Жабенок

Огонечек зажигался и гас, то быстро - быстро, как бы мигая, то застывал на несколько секунд и пропадал, то возникал на краткий миг после провала в кромешную горестную темноту и вновь уходил в небытие, придав немного надежды...

1.

  Девочки, до определенного возраста абсолютно асексуальны, в них нет ничего вызывающе агрессивного, как торчащий мальчишеский аппаратик. Не случайно немцы называют девочек “оно”. Это оно, похожее на куколку голыша, с кругленьким пузиком, и смешной мандаринкой, неизвестно для чего спеющей, и является протояйцом будущей женщины. Конечно, в определенный магический час, закукушит какая то внутренняя зловредная птица и вы имеете терпение или не имеете больше никогда никакого контакта с этой, когда то золотой девочкой.
Однако, если терпения вам все таки хватило, ваше дитя выныривает из бурного моря пубертата как Иван Дурак из котла, обтряхивается... И тут обнаруживается, что ничего хорошего из этого кошмарного заплыва оно не добавило, а продолжает жить максимами, усвоенными в протояйцевый период, когда природа еще не отключает мозги, отправляя тебя с задранным хвостом творить продолжение рода.
И тут вы обнаруживаете, что зря затыкали рот любимой малышке всякой розовой херней, а нужно было разговаривать, обсуждать и аргументировать именно когда дитё спрашивало серьезно, посасывая палец и напрягая интеллект.Ведь перед вами стояла будущая творительница мира, чьё то счастьенесчастье и великая воспитательница будущего, а вы смотрели хоккей или вообще домогались восторгов любви от еёной матери, а посему хотели отправить ребенка спать. Разговаривайте с девочками, пока они вас слушают, а то они выработают собственное мировоззрение - и всё, ку-ку...
Только в эти немногие минуты мужчина может влиять на мир.

2.

  Тома была девочкой правильной, рассудительной и аккуратной, много размышляющей о жизни, но не чуждой праздников и удовольствий. А важнейшим из праздников считала несомненно Новый Год. Новый год нес с собой апельсины, колобки оранжевого солнышка, которое можно было понюхать и разделить на долечки. В Новый год была елочка и гирлянды. Тома ненавидела яркий желтый свет люстры, а любила маленький, мигающий свет гирлянд, звездочки над снежным полем, иллюминацию и фейерверк. Много хороших маленьких светов, цветных и серебрянных.
Такой свет не раздевал тебя, демонстрируя простые чулочки, застиранное фланелевое платишко с красными пуговицами на слегка потерханных рукавчиках и домашние красные сандалики, все такое мяконькое, удобное и родное, но совершенно несовместимое со стопятидесятисвечкой под потолком. То ли дело старая папина мраморная лампа с зеленым абажурчиком и большущее вытертое кресло в его кабинете, где можно было с ногами сидеть, размышляя.
Яркий свет требовал непременно нового бархатного платья, ну хотя бы нового кружевного воротничка и манжетиков к пошитому на ноябрьские. И конечно лаковые туфельки, на нестертой еще нестираемой подошве, не поцарапанные кошкой, протертые мяконькой замшей, блестящие праздничные копытца, венчающие безупречность новых белых колготок, как будто специально к Томиному детству поступивших недавно в продажу.
Долгое время она абсолютно не верила в Деда Мороза. Все Деды Морозы, приходившие к ней домой или на утренник, были абсолютно неправильные. То вдруг он постукивал протезом правой ноги, как папка. А то высовывался из-под рукава праздничной шубы ужасный указательный палец физрука, имевший в своем окончании какую - то приплющеную конструкцию, похожую на морду рыбы - молот. О физруке и ужасном пальце среди девочек ходили смутные ужасающие легенды, Томе и вовсе непонятные. Сочинялись они, конечно, чтобы страшно было переодеваться и никто не подглядывал у кого какой модности трусы, а торопился сам за себя.
Так бы и оставалась она безразличной к новогоднему волшебству, когда бы не получил папка по своим ветеранским правам билет на Кремлевскую елку. Мама, покашливая и кутаясь в теплую шаль, весь день собирала и наряжала ее, а отец до блеска драил свою инвалидскую “Победу”. Вот, наконец, поехали по нарядной Москве и даже заехали в самые Спасские ворота и по ступенькам кремлевской корбюзятины прошли в необыкновенный зал. Чего там только не было, веселого и волшебного!
Ну во - первых настоящий кинозал, где во всю стену, а не на маленьком окошечке “Рекорда”, в цвете и красоте своей шли самые новогодние в мире мультики - цвели подснежники, а добрый снеговик, теряя голову, нес детское письмо Деду Морозу, пушистые зайцы радостно потрясали морковками, побеждая волка и лису, имевших морды стиляг, уголовников или продажных женщин. Новый год, маленький, но уже мускулистый, с лицом человека будущего - непьющего и бреящегося по утрам электробритвой “Харьков” - весело танцевал с детьми в хороводе, крепкой рабочей рукой держа ладошку скромной девочки Маши в пролетарских песочниках и чулках на резинках.
Потом можно было бегать по этажам, где на каждом были свои развлечения и соревнования и подвесное небо со звездами и чудесные гирлянды, а лестница с этажа на этаж вилась все выше и выше вокруг самой-самой Кремлевской елки, живой, пахнущей снегом и хвоей, окутанной волшебством виденных столетий. Дед мороз был огромный, небывалый и голос у него был как гром. И он умел читать мысли детей, потому, что, наверное, любил их... Под конец праздника, понимая, что эта девочка может быть единственная, кто не верит в него, он сам подошел к Томе и спроси, что она хочет на Новый Год?.
Тома сказала ему, что не нужно шариков и конфет и путевки в Артек не нужно, а вот мама болеет все время и это довольно грустно. Тем более, что конфет было больше чем достаточно в подарочном наборе, а путевку ей и так дадут по папиной линии. Задумался Дед Мороз, запечалился, погладил Тому по косичкам и ушел, а к папе, мерзшему в районе Царь - Колокола, подошли через некоторое время два скромных молодых человека и тихонько с ним побеседовали. Через месяц мама поехала в Крым и Тома с ней и год они жили там, в санатории, мама лечилась, а Тома училась даже. И мама поправилась.
Тома поняла, что Дедморозы есть разные, волшебные и так себе, и обращаться нужно непременно к волшебному. И чтобы укрепить себя в этой мысли навсегда сохранила свой кремлевский новогодний подарок. Ну, не сам подарок, конечно. Попробуй, сохрани такие вкусности. Нужно вам сказать, что на тогдашних кремлевских елках подарки были не просто вкуснейшие, а еще и удивительно красивые! В тот единственный раз, когда Тома там побывала, футляром для подарков служил пластиковый Дед Мороз, ростом прямо до колена, но не просто так себе пластиковый, а отлитый в удивительных подробностях и невероятно сложно раскрашенный, с переливами красного в розовый, а синего - в голубой и яркими серебрянными звездами. Взрослея, Тома прятала в него всякие секреты и дневник.
А замуж выходить нужно за Нового Года, причем за правильного и настоящего - такая мысль, неожиданно пришла в ее незрелый ум и во многом предопределила будущее.

3.

  В институт Тома поступила и училась на учителя истории хорошо и ровненько. Девушкой она выросла красивой, ну не Твигги, конечно, заглотышной, а такой как надо - верной боевой подругой строителя коммунизма. Со всеми необходимыми для деторождения и труда на благо общества замечательными формами.   Помимо учебы существовало, конечно, и свободное время. Проводить его, несомненно, нужно было с пользой. Тома предпочитала повышать свой культурный уровень, но подружки всячески над ней смеялись и подначивали тем, что она все время отрывается от коллектива.
Тому это угнетало.
Мама тоже пыталась беседовать "на эту тему". Зная Томин характер, нисколько не была она удивлена ее решением выйти непременно за Нового Года. Мама только сказала, что нужно же где то искать его, а на елочки ей ходить уже довольно странно. Поэтому она иногда посещала и танцы. Ну, конечно, не свои доморощеные. Факультетские байбаки в ней уже разочаровались. Балованные москвичи, бывшие буквально наперечет в девичем институте неоднократно пробовали за ней ухаживать. Зная ее ровный положительный характер, они пытались заинтересовать ее беседами на исторические и педагогические темы, но, поскольку аргументы они неожиданно принимались искать то у нее за пазухой, а то и в трусах, Тома таких дискуссий поопасывалась и постепенно приобрела на факультете репутацию зубрилки и динамщицы.
Поэтому она посещала вечера встречи исключительно. Нужно сказать, что в Пед за московскими невестами гости приходили и взводами и потоками, что деканатом всячески поощрялось. Чтобы заткнуть рты подругам она танцевала старательно и даже рискованно, волнуя молодых людей прижиманием груди и нежным объятием рукою, а то и поцелуем в полумраке, ну так, под настроение, все равно, что с зайчиком поиграть под елкой. Достойного претендента не находилось.
Нельзя сказать, что Тому не занимали эротические мысли, но в неясном виде. Про такие вопросы у нее с родителями бесед не было. Да и что, собственно, они могли ей про это рассказать, когда сошлись уже поздно, помогая и поддерживая друг друга, а то, что появилась у них Томочка считали скорее подарком за хорошее поведение и души в ней не чаяли. Папа говорил, что мужем нужно выбирать мужика хорошего и надежного, а не болтуна и дрыгонога. Именно, думала Тома, Нового Года, я тоже так считаю!
Мама пыталась в определенный период времени пояснить ей жизненные задачи женщины. Для нее они состояли в лозунге - тебя родили, значит и ты должна, а то мир перевернется. Процесс плотской любви и деторождения она объясняла как:
1.” Да ну его, твоего папу” - при этом густо краснея. Не думаем, что она смогла бы передать Томе свой опыт словами, поскольку и слов то таких не знала.
2. “С животом ходить - такая морока!” - это говорилось почему то с великой гордостью и глубоким самоуважением.
3. “Зато какая ты была красивенькая!” - при этом взгляд мамы говорил о том, что Тома и сейчас ей черезвычайно нравилась.
4. “Папа подарил мне такие цветы и колечко!” - ну, это же папа!
Было понятно, что мама испытывала гордость за выполненную с честью задачу и удовольствие от правильного поведения мужа в этой ситуации.
Тома была внутренне готова повторить ее подвиг, а неясные волнения молодой плоти унимала участием в различных спортсекциях, где и познакомилась с первым своим Новым Годом по имени Анатолий. Он вошел в спортзал, где девчонки разминались у шведской стенки и, приветливо улыбнувшись, прошел в дальний уголок, где стал неторопливо покидывать пудовые гирьки, демонстрируя безупречную стать и мускулатуру. Назавтра она уже знала о нем все. Толик учился на естгео, пел под гитару песни протеста и стройотрядовскую лирику, отслужил два года в Афгане и был образцовым Новым Годом с календаря на памятный 1982 год. В это лето они были с ним в одном стройотряде, а непосредственно перед кончиной Леонида Ильича Брежнева уже и поженились.
Семейная жизнь первоначально развивалась в верном направлении. Толик был мальчик правильный, вел себя в доме как настоящий мужчина, заменяя во многом ушедшего уже папу, ладил с тещей и был несказанно рад, когда Тома забеременела, как и полагалось. Однако, в сексуальном плане он был на несколько койко - километров более продвинут чем Тома. Все его затеи и чудачества вызывали в ней внутреннее отрицание и заставляли сомневаться, действительно ли это искомый Новый Год или какая-нибудь злая фея превращает его по ночам в мерзкого похотливого кота.
Мама, однако, сказала, что мужики все такие и даже папу, образцового в дальнейшем семьянина, в деревне на танцах девушки часто просили вынуть бутылку из кармана, хотя он был принципиально непьющий. “Дело их такое, кобелиное” - сказала мама и Тома успокоилась, хотя Толика в проделках слегка ограничивала, чтобы чувство новизны не пропало. Сама же в его кунстштюках участвовала скорее по обязанности и даже подружкам жаловалась на некоторую избыточность толиковых мужских качеств и способностей, чем вызывала их недоумение и даже порицание в виде покручивания у виска пальцем и эпитетов типа “дура блаженная”.
Толик хорошо продвигался в комсомоле и они получили маленькую уютную квартирку, где и жили бы спокойно, кабы не перестройка и комсомольский хозрасчет. Став директором хозрасчетного центра он, несомненно, приносил домой немало денег, но при том, передвигаясь чаще на бровях чем обычным образом, а проделки в постели стали какими то уже совершенно неприемлемыми в силу нарастающей сексуальной просвещенности. Тома негодовала, но терпела ради растущего сына Юрия Анатольевича. Впрочем, долго терпеть не пришлось. Толика перевели на дистрибуцию спирта “Рояль”, где он благополучно спился и, как любили повторять в любимом Томой “Сатириконе”, впал в ничтожество. Так он и проживал теперь с какой то бичовкой, на унаследованой от родителей зимней дачке и в ус не дул. Томочка же осталась в квартире и спокойно трудилась на ниве просвещения, признав, что Новый Год - неподходящая партия, ибо когда то превращается в старый и противный, а лучше бы было ей выйти за зайчика.
Видимо Дед Мороз не покидал ее, ибо, с прошествием времени, сыскался и зайчик или вернее жабенок, о чем, собственно, и наш рассказ.

4.

  Владик встретился ей как то сам собой. Хотя и говорят, что находит тот, кто ищет, Тома никого специально не искала. Да и зачем, собственно. Жизнь шла по накатаной колее, работа отнимала все силы, и беседы с мамой казались ей гораздо интереснее постоянных разборок с пьяным мужем. Особым ухаживаниям от кавалеров Тома не подвергалась, а если и случались атаки или разведывательные действия - прерывала их, не успев еще отдохнуть и отойти от радостей замужества.
Владик возник на каком то учительском мероприятии. Он представлял известное книжное издательство. Училки, хотя книгоноши им изрядно надоели, с удовольствием его слушали, потому что Владик был уж очень хорошенький.
Гладко выбрит и аккуратно причесан - раз!
Белые маленькие пальчики, которые постоянно переплетались и гладили друг - друга - два!
Абсолютно позитивная, мягкая речь - три!
Светлосерый костюмчик, а под ним - салатненький гольфик - четыре!
Белые носочки в чистеньких туфельках - пять!
Короче - Владик был хороший мальчик, каким его видела любая мама. Да, собственно, мама его и одевала. А все училки были разочарованы своми мальчиками и девочками, поскольку они у них были не идеальные. Владик мог легко излечить любую от фрустрации, если бы пожелал, одним своим видом.Именно поэтому они не расходились и продолжали долбить его разными провокационными вопросами, надеясь завоевать себе немножко внимания.
И тут вовремя подкатила Тома!
Владик был сражен ее - красотой, конечно, уверяла Тома - невозмутимостью и искренним вниманием, быстренько свернул пресс - конференцию и неожиданно дерзко предложил провести для опоздавшей Томы индивидуальный просмотр новинок, завершившийся вкусным ужином в кафе и культурным провожанием до дома. В гости Владик не набивался, но на завтра пригласил ее на выставку, а в суботу - в оперу, что Тому просто убило. “Ты мой зайка” - нежно подумала она, ныряя в его слабенькие объятия субботним же вечером. Вальс цветов, крутившийся в голове, заменил ей предварительные ласки.
И жизнь Томина понеслась веселой всенародно любимой леткой - енькой, ибо вслед за зайчиком Владей в круговороте жизни скакало немало зацепленных им невзначай и далее никогда не оставляемых персон, взяв друг друга под микитки и весело махая ногами. Владик был самым веселым и позитивным ведущим. Он много работал и хорошо зарабатывал, а все остальное время предпочитал проводить в компании любимых и близких ему людей. Он был абсолютно лишен брутальности и управлял компанией по принципу - “А, делайте, что хотите!”. Это всех устраивало, а он сидел где-нибудь в сторонке и улыбался как Брекекекс.
Да, кстати, почему, собственно, звали Владика "Жабенок", хотя был он по своему виду совершенный Зайка? Об этом то мы и забыли упомянуть, увлекшись их безоблачным счастьем.
Дело в том, что пытаясь подправить некоторые качественные недостатки мужских регалий Владика, природа посылала ему количественные улучшения, в связи с чем на его белом теле регулярно возникали какие-то огурцеобразные папилломки. Тома оборвала в округе весь чистотел, следя за безупречностью любимого, тот отпирался, но терпел. Зато Тома стала любовно называть его Жабенок и даже иногда пела про него песенку из мультика - “Веселые, зеленые, лупатыеееееееее”. Владик пыхтел и смеялся.
Устраивал Владик пикники, путешествия, рыбалки, культпоходы и даже шоппинговые дни и для Томы, и для Юрия Анатольевича с супругой, собственной дочки от первой жены, мамы и даже тещи от первого брака, которую уважал за воспитание дитя в то время как его бывшая предавалась восторгам любви где то за рубежами России. Ну и для многочисленных друзей, которые Тому ничуть не раздражали, ибо были людьми черезвычайно приятными и ненавязчивыми. Любил Владик в свободное время сварить что-нибудь вкусненькое и делал все аккуратно. И в магазин ходил с удовольствием, а пуще - вместе с Томой. За это он всегда имел на завтрак любимую овсянку и чистенькую рубашку, а больше ничего и не требовал. Да и этого не требовал, а просто Тома любила за ним ухаживать.
Завалившись в постель, никогда сразу не ложились они спать, а всегда обнимались и баловались и частенько сходились в известных забавах. Владик каких то особых чудес не демонстрировал, а просто было ей с ним сладко и тепло и она считала себя полноценной женщиной, балованой мужским вниманием и лаской. Собственно нечего было Владику демонстрировать в этом плане, брал он скорее не мытьем так катаньем, но изголодавшейся - как выяснилось- Томе это казалось верхом блаженства.
Так пять лет они пели и танцевали, а потом пришел тяжелый день и Тома проводила маму. После этого они с Владиком зажили вместе в маминой квартире, оставив вторую Юрию Анатольевичу. Владик так любил Тому, что даже сдал свою квартиру и все деньги отдавал ей, чему Тома была очень даже рада. Не приходилось ей брать дополнительную нагрузку, она спокойно вздохнула и даже несколько расцвела. И думали они о свадьбе.
И так весело жили они еще года три, пока не случилось им серьезное испытание.

5.

А дело было так. Как то приехали они домой с веселого пикника и намуськались и наобнимались, а тут Владик возьми да поцелуй Тому в лоб и немедленно уснул. Не того ожидала Тома, ну да пришлось ей вздохнуть и тоже спать отправиться, хоть и с некоторым разочарованием. И так продолжалось примерно месяц. Владик как будто забывал что то, а Тома, скромная по природе своей, стеснялась напомнить. А потом начала беспокоиться.
Стала она с подружками советоваться. А те раззавидовались просто. Вот везет дуре то нашей блаженной - первый муж затейник был - не ценила, второй голову не морочит каждый день с сексом - так и слава богу, да еще такой прелесть как Владик. Предлагали даже забрать его прямо тепленького. Но Тома была не согласна. Пришлось хвастуньям колоться и женские секреты выдавать. А секрет то был простой, Томе в ее темноте и вовсе недоступный. Вопреки ее устоявшимся представлениям о кобелиной натуре мужиков, мужья подруг демонстрировали удивительное единодушие в отрицании живого таинства секса. Примерно как панды. При этом они не обладали положительными качествами Томиного милого, а были, напротив, капризны, привередливы, утаивали зарплату и моментально засыпали, стоило им лишь набить живот. Многие не мыли ноги и другие важные части тела! В таком виде они ухитрялись заводить себе любовниц и спускать на них и без того скудные средства.
Тома пришла домой и заплакала.Владика нужно было спасать.
Тома вычитала, что все дело в плавках. Мужчина, выраставший в условиях трусливого сатина - не чета ему заморыш, которого душили плавочками. Все проклятущие колготки! Мамаши предпочитали напялить на мальчика это предвозвестие унисекса, нежели гладить им брючки. А сатиновые трусы в колготки не влазили. Так целые поколения воспитывались в душных условиях полудевчачьих плавок и преждевременно увядали. Тома прикупила комплект самых завлекательных сатиновых трусов и постоянно подсовывала их Владику, но он утверждал, что любит, когда все подхвачено так, компактненько. И деликатно клал семейки в глубь шкафа. А время шло...
Томе начали сниться дикие сны.
Впервые после знаменательной елки она стала задумываться о Волке, оправдывая его и выставляя положительным персонажем. И ведь действительно! Как это мог Волк сразу съесть Бабушку и Красную Шапочку. Тома поняла, что имели в виду хитрые братаны Гримм! Волк был просто любвеобилен и поскольку у его девушки была ...красная шапочка побежал к другой своей подруге бальзаковских лет. И как бы съел ее...
Все эти ужасы снились Томе неоднократно.
Первый ее муж был просто таким романтичным    волчком - сереньким бочком, а она, глупая, не понимала его! И мечталось ей вернуть время оно, а некоторые воспоминания вызывали во сне такие судороги в правой ноге, что сон с сексуального переключался на картины ужасов в которых участвовали то акулы то крокодилы. Африка просто какая то!
Тома начала страдать.
Ездила она тайком в ближнее Подмосковье и, притворившись, что кушает в замогильной чебуречной на платформе, следила за выходами Толика в свет. Тощая бичовка висела у Толика на локотке и, заглядывая ему в глаза, светилась примитивным самочьим счастьем.
Тома была рада за нее и не рада за себя.
Владик, конечно, был Зайка, но как-то нужно было жить. Снова была организована вечеринка для подружек. На виртуальную стену был повешен портрет Чернышевского и девиз “Что делать?” То, что подсказали и описали во всех подробностях смирившиеся с пандизмом мужей мудрые подруги, подорвало в Томе последнюю веру в гетеросекуальное человечество.
Более того, они принесли ей в подарок абсолютно неприемлемых для Томы размеров зарубежный аппарат, причудливых форм и со сложной системой управления. Неизвестно для каких целей в нем была предусмотрена даже приятная для глаз подсветка. Тома, как ни странно, подарок приняла и даже поблагодарила. Не то чтобы она намеревалась его к себе применить, но сама мысль об обладании этим предметом делала ее независимой от мужских прихотей, опытной женщиной и давало странное чувство свободы и уверенности.
Аппаратище был завернут в платочек и спрятан в глубинах Деда Мороза, куда деликатный Владик и не думал лазить. Там бы он и хранился, да как на грех перегорели у Томы пробки, а Владика дома не было. Включила она свой тайный подарок и пошла себе с ним на площадку, да так и привыкла использовать его вместо фонарика. И ночничка иногда... Так, полежать, помечтать, пока Владик безмятежно спал. Не более того!
Однажды она все же решилась - погасила ночничок и спрятала его, конечно, а сама зажгла верхний свет и решительно разбудила Жабенка для генеральной беседы. Тот, ничего такого от Томы никогда не получавший, конечно проснулся и внимательно выслушал ее речь, по жабски моргая и сглатывая слюньку. Владик обнял Тому, стал успокаивать и гладить ее - не совсем так , как ей хотелось бы - принес ей стакан компоту и нежно сказал, что ужасно ее любит, что пусть она не переживает - он абсолютно здоров, и всегда-всегда будет ее верным Жабенком, а что до физических составляющих секса, так что, нельзя без этого? Ему это как то просто не нужно, чтобы чувствовать себя с ней счастливым. Владик даже достал из своего сейфика чудесное колечко с изумрудом, о котором Тома мечтала, а он уже давно купил и хранил до дня рождения. Тома колечко приняла, Жабенка поцеловала, и, сказав в душе своей мрачное “Ку-ку!”, заснула с противоречивыми чувствами.
Виртуальный мир проник в Томину жизнь через пробитую Жабенком брешь как раз на день рождения. Беспокойство в душе ее должно же было куда то выплеснуться - почему не в эдакую помойку?. Тома забарахталась в соцсетях. А хотела только почитать поздравления... Не будем мы здесь пересказывать многочисленные казусы, катаклизмы и перетурбации, сопутствовавшие ее адаптации в виртуальном пространстве. А иначе и не назвать, только если грубо выругаться, чего бы Тома нам никогда не позволила.
Но где то на третий месяц набрела она на сообщество “Романтических подруг Григория”, куда и влипла. Сообщество было многочисленно и входили в него дамы Томиного возраста, отличавшиеся откровенностью, близкой к распущенности и всеядностью.Не такова была Тома, но увлекательные описания свиданий с Григорием, на которые ее товарки летали и ездили, вызывали в ней падение сердца в глубины организма и жгучую зависть.
Волчок - серый бочок, думала она.
Написать Григорию в припадке безысходности она решила месяца через три, когда тот, в виде приманки для легковерных мух, выложил в сеть несколько удивительно откровенных фоток.На первой он высоко поднимал бокал за счастье своих подружек, будучи сам небрит во всю квадратную челюсть, в тельняжке, наполовину прикрывавшей черные сатиновые трусищи и собственно в трусах, из-под которых маячил неясный кончик чего то таинственного. Второй изображал собственно таинственное, выложенное бесстыдно прямо на клавиатуру. На Тому оно произвело не меньшее впечатление, чем салями по 31 рублю неожиданно свободно появившееся в продаже лет двадцать пять тому назад. Тем более, что сходство было невероятным.На третьей карточке Григорий жестко сжимал граблями своими различные детали фигуры какой то целюлитной дамочки в одних невыразимых трусах, заставивших Тому устыдиться за счастливицу.
Ревности Тома не испытала.
Увидев красоты Томы, прикрытые скромным купальником, Григорий заквохтал не хуже известного щедринского чиновника. Видать такая ласточка в его сети еще не залетала. Или рыбка не заплывала. Кто знает как он их там классифицировал. Замуж он, впрочем, ее не звал, приехать сам не мог, поскольку не на кого было оставить свой крупный автосервис. На переезде тоже не настаивал, мудро полагая, что повседневность убьет высокие чувства, а предлагал начать с романтической встречи. По мере романтических мурлыканий она превратилась во встречу Нового года.
А Новый год, если вы помните, был в Томиной жизни понятием сакральным. Да и объем любовных призывов Григория накапал ей на голову уже гига два. Камень ее скромности был задолблен.
Тома купила билет в ближнее зарубежье. За черевичками...
  6.
Отъезд случился невыразимо стремительно и в то же время как в замедленной киносъемке. Как то легко и нечувствительно для себя она собрала сумочку и чемоданчик, объяснила Владику, что он мог попить и покушать в новогоднюю ночь, прежде чем собраться и отплыть к маме. А Владик так, казалось бы, внимательно и покорно слушал и даже покивал, когда она объясняла ему, где лежат все еды и как смешать его любимый салат и где уложены его теплые вещи, что ей стало еще легче и покойнее, что он уплывал от нее так бессмысленно, такой хорошенький нечегошенький в своей белой маечке как толстый карп в магазинном аквариуме, благодарный, что не съели.
И он не был совсем напуган, что у нее будет другой Новый год, на этот раз такой как ей нужно, волчий, с квадратным подбородком и дикой щетиной, полный деревенских ароматов и грубой силы. Даже, наверное, козлоногий какой то, с ароматами сатира, лесного жилистого здоровья и напора.
Мысль об ароматах этаких ударила ей в голову и отключили сознание. Но ноги сами несли ее вниз, вниз по широкой лестнице и в метро и на вокзал и в ужасный поезд, набитый отбывающими на каникулы работягами, невольницами любви и добрыми тетечками с рынка с отмытыми до костей крестьянскими руками. Она забылась в душной тесной дремоте, стараясь одним мигом просвистеть этот невыносимый уже путь и это ей удалось. Она вернулась в сознание вся в каком то волглом поту, встряхнулась, поправила волосы и выскочила в тамбур слегка проветриться за полчаса до станции.
Григорий ждал ее в сверкающем на снегу “Запоре” с задним приводом. Как и мнилось ей в полуобморочном сне - в бушлате, напяленном на босу душу тельняшки, без шапки, потряхивая гордою чупрыной и приплясывая на снегу в каких то чунях. И сразу, как то по простому без речей и объятий прыгнули они в эту чудо птицу, и вкатили в его просторный двор, уставленный мопедами "Верховина", "Ковровцами" и даже великами. Так, собственно, и выглядел Гришкин бизнес. Но мимо, мимо пронеслась она в хату, вымытую как то по самчачьи, вроде и не грязно, но и не чисто, а как то чужеродно женскому мироощущению и в то же время очаровывающе, как ужас темницы и звяканье цепей. И хлопнулись они без лишних слов за стол, закусив непременно и первую и вторую и третью какими то салами и рыбцами, а бой новогодних часов застал их уже в долгом поцелуе с легкой сивушной ноткой и все поплыло...
Тома пришла в себя, когда рассвет начал забеливать хату и она разглядела перед собой мутноватое трюмо, обрамленное рушниками и свое отражение в нем. Или, собственно, их инкорпорированное отражение, напоминающее несколько похищение Европы. Так вот стояла она на четырех точках, оборотившись к этому допотопному трюмо лицом, волосы ее были растрепаны и все время сползали на глаза, отчего она все время инстинктивно пухала в них как медвежонок. Груди ее, еще довольно остренькие и приятно оформленные как у молоденькой козочки совершали бессистемные движения и не сказать колебания, в силу мощных ударов аномального Григорьиного поршня. Но и не это было главное. А увидела она глаза своего желанного новогоднего мил дружка, белые - белые и текла в них горная упругая Белая река Агидель, мертвая как слеза аллигатора. Опечалилась Тома и подумала, что не погладил бы ее в таком виде Дед Мороз по головке. И тут же подобрала она под себя все имевшиеся подушечки и спряталась в них как страус в песке и начала верхней своей частью обдумывать незавидность своего положения. И ощутила она себя козою соседки тети Нюры, в редкие минуты посещения ее козлом Митрофаном, такою же несчастною женской особью, влекомою безжалостным инстинктом. Да и запашок в хате весьма способствовал ее такому ошушению, ибо был не сатировым, а откровенно козлячьим. Нижнею же частью своего организма принялась она выкидывать разные штуки, изображавшие игры любви, дабы скорее отлип этот ошибочный Волчара, что удалось ей неожиданно легко и красиво. Григорий затем нежновато потрепал ее по голове, хлопнул еще соточку из изрядно опустевшего бутыля и забылся в угаре, пукнув неожиданно музыкально в дипазоне от тубы до кларнета.
Да только и видел он ее после этого!
Обратный путь был легок и светел, уже различала она и лица людей и хатки на полустаночках и их немудренное новогоднее убранство. И с соседями сошлась она легко, и пригубила рюмочку и заела непременным яйцом и куриной ногою и окрестности Москвы обрадовали ее, и вокзал, и даже таксист и конечно дверь своего дома... и открывший ее Владик, который никуда и не собирался уходить.
“С Новым Годом” - сказал Владик.
“Я знал, что ты вернешся” - сказал Владик.
“Я всю ночь не спал и слушал, как ты придешь” - сказал Владик.
“Я сварил твой любимый компот и за ряженкой сходил” - сказал Владик.
“Я скучал”- сказал Владик и положил бодастую голову ей на грудь.
“Как хорошо, когда ты дома” - сказал Владик.
Полный счастья и покоя он потянул вверх свои спальные семейные трусы огромного размера, которые собственно и купил в виде сюрприза Томе на Новый год, взлез в кровать и немедленно заснул, приятно улыбаясь и одновременно обиженно переводя дыхание.
Тома старательно накупалась, и надела длинную покойную рубашечку, свою любимую и Владика и пошла спать, напившись и ряженки и компота, не печалясь нисколько о результате. А когда вошла в спальню, то увидела, что Владик тихонько похрюкивает, разложившись безмятежно на спине и откинув в сторону правую ножку.
В результате из трусов его, высоко подтянутых от счастья и обидости выкатилось пушистое яичко, которое она всегда любила катать в руках и прочим образом баловаться. Стало Томе так жаль всех их милых ласк и добрых отношений, на которые она бездумно наплевала, что слезы навернулись ей на глаза и она нежно прикрыла Владика простыней и одеялком, а сама подлезла с другой стороны и упаковалась с головой.
Правую руку она, впрочем, высунула, порылась в пузе Деда Мороза и отыскала свой дареный аппарат. И принялась она его включать и выключать бессистемно. Через простыню казалось ей, что это вовсе и не срамная игрушка, а праздничная елочка, чему очень способствовали крупные фантастические детали, рожденные необузданной фантазией производителей. И теневая эта елочка, наконец, принесла с собой ощущение праздника и покой.
***
Огонечек зажигался и гас, то быстро быстро, как бы мигая, то застывал на несколько секунд и пропадал, то возникал на краткий миг после провала в кромешную горестную темноту и вновь уходил в небытие, придав немного надежды....
“Я спасу тебя, Жабенок” - думала Тома.
“Нужно только просить правильного Деда Мороза” - думала Тома.
А правильные Деды Морозы существуют и спорить с этим - бесполезно.
Так и нужно их искать, а не чатиться где попало, вот какая история!