Каурка

Про голод во время войны написано немало.  Норма хлеба для неработающих во время войны  хорошо известна. Спасала от голода картошка, которую  выращивали тогда в поле. До войны отец Максима работал в конторе «Сортсемовощ». Когда его забрали на фронт, семью прикрепили к этой организации. В 1942 году  выделили в близлежащем колхозе землю для посадки картофеля. Землю распределяли по душам: то есть по количеству человек в семье. Это было довольно много для семьи, тем более обрабатывать её было некому: три малолетние сестры да старая бабушка в расчет не шли. Оставались только пятнадцатилетний Максим и мать. Картофель с трудом посадили. Для прополки ездили в битком набитых вагонах - теплушках. Кажется, что весь город собирался в эти поездки. Жара, а люди копошатся в поле под палящим солнцем.
Картофель вырос отменный. Нужно его копать, вывозить как-то с поля, а не на чем. Тогда мать пошла в контору просить, чтобы помогли с лошадью.
- Копайте, лошадь дадим, сами вывозите, - таков был ответ управляющего.
Убирать было труднее, чем сажать. Мысль о том, что дома голодные сестры и бабушка,  делала  работу более значительной. Картошки накопали много, сложили её в мешки, но стемнело. Ночевать пришлось в поле на мешках. Рано утром мать послала Максима за лошадью в контору. Шел пешком, голодный. Увидел, что по арыку плывет спелая дыня, точнее полдыни. Достал, дыня была хорошая, съел. Идти стало легче.
Контора «Сортсемовощ» находилась около базара. Теперь этой улицы нет, как и базара тоже. Он начинался там, где сейчас пожарка, и тянулся до самой железной дороги. Контора - обыкновенный большой деревянный дом, наверное, бывший кулацкий. Там размещались бухгалтерия и управляющий, который и послал Максима за лошадью в конюшню.
Конюх – мужик лет так за шестьдесят, подозрительно смерил его взглядом и сказал:
- Выбирать у меня не из кого – вот только одна Каурка осталась, бери. Да только когда поедешь, лошадь напои по дороге.
Здоровых лошадей действительно всех призвали на военную службу, как и людей. Остались только старики и калеки. Каурка была старая кляча, коричневой окраски, с тощими, высохшими от работы ногами и понурой головой. На лбу у нее – белая отметина. Она была уже запряжена в телегу. «Непризывная. Каурка. Странная кличка, - думал Максим дорогой, - это как в сказке: Сивка Бурка – вещая Каурка. Встань передо мною, как лист перед травою. Свистнешь и прилетит».
- Ну, пошла, Каурка!
Но, это, наверное, было давно и не про нее: кляча плелась еле-еле. Проехал полдороги, подъехал к тому месту, где  её нужно напоить. Вода в корыте, подвел лошадь к нему, а ведра нет. А Каурка не может пить – не достает до корыта. Тянется, а не достает. Максим ей помогает, да только все без толку. Лошадь будто плачет, глаза грустные, идти дальше не хочет. Требует, чтобы её напоили, головой мотает.
- Пошли, Каурка, дальше!
А Каурка упирается, не идет. Максим её и кнутом бил и за поводья дергал – ни в какую.
- Ну, милая, ну, пошли. Мама вторые сутки в поле, голодная, сестры голодные дома, а ты упираешься. У тебя, вон, какое имя хорошее – Каурая, Каурушка.
Ну, пошли, родная, ну, хорошая, пошли!
Лошадь повела ушами, будто прислушалась к тому, что ей говорили, фыркнула и вдруг пошла.
Дальше едут, лошадь еле тащится, но идет. А парня в сон потянуло от такой езды. И кто-то ему его же голосом говорит:
- Ну и дурак же ты, парень. Смотрю я на тебя и не пойму, чему тебя только в школе учили, ничего-то ты не знаешь, не умеешь. Мужик перво-наперво должен научиться на лошади ездить, а потом в школу идти, а ты сейчас свалишься. Держись, а я довезу тебя как-нибудь. Мне твою мать жалко, работает с утра до вечера, муж на фронте, моих ребят тоже всех забрали. Живы: нет – не знаю. А ты, поди, все на улице гоняешь.
 Максим действительно не знал, как с лошадьми обращаться. У них их не было, только корова да кролики. В колхозе, когда ездили от школы на все лето, первый раз попробовал верхом ездить. Сел на лошадь без седла и в первый же день сбил себе зад. Утром надо идти на работу, а у него штаны к телу прилипли. А уж как ухаживать за лошадьми и подавно  не знал.
Очнулся он тогда, когда доехали до места. Лошадь сама довезла. Мать обрадовалась, что сына наконец-то дождалась. Погрузили картофель на телегу. Опять поехали. Как только лошадь поняла, что повернули домой, то понеслась, чуть ли не галопом. Еле сдерживал её, так пить хотела. Рассказал матери про то, что лошадь не хотела отходить от воды, и что он не смог её напоить.
- Надо было освободить от упряжки, – пояснила Максиму мать.
Сгрузили картофель около дома, лошадь повел сдавать в конюшню. Конюх сразу:
- Лошадь поил?
- Она не могла достать до воды, не поил.
Конюх плюнул, выругался, но потом махнул рукой. Что  взять с городского пацана? Это только в деревне мальчишки его возраста умеют обращаться с лошадьми. Максиму стыдно стало. С той поры  решил он научиться всему мужскому ремеслу. До сих пор лошадь стоит перед глазами, смотрит на него  и как будто говорит: «Напои меня, напои». Жалко. Если уж в войну люди не доедали, то животные страдали еще больше, но работали в войну лошади, так же как и люди. Или люди как лошади, теперь не разберешь.