Про немцев, лягушек и работу на заводе

Продолжение «Маминых воспоминаний».

 
     III

     В Советском Союзе в вузы принимали на обучение студентов из стран социалистического лагеря. На факультете психологии МГУ, на курсе 1972 г., обучались 5 немцев из ГДР и две девочки из Болгарии. Из немцев были один мальчик и четыре девочки. Это были две Барбары, Хельга и Астрид, а мальчик — Клаус Дитер Шмидт.  Их расселили по одному в комнаты к русским студентам, чтобы им было легче осваивать русский язык. Все быстро подружились, мы помогали иностранным студентам с записью лекций, объясняли им непонятные места, и, в принципе, через несколько месяцев уже все были «в кучке». Хозяйственные немки ехали в СССР как в какую-то дикую страну, брали с собой кучу вещей — посуду, полуфабрикаты, салфетки. Готовили все вместе на одной кухне, и поэтому быстро перенимали друг у друга кулинарный опыт. Можно было ходить и в общую столовую, но это было необязательно; можно было купить продукты и есть в комнате. Притом, столовая вечером закрывалась, и там поесть мы не всегда успевали.

     На 1 курсе у психологов было много биологических дисциплин: биология, антропология, анатомия нервной системы, физиология высшей нервной деятельности. Также был практикум по физиологии. Эти занятия проходили на факультете биологии. На первом же занятии практикума надо было приготовить препарат из сердца лягушки, чтобы записать ритм сокращений. Естественно, молодые девчонки чуть в обморок не падали, увидев в аквариуме лягушек, которых надо было обездвижить — то есть специальной иглой разрушить в позвоночнике спинной мозг, а уже потом вскрыть ее и достать сердце, причем сделать это так, чтобы сердце сохранило способность сокращаться. Преподаватель говорила, что поставит зачет только тому, кто покажет ей последовательность всех этих операций (садистка…). Практикум выполняли группы по четыре человека. Лягушек перевели — целую кучу. Практичные немцы сказали, что так пропадает много вкусных лягушачьих лапок. И сначала они, а потом и все остальные начали эти лапки отрезать, собирать, а потом их принесли в общагу и зажарили. Сначала мы даже на кухню не заходили, когда там шел процесс приготовления, охали, ахали и фыркали. Первую сковородку съели немцы. Потом некоторые особо смелые русские студенты тоже решили попробовать — и многим понравилось. Так что к концу года полобщаги питалось лягушками. На 2 курсе такой практики уже не было, и пришлось вернуться к банальным котлетам.

     На 2 курсе был практикум по общей психологии. Там надо было произвести замер скорости реакции, а также определить порог восприятия. Испытуемый садился в темной комнате, перед ним были лампа и кнопка. Экспериментатор подавал очень слабый световой сигнал — за пределами видимости. Постепенно интенсивность сигнала возрастала, и испытуемый должен был нажать на кнопку тотчас, как он его заметит. Мощность этой лампочки точно измерялась. Таких измерений проводилось несколько, чтобы вывести среднее значение порогового сигнала. Потом это обсчитывалось по определенным формулам, все надо было записать и сдать как практическую работу. 

     Обычно прием таких работ был достаточно формальным делом. Но именно это практическое занятие принимала Марта Борисовна Михалевская. И гоняла она нас, как сидоровых коз, по всему разделу «психология восприятия», и по всем формулам. Она разговаривала с каждым студентом индивидуально, а не со всей группой, которая делала работу. Все немцы учились очень хорошо, были старательными и обязательными. Но после сдачи практикума по психологии восприятия даже невозмутимый Клаус, выйдя из кабинета, на вопрос: «Как сдал?» — молча покрутил у виска пальцем, махнул рукой и ушел.

     После 1 курса предполагались какие-то общественные работы. Можно было поехать в стройотряд, можно было работать в приемной комиссии. Большинство, конечно, хотело в стройотряд, но не все прошли по состоянию здоровья. Наш стройотряд работал на строительстве нулевого цикла пионерского лагеря, под Звенигородом, на биостанции МГУ. (На этой биостанции проходили практику студенты биологического факультета.) Место — красивейшее, на берегу Москвы-реки; там был заповедник, и куча ягод, малины, черники. Через какое-то время мы соскучились по цивилизации, и стали небольшими группами отпрашиваться на выходные обратно в Москву.

     И вот, возвращаюсь я однажды из Москвы… От электрички до биостанции надо было пройти километра два по берегу Москвы-реки. И тут начался сильнейший дождь. Делать нечего — идти надо. Иду я по тропинке, вся насквозь мокрая. А из-под ног лягушки десятками прыгают. Сначала повизгивала, а потом ничего, привыкла. Пришла в лагерь мокрая, замерзшая, и стали меня отогревать. Мальчики сказали, что для профилактики простуды лучше всего выпить немного спирта. Сбегали к врачихе, она выдала грамм 50 этого лекарства, «доктора» сказали: «Пей!» — и я выпила неразбавленный спирт... Они даже водички туда не плеснули, змеи!.. На следующее утро у меня начисто пропал голос, глотку я сожгла, и могла только слабо шептать. И даже ругаться не могла. Но, что характерно, никаких симптомов простуды не появилось.

     IV

     После окончания университета в 1977 г. я получила направление на работу в Авиационный завод в Куйбышеве (ныне — Самара). Приехала туда в середине августа, отнесла документы в отдел кадров, и целый месяц ожидала устройства. Завод был режимный, и все вновь поступающие подвергались довольно тщательной проверке. Все это время я жила в какой-то паршивенькой гостинице в рабочем районе. Город мне не понравился. Рабочий район был очень далеко от центра, и он был очень запущенным — впрочем, как и все рабочие районы.

     После зачисления на работу мне дали место в общежитии, в комнате на четверых. Общежитие было гораздо хуже университетского, что еще больше отвратило меня от города, от завода и вообще от этого места.

     Работа была ужасно глупой. Работы для психолога на заводе в то время почти не было. Определили меня в Отдел Научной Организации Труда и Изобретательства (ОНОТИ). В небольшой комнате сидело 14 или 15 человек (фактически два отдела); столы стояли впритык друг к другу. И обязанности мои там были неопределенные. Предложили заняться выяснением того, почему многие выпускники ПТУ не оставались потом работать на этом заводе. Ответ был очевиден, и никакими особыми психологическими знаниями обладать не надо было — тяжелые условия труда, низкая зарплата, и большой выбор работы на других заводах.

     Я ехала в Куйбышев с намерением отработать положенные три года. Но уже через два-три месяца поняла, что это совершенно невозможно. Жить фактически негде — коечка в комнате, где постоянно толпятся люди; толпа дома, толпа на работе, неопределенность обязанностей. Началась жестокая депрессия. Я решила просить, чтобы завод отказался от меня как от молодого специалиста. Угнетал меня еще жесткий режим работы — с 8:30 до 17:12. Особенно бесили эти «12 минут». Потому что уже к 5 часам вечера все стояли в пальто, и ожидали времени, чтобы можно будет идти к проходной. Это было смешно, глупо и бессмысленно. Когда я приехала в Москву (открепляться через министерство), то выяснила, что многие мои однокурсники прошли тот же путь, и что мало кто остался работать по распределению. Нам предстояло искать место работы самостоятельно. И в конце концов все нашли работу по душе.





.