За бортом

Будильник поднимает меня, как никогда рано. Его электронный писк разносится по пустой квартире гулким эхом. Едва открывая глаза, я рассматриваю блики света на стенах, соображая, какое сейчас время суток. Лениво потягиваюсь, спешу к окну. Нужно открыть его, чтобы стало, наконец, светлее.

Сложно пробираться сквозь серую темноту: всегда есть страх споткнуться; страх упасть; удариться; очнуться в больнице; услышать от врачей: «У нее амнезия. Я попросил бы вас временно ее не тревожить». Это произошло когда-то с моей матерью. Она так и не открыла окна. Теперь это делают за нее санитары. Открывая незатейливые защелки, я подумала, что было бы неплохо навестить ее на этих выходных. Принести ей пирожных, которые она так любит. Поцеловать ее руки. Посмеяться над ее шутками, каждый раз одинаковыми. Такими изношенными, истертыми, но по-прежнему смешными. Потому-что радуешься, что она не забыла, как смеяться. Потому-что любишь ее глупую улыбку.

Когда будильник умолк, в квартире стало привычно тихо. Ни шороха. Ни звука. Только легкие стуки шагов. Это я прошла в ванную, по пути накидывая халат поверх пижамы. Скрип двери, щелчок выключателя, шум воды из-под крана. На полках у зеркала около десятка одинаковых белых флаконов с разноцветными этикетками. В этом, с оранжевой - жидкое мыло. Оно совершенно бесцветное и почти ничем не пахнет. С зеленой – зубная паста. Открываю его, наощупь нахожу щетку, выдавливаю на нее такой же бесцветный гель с тонким запахом мяты. Девушка по ту сторону зеркала улыбается мне белоснежной улыбкой. Собирает короткие черные волосы в аккуратный хвостик, закалывает челку. На официальных приемах она ни к чему. И никакого макияжа.

Сегодня самый важный день в моей жизни. От него зависит буквально все. Меня немного трясет от этой мысли, но я вынуждена сохранять внешнее спокойствие. Поправляя воротник выглаженной рубашки, на автомате проговариваю свою речь. Еще раз уверяюсь в том, что решение, принятое мной, будет правильным. Застегиваю ремень узких брюк так, чтобы выразить талию. Ремешки на туфлях, строгий низкий каблучок - все, как положено. Ни единого украшения, никакой броскости. Впервые в жизни я готова соблюдать каждое правило. Перед дверью глубоко вздыхаю, окидываю взглядом холл и, продолжая бормотать под нос свою речь, выхожу из квартиры. Щелкает дверной замок. Опускаю ключ в карман брюк. Там же телефон. Через пару часов он будет надрываться под напорными звонками моих друзей. Помнится, год назад я так же звонила Лизе и, когда она взяла трубку, я не смогла ничего ей сказать - растерялась. Сегодня мне нельзя позволять себе нечто подобное. Все должно быть идеально.



Осторожные шаги по каменным тротуарам, напряженное дыхание, чуть взволнованный взгляд. Полчаса в метро. Понимающие лица вокруг. Каждый из них будто знает, что мне предстоит.

В углу, на заднем сидении девушка. Смотрит испуганно, забито. Таких у нас не считают за людей. Существа без смысла жизни: неопределенные.
К горлу подбирается комок. Я знаю, что мои шансы стать такой же равны шансам такой же не быть. Пятьдесят на пятьдесят. Поэтому я и волнуюсь.



В наше время жизнь каждого предопределяется правительством. У нас нет права выбора. Едва тебе исполняется восемнадцать, ты одеваешься в строгий костюм, смываешь с лица краску, выпрямляешь волосы и идешь в многоэтажное здание, возвышающееся над городом. Здесь проходит распределение. После длительного собеседования с десятком различных специалистов и прохождения распределительного теста, тебе выносят приговор. Помню, какое лицо было у Лизы, когда вечером она делилась с нами результатами. Ей крупно повезло.

- Секретариат. Определенно. Вы можете выбрать предоставленные вам места работы. Но так как ваш тест показал более высокие результаты, чем у остальных, мы можем предложить вам службу в наших органах, - процитировала уже выпившая Лиза, взобравшись на стол в гостиной. По этому поводу она тогда устроила вечеринку, - Теперь я в распределительных органах! Вот ведь повезло!

Повезло, не то слово. Интересно, повезет ли мне?



Почти десять минут в лифте, наедине с собой и своими мыслями. А позже я прохожу в широкий кабинет с множеством зеркал.

- Здравствуйте, садитесь. И назовите ваше имя. Я отыщу его в списках, - металлический голос приветствует меня. Его обладательница улыбается и опускает взгляд в толстый печатный журнал с множеством столбцов и строк.

- Анна Процких, - говорю я и чувствую, как ладони потеют от страха.

- Хорошо, Анна. Начнем…



Я провожу здесь почти четыре часа. Несмотря на плотный завтрак, мне уже хочется есть. И я боюсь, что желудок мой выдаст меня, начав журчать, как весенний ручей. Петляю между кабинетами, улыбаясь в лицо каждому, кого встречу. Круги за кругами по стеклянным лестницам, вдоль гладких выбеленных стен. И, в конце концов, меня возвращают к началу: зеркальный кабинет, круглый стол, та же женщина в белом костюме.

- Анна Процких? – спрашивает она, уточняя. Я только киваю, так как говорить уже сложно. – Мы провели все необходимые нам операции и вынуждены сообщить вам, что специальность осталась не установленной. Вам нет места в рядах наших людей, - ноги мои подкашиваются, я бледнею. Вот-вот слезы покатятся из глаз.

- В-вы уверены? – уже заикаюсь.

- Уверена. И не нужно так смотреть на меня. Мы не меняем установленных решений, - все та же холодная нота в голосе, - Покиньте кабинет в течение минуты. У нас очередь, - ее не раздражает мое присутствие. Эти слова - часть ее работы. Как и те, что она произносит без сожаления, разрушая чужую жизнь.

- В таком случае, - я стараюсь говорить более твердо. – Могу я назначить дату своей смерти?

- Конечно, обратитесь в секретарскую. Там вам все подробно разъяснят.

Решение принято. Я не хочу так жить. Среди низов, отбросов. Я не готова скитаться по улицам, пугаясь каждого встречного, прятаться в темных переулках. Поэтому я спускаюсь на первый этаж, улыбаюсь по привычке симпатичной секретарше. Выдаю ей заранее заготовленную речь. С отвращением ловлю в ее глазах жалость.

- Назначить на субботу? – переспрашивает она, теряясь под моим настойчивым взглядом.

- Да. На субботу, - повторяю я.

- Рады принять заказ, - совершенно неуместная фраза, которую она обязана говорить.

Когда двери открываются и в лицо мне кидается свежий ветер, я начинаю со всей серьезностью осознавать только что произошедшее. Сегодня вторник. Все бы ничего, но в субботу меня не станет.



Как и ожидалось, через несколько минут после выхода, мой телефон принимается оповещать меня о любопытстве окружающих людей. Первой звонит Лиза. Она особенно настойчива. Я же предпочитаю ее игнорировать. Да и всех остальных. Просто потому, что если скажу сейчас хоть слово - разрыдаюсь. А мне нужно держаться. Изо всех сил. Поэтому я гордо поднимаю голову вверх и, выпрямляя спину, продолжаю неспешно двигаться по тротуару. Когда звонки утихают, на автомате пишу всем близким сообщение «Парк. Восемь. Никому не опаздывать». После чего и вовсе выключаю надоевшую пищалку.

Не опаздывать…просто не смогу повторить свой приговор более одного раза. А я не должна выставлять себя слабой.



Эскалатор приводят меня в темные тоннели глухого метро. Под шум поездов, я чуть ли не засыпаю на лавочке, но скоро гудок одного из них буквально будит меня, заставляет всполошиться. Номер тридцать восемь - мой.

Когда я захожу в вагон, мне очень хочется пить. И дышу я отрывисто.

По примеру утренней встречи, забиваюсь в угол, сжимаясь. Будто чего-то боюсь. Люди смотрят на меня теперь по-другому. С презрением. Не думала, что я его заслуживаю. И привыкать к этому не собираюсь. Пытаюсь выпрямить спину, словно доказывая, что не сдалась, но позвоночник говорит об обратном: противится моим желаниям. Так и остаюсь: сижу в полу-сгорбленном положении, искоса изучая пассажиров.

На следующей станции в вагон заходит худощавая фигура. Да, я точно не назвала бы это человеком. Она закутана в длинное серое пальто из грубой материи. Его ворот закрывает половину лица, а остальную – лохматая рыжая челка. Когда фигура поднимает голову, чтобы выбрать себе место в вагоне, мне удается разглядеть густую бороду. Еще я замечаю, что в его руках зонт, хотя дождя на улице нет, и не намечается. Фигура, чуть согнувшись, шагает ко мне, садится напротив и, поправляя волосы, чтобы, верно, рассмотреть мое лицо, произносит:

- Все, как один. Потухший мир в глазах, сковывающий страх и черно-белое восприятие мира. Совсем черно-белое, - после чего он отворачивается к окну.

- Вы…тоже? – с опаской спрашиваю я, оглядываясь по сторонам, как бы меня не услышали. Фигура усмехается и протягивает мне руку. На его ладонях странные кривые шрамы. Он не говорит ни слова, и я совершенно не могу понять его жеста.

Поезд останавливается. Сухой электронный голос произносит название станции и я, опомнившись, бегу к дверям. Последнее, что я слышу:

- Не забудьте зонт, - брошенное мне в спину.



Дома я могу побыть в тишине. Здесь не тревожат злые взгляды и безумцы с зонтами. Здесь не звучат приговоры. Здесь тебе не говорят «рады», когда ты твердишь о смерти. Это – обитель. И я намерена провести здесь все свое время. Кроме этого вечера. И дня пятницы, когда мне нужно навестить маму. Хорошо, что скоро она не вспомнит обо мне. Только санитары, перешептываясь за чашкой горького кофе скажут:

- А куда делась та упрямая девица? Неужели сдалась? – и решат, что так оно и есть, даже не узнав, что я сильнее. Сильнее их всех. Я ведь сама приняла решение.



Ровно в восемь я уже сижу на нашей лавочке в парке. Той, что в углу у старого фонтана. Помню, мы с Лизой играли около него в детстве. Помню еще, как она впервые надела платье. И пришла в нем именно сюда. Здесь она познакомилась со своим будущим мужем. Скоро у них родится ребенок. Лиза так радовалась этому. Говорила, что он будет называть меня тетей. Вообще-то я никогда не обрадовалась бы такому прозвищу, но по привычке улыбалась ей в глаза и довольно кивала.

- Вот представь, - говорила она, разводя руками. - Маленькое такое. Еще и ножками двигать не может, а уже «тетя Анна». Как тебе? – она не дожидалась ответа.

Вот уже я вижу ее фигуру за деревьями. Кто-то держит ее за руку. Кто-то? Нет, ну конечно же, это ее муж. Другого и быть не может.
Как сказать им, что мне осталось меньше недели?

- Я собрала вас всех…ну, вы знаете зачем, - я не готовила продолжительной речи, а оттого не могу сказать что-то стоящее.
- Не томи! – выкрикивает моя школьная подруга, буквально выпрыгивая из-за плеча высокой Лизы.

Я отрицательно качаю головой, видимо отвечая на вопрос, что крутится в их головах с самого утра. По их лицам понимаю, что меня поняли.

- И что собираешься делать? – Лиза спрашивает с опаской. Она знает, что я не отступила. Что решилась. Но все же сомневается.
- В субботу, - коротко выдыхаю я. – В субботу меня не станет.

На этом веселье заканчивается. Не успев и начаться. Каждый пытается сдержать слезы. И жалость. Нет, только не жалейте меня.



По дороге домой нас настигает дождь. Странно, но в прогнозе о нем не говорилось. Жаль, что я не захватила зонта.


Утром меня будит телефонный звонок. И меня это не злит, как бывало обычно. Я лишь сухо отвечаю. Мне сообщают, что посылка доставлена, и мне нужно забрать ее с почты. Я удивлена:

- Мне не говорили ни о какой посылке, - понемногу просыпаясь, твержу я.

- Ошибки быть не может. Придите на почту до обеда, - любопытство берет верх и я, наспех одевшись, выхожу на улицу. Несколько кварталов пешком, натянув на голову капюшон, чтобы прохожие не узнали моего лица. Звон колокольчиков на входе в старое здание почты. Бесчувственная брюнетка протягивает мне серебристый сверток и просит расписаться «здесь и вот здесь». Снова звон колокольчика.

До квартиры я не решаюсь развернуть сверток. Только гадаю, что бы в нем могло быть. На мое удивление ни одна из моих догадок не оказывается близкой к правде. В серебристой обертке – зонт. Обычный полупрозрачный синий зонт, каких полно в магазинах. Вспоминается человек со шрамами на руках. Меня пронизывает чувство страха, смешанное с восторгом. В следующий час, я отыскиваю дома старую накидку, которую носила моя бабушка. Она пестрая и давно вышла из моды. Но меня это больше не волнует. Я заворачиваюсь в нее, скрывая лицо похожим шарфом и, захватив зонт, иду к метро.



Просидев на холодной лавочке полдня, я, наконец, замечаю в проезжающем мимо поезде худощавую фигуру. Сажусь в соседний вагон. Кондуктор смеряет меня подозрительным взглядом:

- И что за новшество такое – таскать с собой всюду эти зонты? – он нехотя дает мне билет, и я прохожу в другой вагон.
Теперь я сажусь напротив. Я отрешенно смотрю в окно.

- Я думал, вы поздороваетесь первой. Но раз вам так угодно, - фигура в пальто наклоняется в мою сторону. – Здравствуйте, - под воротником я замечаю кривую улыбку.

- Здравствуйте, - отвечаю я, боясь отвернуться от окна.

- Я вижу, вы следуете моим советам, - он касается моего зонта, почти с усмешкой. Я лишь беспомощно киваю.

- Откуда у вас эти шрамы? – вопрос, волнующий меня со вчерашнего дня. Фигура пожимает плечами, будто не знает ответа. Или не желает его знать. Предпочитаю не навязываться, а потому возвращаюсь к виду из окна.

- Вы хотите прогуляться под дождем? – я удивленно кошусь на фигуру:

- Но ведь дождя нет.

- Тогда к чему вам зонт? – он снова усмехается.

- Я хочу, - решительно выдаю я и в следующую минуту он, схватив меня за руку, тащит к выходу. К моему большему удивлению, оказавшись на улице, мне действительно приходится воспользоваться зонтом. Ливень, нарушивший спокойствие мирных граждан, бушует.

- Откуда вы знали, что будет дождь? – спрашиваю я, раскрывая зонт.

- Но ведь и вы знали, - удивляется фигура.

- Я не знала! – нервничаю.

- Но ведь вы взяли зонт. К чему бы он, если не знать, что будет дождь? – я не нахожу, что ответить и замолкаю, слегка приоткрыв рот. Фигура теперь смеется в голос.

Так мы проходим несколько кварталов. Молча, ютясь под зонтами. А потом он говорит:

- Мне пора, - и уходит, теряясь в стене ледяных капель.



Вечером включаю телефон и узнаю, что Лиза названивала весь день. Она обеспокоена.

Я уточняю ей подробности распределения не без драматичных ноток, но, все еще не позволяя себе слез. Лиза же крайне эмоционально выражает свое сочувствие. Я пытаюсь уверить ее, что со мной все в порядке. Ни разу не упоминая о странном происшествии в метро. И о фигуре с зонтом. Ни слова о зонтах. Тем более, что подруга совсем недовольна погодой. Я обещаю перезвонить ей, как проснусь. После чего кладу трубку и иду в кровать.

Мне снятся лужи и синие зонты, летающие по небу. Всюду раздается хлюпанье воды, и я начинаю чувствовать себя как-то мокро и прохладно.

Наутро оказывается, что у соседей сверху проблемы с водопроводом. Половина моей комнаты залито водой. Пока я борюсь с маленьким наводнением, приходит почтальон, приносящий мне счета каждый четверг. Я протягиваю ему несколько долларов – чаевых. Все равно скоро они мне будут ни к чему. Он улыбается, отдает стопку конвертов. И небольшую картонную коробку.

Ее я открываю в первую очередь. В ней: завернутая в серебристую фольгу, резиновая уточка.

- Смешно, - сквозь зубы процеживаю я, и зло кидаю подарок в лужу на полу. Она издает писк, отдаленно напоминающий кряканье.

Звоню Лизе, но она еще спит. После обеда, нахожу в коридоре бирюзовый зонт. С трудом вспоминаю, что у фигуры из метро он был именно таким. Как нам удалось перепутать зонты, мне понять не удается. Снова одевая пеструю накидку, приходится идти наружу. Просто хочется вернуть свой зонт.



Несколько часов под открытым солнцем. Сотни брошенных на меня взглядов. Теперь и не понять, что они все ко мне чувствуют. То ли ненависть, то ли терпение, то ли низкую жалость. Я всем видом пытаюсь уверить их в том, что со мной все в порядке и совсем нет поводов останавливать на мне внимание. Так и хочется вскочить с места и закричать, что есть сил:

- Проходите уже мимо! Я вам не аттракцион! И не витрина модного магазина! Я человек! Человек, слышите? - ведь еще несколько дней назад все именно так и было. Я скучаю по тому времени.

А руки вертят бирюзовый зонт, вызывающий в их без того любопытных взглядах множество вопросов. Только никто не решится их задать. Ни один из них. Наглядевшись на меня со стороны, они удалятся по своим делам. Затеряются в шумной толпе, забывая о безумице с зонтом.



Наверное, я не дождусь. С чего я вообще решила, что могу надеяться на эту встречу в метро. Или, может, я уже пропустила поезд? В следующие пару минут понимаю, что нет. Передо мной распахиваются двери вагона, и худощавая фигура спускается по металлическим ступеням. Я самоуверенно улыбаюсь. В этот момент перестаю чувствовать себя настолько сумасшедшей. Он тоже улыбается, ненадолго поднимая колючий подбородок из-за воротника. В руках его синий зонт. Точной мой. Фигура садится рядом. Без приветствия. Без лишних вопросов. Только:

- Пришли вернуть зонт? – сказанное больше глухим стенам, чем мне. Я соглашаюсь. Тогда он протягивает мне мою вещь, то же делаю я. Безмолвный полуминутный обмен. Теперь все на своих местах.

- Как вы могли знать о воде в моем доме? – тон у меня настойчивый и может показаться грубым.

- Думаю, у каждого дома есть вода. Это не чудо науки, - умение строить из себя простачка, видимо, часто его выручает.

- Почему уточка? – продолжаю я.

- Вам больше понравилась бы удочка? Я мало вас знаю, а от того не смею судить о ваших вкусовых пристрастиях. Так что бы вы предпочли? – говорит он мягко, будто бы с глупым ребенком.

- Это совсем не смешно, - ворчу я, кутаясь носом в шарф. Искреннее удивление в ответ:

- Мне ни к чему над вами смеяться. Я лишь хотел поднять вам настроение, - фигура встает с лавочки и протягивает мне руку. На этот раз она в черной бархатной перчатке. Я неуверенно доверяю ему свою, и послушно иду за ним.

- Вы когда-нибудь были у водопада? – спрашивает он, когда мы выходим из метро.

- Я не была за чертой этого города, - с сожалением выдыхаю я.

- А у водопада были? – не понимаю, зачем спрашивать это, если в нашем городе водопада никогда не было. Я качаю головой, пытаясь скрыть удивление.

- Я покажу вам, - почти неслышно шепчет фигура и ускоряет шаг. Водопад? Что угодно, только избавьте меня от настойчивых взглядов толпы.



Я не знаю, сколько времени мы петляем по опустошенным улицам. Мне уже кажется, мы ходим кругами. Я еле поспеваю за почти бегущей фигурой. А он все прибавляет шаг. Моих просьб идти медленнее он словно не слышит. Только усмехается, кутаясь в воротник и крепче сжимая мою руку. Я чувствую, что скоро силы мои закончатся. Мне уже становится тяжело дышать. Но я не могу сдаваться, а потому пытаюсь держаться.

Я привыкла быть сильной.

Не помню, когда это случилось с хлюпким запуганным ребенком. Может, когда отца забрали на службу в другой город? Или когда он позвонил нам, чтобы сообщить, что нашел другую? Когда мама подала на развод? Или когда она, пробираясь сквозь темную комнату, споткнулась? Когда меня не пускали к ней в палату и умоляли отказаться от подобной обузы? Когда?



Из фигуры не вымолить ни слова, но я не бросаю попыток. Снова моя привычка. Не могу я сдаться.

- Придешь на мою смерть? - спрашиваю я, наконец. Фигура останавливается, отпускает мою руку и поворачивает лицо, укутанное в рыжие лохматые волосы:

- Когда? - он силится изобразить безразличие, но я улавливаю в голосе дрожь. И несколько ноток злости.

- В эту субботу, - за пару дней я так привыкла к мысли о смерти, что говорю о ней, как о самой обычной вещи. Словно о погоде.

- Я могу прийти лишь при одном условии, - безразличие у него-таки выходит. Зато меня захватывает новое любопытство. Фигура усмехается. - Я сообщу в субботу, - и добавляет, немного меняя тему, - Думаешь, остальные будут рады видеть меня? Думаешь, они толерантны ко всем? - он ставит меня в тупик.

Между тем мы вновь набираем скорость.

Я принимаюсь убеждать его в их воспитании, в их манерах. Но внимательно выслушав, он смеется мне в лицо.

- Они рады твоему решению. Выбери ты другое, они не стали бы говорить тебе добрые слова. Они не стали бы с тобой говорить вообще, - признаться, его слова задевают меня. Где-то глубоко внутри мне начинает казаться, что он прав. Но я не хочу в это верить. А потому стараюсь отвлечься пустой болтовней. Неважно, что меня даже не слушают.



Еще несколько часов быстрой ходьбы приводят нас к мосту у входа в городские ворота. Фигура в пальто долго говорит с охранником, пока я жду его вдали. Странно, но нам позволяют пройти. Меня охватывает неописуемый восторг. Впервые за всю свою жизнь я оказываюсь за чертой города.

Чувствую свободу, буквально бурлящую внутри меня. Это и одновременно жутко. Мало кого пускают сюда. Городская стена - наша крепость. В детстве меня уверяли, что жизнь за стеной полна опасности. В прочем пока я вижу лишь то, что она мало чем отличается. Разве что здесь нет зданий и дороги выглядят так, словно по ним не ходили множество лет.

Справа река: широкая и очень шумная. Мы спускаемся к ее подножию. Почва здесь рыхлая и резко пахнет травой. Хочется снять обувь и зарыться в нее кончиками пальцев. Фигура, словно слыша мои желания, нагибается и дергает за шнурки на высоких ботинках.

- Искупаемся? - слишком серьезно спрашивает он. Я не знаю, что ответить. Вместо слов я разматываю шарф и кидаю жаркую накидку прямо на земле. В спину раздается смех.

- Ты выглядишь нелепо. Снаружи ты пытаешься походить на меня, прячась всем телом от мира. А внутри это глупое платье. Совсем легкое. И ты в нем удивительно красива, - странно это слышать. Ни я, ни мои друзья не считают меня красивой. - Не стоит прятаться. Если ты чуть выпрямишь плечи и улыбнешься, тебя не отличат от толпы. Не все потеряно.

Меня злят его слова. Они колются правдой.

- В таком случае, почему ты не можешь стать частью счастливой толпы? - мой вопрос, видимо, задевает его. Он съеживается, и я замечаю в глазах, блестящих из-под челки, страх.

- Пойдем уже. Нам далеко плыть, - голос его холоден, как в момент нашей первой встречи. И больше нет улыбки на лице.

Фигура стряхивает с плеч пальто и передо мной открывается худощавое тело молодого парня. Острые плечи и выпирающие сквозь водолазку кости. С удивлением, я осознаю, что мне он нравится. Думаю, будь мы такими же, как все, мы могли бы пожениться. Мне становится смешно от собственных мыслей. Фигура же не выражает никаких эмоций. Однако я чувствую его взгляд на себе. Он смотрит так, будто он один из толпы – с презрением. Я пытаюсь не подавать вида, но руки начинают трястись.

Фигура снимает водолазку, оголяя бледное, словно прозрачное тело. Такое ощущение, что он никогда не был на солнце. Даже жутко от его бледноты. Брюк он не трогает. Прямо в них идет в воду, не спуская с меня глаз. Мне хочется попросить его, чтобы он отвернулся.

- Платье помешает плыть? – так же холодно спрашивает фигура. Я качаю головой. – Так плыви в нем, - в который раз соглашаюсь с ним.

Вода холодная и я сразу покрываюсь мурашками. Фигура не может сдержать свойственного ей насмешливого тона:

- Вот ведь неженка! – в ответ я ударяю рукой по воде, так что она волной ударяет ему в лицо. Морщится, но не отворачивается. Напоминает меня. Стоять под ударом, терпеть только потому, что нельзя сдаваться. Нельзя показаться слабым. Это порой доходит до абсурда.



Почти час в холодной воде. Ноги, кажется, немеют, а губы уже верно посинели. Под нами чудовищная глубина. Вода здесь темно синяя и я не могу разглядеть дна. От этого становится страшно.

- Стойко держишься, - чуть приглушенный голос впереди меня. Он будто совсем не устает. Мне бы столько сил и упорства.

- Мне тяжело, - выдыхаю я.

- Осталось немного. – Беспокойство? Это мне послышалось в его словах? Думаю, это моя фантазия. Только и всего.



Он не солгал. Осталось и правда, немного. Через несколько сотен метров, я услышала шум воды, бьющейся о прибрежные камни. Сквозь туман я разглядела дамбу. У ее краев все пенилось и бурлило. Вот что он назвал водопадом. Бешеный поток свирепствующей реки вздымался вверх, преодолевая недостаточно высокое ограждение.

Вода здесь была такой чистой, что можно было увидеть каждый камень на дне. Разве что туман оставлял в ней еще загадку.

Фигура зацепилась за небольшой клочок земли, взгромоздившись на нем. Я последовала его примеру. Никогда еще земля не была мне столь желанной.

В лице фигуры я неожиданно для себя обнаружила усталость. На его лбу выступили капельки пота, а губы чуть дрожали, жадно глотая свежий воздух.

- Река не сдается, видишь? – прокричал он сквозь шум воды. - Они выстроили здесь дамбу, чтобы она не добралась до города. Ограничили. Вынудили существовать по их правилам. И видишь, что происходит теперь? - я слышала слова отрывками, но их смысл проникал глубоко в меня. Мне стало не по себе. Фигура всегда говорила ту правду, которую я отказывалась слышать. - Видишь эти трещины вверху? - тонкий палец указал вверх водопада, и я увидела, что края дамбы испещрены трещинками, будто кружевом. - Она рухнет через пару дней. Вопрос лишь во времени. Они уже ничего не смогут сделать. Река затопит часть города. Это неизбежно, - говоря последнее, он громко расхохотался. С некой злостью. И мне почему-то стало смешно. Я вдруг представила, как эта взращенная столетиями система идеальной жизни рушится под бешеными натисками воды. Река, как пленник, вырвавшийся на свободу. Представляю лицо Лизы, когда он об этом узнает.

- Не говори об этом ни с кем, - словно читая мои мысли, попросила фигура. - Не стоит раньше времени сеять панику. Пусть это останется, - он чуть запнулся, - Между нами.

Вдохнув влажный воздух так, что легкие мои словно раздулись, я вновь спустилась в воду. Мне не терпелось плавать. Вода притягивала меня еще с детства, просто я не всегда могла себе позволить податься искушению. Лиза всегда говорила, что глупо отдаваться стихии. И я слушалась ее. Лиза вообще считала безрассудством какое-либо выражение свободы. В отличие от меня. Нет, я не была из тех, кто шел против системы. Просто иногда хотелось совершить что-то едва безумное. Только для себя. Не на показ. И сейчас подобное право предоставлено мне в полной мере. Вот она, свобода.

Я вдруг поняла, что совсем не хочу возвращаться за стену. Мне даже показалось, что воздух здесь чище. Я хотела было сказать фигуре об этом, но вовремя остановилась. Завтра я должна встретиться с мамой, а в субботу...слово "должна" гулким эхом раскатилось внутри меня. Нет, я не стану жалеть о принятом решении. Это не в моих принципах.

Я подплыла к фигуре, цепляясь за выпирающие камни. Он рассмеялся, видимо, ему я снова показалась нелепой.

- Ты не так часто бываешь в воде, - проговорил он, протягивая мне руку. Я лишь жалобно простонала что-то похожее на «да» и взобралась на камень рядом с ним:

- Она манит меня, - из-под его намокшей челки блестели глаза. Я на секунду поймала радостный взгляд и смущенно опустила голову.

- Скоро она будет повсюду, - он радовался отнюдь не тому, что рядом с ним я. Думаю, ему сейчас и одному было бы не плохо. Поймав себя на мысли, что я рассуждаю об отношении ко мне совсем незнакомого человека, я опустила голову еще ниже. Мне стало стыдно за то, какие глупости могут приходить в голову. Когда я чуть успокоившись, подняла глаза, фигура по-прежнему смотрела на меня. Он явно не испытывал стыда.

- Знаешь, когда-то мне тоже было восемнадцать, - он проговорил это с грустью, зачесывая лохматую челку на глаза. - Я тоже поднимался на верхний этаж в блестящем лифте. Помню еще, какой восторг у меня вызывали зеркала в главном кабинете. Я только потом узнал, что каждое из них означает, что кто-то выброшен вниз. Уверен, сейчас и в твою честь висит зеркало, - он замолчал, разглядывая водопад. Его рука осторожно коснулась моей. Он положил ладонь совсем рядом, задевая мои промерзшие пальцы. И я почувствовала, как что-то теплое разливается внутри меня.

- Приговоры выносят не так часто. Иногда мне кажется, что это происходит случайно. Словно они борются с перенаселением или чем-то вроде этого. Помню свои эмоции, когда мне сказали, - секунда болезненной тишины. - Сказали, что я не на что не годен. Знаешь, я ведь мог бы стать художником. Они видели мои картины. Только не увидели в них таланта. Решили, что я бесполезен. Мне предложили тогда то, что выбрала ты, а я рассмеялся им в лицо. Признаться, я был уже готов на это, но когда увидел сожаление в их глазах, понял, что не готов сдаваться, - здесь мне пришлось его перебить.

- Сдаваться?! - почти взревела я. Он молча кивнул и рука его стала чуть ближе.

- Отказ от такой жизни - высший показатель слабости. Так ты сообщаешь всем, что не готов так жить. Не готов терпеть. Не готов казаться сильным, когда все тебя считают за ничтожество. Это ли не слабость? - снова эта болезненная правда. Мне захотелось вскочить с места и вцепиться в его шею. Просто для того, чтобы он замолчал.

- Не надо об этом, - приходится выражать спокойствие. Как бы это ни было сложно. Я словно не могу признать ему, что он прав. Да и себе не могу.

- Таким, как мы, зачастую противно слышать подобное. Я знаю. Но тебе нужно учиться мыслить именно так. Против того, что диктует тебе система. Только так ты сможешь ездить в метро, не боясь человеческих взглядов и не ежась под их напором, - рука его сжала мои пальцы, даря новую волну непривычного тепла.

- Ты не думал о том, что было бы, если тебе предоставили другой вариант жизни? - не знаю, что я хотела услышать. Сама я думала об этом только до распределения.

- Не думаю, что я был бы теперь так счастлив, - ответ меня обескуражил. В прочем, как и все, что он говорил.

- Счастлив?! Неужели? - вместо ответа, он улыбнулся.

- А разве нет?

Я тоже часто отвечала вопросом на вопрос. Лизе совсем не нравилась эта моя привычка. Она считала ее глупостью.

- Ты не счастлива сейчас? - я не смогла ответить. Я вдруг задумалась. Это чувство свободы, шум беснующейся реки, влажный воздух - неужели все это и есть то самое счастье? Тепло внутри напомнило о себе, словно шепча: "я - твое счастье". Не удержавшись, я сжала руку фигуры. Кажется, он дрогнул. В груди появилось смешанное чувство.

- Я не знаю, - это было теперь единственной правдой. - У меня нет определения в жизни, нет людей, которые могли бы меня поддержать. Есть только право выбора. Но он не так уж и велик. Жить в угнетении или умереть. Скажи, почему ты выбрал жизнь? Только потому, что считаешь смерть слабостью? Но разве подобная жизнь не слабость? - я чувствовала, как внутри все вскипает от напряжения. Мне тяжело давались слова, не смотря на то, что говорила я безотрывно.

- Может, лучше насладиться видом? Видишь, как солнце переливается в брызгах? Сотни маленьких радуг. Разве не стоит ради этого жить? - снова режущая правда. - Думаю, хватит на сегодня откровений. Сила или слабость? Разве после твоей смерти это будет кого-то волновать?



Остальную часть времени мы провели молча. Он еще кажется что-то напевал. Я же предпочла тишину, которую мог нарушить только шум водопада.
Мысли кружились внутри неугомонными вихрями, пытались вырваться наружу. Будь я сейчас одна, закричала бы.

Вечер без единого слова. Такое же беззвучное восхищение закатом и рыжими отблесками в прозрачных струях. Плыть сквозь туман, наугад. Старание быть смелее. Шорох шагов по разбитой дороге. Скрип городских ворот. Недовольное лицо охранника. Усталый взгляд и несколько еле слышных предложений. Впервые слышу, как фигура называет имя:

- Адам Сквазовски, - меня не покидает ощущение, что он соврал.



- Значит, Адам? - спрашиваю я, когда мы углубляемся в лабиринты городских улиц. Он качает головой. Я оказалась права. - А как тогда?

- А как тебе было бы удобнее? - на этом диалог завершается. До самого метро опять ни слова. В вагоне мы выбираем угловые места. Я засыпаю на его плече. Мне ничего не снится. Кажется, я просто слишком устала. Фигура будит меня на моей станции. Спешно прощаясь, я ухожу.



На телефоне около десятка сообщений. В основном от Лизы. Она снова беспокоится, спрашивает где я. Когда я звоню, она начинает кричать. Из всей ее обозленной речи понимаю только: она явно не рада тому, что я выхожу из дома.

- Тебя ведь увидеть могут! – восклицает она, а я убеждаюсь благодаря ее словам в том, что фигура права.

- Мне все равно, - сообщаю я и перед тем, как положить трубку, добавляю, что завтра намерена навестить маму. С этой идей Лизе приходится смириться.



Утром приходят соседи. Извиняются за происшествие с наводнением. Только благодаря им, я о нем вообще вспоминаю. Теперь уже уточка вызывает у меня необходимый смех. И на меня смотрят, словно на сумасшедшую.

- А как распределение? – интересуется соседка, нагло открывая дверь в комнату и с интересом разглядывая за ней пустоту. Что я могу ответить?

- Хорошо, - и весело добавляю. – Придете на мою смерть? – мое лицо выражает сейчас спокойствие.

- Что, так плохо? – не унимается женщина.

- Я ведь сказала, что хорошо. Вас что-то не устраивает? – еще немного и я примусь на нее кричать. Я никогда не любила своих соседей. Просто за то, что они есть.

Детство я провела в маленьком частном коттедже. На нашей улице почти не было людей. И тем более, они не имели привычки заглядывать в гости. Тетя часто говорила, что не любит гостей, а объясняла это следующим: «Гостей нужно поить чаем. А у нас нет денег на «сладенькое к чаю». В принципе, я не имела подобных чувств к ним, но соседи все же вызывали у меня отрицательные эмоции.

– Знаете, я должна собираться. Мне пора идти, - и знакомое презрение в ее взгляде.

- Как? Неужели, вы вольны куда-то идти? – не помню, чтобы кто-то лишал меня права передвигаться по улицам, о чем я ей сразу и сообщаю. Она морщится и спешит меня покинуть.



Полчаса в метро, переполненные прохожими дороги, скользкая лестница, кафельный пол и сотни кабинетов. Все вокруг такое чистое и белоснежное, что свет режет глаза.

В приемной больницы сообщаю свое имя и цель визита. Проверяя меня в списках, секретарь морщится. Такое ощущение, что о моем положении оповещен уже весь мир.

К маме меня все-таки допускают и я провожу с ней почти полдня. Она меня вроде узнает. Нет, не как дочь, а как часто навещающую ее девушку. В руках у меня коробка с клубничными пирожными. Это ее особенно обрадовало. Последний раз я ее так балую.

Врач говорит, что ей становится лучше. Но я не замечаю явных изменений. Она по-прежнему странная, все так же сторонится меня. Разве что чуть более разговорчива. Я спрашиваю ее о разном, она порой невпопад отвечает. Мне нравится ее слушать. Когда она говорит – она живее. Голос – единственное, что осталось в ней от моей мамы. Ни прежнего блеска в глазах, ни замечательной улыбки. Я даже редко называю ее «мама».

О распределении я не говорю ни слова. Я и раньше о нем не сообщала. А она вроде не знакома с системой настолько подробно. Уходя, я прошу врача сказать ей, если она что-то вспомнит, что меня распределили в военное. Пусть считает, что я уехала из города.

Тяжело с ней расставаться. Больно. Знаю, что вижу ее в последний раз. Это ощущение мне знакомо. Когда мне сообщили, что она в больнице было что-то подобное ему.

- Прощай, - я обнимаю ее и почти бегу из палаты, скрывая слезы. Не сдержалась. Слабее, чем казалось.



На крыльце больницы меня ждут. Это Лиза с мужем и друзьями. Замечаю с горестью, что глаза у них пустые и они стараются не смотреть в мою сторону.

- Мы пришли забрать тебя, - выдает Лиза и хватает меня за руку. – Пойдешь с нами, - почти соглашаюсь и тут вижу еще кое-кого, кто ждет меня. Чуть дальше остальных, почти скрываясь в тени какого-то крыльца. Фигура в темном пальто. Я принимаюсь вырываться, но Лиза держит крепко. На лице ее недовольство. Фигура усмехается, я замечаю, как трясется ее воротник. И опять то чувство, когда хочется кричать.

- Лиза! – мне это почти удается, но в дальнейшем голос мой сводится к виноватому хрипу. – Прекрати! Я сама в состоянии двигаться! – она ослабляет руку и я, воспользовавшись этим, вырываюсь. Шепчу «извините» и бегу со всех ног к фигуре. Буквально бросаюсь в его объятия, снова чувствую желанное тепло. Как ни странно, он тоже обнимает меня.

- Привет, - шепчет с привычной усмешкой.

На спине чувствую прожигающий взгляд Лизы. По стуку каблучков понимаю, что она идет сюда. Злая.

- Уйдем скорей, - не оборачиваясь к подруге, хватаюсь за фигуру в пальто. – Мне здесь не место.

И он послушно уводит меня. Вдаль от презрительных взглядов. От настойчивости, упреков. От системы. Понимаю, что стала ненавидеть ее за эти несколько дней. Как же мы все от нее зависимы.



Это поистине жутко. Меньше недели назад ты был всеми любим: сотня друзей, поклонников; приглашения на вечеринки. В каждом уголке этого города ты был желанным гостем. Тебя звали на всякий праздник, говорили, что с тобой весело. Тебе улыбались в лицо, целовали при встрече. Тебя искренне обнимали, называли ласковыми словами. А ты верил им всем. Всем до единого. Ведь такие счастливые глаза не могут лгать.
И вот, несколько слов изменили твою жизнь до неузнаваемости.

Теперь на тебя смотрят косо и с презрением. Тебя избегают, сторонятся. Даже незнакомые люди уверены в том, что ты ничтожество. Все они желают твоей смерти. В том числе, твои преданные друзья, которые твердили: «Мы примем любую тебя. С жизнью или без». Их счастливые глаза лгали. Более умело, чем самые талантливые из лжецов. Теперь ты никто. Никому не нужный, ни приносящий радости.



Фигура в пальто, идущая чуть впереди, прерывает мои рассуждения. Он оборачивается и принимается задавать вопросы. Не в его манере.

- Кто они? Зачем ты им? Почему та девушка так зло смотрела на тебя? Потому что ты, такая как я? Или потому что со мной? Ты говорила ей обо мне? – я глухо отвечаю. Не называю имен и важных событий. В основном «да», «нет», «не имеет значения». Почему именно сейчас он вдруг заинтересовался этим? Последние два часа он молчал, как и вчера. Я привыкла к этой тишине. Я наслаждалась ею. А теперь не знала огорчиться или обрадоваться его словам. Впервые за все время он показался мне таким живым, переполненным интересом. Я поняла еще, что у нас много общего. Например то, что мы угнетенные. Люди не люди. Без будущего. Без настоящего. С покинувшим нас прошлым.

- Расскажи мне о себе, - я смелею. Подобные вопросы не принято задавать. Мною не принято. Я не люблю длительных историй об «увлекательных жизненных приключениях». Но я уверена в том, что его жизнь особенная. Ведь нужно быть настоящим безумцем, чтобы согласиться на эту жизнь. И продолжать между тем быть искренне счастливым. Или хотя бы столь красиво рисовать в глазах счастье.

- Ничего, кроме того, что ты обо мне знаешь, я говорить не стану. Ни к чему это, - как предсказуемо. Его разговорчивость была порывом. Как быстро он возник, так же быстро и потух, - Разве что имя, услышанное у ворот, настоящее. Только имя. Фамилия всегда разная. А от имени я избавиться не смог, - вздыхаю со странным облегчением. В отличии от остальных, он не лжет. Не притворяется. Он предпочитает тишину лжи.

- Мое имя вам известно? – к чему я спрашиваю? Он ведь знает даже мой адрес. Я не могу спросить откуда. Никогда не спрошу. Я боюсь не услышать ответа. А я уверена, что его не последует.

- Да, Анна, - его воротник снова шевелится, но я не успеваю разглядеть улыбки.

- Куда мы сегодня идем? – вопрос, лишенный ответа. И возобновление тишины.

Мы снова несемся по извилистым переулкам. Я едва за ним поспеваю. Когда мы в четвертый раз проходим возле одного и то же здания, понимаю, что мы ходим кругами. Но зачем?

- Просто прогулка ведь тебя устраивает? – после тяжелой тишины и изнурительного полу-бега. Я соглашаюсь с фигурой. Но скоро прошу отдохнуть. Ноги мои не привыкли к длительным прогулкам. После вчерашней это уже слишком. – В таком случае могу проводить тебя, - глупо, но это совсем не то, чего я сейчас хочу. Дома я снова останусь одна. Одинокая. Брошенная так любившим меня миром. Пока я с этим человеком - я свободна. Вдали от него я угнетенная. Такая же как и сотни скитающихся по улицам фигур.

- Могу напоить тебя чаем, - предлагаю я.

- Я не пью чая. Никогда не пил, - голос такой отрешенный.

- Чего крепче? – я смеюсь. Он, вроде тоже.

- Пожалуй, я мог бы просто зайти, - этого я не смогла бы сказать вслух. Но он будто угадал мои мысли.



К дому мы возвращаемся узкими, не известными мне ранее улочками. Я долго не могу сообразить где я нахожусь, пока фонарь над моим подъездом не оповещает о том, что мы пришли. Фигура поднимается вместе со мной. Я открываю ему дверь, провожу в квартиру.

У порога вешалка. Я кошусь на нее в надежде, что меня поймут. Усмехаясь, фигура снимает пальто, вешая его на крючок. Удивительно, но светлое ему к лицу, не смотря на бледность. Бежевая рубашка с диковинным воротником, как в старинных фильмах. Кремовые брюки, обтягивающие пугающе худые ноги. Раньше мне не приглянулся бы такой человек. Я никогда бы не посмотрела в его сторону и тем более не стала бы с ним разговаривать. Но судьба непредсказуема. Ведь сейчас он стал мне дороже всех, кого я когда-либо знала. Только он один не отверг меня. И помогает не отвергать себя саму.



Вечер, перетекающий в ночь. Как горячий шоколад, плавно расплывающийся по дну любимой чашки. И мы тонем в этой горькой сладости. Тонем за разговорами обо всем, кроме чего-то серьезного. В основном он интересуется моим мнением по поводу тех или иных вопросов. Спрашивает о пристрастиях, некоторых желаниях. Мало говорит сам, больше слушает. А мне нравится, как он улыбается, как внимательно смотрит, как нередко усмехается. Уже почти не удивляясь, понимаю, что считаю его красивым. Снова ловлю себя на мысли, что пройди мы распределение, могли бы…не встретиться. Никогда. Он не стал бы частью моей жизни. Не такого хотела прежняя я. Сейчас я по-другому мыслю. И люди вокруг другие.



- Ты встречалась с кем-то? – неожиданный вопрос.



На часах почти три ночи. Мы сидим на полу в моей комнате. Недалеко от открытого окна. Прохладно. Но подниматься не хочется. Мне достаточно тепла внутри. Того, что так странно проникает внутрь, овладевая леденеющими конечностями, растапливая лед, давая свободу мыслям. Меня не балуют тишиной, как прежде. Разговор оживленно растекается между нами. Слова водяными брызгами ласкают уши. Каждая фраза, вопрос, ответ, как всплеск свободолюбивой реки.



- Нет. Я заморачивалась вещами важнее, - сейчас мне откровенно смеются в лицо.

- Чем же? Упорным трудом и творчеством? Заучиванием длинных благодарственных речей? Мечтаниями? – он смахивает челку с лица. – Умоляю! Неужели ты так верна системе? – в глазах его откровенная насмешка. Но даже, когда смеется, он прав. До последнего слова. Именно тому, над чем он смеялся я посвятила свою жизнь. Даже жалко.

- Система могла бы дать тебе возможность успешной жизни. Не более. Но спроси себя, гарантирует ли она счастье? – он так заводится, когда говорит об этом. Руки его начинают нервно ерзать, а глаза загораются.

- Пытаешься убедить меня в чем-то? Четыре дня назад система разрушила мне жизнь, - говорю об этом, судорожно глотая воздух.

- Не пытаюсь. Но то, что ты хочешь совершить сегодня – тоже покорение системе, - да, уже суббота. Только это я улавливаю из его слов. Потому не отвечаю.

Становится грустно. Увожу его к прежним темам, которые не задевали чувств.



В седьмом часу утра мы засыпаем, прямо на полу. Ближе к обеду нас будит телефон – звонит Лиза, извиняется за вчерашнее, что-то неустанно тараторит. Между тем спрашивает о месте и времени. Я говорю ей данные, написанные в договоре. Никаких эмоций это не вызывает. Адам сидит рядом. Совершенно сонный, взлохмаченный, как будто даже злой.

- Твоя подруга невыносима, - буркает он. – Все еще веришь в ее ласковые слова? – вместо ответа я иду готовить завтрак. На запах подгоревших тостов, Адам с веселой улыбкой приходит в кухню. – Рассеянная, - он смеется надо мной. Снова.

- Это не я. Это машина, - кидаю злой взгляд на тостер.

- Система – тоже машина, - он не объясняет своих слов. А потому мне приходится над ними задуматься. Через пару минут начинаю чувствовать себя сгоревшим тостом.

За завтраком он молчалив. В прочем, как и я. Мне совсем не хочется говорить. Слова сейчас неуместны.

Через несколько часов этой девочки не станет. Интересно, а больно ли?

Адам кладет тарелки в посудомоечную машину со словами:

- Готовишь ты плохо, - а меня уже пугает то, с какой простотой он сообщает правду. С каждым разом все сложнее ему противиться. Но мне нечем крыть.

Через время мои размышления наталкиваются на наш недавний разговор.

- Так ты назовешь условие? – по его лицу расползается улыбка:

- Назову, - глаза блестят, словно он сумасшедший. Это почти так. – Я приду, только если ты не придешь, - я замираю.

Мозг слабо оценивает его слова. Боится в них вникать. Не прийти?



Адам в скором времени уходит, напоминая об условии. Я остаюсь одна.



По телевизору сообщают о наводнении.

«Река разбушевалась. Подобного не случалось уже несколько сотен лет. Нас уверяли в том, что дамба достаточно прочная, однако ученые не учли силы реки. Надеемся, что скоро городские службы все исправят», - девушка мило улыбается, а за ней показывают кадры полуразрушенных водой зданий. На них мелькает странный человек, стоящий у воды. Будто любующийся ею. Человек в темном пальто.

Может, я вижу его последний раз.



За час до события мне звонят из больницы. Врач сообщает, что маме стало лучше. Память к ней не вернулась, но здраво мыслить она способна. Может, ее выпишут в течение недели.

Сквозь слезы, я объясняю ему что-то, но он почти не слушает меня.

- Ей нужна комната, - говорит он, как только я замолкаю. Не проблема. С сегодняшнего дня квартира пустует. – Она будет проходить повторное распределение. Кем, скажите, она была раньше? – отвечаю на его вопрос. Большего от меня им не нужно.



К событию уже опаздываю.



Привычные тюбики на полках, гели без запаха, обычные процедуры. Надеваю выглаженную блузку, брюки, еще несколько украшений, так как не хочется выглядеть слишком официально. Перед выходом созваниваюсь с Лизой.



Ступеньки за ступеньками. Приветствие соседей, безразлично смотрящих мне вслед. Запыленная дорога. Станция в метро, переполненная людьми. Полупустой вагон. Мой путь в никуда. Я боюсь даже посмотреть в окно.

Пассажиры с интересом изучают меня. Не без презрения, конечно. Но что-то во мне вызывает у них смешанные чувства.

Не каждый день увидишь девушку с зонтом в самую солнечную погоду.

Поезд останавливается. Осталась пара станций. В толпе пассажиров замечаю знакомую фигуру. Темное пальто, высокий воротник, взъерошенные волосы. И почти такой же зонт. Разве что другого цвета. Фигура садится рядом со мной.

- Как думаешь, стоит еще раз навестить наш водопад? – голос его мягок, как никогда. Я киваю. Бледная худая рука сжимает мои пальцы. Скоро он тащит меня к выходу. – Пройдемся лучше пешком.



В назначенном месте меня ждут друзья, ждет родная Лиза, работники центра. Они не дождутся. Мне слишком долго теперь до них ехать. За воротами нет метро. За воротами только дождь.



На следующее утро, я просыпаюсь в метро, когда кондуктор просит нас предъявить билеты. Краем глаза замечаю в противоположном углу запуганную девушку. Не спрашивая Адама, поднимаюсь с места и иду к ней.

- Зачем вам зонт? – она все удивленно смотрит на меня, пытаясь угадать о чем я думаю. И еще, почему в моих глаза нет привычного ей презрения.

- Вам тоже следовало бы его иметь, - советую я, когда сзади подходит мой спутник. Его вид пугает девушку. Но большее ее пугает зонт.

- Хотите, мы покажем вам водопад?