Жизнь в коробке

...Потускневшая монетка с  дырочкой, подвешенная на длинной тонкой цепочке, старый поцарапанный медиатор, засушенная до прозрачной бархатистости лепестков орхидея, два плетенных из цветных ниток браслета-оберега с рисунками, затертыми и едва различимыми на истрепавшемся полотне, и старый, видавший виды блокнот, испещренный вязью стихотворных строк, бегущих по разлохмаченным страницам, лежали причудливой мозаикой в желтой картонной коробке. Обычно, коробка стояла на одной из темных полок шкафа, светясь в глубине его желтокартонными боками, когда шкаф был открываем, чтобы достать книгу или иную мелочь, усердно делая вид, что коробка вовсе ни при чем, и резные деревянные дверцы открывали совсем не для того, чтобы проверить, цела ли картонка из-под обуви, хранящая в себе столь незначительные на первый взгляд вещицы. Худые пальцы нервически быстро и, словно мимоходом, легкими касаниями ощупывали стенки коробки и, убедившись в их целости, с паучьей ловкостью цепляли дверцу шкафа, закрывая ее, вновь погружая в темноту мелкие осколки прошлого, тщательно оберегаемые и лежащие внутри тонкого картонного хранилища.

Каждый месяц запылившееся прошлое извлекалось из шкафа и подвергалось внимательному осмотру, и с каждым прожитым месяцем прошлое изменялось, проживая собственную, отдельную жизнь. Монетка тускнела, но на ее поверхности пристальный взгляд отмечал малейшие изменения: чеканный профиль менял свои очертания, постепенно принимая знакомые черты по-прежнему любимой невозможности забыть. Старый медиатор, казалось, с каждым месяцем утрачивает одну из царапин, свидетельствовавших череду неудач, ошибок его владельца. От месяца к месяцу изменялась и орхидея, теряя прозрачность и наливаясь алой краской, струящейся тонкими жилками по мягким лепесткам, что тоже менялись, принимая более округлую форму. Нитки браслетов змеисто переплетались, меняя узор, но, впрочем, оставаясь неизменными в своей одинаковости: одна отличалась от другой разве что случайно-кривыми узелками. Один лишь блокнот оставался нетронутым временем, не поддавшись необъяснимому действу его, свершаемому над остальными фетишами, и страницы его все так же были испещрены мелкой вязью стихотворных строк, быстро набросанных летящим почерком на выпадающих желтоватых страницах.

Спустя ровно год, пальцы, ставшие еще более худыми, извлекли желтую коробку и с небывалым прежде благоговением и некой нежностью опустили на матово поблескивающую поверхность стола. Худые запястья покрывали жутковатого вида шрамы, поднимавшиеся к локтям. Тонкие ключицы и угловатые плечи, заострившиеся черты говорили о состоянии тяжелого внутреннего противостояния, так или иначе ведущего к саморазрушению, о котором кричали глаза - бездонные омуты в черно-синих полукружьях на бледном лице, тяжелый и внимательный взгляд которых, казалось, пронизывал рентгеновскими лучами каждого, кто осмеливался потревожить хрупкий покой удивительного человека, живущего одними только воспоминаниями, хранимыми в картонке неизвестно из-под чего.

Спустя год, месяц за месяцем, профиль на монетке, окончательно изменив свои формы и линии, стал миниатюрной копией портрета, хранимого в памяти, воскрешаемого во всех деталях, стоило лишь колыхнуть глубины сознания. Старый медиатор, лишившись всех царапин, обрел первоначальную форму и вид - подаренный когда-то в качестве амулета, таким он и был - гладким, из полупрозрачной пластмассы. Орхидея вновь зацвела, только вот лепестки ее, став огненно-красными, полыхая во тьме отблеском всепоглощающей страсти, не позволяли более называть ее орхидеей - это был мак, распустившийся своей невозможно яркой красотой на дне коробки, вызывающий в памяти туманные образы ночных прогулок, мягкого шелеста трав, касающихся босых ног, и полыхающих маковым пламенем лепестков, где находили приют влюбленные, балансирующие на тонкой грани грез, снов и реалий. Плетеные браслеты изменили свои рисунки, были извлечены из коробки и одеты на руку. Блокнот же, осторожно вытащенный, чтобы не повредить тонких листков, не изменился. С нежной улыбкой каждой строке, каждому слову, переворачивались хрупкие страницы со струящимися узорами стихов, написанных когда-то тем, полузабытым и ушедшим в небытие. С той же нежной улыбкой, но глухой, неизбывной звериной тоской в омутах глаз, растрепанная книжица, теряя прозрачные листы, полетела в огонь. Тотчас же вспыхнула желтая картонная коробка, мак, объятый пламенем, вспорхнул причудливым алым фениксом к потолку, опаляя лицо, руки, бледную кожу не успевшего, да и не собиравшегося увернуться, укрыться от огня. А пылало, между тем, все, но ярче горели страницы стихотворной хроники любви, пожаром охватившей все вокруг.

Наутро среди густого мягкого пепла люди нашли два плетенных из ярких ниток браслета на обгорелой руке, сжимавшей в почерневших пальцах монетку на цепочке и медиатор. Удивленная,  застыла толпа, глядя, как прорастают алые маки сквозь землю, укрытую пеплом...