Две краски

13 число, не самая удачная цифра для начинаний, особенно если ты суеверный до коликов. Но мне плевать, для меня любая цифра, любая дата, любое время года полный, круглый, безусловный отстой. Не вспомню когда началась вся эта срань, наверное, очень давно, может даже не в этой жизни. Мысль о набитом грехами кармическом кармане, да и сама идея, что может быть, тебе будет дан еще один шанс пожить - держит меня в прямоходящем положении и позволяет окончательно не ёхнуться мозгами. Если вам интересно, то это не первая теория, с того времени, которого я не помню. Мне пришлось испробовать уйму подобной фигни. Теперь довольствуюсь тем, что осталось. Выкатывание яйцами, хрустальные шары и прошлые жизни. Если я правильно понимаю, в очереди стоят заговоренные монетки на перекрестках и хвосты черных кошек с кладбищ.

В этом месте умные люди советуют представляться, мол я то-то и то-то, с тем-то и тем-то и всё у меня так-то и так-то. Что ж - я никто, у меня ни того, ни этого, и всё давно и прочно никак. Мне 31, десять из них потрачены не могу сформулировать на что, перед этим десятком еще пять тоже смутно понимаю зачем, до этого половое созревание и метания, еще раньше детство и постоянные сопли, и где-то перед сопливой серостью, если не врут фотографии, чудное светлое дитя, с огромными серыми глазами и пухленькими щечками, по имени Аленушка.

Здесь можете закрыть мою книгу и выбросить на помойку - вы знаете обо мне всё. Остальное нюансы, детали размазанные по тридцати одному году никчемной, безвкусной жизни. А можете остаться среди маленьких черных буковок, и посмотреть на меня. Хотя бы из простого любопытства.

Человек - животное любопытное, как кошка. Но кошка умнее. Её любопытство контролирует страх и природная корысть. Человеки же, вроде меня, мнят, что это они контролируют и первое и второе.

Когда мне стукнул двадцать один, долгожданное очко, сулящее всё и сразу, мне стало любопытно, какой он - сидящий напротив меня, в занюханном свитере, с нервными тонкими пальцами и глазами усталого ребенка. Почему он такой, о чем он мечтает, какими словами произносит «останься со мной». Он мой первый и единственный муж. Отец моих невоплотившихся детей. Слёзы счастья и слёзы боли. Мы были женаты пять дней, перед которыми пятилетка и после которых пятилетка странных, сжигающих кожу и душу отношений.

А потом он сказал:
- Знаешь, наверное, не приезжай ко мне на Новый год, ты пойми меня правильно, я хочу… ну, ты понимаешь, Новый год…
Помню, я была такая уставшая, только вернулась с выставки, где впихивала свои экологически чистые ароматизаторы всем проходящим.
- Да, да, конечно, я понимаю - ответила я радостно, чтобы не породить в нем чувство вины,- Новый год, я понимаю.
Бросила сумки посреди комнаты, разодрала любовно выплетенные парикмахером косы, размазала «смоки айс», не стала срезать ценник с платья и стала думать: «А что я понимаю?». Конечно, после десятилетки немого согласия и запихивания в себя всех объяснений «почему на самом деле нет», говорить в трубку: «Урод ты долбанный», - вряд ли имело смысл.

С того Нового года прошел год. Он ни разу не позвонил. Я даже не знаю, жив ли он. И не знаю, все равно мне или нет. И еще не знаю, простила ли я его, и хочу ли по-прежнему быть с ним. Люблю ли его. Я не знаю этого. И не знаю, как узнать. И не знаю, можно ли это узнать. И не знаю у кого. И еще я не знаю, хочу ли я все это знать. Он был для меня особым миром. Чужим и странным. Если бы я была кошкой, я бы пометила его и пошла дальше, даже не оглядываясь. Но в то время, я еще была человеком, и мне хотелось знать.

Теперь гораздо проще. Теперь уставшее сознание не так любопытно. Одни и те же фильмы, одни и те же книги, одни и те же лица, и один и тоже день изо дня в день. Я валяюсь на диване, тычусь зрачками то в экран телека, то ноутбука. Клянчу деньги у матери. Курю с подругой и хватаюсь за всякий непотреб, как за шанс окончательно не свалится в старость, одиночество и никчемность.

Но даже в такой скудной жизни как моя есть изумительные цвета. Изъеденная обидами память хранит их калибровки и выпускает полетать в пространстве перед сном. Да, у меня есть краски жизни. Их мало, картину ими не напишешь, но они есть.

Первый из моих цветов искрящийся белый. Он принадлежит детству. Он мимолетен. Но я цепко держу его. Вижу, ощущаю, чувствую запах. Это цвет чуда. Мне тогда было пять. Мама забрала меня с танцев, и мы шли по декабрьской улице в свете желтых фонарей, под гирляндами светящихся шаров. Падал снег. Я смотрела на свои зеленые варежки, к которым прилипали снежинки. Маленькие идеальные создания. Ни до, ни после, я не видела таких снежинок, словно вырезанных из бумаги. Крошечные, поражающие воображения замершие лучики абсолютно правильной формы - слившиеся идея и воплощение. Снежинки заполнили пространство улицы. Переливались, мягко поскрипывали под ногами, смешно кололи нос, путались в ресницах. И мы шли с мамой в окружении снежинок - родные, счастливые и искрящиеся от снега, как две мечты. Мы торопились домой. В маленькую комнату в коммуналке, в запахи оливье и винегрета, шпрот и гренок с плавленым сыром. Через плечо у меня была переброшена тряпичная сумка с чешками, а у мамы в руках моталась авоська с мандаринами. Перед нами машины, светофоры, дома. Мы спешим по снегу, как по млечному пути, похрустывая звездами- снежинками. И вот он главный момент - мама останавливается, я останавливаюсь, время становится медленным и вязким. Я смотрю по сторонам и вижу, как оживает чудо - снежный сказочный мир, с принцессами и феями, торжеством добра и любви. Помню, что перед тем как войти в длинный коридор коммуналки, я бережно струсила с себя и с мамы все снежинки, чтобы они не растаяли.

Вторая краска моей жизни прозрачный коричневый, как французское масло для загара. Она появилась в наш единственный спокойный месяц, когда мы с ним просто хотели быть рядом. В духоте июля, мы ходили на пляж, ели пиццу не вылезая из постели. Мне тогда только исполнился двадцать один, а ему тридцать восемь. Он оставил за спиной семью, я работу на телевидении и мы жарились на пляже, курили вечерами на кухне в обнимку друг с другом и бокалами вина. Аромат акации, геля после бритья и французского масла для загара. Три сладких, душных и дурманящих запаха. Так пахнет моя любовь. После к ней примешались чужие духи в прихожей, подаренные кем-то одеколоны, перламутр теней для век на наволочках. Но в том июле все было еще возможно - жизнь, дети, лужайка перед домом, моё счастье, его счастье, наше счастье.

Это была душная среда в июле 1999. Мы овощами лежали под солнцем, на горячем блеклом песке, взявшись за руки и думая мысли друг друга. Потом он приподнялся, чмокнул меня в щеку и сказал;
- Не отпускай меня.
И пошел плавать. А я смотрела, как он выныривает из зеленой морской воды и, через сотни метров жидкости, других тел и песка, чувствовала запах его тела. И вновь время стало густым, лучи солнца приобрели форму и в душном пекле мои глаза уловили тонкую переливающуюся нить от него ко мне. И, казалось, нет её крепче, и хотелось, чтобы навсегда. И глаза вдруг заплакали, а сердце стало вечным и взрослым. И в твердых лучах солнца, передо мной стояла любовь, обнимая меня карамельным ароматом французского масла для загара. С той среды прошло двенадцать лет, и ни разу я не покупала другое масло для загара. Как собственно и не встречала другую любовь.

Вот две краски. Два цвета в моей серой памяти, как два крыла над пропастью глубиною в три десятка лет. Но еще не финальный аккорд. Еще есть время найти новые краски. Обопрусь на хвосты черных кошек с кладбища и айда пополнять палитру!