Кондзё - это по-русски -козел-

при участии М.Тарусина

(развернутый синопсис фильма)

                «Если дверь в сердце начальника закрыта,
                надо постучаться его в печень.
                Причем, желательно с размаху!»
               
                Из копилки мудрости офис-менеджеров.

      Служба Сергея Сивухи в московском представительстве японской телекомпании «Сёсуй ТиВи» не задалась с самого начала. Главных японцев было два - «босс», как звали их русские сотрудники компании, и «полубосс», его зам. То, что русскому душой Сергею представлялось трудовым подвигом, суроволикими японскими боссами расценивалось как обычные, пусть и нелегкие будни тележурналиста. «Драться за дело, изначально обреченное на провал - честь для офис-самурая» - оскалясь, любил наставлять Босс.
      Полубосс тут же подхватывал мысль шефа, и пускался в пространные повествования о том, как японцы везде и ежесекундно воспитывают своё «кондзё»: не садиться в транспорте, не расстегивать пуговиц в жару; японская мать будет стоять и спокойно смотреть на сына, извивающегося в кресле стоматолога, воспитывая его и своё «кондзё» одновременно…
     - Дзаккэнаё! (Пошел ты на!…),- внутренне кипел Сергей, внимая «полубоссу», внешне выказывая всяческую решимость немедленно заняться тренировкой этого самого «кондзё», причем по спецпрограмме, только поручите! Когда он работал на киностудии Довженко режиссером, он и представить себе не мог, что опустится до такого.
      Однако готовность Сергея к самопожертвованию пропадала втуне: как репортер он, по мнению японцев, звезд с неба не хватал. Репортажи его не отличались политкорректностью. В ряде материалов боссы с неудовольствием отмечали даже уклон в немотивированный славянский шовинизм, как, например, в репортаже о поджоге синагоги любавических хасидов на Бронной.
      По причине этой явной политической ангажированности карьерный рост Сергею не грозил. А попытки заговорить о повышении жалования каждый раз заканчивались вежливым японским «Синдзимаэ!» (Убирайся к черту!). 
     И текли бы события по накатанной, равномерно и прямолинейно к пенсии, если б однажды жена Сергея, Оксана, не выгнала его из дому: надоели ей съемные квартиры и постоянное безденежье. Оксана умела добиваться своего: после серьезного разговора и бурного примирительного секса, созерцая соблазнительное тело жены, Сергей вынужденно пообещал получить повышение по службе и прибавку к жалованию. На все про все ему было отпущено три месяца…

      В Украине заваривалась «оранжевая» политическая каша. Убедив начальство в необходимости присутствия в центре событий, Сергей собрался в командировку. Родом он был с Полтавщины, где, по его рассказам, по сию пору проживало целое село его многочисленных родственников. Раззадоренные картинками украинского колорита, оба «босса» незамедлительно выписали себе подорожные в «незалэжную»…
      
       В Киеве, пока Сергей наматывал на кассеты километро-часы репортажей, из родного села Сергея, словно по волшебству, к боссам явилась депутация.
      - Добрый день в хату! – раздалось однажды за дверью «люкса» боссов, и в номер ввалился обширный чревом, сияющий дядя Петро с пышущими здоровьем братьями, и мероприятие в стиле «вечеров на хуторе», с горилкой, салом и горьким запахом полевых трав, была слажена за один присест.
     Киевские коллеги обеспечили машину с шофером, и вечером следующего дня Сережа упал в объятия теток и дядек на родном хуторе. Хуторок представлял собой живое воплощение картинок из гоголевской прозы: несколько невысоких, крытых соломой мазанок вкруг колодезного журавля, обширный скотный двор, и не пропорционально большой стог сена, невесть как оказавшийся среди чистого поля…
      
     Японцы холодно улыбались, но как зачарованные перманентно водили окрест себя «бетакамом» на предмет будущего шедевра кинодокументалистики.
     Излишне горячее гостеприимство, явленное радушными хозяевами, поначалу несколько смутило двух тщедушных самураев, которых как родных потискали в объятиях заодно с Сергеем. Родня расстаралась на славу даже по украинским меркам. Стол ломился от еды, среди которой, как сталинские высотки, торчали бутыли с горилкой. Японцы, тихо переговариваясь, заворожено смотрели на горы съестного, и на стопки, наполненные самогоном, «как положено», до краев.
      Гульбище открыл дядя Петро. Он поднялся во весь свой исполинский рост, и, чуть накренив необъятным  чревом  стол, душевно провозгласил:
   - Пью за дорогих гостей до дна! А кто со мной до дна не пьет, тот враг незалэжной Украйне! – и, выразительно глянув на японцев, одним глотком осушил стопку. Сергей перевел спич родственника.
      Японцы, пригубив, отрицательно замотали головами, дескать, завтра работать.
   - Тюююю – искренне удивился дядя Петро – а мне сегодня работать, в ночь.
    После этого поднялся старейшина рода, наряженный петлюровцем местный книгочей дед Никифор, и произнес тост за нарождающуюся «великую японо-украинскую дружбу», не забыв упомянуть «общих врагов Украины и Японии», ибо территориальные споры с повестки дня никто не снимал.
   - У вас Курилы, у нас Крым, - явил он необычайную осведомленность в проблемах международной политики, - Хай живэ и пасэтся! – лихо опрокинул стопку, хватил об пол хвостатой шапкой и засмеялся.
   - Банзай! - неожиданно весело отозвался слегка захмелевший «полубосс»…
   Дядьев и теток Сергея было за столом человек двадцать, и все они имели что сказать дорогим гостям, и за что с ними выпить. Сергей еле успевал переводить. Спустя недолгое время вдруг вскочил  «полубосс» и, издав клич самурая, обрушил на гомонящий стол тишину….
   Поклонившись во все стороны, он заговорил бурно и для японца непривычно страстно. Резиновая улыбка исчезла с лица «поубосса». Обливаясь слезами, он говорил, как ждал этого дня и как теперь рад, что этот день наступил. И что он теперь хочет только одного – чтоб этот день никогда не кончался.
    «Полубосса» понесло. Разрыдавшись в голос, он кричал, что чувствует себя как дома в Японии, что горилка своим вкусом сильно напоминает ему сакэ, что украинский язык очень похож на японский, и теперь украинцы и японцы должны стать единым народом, за что он намерен бороться всю оставшуюся жизнь. В свете этого он громогласно заявил, что окончательно полюбил «Селегея-сан», который привез его сюда, и теперь он станет ему как сын.
      Бабка Сережи в ответ на это зарыдала и, обняв «полубосса», сказала, что и он теперь тоже ее сын, а она его мама. «И его тоже» - сказал «полубосс», указуя на босса. «Да, да, и он тоже сынок» - рыдала бабка, обнимая нетрезвого, но все ещё сдержанно сурового «босса».
      
      К тому времени гульбище постепенно перемещалось на воздух, под навес. Под разухабистые ритмы Сердючки заплясали все.  Откуда ни возьмись появились ряженые. Тетка Фрося, тихо улыбаясь, разливала по стопкам из двадцать четвертной бутыли. Предыдущие двадцать три были сложены от греха в загоне для свиней, и поблескивали голубоватым терриконом.
      Полубосс непрерывно смеялся, что-то крича в ухо дядьям, причем те понимающе кивали и тоже что-то кричали в ответ в японское ухо.
      Кто-то посредством жестов попросил «полубосса» показать, как у них в Японии танцуют. Японец не стал долго ломаться, и выскочил в круг. Его танцевальные «па», нечто среднее между упражнением «санчин-но-ката» мастеров карате, и ритуальными плясками зулусов, вызвали неподдельный интерес.
      Босс, хотя тоже был изрядно нетрезв, все ещё сохранял «кондзё», неодобрительно поглядывая на проделки своего зама.
      - Аната то ханаси тай* (Хочу поговорить с тобой) – дернул он за рукав не в меру развеселившегося подчиненного.
      - Хадзимэсиаситэ! Анато но ономаёма ва? (Рад познакомиться! Как тебя зовут?) – весело отозвался тот и захохотал. Босс понял, что «полубосс» на сегодняшний вечер для него потерян.
     Принесли казацкую саблю, босс немного успокоился и даже повеселел: его зам довольно лихо замахал ею, демонстрируя упражнения с самурайским мечом. Удивительно, но в жесткий ритм Сердючки «полубосс» попадал точно, чем вызвал всеобщее одобрение.
     -  Кондзё! Кондзё!- кричал босс заму. Но тот только отмахивался саблей.
     - Что это он? – спросила тетка Анисья хмельного Сергея.
     - Козла посмотреть хочет.- пошутил Сергей,- у них в Японии козлы в диковину.
     - Так это щас, - сказала Анисья, и увлекла босса на задний двор. Босс деловито поправил очки и зачем-то прихватил с собой «бетакам»…
      
     Ближе к полуночи дядя Петро вдруг вспомнил, что ему сегодня в ночь на пахоту. Шофер из Киева, до этого молчаливый толстый хохол, вскричал, что это мечта все его жизни, что он несчастлив, потому что не пашет землю, а возит всякую срань, и что он все отдаст, лишь бы отпахать пару полей этой ночью. Дядя Петро обнял его, они крепко поцеловались взасос, и, взревев движком,  уехали в ночь на тракторе. Это притом, что положили заранее завтра  выехать в шесть утра, чтоб поспеть на поезд в Москву…
      
     На скотном дворе тетка Анисья зажгла свет, и повела «босса» по стойлам. Коза Варька, почуяв человека, зашлась нервным «ме-е-е». 
     -  А тебя-то подоить и забыли, - всплеснула руками тетка. – Щас я тебя облегчу.
Забыв про босса, тетка пристроилась к козе.
     Вдруг «босс» неестественно твердым шагом направился к козлу Борьке. Проходя мимо бабки, он бросил:
       - Делом заниматься надо.
       «Босс», воспитанный в духе уважения к старшим, был полон решимости облегчить тяжелый труд тетки Анисьи. «Бетакам» он пристроил на колоду для рубки мяса, оказавшейся задремавшей в загоне свиньей. Свинья взвизгнула и бросилась наутек. «Бетакам» повалился на солому и… включился.
      Босс схватив козла за рог одной рукой, другой стал шарить там, где, по его представлениям, должен был быть краник с молоком. Борька сначала замер в изумлении, потом нерешительно лягнул незнакомца и, наконец, стал как-то стыдливо отодвигаться от него вихляющим задом, и вообще стал больше похож на нерешительную ****ь, нежели на гордого козла…
      Тем временем танцы во дворе перешли в эротическую фазу. Дородная тетка Оксана, молодая вдова 35 лет, подняла на руки хохочущего «полубосса» и увлекла в круг танцующих. «Полубосс», явил неожиданную прыть, и судорожно охватил круглые бока Оксаны.
       В круг танцующих ворвалась ошалевшая от грома музыки свинья. Кто-то кинулся её ловить. Этот порыв увлек остальных. Свинья заметалась между непрерывно валящихся на неё хохочущих нетрезвых тел.
     Принял участие в этой забаве и изрядно захмелевший «полубосс». Но в отличие от всех остальных он принял это занятие совершенно всерьез, решив, что животное нужно изловить во что бы то ни стало. Увидев в третий раз подбегающую к нему свиноматку Райку (первые два раза он падал мимо неё),  «полубосс» решил действовать радикальнее. В который раз за вечер он издал пронзительный клич самурая, упал на одно колено и саданул ребром ладони подбежавшей свинье между ушей…

       В сарае козел Борька испытал уже не первый оргазм…

       …Свинья от неожиданности припала на передние ноги и тихо хрюкнула. «Полубоссу» за страдающим свиным рылом, на мгновение померещился ставший милым облик тётки Оксаны.
      - За шо? – спросил облик и залился слезами. Растроганный «полубосс» шлепнулся перед свиньей на колени, и, прихватив за уши, стал взасос целовать ее в пятак, измазанный навозом. Райка только таращила тупые глазки и пыталась свести их перед собой, чтоб разглядеть нежданного ловеласа.
Тем временем «полубосса» пыталась оторвать от обмусоленного пятака Райки тетка Оксанка, дородная молодуха, приговаривая:
         - Чего надумал! Вот она я! Лучше меня поцелуй, у меня хоть рожа не в говне…
        «Полубосс» обернулся к ней и, сказав: «О-о-оо-гого-хохо!» дал себя увести на скотный двор, в сено, под объектив недремлющего «бетакама».
      Обнявшись, они тяжело повалились навзничь. Впрочем, тяжело повалилась тетка Оксана, родив из-под себя японский стон. Их не было видно, только слышался тяжкий женский шепот:
       - Щас милок, щас, голубок…
       - Оооо-о! О! О!О! Аримасен! О!...

        Утром, часов в девять, в просторной мазанке раздавались тихие, слабые стоны. Так стонут раненые на поле боя, но не сразу после сечи, а часов через пять, когда сил уже нет и смерть близка.  Сережа чувствовал себя очень хреново, но, разглядев на сундуке «полубосса», вообще сначала подумал, что тот умер, поскольку голова японца свешивалась назад, и рот был открыт. Но вдруг он всхрюкнул, поднял голову, которую, однако, не удержал.
       Постепенно народ оживал, и тут стали выясняться неприятные вещи. Во-первых, исчез шофер, но это было полбеды. Беда была в том, что исчез «босс». Шофер уехал в ночное, это многие еще помнили. Но «босс» все время ошивался где-то рядом, падал и далеко в своем состоянии уйти не мог. Его искали, не нашли, и Сереже стало не до шуток.
         Появился дядя Петро с пивом, и на вопрос, где шофер, ответил так:
         - А шут его знает. Я отлить из кабины вылез, а он рванул куда-то на тракторе. Так что не его, трактор искать надо. Трактор арендованный, между прочим, - и дядя Петро засосал пиво от всей широкой своей души.
       Позже выяснилось, что шофер действительно заехал на широко поле, принадлежащее соседнему колхозу и засеянное яровым, и перепахал его вдоль и поперек. Утром, бросив застрявший в канаве трактор, он набрел на деревню, где, у местного сельпо встретил таких же, как он сам. Поправившись, кореша организовали ему телегу с лошадью, которая и везла его обратно до места назначения полдня, доставив совсем пьяного, поскольку под облучком лежал сам-друг штофик, к которому он и прикладывался, мечтательно обзирая природу.
       - Все, поеду трактор искать – сказал дядя Петро, распахивая в бесформенной копне сена дверцу – Ох, ёп, ёлки зеленые! – отпрянул он от дверцы, из которой свесились ноги в фирменных японских ботинках.
       В кабине «геленвагена» с надпиьсю «Кiнознiмальна» (Киносъемочная) на борту, который и был бесформенной копной сена, спал «босс», которого искали пол-дня. Все это время он лежал там, скрючившись, и спал мертвым сном. У Сергея отлегло от сердца…
         Оба японца сидели за столом, тихо и как-то виновато поглядывая по сторонам. Козел Борька, опасливо ступая среди незнакомых, подошел к «боссу» и выжидательно взглянул ему в глаза. Никто не понял, что он имел в виду, и тетка Анисья, обозвав козла «байстрюком», увела животное за рога. Он шел и оглядывался.
        К обеду, отпоившись молоком и холодным грушевым квасом, японцы покинули гостеприимный украинский хутор. И как только их машина скрылась в степной пыли, весь «хутор», включая «скотный двор»,  был разобран, сложен в огромные фуры, подоспевшие из ближайшей деревни, и увезен восвояси. В бескрайней украинской степи осталась стоять только одна полуразвалившаяся мазанка без кровли…
+++
     От всего увиденного на хуторе, чудо японской видеотехники – «бетакам» - сломался. Его бесстрастное стеклянное око не выдержало драматизма происходивших событий. Кассета с отснятым материалом застряла в механизме насмерть, и извлечь её в студийных условиях было никакими средствами нельзя. Пришлось везти в ремонт.
Через неделю Сергей с виноватым видом вернул боссам и аппарат, и кассету. На ней было запечатлено, причем со всеми подробностями, как босс доит Борьку, как «полубосс» гримасничает и показывает язык в камеру, как тетка Оксана хохочет от удовольствия, поигрывая своими арбузными грудями, прыгающими в такт…
Японцы опечалились и задумались. Они «потеряли лицо», это было очевидно. То, что их видели при этом далекие украинские «поселяне и поселянки», было нехорошо, но терпимо. Но вот то, что их видел при этом подчиненный, и не просто видел, а сам же и снимал, да еще, может, копию сделал (а японец так бы и поступил) -  это была катастрофа. Подчиненный не может этого видеть и знать. Поэтому его надо убить. Но убить его в Москве невозможно. Значит, его надо сделать равным – перед равным потерять лицо позволительно.
  Через неделю Сереже предложили должность начальника московского бюро с крупным окладом и стажировкой в Японии…

     А ещё через год в Москву собрался прилететь генеральный продюсер японской компании.
     - Почему нам не пожить несколько лет в Японии? - узнав об этом, предложила мужу Оксана, - Как раз на новую квартиру заработаем, а эту пока сдадим…
Генеральный продюсер прилетел ровно через неделю.
      - Добрый день в хату! – раздалось однажды за дверью «люкса» генерального продюсера, и в его номер ввалился обширный чревом, сияющий дядя Петро с пышущими здоровьем братьями…