Трещина

           У маленького мальчика Серёжи к пяти  годам жизни не было ни одной игрушки, купленной ему в магазине.
    Вообще ни одной. Ни единой.
    Вместо них имелись только причины такого положения дел.
    Времена советские, когда предприятия торговли не были завалены товарами вообще, а уж игрушками – и подавно.
    И жили не богато, бюджет не предусматривал, да к тому же в деревне, на окраине. До автодороги – два километра по полю. Потом ещё тридцать до районного центра или пятьдесят -  до областного.
    Всё это было, конечно, обидно, но почти привычно и относительно терпимо.
    Серёжа понимал, что мог бы, когда его брали с собой в город, взять и устроить истерику в отделе страшных советских игрушек и добиться (об пол) какого-нибудь резиново-кирпичного мячика или дешевой некрасивой машинки.
    Но ему не нужны были  ни машинка, ни даже мячик  - Серёже хотелось солдатиков.
    Таких, какие были у соседа Вовки, жившего через два дома на другой стороне улицы.  Можно даже чуть хуже, так как лучше, чем у Вовки солдатиков быть не могло.
    У него их была целая армия.
    Штук двести или больше всяких разных солдатиков – с винтовками и автоматами; лежащих и целящихся во врага; стреляющих с колена; стоящих на посту.
    У этих солдатиков  были свои маленькие и красивые боевые машинки, бронетранспортеры, танки, пушки и даже «катюши».
    А самыми ценными Вовкиными бойцами были индейцы – с томагавками, луками, копьями, с разноцветными перьями на коричневых головах – Серёжа в своей жизни ничего красивее не видел. Да и представить себе ничего прекраснее не мог.
    Все это богатство Вовке привёз его старший брат, когда вернулся со службы из ГДР.
    В Советском Союзе таких, говорили, можно купить только по большому блату в центральном московском «Детском мире».
    Но до Москвы от их деревни было ничуть не ближе, чем до луны. И если бы вдруг в столицу кто из родителей и поехал, то блата всё равно не было, да и «заниматься глупостями», доставая Серёже вожделенных солдатиков, никто бы не стал. Даже слушать не стали бы. Скорее всего, и в известность о поездке не поставили.
    Так что ни шансов на осуществление мечты, ни ближайших перспектив их появления  не было никаких.

                *        *        *        *        *

          Это жуткое открытие он переживал  молча.
     Возможность иногда немного поиграть в Вовкиных солдатиков чуть скрашивала горечь бесперспективности, но утешением это было слабым.
     А часто и вовсе становилось не утешением, а унижением.
     Вовка был на два года старше и дружил с ещё одним соседским мальчишкой – Петькой, ещё на год старше. Серёжу они, понятно, считали бесправной малявкой.
     Обижать особо не обижали, так как боялись Серёжиного деда, но общались свысока, с желаниями не считались, мнение игнорировали.
     К солдатикам Серёжа допускался, только когда Вовка с Петькой играли сами.
     Но могли и не разрешить. А могли выгнать из игры через три минуты после разрешения.
     Всё время прикрикивали – смотри, мол, не сломай.
     Грозили в случае поломки солдатика сломать Серёже ту же часть тела.

                *        *         *         *         *

           Хотя и такое общение с солдатиками доставляло некоторую радость, назвать его полноценным, беззаботным и счастливым было никак нельзя.
     То было страшно, что не примут в игру.
     То пугало, что в любой момент выгонят из неё.
     Ужасала перспектива случайно что-то сломать…
     Постоянно было горько от несправедливости жизни, без видимых оснований отдавшей всех солдатиков и два года преимущества в возрасте Вовке.
     Возмущало полное равнодушие родителей, бабушки и дяди, отмахивавшихся от Серёжиных просьб, как от не стоящих ни малейшего внимания. 
     Один дед знал всё Серёжино горе, но ничего с ним не мог поделать.
     Дед был очень добрым человеком и всем своим огромным сердцем любил внука. Но когда-то давным-давно, когда Серёжи не было и в помине, в отчаянье из-за невозможности прокормить свою большую семью, дед попытался покончить с жизнью.
     Его спасли, однако признали психически больным и с тех пор он считался в деревне (и в семье) слабоумным – бабка стала опекуном, пенсию забирала сама, деду строго-настрого запрещала отходить от дома дальше колодца.
     Дед помочь  не мог.  Он пару раз поплакал вместе с Серёжей о несправедливости, да однажды напугал до смерти Петьку, погнавшись за ним с коромыслом после Серёжиной жалобы на старшего товарища.
     Вовка с Петькой после коромысла вообще отказались принимать Серёжу в какие-то игры.
     Сказали – играй со своим дурачком дедом.

                *         *        *        *       *

           Других мальчишек в округе не было.
     Серёжа гордо, но грустно попробовал поиграть со старшими двоюродными сёстрами.
     Они только что закончили первый класс и радостно принялись передавать ему новообретенные знания.
     Стали учить его читать, считать и писать.
     Первый день это было интересно, на второй стало скучно.
     Весь третий день Серёжа провёл на чердаке сарая, скрываясь от сестёр. Опять думал о справедливости жизни и о солдатиках.
     На четвёртый – дождался, когда Вовка с Петькой уйдут на речку, а дед заснёт после обеда, пошёл и забрал одну из трёх коробок с солдатиками. С пехотинцами, автоматчиками и снайперами.
     На индейцев рука не поднялась.

                *         *        *         *        *

           Серёжа знал, где Вовка прятал ключи от веранды.
      И знал, что красть – это плохо. Он знал, что это даже ужасно, и что украсть – это страшный грех.
      Набожная бабушка много рассказывала  про Бога и про грехи.
      Бабушка была главой семьи и пользовалась огромным авторитетом в деревне за свои целительские способности.
      Внука воспитывала в строгости и аскетизме, постоянно предостерегала от соблазнов, направляла на путь истинный.
      Серёжа был мальчиком послушным, бабушкины наставления принимал и старался выполнять.
      Но искушение солдатиками, накопив критическую массу, без усилий пробило брешь в защитном куполе его тонкого юного  мировоззрения.
      В куполе образовалась трещина, и  ни про Бога, ни про грехи Серёжа, вытаскивая чужое богатство с соседской веранды, даже не вспомнил.

                *         *         *          *         *
 
           Раскалённая июньским полднем окраинная улица была пуста, и Серёжа под громкий стук своего сердца  быстро пересёк её, никем не замеченный.
      Забрался на любимый чердак сарая, отдышался, расчистил от сена площадку  и упоенно погрузился в вожделенную игру.
      Он так долго мечтал об этом!
      Чтобы только  солдатики и он.
      Чтобы никого вокруг - ни чьих подозрительных глаз, никаких унизительных комментариев, ни единой презрительной усмешки.
      Наконец-то он стал главным и единственным полководцем и вершителем судеб.
      Теперь только по его приказу солдаты шли на смерть, громили врага и праздновали победу.
      Это он убивал и воскрешал.  Карал за трусость и награждал за подвиги.
      Серёжа разделил однокоробочных братьев-солдатиков  на «наших» и «врагов». И те, и другие по его повелению  ползли, бежали, стреляли друг в друга, бились в штыковую, падали, истекали кровью и умирали с криком «Ура» на пластмассовых устах…
      Этот маленький игрушечный мир со всеми его воображаемыми страстями превратился для Серёжи в самый что ни на есть живой, настоящий и  безграничный.
      Но, увы, оказался совсем недолговечным…

                *         *         *        *        *

             Посреди битвы, в самый-самый  разгар решающего сражения, на пике напряжения сил и на вершине  Серёжиного военного гения громом с затянутого пушечным дымом неба раздался настораживающе ласковый Вовкин голос.
    - Дед, а где Серёжка?
    - Не знаю. Коль он не с вами, знать, с девками Ванькиными где-то бегает. – Дед дремал на крыльце и правда не знал, где внук.
    - Ну, придёт, скажи, что мы с Петькой его играть звали. Прям сразу, как придёт. А то нам человечка не хватает.
    - Человечков, а не человечка. – ехидно уточнил стоявший поодаль Петька.
      Мальчишки развернулись и пошли к Вовкиному дому, а Серёжа, побросавший всех своих бойцов, смотрел  в щель чердака на удалявшихся соседей и медленно, но неуклонно цепенел и холодел от заполнявшего его ужаса.

                *         *         *         *          *

              Он целую вечность просидел почти неподвижно. Битвы солдатиков из головы исчезли, уступив место куда более жарким и важным сражениям.
       Серёжа лихорадочно думал, что же теперь делать.
       Он вспомнил про грехи, про соблазны, про желание быть хорошим.
       Он отдавал себе отчёт в совершенном преступлении и в том, что ему не удастся спрятаться здесь навсегда.
       Не представляя себе всех последствий, Серёжа, тем не менее, понимал, что будут сильно ругать и обязательно накажут.
       Что ему теперь никогда не забудут этого проступка, и всю оставшуюся жизнь его будут называть вором.
       В него будут тыкать пальцами, дразнить, отовсюду гнать… 
       От психического перенапряжения трещина в защите росла, в неё спокойно входили  всё большие страхи и новые огромные искушения.
       Он поддался и тем, и другим.
       По прошествии полутра часов, запрятав глубоко в сено улики, Серёжа слез с чердака и направился к Вовкиному дому, имея твёрдую решимость не сознаваться в краже даже под угрозой расстрела.

                *         *          *         *         *

               Вовка с Петькой начали давить без разведки.
        Серёжа поначалу трудно и неумело, но отнекивался, однако с каждой секундой терял уверенность в своей способности скрыть содеянное.
        Минуте на пятой, когда Петька заговорил о милиции, которую он сейчас приведёт, чтобы уже она занялась этим делом, грозящим преступнику самой суровой тюрьмой, Серёжа в ужасе разревелся, вызвав своими слезами победный восторг допрашивающей стороны.
        Вовка отвесил Серёже злобный пинок и рявкнул, чтобы быстрее тащил всё назад.
        Серёжа, спотыкаясь, побежал домой и, не прекращая рыдать, выкопал из сена коробку и приволок ставших вдруг ненавистными солдатиков хозяину.
        Вернув украденное, он испытал некоторое облегчение, полагая инцидент исчерпанным в самой страшной его части. Ужас сурового наказания отступил, всхлипы стали реже.
        Вовка тщательно досмотрел возвращенное богатство, изъянов не нашёл.  Кивнул головой Петьке, и тот начал новое наступление на Серёжу.
        Вкратце, его суть сводилась к следующему. Если Серёжа хочет, чтобы ребята его простили, и чтобы никто впоследствии не узнал о его проступке, он должен принести им три патрона от охотничьего ружья Серёжиного дяди.
        Можно даже не сами патроны, а только порох из них.
        Тогда Серёжа будет полностью прощён, они никому не расскажут про воровство и позволят ему играть с ними в солдатиков на равных. 
        Серёжа знал,  где лежит дядино ружьё и где хранятся патроны.
        Он теперь ещё лучше знал, что красть – это плохо… Но  чувствовал себя виноватым перед мальчишками, боялся огласки и  наказания, и, этими чувствами по сути сам себя полностью отдал в руки Петьки и Вовки.
        Ему скомандовали – тащи!

                *         *         *         *         *

             Патроны лежали в чемоданчике на самом верху огромного  старинного шкафа.
        Серёжа еле дождался, пока бабушка уйдёт на огород и заберёт деда себе в помощники. Только скрипнула огородная калитка, он, напрягшись изо всех сил, пододвинул к шкафу бабушкину железную кровать, залез на грядушку и, подтянувшись, перебрался на шкаф.
        Набитых патронов было всего два. Мало.
        Серёжа покопался в чемоданчике и под грудой пустых патронов обнаружил заветную шкатулочку с порохом. То, что надо.
        Тихо закрыл чемодан и, сжимая в руке предмет спасения своей чести, начал осторожно спускаться обратно.
        Входная дверь, как по сценарию, распахнулась в момент Серёжиного приземления на кровать.  Вошел вернувшийся с работы дядя.
        На пару секунд замер, осмысливая картину.
        Сдвинутая мебель и коробка с порохом в руке ещё шатавшегося в попытке удержать равновесие  Серёжи не оставляли поводов для двусмысленного понимания происходящего.
        Дядя  без лишних слов подошел к замершему от нового ужаса Серёже, схватил его за ухо, стащил с кровати и выдавил из себя очень зло прозвучавший вопрос - «Ты что творишь, сволочь?». 
        Серёжа прекрасно знал, что  творит. Но озвучивать истинную версию ой как не хотелось.  А запасную, на случай провала, он не придумал.
        Поэтому просто молчал, опустив глаза.
        Не получивший объяснений дядя сначала ещё злее повторил  вопрос, а через минуту  распалился до криков.
        Серёжа сжался и сгорбился, его трясло от страха и стыда, и больше всего ему хотелось провалиться, исчезнуть или хотя бы сбежать, оставив в дядиной руке своё ухо, как ящерка отбрасывает ради спасения жизни собственный хвост.
        На крик прибежала запыхавшаяся бабушка. Послушала гневную речь сына, и давление на Серёжу удвоилось.
        Не в силах сопротивляться, Серёжа вновь разрыдался и сквозь всхлипы поведал-таки всю историю с самого начала – от кражи солдатиков до попытки скрыть её за счёт пороха.  Рассказывал  бессвязно, рваными частями. На него кричали, его перебивали, но он почти не слышал, что ему говорят.
        Паника заполонила всё Серёжино сознание. На глаза надвигалась кромешная темнота, в ушах гремели угрозы, ноги подламывались и отказывались держать.
        Сквозь пелену слез он увидел, как дядя достал со шкафа ружьё, зарядил теми двумя патронами и, громко объявив «Я вам покажу, гаденыши!», вышел в сенцы, а потом и из дому.

                *         *         *         *         *

             Серёжа, отказываясь поверить в свои предположения, вцепился в притихшую бабушку.
         Через минуту с улицы, один за одним раздались два выстрела, поднялись крики и вопли, полетела мужская ругань, а за ней новые выстрелы. Уже не из дядиного ружья.
         Дальше события развивались стремительно, как и подобает самому настоящему Концу Света.
         Серёжа, не способный из-за слёз видеть творившееся под носом, почему-то отчётливо видел происходившее вне стен дома.
         Он видел, как его дядя застрелил Вовку с Петькой, и через несколько секунд сам пал от пули Петькиного отца.
         Жившие в соседних с бабушкой домах два других её сына вытащили свои ружья и побежали мстить за брата. За ними, не поспевая, пробежал с коромыслом дед.
         На другой стороне улице мобилизовались родственники Вовки и Петьки.
         Недолгое время шла позиционная перестрелка. Росло число убитых.
         Через несколько минут с сиренами и мигалками примчались два милицейских «бобика» и, так как начальник милиции был родственником Вовке, а его заместитель – двоюродным дядей Серёже, -  тоже разделились и начали палить друг в друга.
         Через полчаса к эпицентру событий подтянулись БТРы из стоявшей неподалёку воинской части. Там тоже служили родственники обеих сторон, и они также втянулись в конфликт, согласно кровным узам.
         Чуть позже, с тем же результатом, подтянулись танкисты.
         Всё вокруг грохотало от орудийных залпов, дрожали стены, звенели стёкла, и еле живой от ужаса Серёжа вдруг отчётливо осознал, что начало  этой бойне положил именно он.
         Тем, что не смог обуздать своё желание обладать чужими солдатиками.
         Тем, что не согласился принять должное наказание за кражу.
         Тем, что соблазнился прикрыть одно преступление другим…..

                *         *        *        *        *

              А над домом уже ревели турбины реактивных самолётов.
         И сквозь этот рев  отчетливо слышался свист приближающейся бомбы.
         Через мгновение он стал фактически невыносимым, за окнами полыхнула ослепительная вспышка, и  стен дома не стало - будто они  за секунду испарились от взрыва мегатонной атомной бомбы.
         В последний миг своей жизни Серёжа увидел вместо улицы огромную трещину, расколовшую землю. Он зашёлся в  отчаянном, покаянном, предсмертном крике, и ощутив тяжелейший удар в затылок, клюнул головой к земле, и вдруг…   
         Вдруг всё прояснилось.
         Оказалось, что это бабушка, дабы прекратить истерику, влепила внуку свой очень весомый целительный подзатыльник.
         Трещина в душе мальчика от этого закрылась, и мир восстановился.
         В комнату вошли  живые-здоровые дядя и дед. Без оружия.
         Дядя серьёзно сказал – «Ружьё я разрядил, и всё надёжно спрятал под замок. Мальчишкам уши надрал. На всю жизнь запомнят.»
         Дед с улыбкой добавил – «Да и Серёжа, кажись, тоже…»