Проблема субъективности

      Принцип, который был провозглашен Кьеркегором (и к которому полвека спустя пришли некоторые другие мыслители) – «субъективность и есть истина» – дал неожиданный результат. Когда людям «позволили» подходить к внутренним вопросам самостоятельно, когда люди осознали за собой это право, это просто привело к тому, что им стало не очень-то интересно присоединяться к христианству. Если все общество не приводит отдельного человека, отдельного индивида к христианству, а призывает его к ответственности, чтобы он сам нес ответственность за свое отношение к вере, – то окажется, что таких людей не так уж и много. Так то зерно, которое появилось в XIX в. и выросло в дерево экзистенциализма в XX в., привело к атомизации общества, привело к индивидуализму. А потом все перевернулось, и «индивидуализм» начал означать поклонение корысти, и все потонуло в море консьюмеритизма.

      Таким образом, в XIX в. были свои проблемы, но их решение оказалось далеко не таким очевидным, как можно было подумать в самом XIX в. Вообще, то, что ракурс проблем в XX в. так сильно изменился по сравнению с XIX в., просто до неузнаваемости изменился, – это тоже своего рода бедствие. Потому что в XIX в. был накоплен большой опыт осмысления этих проблем; но вскоре он оказался практически неактуален. Все предстало в совершенно другом ракурсе.

      Демократическое общество имеет тот недостаток, что в нем мало механизмов, которые могли бы регулировать развитие культуры и сдерживать рост атомизации. При предоставлении самим людям права решать, что именно для них представляет интерес, они легко могут потерять ориентиры.

      Надо сказать, что Кьеркегор вовсе не имел в виду отрицания моральных норм или провозглашения релятивизма, когда говорил о субъективности. Совсем наоборот, именно через субъективность, по его мнению, человек должен осознать этические требования – требования, обращенные «лично к нему». Субъективность здесь противопоставляется теплохладности, равнодушному, «бесстрастному» отношению ко всему. Такая отстраненность достигла апогея в философской системе Гегеля, которая была чрезвычайно популярна в 1840-х гг. (Она была, в свою очередь, подготовлена развитием научно-технического прогресса.) Именно в том месте сочинения 1846 г., где появляется формула «субъективность и есть истина» (с. 199), Кьеркегор подчеркивает определенность моральных норм: «С объективной <т. е. гегелевской> точки зрения решение невозможно, а потому объективно правильно, что различие между добром и злом здесь оказывается снято, – точно так же как оказывается отменен принцип противоречия, а стало быть, и бесконечное различие между истиной и ложью». <Sic!>

      Когда Кьеркегор говорил о том, что человек становится христианином не в силу того, что он родился в христианской стране, а становится им, когда переживает это внутри себя, на индивидуальном уровне, – эта персоналистская идея была воспринята (может быть, через посредство других писателей) как санкция на полную автономию личности.

            * * *

      Нечто подобное имело место в русской истории. Дело развивалось в другом контексте и по-другому, но что-то подобное есть. «Манифест о вольности дворянства», изданный Петром III 18 февраля 1762 г., по словам В. О. Ключевского, «говорил приятного больше, чем хотел сказать, и старался возможно больше смягчить то, что было неприятно напоминать». И вот многие дворяне, услышав о «вольности», решили, что им многое дается, многое доверяется, и теперь жить можно свободнее, чем раньше. Манифест больше взывал к их ответственности и совести, а человеческая леность перевернула акценты совершенно противоположным образом.

      Д. И. Фонвизин говорит об этом в сатирических «Письмах родных к Фалалею» (в частности, в 1-м «Письме уездного дворянина к его сыну»). (Эти письма начали анонимно публиковаться в журнале «Живописец» в 1772 г.) «Уездный дворянин» Трифон Панкратьевич пишет: «Сказывают, что дворянам дана вольность; да черт ли это слыхал, прости Господи, какая вольность? Дали вольность, а ничего не можно своею волею сделать; нельзя у соседа и земли отнять: в старину-то побольше было нам вольности».

      А большую известность получило аналогичное восклицание г-жи Простаковой (из «Недоросли» Фонвизина): «Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен! Да на что ж дан нам указ о вольности дворянства?»

      Услышали люди звон, а не знают, где он...

      Это говорит о том, что народ на может нормально жить без узды.


.