Мандарин на блюдечке

– Са-ань! – из кухни.
– Ну?
– Сань, я пошла. Придёт Володька, чаем его напои. Хлеб и масло на столе.
– Ну.
– Что ну? Я сказала чаем напои. В шолныше на блюдце два мандарина, тебе и Володьке. Я ушла.
Санька слышал, как хлопнула дверь, за ней проскрипела с улицы калитка. Бабушка ушла.

Володька – брат двоюродный, должен был зайти в гости, вчера ещё договорились. В шахматы поиграть и вообще. Санька вылез из-за стола, где по тетрадному листочку  летели на врага самолёты-бомбовозы с красными звёздами на крыльях. Танки с личным составом на броне мчались во вражеский тыл. Дым, взрывы, пожары... Война, одним словом. Наши побеждали, за явным.
Прошел на кухню, погладил страдающего от неизлечимой лени и потому вечно спящего за занавесочкой тёплой печи кота.
– Дурной ты, Тимоха, – сказал он нарочито громко. – Даже мыши тебя не боятся.
Тимофей в ответ промолчал, только вытянул рыжие лапы и смачно потянулся. Потом перевернулся на другой бок и заурчал довольно, заприхрапывал. Поглядывал хитро и искоса на хозяина, выпуская из подушечек и втягивая обратно свои бесполезные когти. Лентяй, что ещё сказать.

Санька посмотрел в окошко. Деревня была пуста, будто вымерла. Одинокая старая лошадь на пригорке у конюшни жевала траву опустив голову, да ещё пара овец шатались возле закрытого на засов деревенского сельмага. Никого. А чему тут удивляться – народ колхозный отрабатывает трудодни.

Под расписным полотенчиком на столе краюха душистого, с подгорелой корочкой и огромными дырками по мякоти белого хлеба. Янтарное масло в фаянсовой маслёнке – мягкое-мягкое. Самовар посредине, ещё тёплый. Он заглянул в шолнышу – кладовочку за печкой. Там на полках хранились стопкой тарелки. В деревянном рукодельном блюде лежала крупная соль и молотый перец в забавном маленьком бочонке. Напротив на гвоздях висели сковородки. Прятались в нишах русской печи чугунки, кастрюли, и много чего ещё. А на самом видном месте, в глаза, на блюдечке красовались два замечательных, привлекательных, рыжих мандарина. Санька прихватил блюдечко одной рукой и вытащил красоту неописуемую из полумрака шолныши на белый свет. Выставил блюдечко на кухонный стол, сам уселся рядом на скамью. Блюдечко подвинул ближе. Смотрел не отрываясь.

Два мандарина... По кухне разлился тёплый оранжевый отсвет. А может, так ему казалось просто? Крепкие, наливные такие. Чуть-чуть надави покрепче толстую в пупырышках кожуру, и по всей избе с брызгами сока понесётся дух субтропиков вперемежку с солнцем и горным воздухом Абхазии. А может, это будет пряность марокканских пустынь? Кто ж их тут разберёт, откуда они. Санька зажмурился даже. Во рту  стало невыносимо так, что приходилось часто-часто сглатывать слюну. И где их бабушка только откопала? Вот загадка...

Один из мандаринов был заметно больше другого.
– Этот Володьке, – сразу решил Санька.
Так правильно. По чесноку. Брат же, пусть и двоюродный. Но чем дольше он смотрел на бабушкин гостинец, тем чаще в голове его пробегала назойливая, противненькая мысль. Что это, в принципе, неправильно –  большое и красивое отдавать, пусть и брату, а маленькое и неказистое – оставлять себе. Санька с усилием постарался отогнать подальше дурную эту мыслишку. Он всё прекрасно понимал в глубине своей души, тем более, что совесть настойчиво шептала: «Это ты, Санька, ой нехорошо придумал, и вовсе даже некрасиво». Но ладонь, которая держала на весу два неравнозначных объекта вожделения, наоборот, подсказывала, что мандарин, – тот, что больше, – он лучше. Лучше, потому что больше. А тот, что меньше…

Он услышал, как загремела уличная дверь. Появился Володька, хлопнул с разгона по плечу.
– Здорово, Сань...
– Здорова корова, – пробурчал в ответ Санька. – Бабушка приказала чаем напоить. Будешь?
– Не, не хочу.
– Ну тогда держи мандарин.
– Ух ты! Откуда?
– От верблюда, – ответил Санька, покраснел вдруг, и протянул Володьке мандарин.

Маленький. Рука сама пошла. Санька и не виноват был вовсе. Просто так получилось. Как-то вот так. Неловко. Но Володька ничего и не заметил, и очень даже был рад нежданному подарку. Мандарин, конец лета... Большая редкость.
Кожура не полетела в сторону, а была аккуратно сложена на клеёнку в кучку. Пригодится ещё. Если в темноте согнуть кожуру пополам и направить облачко возникших брызг на горящую спичку – будет маленький весёлый фейерверк с шипением и голубыми искорками. Классно же! Правда?

Санька, видя как исчезает Володькин мандарин, принялся чистить свой, заранее предвкушая, как по губам его потечёт кисло-сладкая влага  многочисленных сочных долек. Он не сразу и понял, что что-то тут не так, не правильно.  Уж слишком просто отделялась кожура, а сам мандарин, с виду такой крепкий, внутри оказался мягок и податлив. У Саньки  защемило где-то в животе, и уже понимая, что всё это неспроста, он добрался до неестественно красной мякоти, которая хлюпнув напоследок расползлась под его пальцами горькой неприглядной лужицей. Мандарин оказался гнилым.
– Ничего себе, – смутился Володька. – Надо было сначала твой, а потом уже. Эх, незнатьё. Знать бы заранее, раскинули бы мой пополам, Сань, а?
– Да ладно, ничего. Чего уж, теперь-то, – Санька хорохорился, пытаясь скрыть свою досаду и обиду.  Улыбался нарочито, хотя самому хотелось вот тут прямо и разреветься.
 
И правда, чего теперь-то? Сам и виноват. А в голове комариком свербело  занудное бабушкино:
– Не будь жадиной, Санька! Не будь!

Как специально. Как заранее знала.