Ева

для toki grey

Ева забыла. Ева вышла из дома, летнее солнце жгло, фонтан взрывался брызгами. Колокола, отзвенев на свой таинственный лад, гудели в соборе – вершины его белых башен сливались в полуденном мареве с войлочными облаками – облака плыли, отбрасывая тени на какие-то далекие места. Ева вышла из дома и забыла, зачем. Мимо шли смутно знакомые люди, звенел трамвай на светофоре – в том месте, где столетнюю брусчатку прорезали стальные рельсы. В воздухе была сырость, и на этот запах Ева шла, пока не остановилась у цветочного салона, откуда – от астры до циннии – смотрел на нее мир тычинок и пестиков, притягательно-пошлый, и где она забыла, зачем вышла из дома. Платье чужого размера уже не справлялось с растущим телом. Она сложила руки на живот. По-человечески дышала под ладонями приятная упругость. Ева обернулась на звук: по мостовой прошел атлет в коротких шортах и везде обтягивающей майке. Звенел его огромный торс: надутые вены, натянутая улыбка, ровный, хотя и чрезмерный, загар; атлет насвистывал под нос. Ева забыла, зачем вышла из дома, почему остановилась и куда собиралась идти. Но важнее было то, что она забыла, кто отец ее ребенка.
Такие вещи не случаются, как двухнедельная задержка. Смешного мало: человек почти поспел – ни для кого, кроме нее? Она пытается угадать. В памяти всплывают лица, с которыми не связано ни одного воспоминания. Это словно сериал, который она начала смотреть год назад, а сегодня вернулась, не помня, в чем дело и кто кого любит. Кто кого любит? Ева садится на скамейку и разбирает сумочку. Ни фотографий, ни записок, по которым можно было бы восстановить ход жизни. Ключи, звенящие монеты, скрепки, карандаш, рекламные буклеты, чеки, лейкопластырь, влажные салфетки – мусор, он просыпался песком сквозь пальцы, безликий мусор женских сумок, с которым так бессмысленно бороться. Ева огляделась. Кругом жили люди, которые, наверное, знали, куда идти или кому звонить. У нее даже не было телефона. Ева закрыла глаза, вспоминая жизнь.
В жизни были видения и явления. Видений было много, они были свои, знакомые, родные, почти не вызывавшие сомнений в мнимости. Таким был ее мир всегда: уютная каморка обскура. Чужой была реальность за окном, на которую отбрасывали тени стены ее пещеры, – это был мир явлений. Явления тревожили ее: возникая из небытия почти, они ее, ранимую, сбивали с толку. Например, контральто. Когда он бархатом скользил по сердцу, интервенцией грозя, Ева плакала. И та же плакучая Ева стояла сейчас перед глазами: в яслях, когда давали кашу; перед отцом, когда опрокинула чернильницу; в школе, когда ставили четверку; на заднем дворике, когда от невозможности сказать вручались письма; в приемной ректора, когда ее лишали студенческого мандата; на кладбище, когда хоронили мать; в кабинете доктора, когда… Но здесь мрак сгущался.
Втайне от Евы, как часто бывает в плохом кино, сгустились сумерки. На подкладке сумочки был вышит адрес и подпись: дом. Ева встала и пошла, словно ничего не случилось. Если она все забыла, это не значит, что сегодня не сядет солнце. Она вернется к этому завтра и будет вспоминать, пока не вспомнит: отца ее ребенка, счастливого, должно быть, человека – если только он не ждет ее дома. Дом. Это, стало быть, важнее, чем любовь. Так думала Ева, пока я не ждал ее дома. В последнее время она все забывает: врачи сказали, после родов это пройдет. Мне не сидится – я выхожу из дома вслед за ней. Незнакомый, случайный, прохожу мимо, вглядываясь: узнает? Не узнаёт. Набираюсь терпения, следуя по пятам.
Жизнь – это почти ничто; жизнь – когда пытаешься ее вспомнить – состоит из пары мгновений, вернее, ощущений, которые, подобно ассоциациям, приходят на память, когда задаешься целью: вспомнить жизнь. Разгадать логику такого вспоминания невозможно, немыслимо: она меняется от раза к разу, как настроение беременной. Остается только ловить жизнь – такую, какой она предстает в памяти, – поскольку это и есть самое ценное, что случается с человеком, пока он дышит.
Она пришла, открыла дверь ключами и сразу легла спать. Утром она проснется со мной, сварит кофе, спросит, как прошел вчерашний день. Я расскажу ей всю историю. Я должен от утра к утру воспроизводить большое прошлое ради маленького будущего. Которое она не забудет никогда.