Отрывок из книги Мнемоника - Кровь Христова

Гора детских игрушек, потерянные ботиночки, заколочки с бантами, жемчужная нитка, носки без пар.
Как будто маленькие души, еще не осознавшие, не прочувствовавшие эту жизнь, и между тем - единственные, кто мог оценить непонятную взрослым рассыпчатую радость каждого мгновения жизни без войны.
Мертвые дети, сны о мертвых детях, дети у которых отобрали детство. Светящиеся лики, темные глаза: за что? Почему вы делаете это с нами?..
Дети - светящиеся души, непорочные, не испорченные. Разбивается каждый хрустальный сосуд, наполненный кровью Христа, переполненный от слез боли. Мы разбиваем детей, их мечты, их распускающие бутоны вянут в мире нашей - взрослой войны за деньги, власть и убеждения.
Дети плачут, с ними плачет Господь. Свет в мешке, сквозящая пустота, мрак. Хрипы умирающих детей, которые мысленно молятся за нас - зверей, отпуская наши самые тяжкие грехи, грехи всего человечества, каждого из нас.
В горле шипит струя кислорода, сжимается тонкая перегородка, тонны воздуха выплескиваются в атмосферу, вода прекращает свой путь. Миллионы детей задыхаются в темных углах, теряют воду из глаз, сжимают тисками головы и стараются прощать нас за мир, в котором им приходится жить, на нашу жестокость, к короткой мы приучаем их с самого детства, жестокость, которая сжимала горло и нам, когда мы были детьми.
- Держись! - кричала я, - Держись! Не отпускай, не отпускай! Я хватала его тяжелые руки, из которых сочилась густая черная кровь и забрасывала себе за спину. - Слышишь меня? Слышишь?
Мальчик силился что-то ответить мне, но кровь, хлеставшая из горла, мешала ему, он захлебывался и задыхался. Я перевернула его лицом вниз и перебросила себе за спину, чтобы кровь не текла в легкие. Руки трещали, как ветки дерева, и мне казалось, он сейчас переломиться пополам на моей спине.
Лицо его было будто размытый водой портрет. Черты почти не различались на белесой полупрозрачной коже, заляпанной темными пятнами, разводами разных цветов - от синего до пепельно-серого. Я постаралась поднять его повыше. Из горла мальчика хлынула новая порция крови: ее было много, она становилась все чернее, сначала коричневой, потом багрово-синей. Он попытался зажать рот рукой, я помешала ему. Перекрыв доступ к кислороду, он мог легко задохнуться. Я схватила его за руку и снова начала кричать, чтобы он меня услышал:
- Держи меня, слышишь? Держи! Не отпускай!
Люди собрались вокруг нас двоих, разглядывая бледное осунувшееся тельце ребенка с нескрываемым любопытством. Я огляделась вокруг, спросила у молодой девушки, есть ли поблизости врач. Она резко качнула головой и снова отвернулась. Ей было страшно. Женщины прижимали платки к своим лицам, чтобы оградить себя от резкого мерзкого запаха. Мои волосы разметались, испачкались в крови, платье измялось, вокруг плохо пахло.
Держи! Только держи, мой мальчик, слышишь? - голова едва качнулась, темные перепачканные волосы упали на лоб, он улыбнулся. Ручки его, крошечные, почти неощутимые, ледяные, мяли мои пальцы, будто проверяя, тут он еще или нет: если жив, думал он, значит, смогу почувствовать. Сожму раз - еще жив, сожму два - снова жив. Пока мои руки чувствовали его пальцы, он мог без страха закрывать глаза.

- Я хочу запомнить. Оставить в памяти эти лица. Эти глаза. Чтобы помнить. Быть ближе. Быть частью этого. Кто эти монстры, что сотворили такое с детьми? Разве могут они быть людьми?
Здесь дети. Здесь много детей: маленьких мальчиков и девочек с их худенькими бледными ножками.
Я прикоснулась пальцами к окаменевшему лицу с распахнутыми глазами.
- Не трогай! Ты можешь заболеть.
Я стояла и смотрела ему в глаза. Уильям силой отдернул мою руку от охладевшего трупа и повел меня за собой.
- Успеешь налюбоваться на них в аду.
Я выпустила из рук крошечные пальчики охладевшего тела и плотно закрыла глаза.
В голове громко свистело, било пульсом по вискам.
- Мне бы хотелось подарить им матерей.