  колени.  Лену смешила его рассеянность и  обижала невнимательность, но попав  в  облако его  ауры, сердиться на Фила она не могла, и позволяла ему засыпать у себя на животе, как щенку, разбросавшему толстые лапы по всему, что он считал своей собственностью.  Лена гладила его по голове и ждала нового дня, когда суматошное  счастье начнётся опять.
Но главной силой, мотором, поршнем   всё-таки была Адель - ураганом приносящаяся в театр, тормошащая Лену, заваливающая   Фила комплиментами, ироничная, щедрая, жертвенная.  Дети пищали от восторга при каждом её появлении, она была одной из них, строила  рожицы, тискала, приволакивала  мешки с подарками, сладостями. Трудно было не влюбиться в эти азарт, огонь  и оптимизм, как трудно было не следовать всему тому, что она предлагала.  Легко и со смехом ей удалось убедить отца в необходимости меценатства, легко  получить  разрешение на один из выставочных залов.  Легко оказалось и попросить Фила сделать серию её фотографий ню...



                ***

-Я  не уверена, что это хорошая идея. – Лена   смотрела  сумрачно.
-Ленка,  это просто работа.  Ничем  не отличающаяся от других. Ты же знаешь,  я  делал "ню" уже много раз.
-Это  другое. Филь,  это другое.
-Мы  ей стольким обязаны... этой семье, Лен. Я не могу  просто сказать "нет". Ты должна понимать лучше, чем кто-то другой. Не надо ничего бояться, cлышишь  меня?
-Да, конечно. Обязаны.  Это правда. Но зачем же непременно "ню"?
-Лен, ну какая разница? Она так хочет.  Я сделаю.
-А я не хочу. Филь. Я - не хочу.
-Не дури, а? Это просто работа.  Я не могу ей отказать.
-Филь...
-Лен...Ну... Что ты?  Одна сессия и всё.
-И всё....
-He будь такой пессимисткой.  Мы  друзья. Разве нет? 
Tемнота в Лениных глазах  сгустилась.
 - Я ей рада,  я её обожаю, но я не буду с ней… делиться.
-Лена. Не заставляй меня уверять  и объясняться. Ты знаешь - я с тобой.  И мне нечего больше тебе сказать.
-Да, да, ...делай как знаешь, Филь.Я тебе верю.
-Ну вот, умница.  Кстати, наш Савва Морозов в очередной раз  не  поскупился. Неплохой он мужик, даром,  что в фотоделе ни бельмеса не понимает.
-Уж не говоря о театре.  Не пойму, зачем мы вообще мы ему нужны.
-Не мы.
-Что ты имеешь в виду?
-Мы ему и не нужны.  Заглаживает вину перед  дочерью. За, так сказать, смертоубийство ейного младенца.
-Филь,  шуточки твои дурацкие...
-Не шуточки. Она совсем девочка была....


                ***
В комнате зажёгся свет. Лена вздрогнула.
-Ну как мы тут, ласточка? - знакомая уже медсестра суетливо забегала вокруг -термометр, манометер, пузырь со льдом внизу живота...
-Я хорошо, спасибо.
Всё началось  с  его   жалости.  С нежной жалости.
Лена хорошо помнила  печальную историю  oт  самой Адели.  Под грифом  совершенной секретности…  Но Фил знал…  Знал… 
Её вдруг захватило горячее чувство несправедливости, затянуло в омут, протащило по колючему песку…
                ***
- Да,  неприятная история, - сказала она тогда сочувственно.  – Но  дело  прошлое.  Аделя сама с ним разберётся
- Перестарались они с ней,конечно - Фил ответил в никуда
-Кто  "они"? -  Лена посмотрела на него вопросительно
-Родители.  Врачи.  Особенно  последние - перестарались. Теперь неизвестно, как будет.
-Что такое?
- Ребенок будет проблематичен. Так я понял.
- Быть не может, ведь не средние века.  Жаль, конечно, что у неё  так  и  нет никого. Чтобы ей под стать.  Но, какие её  годы, - найдём. У нас же с тобой лёгкая рука, верно? - и потрепала его по шее.
-Верно, Леночка.
 Но рука оказалась нелёгкой,  и Адель продолжала быть одним из углов этого сумбурного треугольника, на одной из стен которого поместилось её фотоизображение - вытянутая в струну, готовая к прыжку, полуразличимая  под  прозрачным покровом.  Лене было хорошо  с  Аделью  - каждая была одновременно педагогом и учеником другой.  Та единственная вспышка ревности, посетившая Лену,  забылась , и Филу уже не приходилось увещевать и успокаивать.

 
                ***
С приближением выставки все трое работали в режиме нон-стоп. Лена счастливо нервничала, пила много кофе, забывала поесть и проводила много времени с детьми, воркуя с ними как с любимыми щенками, повязывая галстуки, вытаскивая из-за щек ириски и жвачки перед фотосессией, наставляя и создавая выражения их лиц, глаз, хитрых ртов.
Всё это ненатужно, незаметно, как бы по взмаху кисти, удлиненной дирижёрской палочкой...
 Он как-то и зашёл к ним в студию - дирижер. Отец Адели, крупноголовый, чеканный в своей самоуверенности .  Долго стоял во входе, оценивал. Поздоровался с обоими  - Леной и Филом  - как со старыми знакомыми, заставил сесть, сразу становясь выше.
Детей уже разобрали, было тихо, Лена и Фил, бросив недоделанное, послушно сели. Он откашлялся.

-Она очень любит вас обоих,- сказал.
-Адель -чудесная - вступила Лена - мы тоже её очень и очень любим. Если бы вы только знали, как она нам помогает,  как мы должны ей...
-И вам - добавил Фил.
-Ну, бросьте. Всё для неё.  Всё.  Вы понимаете, Лена?
-Я? Д-да, конечно. - Лена задержала дыхание, ей стало тревожно. - Вы хотите о чём-то попросить? Для неё?

Он усмехнулся

-Ну, учитывая,что последний раз я просил, когда делал предложение её матери... Лена. Я никогда  не прошу. Я задаю вопросы. И предлагаю.
- Что же вы хотите предложить?
- Она любит Фила  больше , чем вас, Лена. А я люблю свою дочь больше,  чем  собственную жизнь. Я понятно изъясняюсь?
- Говорите. - у неё вдруг одеревенел рот
- Ей нужен Фил. Ей нужна семья. Ей не нужны вы в этой семье, Лена. И она не должна узнать об этом разговоре.

Фил встал. Улыбнулся. Положил руку на плечо гостю.

-Вы знаете,  я тоже никогда ни о чём не прошу.  Но сейчас я изменю себе и попрошу вас.  Будьте добры,  покиньте студию.  Сейчас.  Немедленно.  И ваша дочь никогда не узнает об этом разговоре.

-Сядьте, молодой человек. - стряхнул руку с плеча очищающим жестом. - сядьте.  Я не закончил.
Фил опустился на стул, напряжен спиной, готовый вскочить.  Лена сидела на невысокой кушетке, с подогнутой под себя босой ногой, в головe  била мягким молотом кровь.
Их посетитель отошёл к окну, провёл пальцем по подоконнику, досадливо поморщился на покрывшуюся пылью фалангу. Мягко повернулся.


-Скажите, Лена, знаете ли вы о том, что Филлип и Адель не просто друзья.
-Что?- сказала Лена с нелепой улыбкой получателя похоронки
-Ну конечно же. Конечно, не просто. Скажите, вам нужно время,чтобы осмыслить, или вы готовы продолжать?
-Мне...готова. ..Филь?
-Лен, полный бред.

Взметнулся, но виновато, виновато, она видела,чувствовала. Лоб его взмокший, дыхание задержанное, шейные вены, передавленные воротником.
Он гневался и стыдился.  Лене стало неприятно, она закрыла глаза.

-Говорите.
-Леночка, послушайте.  Но ведь вы в некотором роде и сами приняли в этом участие.  Зачем же было запускать козла в огород.  Эти фотосессии с моей дочерью - какой художник хотя бы не дотронется до обнажённой натуры... не поправит ей волосы, не развернет плечи...
-Вы! - Фил отшвырнул от себя стул, задыхаясь от ярости и обратился к ней, - Ленка - нет! Это была просто работа. Ты же знаешь. Она меня попросила.
-Да, это правда, Леночка. Леееночка..ну как же вы. Вы же умная женщина. И сами наверняка умеете... Соблазнять. - Он подошел к Лене совсем близко, встал перед ней. - Лена, зачем вы это сделали? Не могли себе представить? Или закрывали глаза, вот как сейчас?
-Ему это было нужно. - глухой голос, как бы и не её, а откуда-то из-за стены, с потолка, расходящийся кругами.
-Ленка, что мне было нужно? Меня попросили. Я не мог отказать.Я был должен. 
-И вы не сдержались, молодой человек. Что объяснимо и даже поощряемо. Потому что, как я уже сказал, ваша натурщица вас очень любит. И ей случилось быть моей дочерью. А мне, - и  металл  сменился вывернутой мягкой изнанкой интонации - случилось её один раз  предать. И не только мне. Я пообещал тогда себе,  ей - огорожу от предательств любой ценой. Любой. Жизнью собственной и чужой.
-Ленка, Ленка - Фил опустился перед ней на корточки, на колени, взял её руки в свои, заглядывал снизу - ну посмотри, я тут, с тобой. Всё не так, всё не так.

Лена освободила одну руку, положила ладонью ему на голову, погладила.

-Да-да, - сказала. - разумеется. Я понимаю, - и гостю - что же вы хотите?

-Вы не сможете остаться с Филлипом.  Я ведь не от Адели узнал об их отношениях.  Случайно. Ждали её с матерью в машине, внизу у студии.  Решил подняться.  Дверь была приоткрыта. А за ней слышно.. столько страсти... Лена.  Я постучал. Меня впустили через несколько минут. Она была совершенно счастлива.  Филлип, вы ведь и не знали, что я постучал не сразу... Но она была так счастлива. Я сделал вид. Тогда. А сейчас - и он понизил голос - я никакого вида делать не хочу. Адель вас любит, молодой человек. А вам - хорошо с нею. Поверьте - этого вполне достаточно для благополучной семейной жизни.

-Господи, да что вы несёте! Этого никогда не будет! Да, произошло. Ну и что? Что же?  Что же ,что хорошо. Есть Лена. Есть мы. Адель была и останется другом. О чём вы вообще? Ленка!

Лена освободила вторую руку, закинула ногу на ногу, выпрямила спину, обратилась вверх  и  ни к кому.

- Нарисуйте и моё будущее...Мне нужно будет уехать?

- Лена, я рад ,что вы умеете держать себя в руках. Филлип. Это будет. И тогда всё останется по-прежнему  -  выставки, поездки, вы же чертовски талантливы. И знаете, как важна зелёная улица в вашем деле. А те, кто лепечет о медных трубах - всего лишь завистники.  Филлип, я хочу внука.  А моя дочь хочет вас.

-А чего хочу я? Разве это не стоит обсуждения? - Фил обречённо взглянул на собеседника.

-Нет, - улыбнулся тот. - разве вы ещё не поняли? Кроме того, поверьте, вы сами не знаете, чего хотите.  Лена, а вот теперь ваша очередь. Но мне нужны вы наедине. Филлип, не могли бы вы пойти прогуляться?

Фил не двигался с места.

- Вы – сумасшедший, и об этом узнает Адель. Я позвоню ей сейчас же. Лена, не смей с ним говорить ни о чём.

- Молчать! - вдруг крикнула Лена. И повторила гораздо тише, как бы опробуя свой гнев  ещё раз  - молчать. - Тебя нет. Ты уйдешь сейчас. Я...стану делать то, что я хочу.  И то, что я решу, случится. Иди. Я отвернусь. Иди.


Их посетитель созерцал сцену с восхищением,  свойственным людям владеющим и правящим чужими душами и судьбами, когда тщательно выверенная ими пьеса начинает жить своими правилами, но от этого становится лишь более острой и живой. Он и был таким - властителем небольшого мира, отец Адели ,их меценат,  спонсор и  благодетель. Сейчас он любовался развернувшейся драмой, которая подобно плоду, произросла из неприметного семени - человеческой слабости,  удобрена была  сластолюлюбием и гордыней и  вызрела печалью и гневом. Ему выпало сорвать этот плод и вкусить от него, и горек и сладок был первый его вкус, но волшебно послевкусие... Фил беспомощно смотрел - на него, ища поддержки...У  него - благодетеля и родителя.

-Ну что же вы, Филлип? Идите. Мы ждём.

И тот направился к выходу, чуть ссутулившийся, но не забывший взять со стола  фотоаппарат.

Лена же, отвернувшая по обещанию взгляд, выверенно-покладистая, бледная, непокорная самой себе, продолжала оставаться, окруженная детскими портретами.

-Лена. Позвольте вам признаться в совершеннейшем очаровании. Я бы на вас женился, коли не моя  устоявшаяся семейная  жизнь.
-Мне это неинтересно.  Что вы хотели сказать?
-Лена, во-первых, простите. Знаю, сейчас главный виновник вашего горя - не я. И, наверное, пока даже не моя дочь. Но мы ещё ими станем, ваш разум когда-нибудь доберётся до этого.Поэтому - простите мой постыдный шаг и её своенравие. 
За главного участника просить не буду - мне это невыгодно, полагаю, вы понимаете. Видите, как я с вами откровенен. - он поднял руку, останавливая жестом  готовую возразить Лену. - Лена, Адель вам,конечно, рассказывала про события почти десятилетней давности?
-Рассказывала, - устало подтвердила  Лена.
-Уверен, не всё. Мы ей запретили. Но вы должны это знать. Она никогда не сможет выносить ребенка. Я не буду вдаваться в медицинские тайны, просто поверьте. - он замолчал ненадолго, и вопросительно взглянувшая на него Лена вдруг увидела в его глазах тьму и боль. - Они были совсем детьми, Адель и этот мальчик, Роберт. Вы знаете, ей - семнадцать, ему -двадцать семь. Способный выпускник, физик, возможно с будущим, если бы захотел, но ему нравилось учительствовать. Это был бы его первый  выпуск. Но они влюбились друг в друга абсолютно как сумасшедшие, не могли скрывать, мы с женой всё знали, молчали. В школе узнали тоже, вызывали нас, мы пытались оторвать, воздействовать... Если бы такое случилось сейчас..  Но мы тоже были молоды и неопытны, она у нас единственная, запирали, отключали телефоны, врали  ей , следили, провожали. А потом они вдруг исчезли. Оба. Мы нашли их через неделю. Стояло лето. Нам помогала полиция. Это было унизительно для всех, но я и жена знали, ради чего мы это делаем.  У Адели предполагалось большое будущее, вы ведь видели её, знаете....Ему пригрозили, уволили. Я поговорил со своими знакомыми из федерального бюро, над ним повесили растление несовершеннолетних, если только возникнет опять. Лена, я не знаю, зачем я это делал. Был жесток, не мог смотреть ей в глаза. Возможно, и ревновал. Все казались недостойными её. Какой-то учителишка...Понимаете? Он ушёл, испарился, испугался, конечно, даже не пытался бороться за любовь, это меня мучало и бесило ещё больше... Вскоре выяснилось, что Адель беременна. Она в то время ходила истинным привидением, нечёсанная, равнодушная. Поняв, что ждёт ребенка, обрадовалась, ожила. Но тут неожиданно восстала её мать. И через несколько дней увезла её из города на избавление. Ну, а что было дальше, вы представляете. У неё так и не возобновилась нормальная женская функция, лечение ни к чему не привело....Она поступила в институт, закончила, всё как-то сонно, нехотя, вполсилы. Многим нравилась, но никого к себе не подпускала. Знаю достоверно,что пыталась найти Роберта. Но от него даже не осталось и кругов на воде... Много позже я узнал,что он уехал из страны, женился, конечно, дети, дом, работа...Я хотел найти его, вызвать её к жизни, просить прощения, но  было уже поздно... А потом появились вы с Филиппом. Тот же типаж у него, вашего бывшего - он бросил быстрый взгляд на Лену, не вспыхнет ли, но она сидела недвижно и глаза её были сухи. - Адель начала меняться, знаете, напевать в душе, прихорашиваться. Потом поделилась со мной, где пропадает. Долго не признавалась, насколько глубоки чувства. Мучалась, что ранит вас, Лена. Но я сказал ей: бейся за своё счастье, я не буду мешать.
- Стойкого солдатика сотворили, - усмехнулась Лена.
-И вот теперь, я предлагаю вам пакт. Соглашение.  Сделку. Лена, им нужна будет суррогатная мать. Молчите, не говорите ничего. Они оба абсолютно здоровы, а в науке сейчас происходят чудеса. Вы послужите лишь курьером уже готовой жизни. Это отнимет у вас девять месяцев. А  возможно, подарит. Лена, вы хотите  детский театр? Я обещаю вам стопроцентную финансовую поддержку. Вы можете на меня положиться. Вам не придётся потратить ни одной своей монетки. Я выделю вам секретаря, который будет при вас ежедневно по первому  зову. Мы составим контракт и оговорим все детали, верьте мне. Не смотрите на меня так - я клянусь вам любовью к своей дочери. Лена, вы ведь любите детей....

- Я согласна, - холодно сказала Лена.

  ***

Он не обманул. Уже готовую выставку  провела  Адель. Детям было сказано,  что Лену  экстренно отозвали далёкие журналистские дела в одной из горячих точек. В их глазах она продолжала быть героиней.
Однажды Фил всё-таки нашёл её, добился свидания, встретились в кафе, где цена на чашечку кофе выражалась двузначным числом. Она сидела прямая, с ещё не обозначившимся животом, в новом  пальто, коротко стриженая, с непонятной улыбкой на губах. Разговаривала ласково и покойно, а он не мог найти себе места, ронял виновато голову,  она  объясняла,что дело  - важнее, уговаривала, уговаривала его, убеждала и рассказывала. Он слушал и так знакомо, по-жеребячьи вскидывалcя.  И только ребенок его,  произведение их тройственного союза,  мог  знать, как  неимоверно разрасталась и  умирала в ней  слово за словом – любовь.

                ***

-Здравствуйте, доктор.
-Как спали? Нигде не болит? Выглядите молодцом. Сегодня - завтра домой?
-Лучше сегодня. Не болит. Не болит нигде. Совсем.
-Через несколько дней прибудет молоко. Я выпишу вам таблетки, будете перевязывать грудь. Старайтесь не напрягаться в первую неделю.
-Спасибо... Доктор, где он?
-Mальчик? Его выпишут к вечеру. У него всё хорошо. Чудесный малыш, можете им гордиться. И у него замечательные родители.
- Я знаю.
- Лена, хотите совет?
-Хочу.
-Главное сейчас,  не жалеть себя. Гоните это чувство прочь. Каждую минуту - гоните.  Каждую бессонную ночь.... И всё успокоится, поверьте моему опыту.
-Что успокоится?
-Ваша жизнь, в первую очередь.

Pассмеялась:
- Доктор, мне не нужен покой. Мне нужны - мои дети.