Хычник

Тепло стоит вторую неделю. И это в марте! Низкая весенняя кучевка ползёт с юго-востока и несёт снежные заряды. Снег покрывает и без того белую поверхность болот и рек. Яркое весеннее солнце в просветах облаков высвечивает все подробности лесной жизни. С самолёта отлично видны следы от лыж охотника, ямки от упавших с высоких сосен комков снега, цепочки следов лосей и даже лисиц. Но что это? На большом болоте, в самой его середине, так натоптано, будто прошло стадо оленей. Это наброды больших реликтовых птиц. Вот и лунки от приземляющихся в мягкий снег глухарей. Почуяв раннее тепло, они затеяли свои брачные игры. Рановато вроде для северных районов республики Коми; природа обманывает этих красивых птиц. Уже скоро задуют северные ветры, превращая влажный снег в твёрдый слой наста, и глухарям придётся ещё побороться за свою жизнь, не вспоминая о потомстве. Зимняя охота на боровую дичь ещё не закрылась, и мы берём  выходной…

Выезжаем ночью. Зимник завален приличным слоем мягкого свежего снега, но колёса его легко режут, и машина бежит споро и устойчиво. Только на открытых ветрам местах образовались мягкие перемёты, но и их авто преодолевает, лишь снегом забрасывает через капот лобовое стекло. До буровой установки километров сорок, да там уже пешком, на лыжах, придётся идти до болота километров десять. На переднем сиденье, справа, сидит Ванька-«хычник». Охотник он начинающий, но проворный настолько, что кажется, что для того и родился. Длинные, составляющие половину всего тела ноги делают его великолепным ходоком и зимой, и летом. Бывало, разойдёшься по осени в лесу, чтобы часа через три встретиться в знакомом месте, а тут на тебе: свежая кровь и перья рябчика на пути. Понятно. «Хычник» прошёлся поперед всех. Он ещё и дальше намеченного места встречи забежит, пока мы подходим. Стреляет Иван все, что шевелится, - потом, мол, разберёмся. Делали мы ему замечания, он вроде соглашается, но на очередной охоте курок его ружья работает всё одно  раньше, чем голова. За пёрышки пеструхи (самки глухаря), торчащие из рюкзака, он однажды коротал долгую зимнюю ночь в тридцатиградусный мороз около избы, под ёлкой, выставленный  хозяином за дверь. Не прочь Ванька и железками (капканами) побаловаться, но там, куда мы ходили раньше на охоту, их ставить не моги, - там чья-то «территория». А сейчас мы едем в места, где нет избушек, да и добраться можно сюда только зимой, пока стоит буровая, и «держат» буровики зимник. Вот и сейчас у Ивана в  рюкзаке позвякивают капканы.
- Понравится место, - застолблю! - говорит он, - буду со станции Чикшино сюда ходить. Там километров двадцать крюк получится, правда река…
- А заряжать-то свои железки, чем будешь сегодня? Мойвы наквасил? – спрашивает сидящий сзади мой постоянный напарник по охоте.
- Чё таскать лишний груз? Вот собачку, зачем я по такому снегу взял с собой? Не работает зараза, совсем глупая, а с виду лайка и лайка. Она сама дойдёт до места, а там в капканы поставлю. Пусть «учится ловить»! – говорит Иван, и зелёный свет приборов высвечивает нехорошую улыбку на его лице. В ногах у Ивана лежит молодая лайка. Собака, конечно, дурная, но и «таскал» он её мало, - надо бы хороших собачек с собой почаще в лес брать, глядишь, с ними и заработала бы. Да, жаль собачку, но ничего сделать нельзя. Хозяин вынес приговор.…

Такая жестокость присуща не всем людям и, конечно же, не всем охотникам. Поменять собаку для некоторых из них целая проблема, и они мучаются на охоте, больше полагаясь на свою интуицию, чем на собаку-дурнушку. Так и доживают они за хорошим хозяином свой недолгий собачий век, и даже выходят на «пенсию». Таких «пенсионеров» отличить от молодых, суетящихся, визжащих и лающих собак очень легко: они ходят степенно, с высоко поднятой головой, и не обращают внимания на зов, свист посторонних и возню своих соплеменников. Наблюдая за собаками, иногда думаешь, что они устроены в некотором смысле сложнее человека. Иначе как объяснить тот факт, что обладают великолепным обонянием, слухом, понимают мысли, обижаются, улыбаются. Да-да, улыбаются! В одном селе я заметил собаку в куче катающихся с ледяной горки ребят, делающую точно то, что и они, даже губы сложила в трубочку, пытаясь, как мне показалось, свистеть, как и пацаны.

Иван напросился с нами ехать в самый последний момент. Лучше бы мы поехали одни. Настроение упало. Но, может быть, собачке ещё повезёт: не найдёт Ванька куньего следа или добудет пару глухарей и приманкой поставит их внутренности: для кунички это будет более привлекательный деликатес.

Впереди показались огни буровой. Ставим машину и пьём чай в деревянной времянке с бодрствующими в этот ранний час рабочими. Выходим на просеку, которая будет вести нас к болоту километра три.  Светает. Широкие лыжи глубоко проваливаются в рыхлый снег. Пока идём след в след, прокладывая по очереди лыжню. Собачка пыталась было бежать рядом, но быстро смекнула, что проваливаясь в снег по самые уши, далеко не уйдёт, и вышла на лыжню, норовя забраться на задние части лыж хозяина. Она чувствует что-то неладное в поведении хозяина, но, не понимая, откуда ждать опасность, часто оглядывается на нас и глядит злыми глазами. Вдоль просеки стал попадаться мелкий березняк, а под ним, на мягком пушистом снегу бесконечные цепочки следов куропаток. Следы свежие, но не определишь, откуда они пришли и в какую сторону ушли, так их много. Собака ткнулась было носом в наброды, но, не поняв, как и мы, снова выскочила на лыжню. Постепенно лес становится реже: нет больше берёзок на краю просеки, не растут ёлки. Впереди редкие могучие сосны, покрытые снегом, а взошедшее солнышко наполняет пространство светом и надеждой на встречу с большой лесной птицей. Расходимся. Иван берёт вправо и, как всегда, не ошибается. Уже через пару минут раздаются четыре выстрела подряд. «Завалил, - думаем мы, - иначе он нажал бы на курок и в пятый раз».
- Глухарь! – кричит Ванька. – Второй в вашу сторону полетел!

Птицу мы не видим и идём в направлении болота, перепахивая всё новые и новые килограммы рыхлого снега. Свежие иголки на снегу под одной из сосен говорят, что рано утром тут кормился глухарь, а теперь залёг где-то под снегом. Входную лунку вижу издалека; ружьё в руках и готово к стрельбе. До лёжки пять, три метра…

«Ну и нервы у птицы, - думаю я, - может быть, её там и нет? Тогда где же выходная лунка?»
Два фонтана снега поднимаются впереди, справа, и из них, как в комбинированной съёмке, появляются две пеструхи и уходят в ту сторону, откуда пришёл я. Через секунду, обдав меня пушистым снегом и громко хлопая крыльями, в метре от носков лыж взлетает  матёрый глухарь. Он летит в ту же сторону, куда ушли его подруги. «Отпустить немного», - мелькает мысль, и я делаю поводку слева направо. Лыжи, сидящие глубоко в снегу, не дают повернуться на сто восемьдесят градусов и, теряя равновесие, почти не целясь, стреляю. Второй выстрел делаю совсем уж неприцельно, лёжа в глубоком снегу.  «Это не мой глухарь», - успокаиваю себя, пытаясь выбраться из  снега. Задача не из лёгких: рука уходит полностью в снег, а опоры нет. Отвязываю лыжи, воткнув ружьё прикладом в снег. С трудом удаётся подняться на спасительные лыжи: снега по пояс.
- Кого стрелял? – спрашивает подошедший напарник, хотя хорошо видит всю картину моей «охоты».
- Дробь «пулей» пошла, -  оправдываюсь я,  - несподручно в падении было стрелять, подальше не отпустил из-за этого. Он будто знал, дьявол, вправо и назад ушёл.

Могучие сосны остались сзади, пошли хилые болотные сосенки вперемешку с ельником. По краю болота часто встречаются куньи и беличьи следы. Ванька идёт по другую сторону этого сухого болота. Там, примерно в километре от нас, стена такого же великолепного бора, из какого вышли мы. Выстрелов не слышно. Скорее всего, «хычник» занят своими капканами. Он не пропустит такого прекрасного болота, где полно следов этой  лесной кошки. По краю он «железяк» и насуёт. Мы расходимся и идём по редколесью.
- На тебя пошли! – кричит напарник, и я успеваю взять ружьё наизготовку.
Большой глухарь падает в пяти метрах от меня и почти полностью скрывается под снегом. Стреляю по второму, но он, чуть качнувшись, уходит по кривой в сторону нашего движения.
- Одного! – кричу я напарнику. – Второй ушёл вперёд по движению! Возможно, и его зацепил!
Проходим болото, не сделав больше ни одного выстрела. В конце его, перед ручьём, обрамлённым густым ельником, встречаемся. У напарника из рюкзака торчит веер хвостовых перьев глухаря.
- Где пера надрал? – спрашиваю его. – Выстрелов-то я вроде не слыхал.
- Это твой подранок, - отвечает. – Смотрю, под сосной снег красный, а рядом лунка, и только хвост из неё немного торчит. Думал, ранен, а он… Видно, крови много потерял, пока держался за ветки.

Найденный напарником глухарь, конечно же, принадлежит ему. Это один из законов охоты. Без него не «вышли» бы на меня эти глухари, да и не найди он второго, тот так бы и сгинул, доставшись лисе или тем же куницам. Дело подходит к обеду, а до «нашего» болота ещё шагать и шагать. Наскоро вскипятив баночку чая на трухлявом берёзовом пне и чуть перекусив, направляемся к цели нашего перехода. Идём по компасу. Пересекаем приличное пространство гнилого, тёмного, «мёртвого» леса. Даже следов белок и куниц здесь нет, не говоря уж о птице. Представляю себе этот лес летом. Пожалуй, по такому и пробраться-то тяжело, а уж грибов и ягод тут никогда не бывает, потому его обходят стороной звери и не залетают птицы. Покрытые снегом кроны деревьев пропускают мало света, но идти стало легче: лыжи проваливаются намного меньше. Полоса бурелома закончилась, и открылось чистое, без поросли, болото, обрамлённое высокими соснами. Видимость отличная. На соснах одного из перелесков замечаем глухарей. Подходим долго и осторожно по краю леса. Приближаемся с двух сторон на случай, если они снимутся. Ближе ста метров по редколесью к птицам не подойти. Глухари заволновались, начали крутить головами в разные стороны. Четыре заряда картечи ударили по веткам почти одновременно, сшибая хвою и снежные комья. Один глухарь исчез в снежной завесе, падая на снег. Второй, подпрыгнув и несколько раз махнув крыльями, перелетел на один из верхних сучьев, застыл и только головой крутит с удвоенной быстротой. Через пару секунд до него «дошло» и он, распластав крылья, со снижением скрылся за деревьями. Упавший глухарь был молодой – сеголеток, но уже в том наряде, которым щеголяют «старики» в пору токования. Он отличался от них только по весу. Гонять второго глухаря мы не решились и направились в конец болота. Времени до темноты оставалось мало: только дойти до токовища, посмотреть и вернуться на буровую. Белое облако, быстро приближаясь, выросло в тёмную громадину, из которой посыпал обильный мокрый снег. Видимость упала до минимума, а на лыжи стал липнуть снег. «Восточина – всякая всячина, - пробурчал напарник. - Теперь так и будет во второй половине дня подсыпать».

Снежные заряды, один за другим, проходили с востока на запад, а в просветах появлялось яркое весеннее солнышко и становилось тихо. При подходе к «нашему» болоту, в редколесье, подшумели ещё пару глухарей. Они снимались далеко и уходили за сосны. Вот и болото! Какое оно огромное! До перемычки, рядом с которой видели с вертолёта токовище, идём минут двадцать. Ничего интересного: занесенные снегом сплошные наброды, помёт да лунки. С высоты полёта это выглядело намного контрастней. Берём азимут на «назад». Глухари соберутся здесь только поздно вечером и рано утром. Где по своей лыжне, а где напрямую выходим на первое болото и идём влево, где должен был пройти Иван. Вот и его следы – входной и обратный. Обратный след чистый, как и у нас, по нему не бежала  собачка. Не в рюкзак же он её посадил, как было с моим нынешним напарником, когда он половину дня таскал в рюкзаке своего набившего подушечки ног сеттера. Ванька-«хычник» не будет таскать пса, да и рюкзак у него занят добычей.
  - А он вроде не стрелял ни разу?
  - И я не слышал, - отвечает напарник.

Иван сидит у просеки на очищенном стволе поваленного дерева и смачно курит. Ветра нет, и дым, как в горнице поднимается медленно и долго не расходится, образуя причудливые узоры на фоне веток ели. Рядом стоит ружьё, а на сучке висит рюкзак. Из рюкзака торчат хвостовые перья глухаря, которого он добыл на входе. «Значит «хычник» исполнил свой приговор», - всё ещё не веря в такую жестокость, думаю я.
- А ты вроде бы и не стрелял после того, как мы разошлись? – удивлённо спрашивает напарник.
- Зачем патроны зазря жечь? Я её топором. Шкура целее будет, - усмехается Ванька, обнажая стройные ряды белых-белых  зубов, и показывает на рюкзак.

Рюкзак снизу влажный, с бурыми пятнами крови. «Хычник», он и есть «хычник», - думаю я, - такие люди должны работать на бойнях и хмелеть от выпитой тёплой крови, а не ходить по лесу с ружьём».

К буровой вышли в полной темноте, ориентируясь на звук работающего дизеля. Есть и пить чай не хотелось. Домой ехали долго: часто толкали машину, копали перемёты…

Ванька-«хычник» так и не попал в те места проверить свои капканы. Буровую вскоре убрали, а зимник развезло весенним паводком. Иван всё больше ходил теперь на охоту один, а через год ему сделали операцию на колене, и ходовая охота стала ему не в радость. Тяга к охоте у него, конечно же, осталась. Весной и осенью посиживал в скрадках – добывал уток, а зимой, отъехав от города, бродил потихоньку по кустам у железной дороги, постреливал рябчиков и куропаток.