Необычное пари

Давным-давно в глухом сибирском городке проживал купец Иван Петрович Орлов. Жил он, поживал, капиталы наживал. Так бы продолжалось и далее, но к пятидесятилетию своей жизни Ивану Петровичу вдруг захотелось развлечений. К изумлению окружающих, накопив приличный капиталец, он решил построить свой Кони-Айленд.

Дело в том, что два года назад судьба забросила его в Нью-Йорк, и местные коммерсанты возили его на этот чудесный остров. Там он провел день, запомнившийся на всю жизнь.
Кони-Айленд — остров радости и смеха. Заразившись весельем американских спутников, купец забыл свои дела и увлеченно бегал от представления к представлению. Его поразило множество аттракционов, под которые был отдан весь остров. В считанные минуты зрители переносились в любую часть света. В турецком павильоне они получали чашечку кофе из рук турка, катались по каналу в венецианской гондоле, смотрели индийских заклинателей змей и китайских жонглеров. А к великой радости ребятишек были качели и карусели, комнаты смеха и катание в расписных экипажах. К концу дня он заметил павильоны с лотереей. Купец удивился той легкости, с которой американцы швыряли доллары в окошки касс, надеясь стать обладателями красивых вещей, стоящих в витрине. Пустячный выигрыш — тоже выигрыш, и взрослые мужи ему радовались как дети. Важен был процесс, а не результат. Купца захватил общий азарт, и вскоре его карманы наполнились свистульками, леденцами и прочими безделицами.

Тогда и возникла коммерческая мысль. Если он сумел здесь оставить немалую толику денег, то почему ему не стать собирателем и не построить свой Кони-Айленд? Он даст развлечение своему тихому городку, прославится в местных летописях, да и прибыль из всего этого можно будет извлечь немалую. Лишь бы платили.
А деньги на увеселения у Ивана Петровича были. Война с Германией пополнила его кошелек. Не зря говорят: «Кому война, а кому мать родная».

Полный необычных впечатлений вернулся купчина домой. Тотчас солончаковую пустошь оградили забором, за которым что-то копали, строили и засыпали. На пустоши разбивались аллеи, клумбы и газоны, высаживались деревья и кустарники.
К осени состоялось торжественное открытие, и взору граждан предстали красочные качели и карусели, комната кривых зеркал и необычное новшество — галерея ужасов. Внешне галерея была оформлена как вход в преисподнюю.

В первый день горожане стеснялись, робко гляделись в кривые зеркала, а посетить галерею ужасов и вовсе не решались. К следующему воскресению дело пошло веселей, и купчина устроил лотерею. К концу месяца стало ясно, что затея удалась.
Каждое воскресенье на купеческие аттракционы приходило большинство жителей городка. Невиданные ранее зрелища будоражили воображение горожан, а популярность «Преисподней» превзошла все ожидания. Теперь желающие посетить диковинную галерею выстраивались длиннейшими очередями.

Там можно было видеть выпученные от восторга глаза простака, заглядывающего в рот храбрецу, побывавшему в страшной пещере. А тот, захлебываясь от впечатлений, рассказывал, путая действительность с выдумками и откровенным враньем.
Описания аспидов, нечистой силы и русалок обрастали новыми и новыми подробностями. Стоял постоянный шум и хохот. Можно было видеть, как маленький невзрачный мужичонка рассказывал, довольный, что оказался в центре внимания:

— Митька, завидев черта, сомлел, а я… не заробел… я хвать того за хвост, да как кину через себя… Так и завизжал, проклятущий.
— Да и не сомлел я вовсе, — оправдывался другой, рябой мужичок с косыми глазами. — Я просто зажмурился…
— То пустое, — вмешивался третий. — Вот Стёпка мордатый с Кривой балки, у него хата близ леса вторая с краю, так тот учудил, так учудил. А жеребяка ён добрый… Третя баба от его тикаить… Так ён решил попробовать титькастую рыбу на вкус…
— Кого? — удивился несведущий. — Каку-таку рыбу?
— У, столешня нетесаная! Да русалку ж!
— Та то брешуть усё. И не бываить их вовсе.
— Ну да, — возмущался рассказчик, указывая на «Преисподнюю», — вон, поди, погляди. Ты хоть слухай, што люди сказывають, коли сам тупой. Есть такая баба с хвостом и с титьками, русалкой кличуть.
— И иде же она живеть?
— Её с океяна прислали, сказывают, ба-а-льшущие деньги наш отвалил.
— И живая?
— А чего ж, по-твоему, станет купчина усопшую выставлять?
— Ну и ну…
— Так ты слухай, — продолжал рассказчик. — Договорился Стёпка с тою русалкой и заявился сюды ноччю…
— Ну и брешешь же ты, Ваньша, ну как Сирко, — вмешался пятый.
— Брешу? Сам ты брешешь, как Тузик шелудивый!.. И баба твоя падлюка. Ото уже брехуха, так брехуха…
— А? Чего? Так мой Тузик шелудивый? Ах ты, зараза… Как водку пить, так до меня… Тады скиглишь: Митьша… Митьша… Ужо я тебя…

И дошло бы до рукопашной, если бы не появление того Стёпки, которого сразу затащили в круг.
Услышав суть спора, он не удивился.
— Да… Было… И с хвостом бывают бабы, коли титьки при ней, — сбрехал Стёпка, не моргнув глазом.
Сказав это, он решил уйти. Не тут-то было.
Со всех сторон доносилось:
— Стёпка… Ну, расскажь… Слезно просим… Сроду такого не слыхивали…
Он некоторое время отнекивался, но наконец, после обещания поставить ему богатейшую выпивку, согласился.

— Стало быть, дело было так, — начал он, ухмыляясь в прокуренные усы, торчащие на крупной, лошадиной физиономии. — Договорился я надысь с той русалкой, и ночью прителёпал. Выждал час, коли черти поснули, и к ей в закуток. Гляжу, а она сидит, ну как квочка, на жердочке, хвостом повиливает и манит меня пальчиком. Мол, иди сюды, раскрасавчик. Подошел я, поглядел, и хвать ее за зад. А он, братцы, не сбрехать, у ей справный, шелухой покрытый… Стянул я ее с той жердочки, и давай обхаживать. Запела та рыба от восторгу и все просит забрать ее отсель. А я не согласный. Это нам без надобности. Она поет, а я боюсь, как бы черти не повставали… Испекут, думаю, за это непотребство меня на сковородках…
Он замолчал, не зная, что придумывать дальше, а публика шумит, машет руками, требует продолжения:
— Ну, а дале?.. Стёпка, не томи… Сказывай дале… Мы ж обещали…
— А дале, — продолжал он, отрабатывая дармовую выпивку, — мне захорошело и стало так сладостно… Она тож закрутилась от восторгу, хвостом заерзала, да как плеснёть грудями по моей морде… так и скинула наземь… Не чаю, как и домой прибег.

— Да неужто? — сомневались недоверчивые. Брешешь ты, Стёпка, как сивый мерин… И не баба она вовсе, а рыба.
— Ну, да! Вот те крест, — отвечал Стёпка обидчиво. — Все у ей, как у бабы… Токмо не там, а близ пупка, шелухой закрытое… Во, гляди, каким синячищем сподобила…— И поворачивался во все стороны, показывая желающим синяк под глазом, полученный в недавней драке.
Хохот стоял невообразимый. Сыпались советы доброжелателей:
— Ну и Стёпка… Под шелуху залез…
— Русалку… Ха-ха-ха…
— Ты бы в матросы пошел… Там их в океянах, сказывають, тьма тьмущая…

Рассказы о лабиринтах, сдобренные подробностями Стёпкиных похождений, разносились по окрестным селам, притягивая, словно магнитом, новых и новых посетителей.
По воскресеньям причесанные и нарядные мужики, прихватив с собой визжащих от восторга ребятишек, неторопливо направлялись к заутрене в церковь. А оттуда бежали к бывшему пустырю. И это, к великой радости жен, вместо кабака. Иван Петрович их встречал приветливой улыбкой, а первым посетителям подносил по чаше крепчайшей вишневки.

Дошла молва о купеческих увеселениях и до слушателя духовной семинарии, двадцатилетнего Прокопия. Приехав на каникулы, он прослышал о необычной галерее и несказанно удивился. Движимый любопытством и желанием испытать свой дух, студент решился на посещение аттракциона. Между семинаристами даже было заключено пари, в котором  (в случае подтверждения слухов) Прокопий обязался изгнать нечистую силу из лабиринтов Ивана Петровича.
Прибыв на место, семинарист огляделся вокруг, и перед его глазами предстало нечестивое изобретение купца.

Снаружи галерея ужасов походила на вход в преисподнюю. Издали бросались в глаза большие щиты с нарисованными чертями и монстрами. Вверху красовалась надпись: «СЛАБОНЕРВНЫМ и ГРЕШНИКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Но кто же захочет показать себя таковым? Особенно после чаши купеческой веселящей наливки.
Наливочка оказалась на удивление хороша. Осушив чашу до дна, семинарист приободрился и, следом за остальными, подошел к выкатившимся тележкам.

В последнюю минуту в душе Прокопия вдруг что-то возмутилось, осторожность взяла верх, и он даже собрался отказаться от своего намерения, но заключенное пари и выпитая наливка придали смелости. Пересилив себя, Прокопий вскочил в последнюю тележку и, перекрестившись, вкатился в пасть страшной рожи, нарисованной на фанере.
Не прошло и минуты, как посетители убедились в справедливости предупреждения у входа. Действительно, зрелище было не для слабонервных. По мере удаления от входа становилось все темнее, и скоро лишь слабое мерцание редких свечей освещало надвигающихся на людей громадных монстров, жаб и летучих мышей. На стенах пещеры шевелились непонятные тени. Вдруг  показалась соблазнительница. Обнаженная русалка призывно протягивала руки.
«Неужто это та, Стёпкина? — изумился семинарист. — Чего только не бывает на белом свете?»
Встрепенулись посетители. Обрадовались. Будто подружку встретили. Кто-то впереди рассмеялся, и Прокопий приободрился.
«Врешь, купчина, — прошептал он, повеселев. — Не так страшен черт, как его рисуют. Я вас выведу на чистую воду».
Ох, лучше бы он этого не говорил. Сам накликал на себя беду.
Тележка тревожно заскрипела, завернула за угол, и посетители увидели костер, над которым громадный черт поджаривал грешницу. Нечистый вращал скрипящий вертел, а привязанная к нему худосочная фигура издавала вопли.
Воображение и винные пары недавнего угощения настолько усиливали картину увиденного, что некоторые гости даже учуяли запах паленого мяса, о чем впоследствии рассказывали друг другу.
Так продолжалось несколько долгих минут. Специально подобранная, перемежающаяся с шипеньем, воплями и стонами музыка внезапно замолкала, и тогда слышались чертыхание мужчин и повизгивания женщин.
Да, зрелище было не для слабонервных. Даже в Кони-Айленде такого не было. Но такие уж русские люди, любящие все сгущать и усиливать. И когда проезжали под мечом закованного в латы рыцаря, который вовсе не шевелился, гости с опаской нагнули головы.
Покинув «Преисподнюю», все облегченно вздохнули. Они почувствовали себя героями. Возбужденные, кричащие смельчаки ринулись к знакомым, чтобы поведать о своих впечатлениях.

И никто не заметил отсутствия семинариста, с которым в это время происходили невероятные приключения.
Очевидно, сказались происки дьявола, подстерегающего подвыпивших студентов.
Бедный Прокопий. До чего же ему не хотелось опускаться в ту «Преисподнюю». Как душа чувствовала, что случится какая-то гадость. Не зря он не садился в проклятую тележку до последнего момента.
Он понимал, прекрасно понимал: это всего лишь аттракцион, а фигуры вырезаны из фанеры, нарисованы или сделаны из папье-маше. Да и двигались они кем-то для щекотания нервов публики.
И вот, когда к радости посетителей вдали забрезжил дневной свет, с Прокопием случился конфуз.

Лопнул штырь крепления, и последняя тележка покатилась обратно, в глубь «Преисподней». Все поехали дальше, а Прокопий с ужасом обнаружил, что остался один.
А лопнул тот штырь в самом бесовском месте. Добро, если бы это случилось среди спрутов и змей. Тогда бы семинарист знал, что делать, а так… В полной темноте он вылез из тележки и попытался на ощупь выбраться из лабиринта. Но не тут-то было. Нечисть была начеку.
Показались костер и безобразный старый черт. В его руках извивалась грешница.
Прокопий осенил себя крестом и трижды прошептал: «С нами крестная сила!»
Костер потух.
— Ага, подействовало! — крикнул студент и злорадно скрутил кукиш. — Вот тебе… получи…
«Ой, что это? — спохватился он. — Нечистому… кукиш… А пари?»
Но было поздно. Загорелся новый костер, появились новые черти и новые грешники. Теперь их было много.
Прокопий испугался. Закрыв глаза, он приготовился к худшему.

В то время, как наверху посетители предавались веселью, в подземелье была отключена музыка и тишину нарушали лишь вентиляторы. Имитируя костер, они вздымали кверху тонко нарезанную бумагу, подсвеченную снизу  фонарями.

А в темном углу корчилась непонятная, шевелящаяся фигура. То был наш семинарист. Под влиянием винных паров и близости чертей, которых он обещал извести, студент застыл, парализованный ужасом. Как-то сразу забылись рассуждения о фанере и папье-маше.
Шевелилось пламя костра, шевелились грешники и волосы на голове семинариста. В такой переплет он попал впервые. Глаза Прокопия закрылись, губи зашептали: «Изыди, сатана». Ноги же, налитые свинцовой тяжестью, медленно передвигались в случайно замеченный спасительный проход. Но там его ожидало новое изобретение проклятого купца. Перед взором семинариста вдруг предстала соблазнительница с рыбьим хвостом и колышущимися персями. Это было пострашней чертей.
Давно известно, что самым смелым бывает трус в последней стадии страха. Тогда он способен на безрассудство.
Прокопий не был трусом, но, услышав тихие, подкрадывающиеся шаги, он с криком помчался вперед. Он бежал и натыкался на стены, падал, вскакивал и снова мчался неизвестно куда. Лишь бы подальше от этого проклятого места.
В это время сторож Егорий, чьи шаги и услышал студент, продвигался сзади щитов. Не подозревая, что в пещере остался посетитель, старик шел тушить свечи и фонари. Вдруг рядом с ним раздался непонятный вопль и упало хрипящее тело. Чужие руки обхватили сапог.
— О-у-о-а, — двойной рев перепуганных мужчин огласил стены подземелья. Егорий, приняв эстафету страха, бросился бежать, проклиная тот день и час, когда связался с купцом.
А Прокопий пролежал в беспамятстве неизвестно сколько времени. Очнувшись, долго соображал, где он находится и почему рядом так скверно пахнет; затем все вспомнил и, поддерживая отяжелевшие брюки, медленно побрел к выходу. Теперь ему было все равно.

Наверху в это время царило всеобщее веселье. Гремела музыка. Поскрипывали качели-карусели и раздавались радостные возгласы детворы.
Красны девицы, одна краше другой, обслуживали лотерею. Глядя на их наряды, очаровательные улыбки и приветливость в обхождении, трудно было удержаться от искушения и всеохватывающего азарта.
Лотерея была беспроигрышной, и посетители приносили домой заморские безделицы, алые ленты и расписные пряники.

Но недолго это было. Ох, как недолго. Октябрь 17-го разрушил всю эту благодать.
Непонятный массовый психоз перевернул все с ног на голову, и те же Ваньши и Митьши два месяца спустя все разворотили.
Вначале робко, затем, хмелея от вседозволенности, стали ломать все, что попадало под руку. Оказалось, что купчишка совсем не страшен и можно безнаказанно громить его добро.
Теперь комната смеха зияла пустотой. Перекошенная дверь противно скрипела, а осколки зеркал жалобно позванивали. От качелей-каруселей остался лишь металлический остов, да кое-где пестрели цветные щепки от отодранных досок. Преисподнюю постигла та же участь. Тогда-то и открылись главные факты надувательства земляков. Оказалось (подумать только!), что все было ненастоящим. Развеялись мифы о Стёпкиных похождениях, и ту русалку таскали по аллеям под довольный хохот толпы. В самой же преисподней, в знак протеста против Ивана Петровича — грязного эксплуататора, обманывающего народ, народные мстители не поленились снять штаны и обгадить все закоулки. Знай наших.
Теперь зловонные лабиринты вызывали отвращение, и забрести туда могли лишь бродячие кошки в поисках во множестве расплодившихся крыс.

 Но однажды на пустыре показался человек. Это был наш семинарист. Духовную семинарию закрыли и, уволенный за ненадобностью, он вернулся в родные края. Узнав о разгроме преисподней, Прокопий поспешил к аттракционам.
Увиденное повергло его в уныние. Повсюду были видны следы дикой вакханалии. Посреди аллеи валялась растерзанная русалка. Надеясь, что дьявола постигла та же участь, студент медленно передвигался среди обломков досок и осколков битых зеркал.
«Где же нечистый? — вопрошал он сам себя. — Ага, так и есть. Вот он, собственной персоной».
Нарисованный на фанере, дьявол стоял, бережно прислоненный к дереву.
«Как же так? — растерялся студент. — Все разрушено, а он цел и невредим.  Почему толпа его не тронула?»
Порыв ветра пошевелил щит, и Прокопию показалось, что дьявол злорадно усмехнулся. Желтый глаз нечистого прищурился и торжествующе подмигнул.
«Ничтожный студенчишка, — говорил тот взгляд, — я бессмертен! Все в мире преходяще, а я — вечен. Ты в моей власти!»
— Ну, уж нет! Дудки! Сейчас ты в моей власти! — закричал Прокопий, вспомнив про пари. — Теперь я отыграюсь за свой позор, — закончил он, не замечая босоногого подростка, стоящего в стороне. — Я тебя изведу.

Мальчишка с интересом наблюдал за человеком, разговаривающим с куском фанеры. Наконец это ему надоело.
— Дяденька, посторонись, — произнес он и, стараясь не пораниться об осколки стекол, прошел мимо семинариста.
Покосившись на Прокопия, мальчишка пнул ногой злополучный щит и опрокинул дьявола лицом в грязь. Затем принялся деловито налаживать карусель.
— Ваньша! — донеслось издали.
— Маманя, я тут, — прокричал в ответ подросток. — Настрою крутилку и прибегу.
Из-за туч выглянуло яркое солнце. Его лучи отразились от зеркальных осколков и солнечными зайчиками запрыгали по лицу мальчугана.

— До чего же просто! — восхитился Прокопий. — Мгновение, и дьявола нет. Будущее за этими Ваньшами. Мы выиграли пари.


Рецензии
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.