Офицерский корпус армии

      При проработке данной главы были использованы опубликованные работы историка и источниковеда профессора П.А.Зайончковского, профессора Николаевской Академии Генштаба Н.Н.Головина, русского и советского военного деятеля А.А.Игнатьева, советского маршала Б.М.Шапошникова, одного из главных руководителей Белого движения генерала А.И.Деникина, генерал-майора Генштаба царской армии В.В.Чернавина, современных военных историков С.Т.Минакова, А.И.Каменева, историка Ю.Жукова, а также публикации «патриотов» Белого движения и интернет-сайты современных борцов с «краснопузым быдлом».
   
      Положение армии к моменту гибели Российской Империи было печально. Миф об ее офицерах создавали явно в пылу классовой борьбы: «господ офицеров» изображали богатыми, холёными и, как правило, опасными врагами Советской власти, антиподами командному составу Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Соответственно высокому достатку предполагалась и обученность,  высокий уровень военных знаний и умений. Эти штампы подхватили и развивают поклонники и «продолжатели» Белого дела. Зачастую сегодня восхваление царского офицерства, как и его хула ранее, доходит до абсурда.

      Реально положение с подготовкой офицеров в царской армии было неудовлетворительным. Не последнюю роль в этом играло материальное положение людского контингента, из которого черпалась основная масса строевого офицерства. Лучшие ученики гимназий  не хотели «тянуть» армейскую лямку, так как перед ними открывались куда более выгодные карьерные перспективы на гражданском поприще. Будущий Маршал Советского Союза, а в начале XX века – юнкер Борис Михайлович Шапошников в своих воспоминаниях писал: «Моим тогдашним сотоварищам, конечно, было трудно понять мое решение идти в военное училище. Дело в том, что я окончил реальное училище… со средним баллом 4,3. С таким баллом обычно шли в высшие технические учебные заведения. В военные же училища, по общему представлению, шла слабая по теоретической подготовке молодежь. На пороге XX века такое мнение о командном составе армии было довольно распространено».
 
      Борис Михайлович пошёл в армию, так как «Жили мои родители очень экономно, потому что начала учиться в Челябинске в женской прогимназии и моя младшая сестра Юлия. Мне приходилось не раз задумываться над вопросами: как бы облегчить родным жизнь? Не раз приходила в голову мысль: «А не уйти ли на военную службу?» Среднее образование позволило бы поступить непосредственно в военное училище. О том, чтобы за счет родителей пять лет учиться в высшем техническом заведении, даже мечтать не приходилось. Поэтому я уже, пока про себя, твердо решил пойти по военной линии».

      Вопреки образу офицера – дворянина или помещика, офицеры в конце эпохи Романовых хоть и происходили, как правило, из дворян, но по материальному положению были ближе к разночинцам.

     П.А.Зайончковский пишет: «Наличие земельной собственности даже среди генералитета и, как ни странно, гвардии было явлением далеко не частым..  Из 37 командиров корпусов (36 армейских и одного гвардейского) данные относительно земельной собственности имеются о 36. Из них таковая была у пяти. Наиболее крупным помещиком был командир гвардейского корпуса ген. В.М. Безобразов, владевший имением в 6 тысяч десятин и золотыми приисками в Сибири. Таким образом, у самой высшей командной категории, имевшей чин генерала, земельная собственность была лишь у 13,9%.

     Из 70 начальников пехотных дивизий (67 армейских и 3 гвардейских), а также 17 кавалерийских (15 армейских и двух гвардейских),  земельная собственность была у 4 человек, или у 4,9%».

     Этот же автор отмечает, что если обратиться к командирам полков, то  картина будет та же. Причем интересно, что если сравнивать наличие земельной собственности у гражданских и военных чинов соответствующих классов, то разница получается колоссальная.
О материальном положении  офицеров П.А.Зайончковский пишет: «…офицерский корпус, имевший в своем составе до 80% дворян, состоял из служилого дворянства и по материальному положению ничем не отличался от разночинцев». Далее, цитируя протопресвитера военного и морского духовенства Г.И.Шавельского (1871-1951) автор отмечает: «Офицер был изгоем царской казны. Нельзя указать класса царской России, хуже обеспеченного, чем офицерство. Офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. В особенности, если был семейным, влачил нищенское существование, недоедал, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом».

      С.В.Волков в книге «Русский офицерский корпус» отмечает, что на начало XVIII века армия России составляла примерно 200 тыс. человек при 3-5 тыс. офицеров. Четверть этой армии, т.е. более 50 тыс. человек, были дворянами, остальные – рекруты из крестьян и других сословий. Еще во времена Суворова служба потомственного дворянина до самой старости рядовым или сержантом была обычным делом, а если дворянин был неграмотным, то и обязательным.

       Царь Петр III в 1762 году освободил дворян от службы России. К началу ХХ века  в офицерском корпусе русской армии потомственных дворян осталось чуть более трети. Поэтому на дворян была распространена воинская повинность. К началу Первой мировой войны (1914 год) из 48 тыс. офицеров и генералов русской армии потомственные дворяне составили всего около 51%.
 
        На 1903 год из элиты сухопутных войск – из 159 генерал-майоров Генерального штаба – только 13 имели земельную собственность и 4 человека – собственные дома. Остальные имели только жалованье. На 2696 полковников русской армии приходилось всего 24 князя и 11 графов; на 1392 генерала – 25 князей и 23 графа, т.е. в армии уровень титулованной, самой богатой части дворянства продолжал неуклонно падать (среди полковников чинов титулованной знати меньше, чем среди генералов). При этом титулованное дворянство имело в армии неофициальное преимущество – в среднем на 3 года раньше повышалось в чинах.

        Война, в которую вступила Россия в 1914 году, никаких патриотических чувств в массе  тогдашнего дворянства не подняла: не задела она ни чувства совести, ни чувства ответственности. К началу 1917 года в армии было 115 тыс. офицеров – количество, которое без труда и несколько раз могло укомплектовать 2,5-миллионное российское дворянство. Тем не менее к этому году, к примеру, в Иркутском военном училище из 279 юнкеров было всего 17 детей дворянских. Если скажете, что в Сибири дворян было мало, то вот данные по Владимирскому военному училищу: из 314 юнкеров 25 детей дворянских. На фронте производили в прапорщики из солдат: 80% прапорщиков – крестьяне, 4% – дворяне. Вот и найдите в этих цифрах тех самых пресловутых поручиков голицыных и корнетов оболенских, о которых поется в белогвардейской песне.

        Доктор исторических наук Ю.Н.Жуков подчеркивает, что пример российскому дворянству подавал, как и полагается, самый главный дворянский род России – Романовы.  В семье Романовых было на 1913 год 32 человека мужского пола, из которых около 20 – цветущего, продуктивного возраста. Честно служил только двоюродный дядя царя – великий князь Николай Николаевич. Он был главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа, честно и не без талантов отвоевал всю войну. Еще один великий князь – Константин Константинович – имел должность генерал-инспектора военно-учебных заведений, при том, что этими заведениями руководило Главное управление под начальством генерала от инфантерии А.Ф.Забелина. Наследник Алексей числился атаманом всех казачьих войск. И все.
Как уже отмечалось, земельные владения даже у высшего офицерского состава не шли ни в какое сравнение с земельными владениями гражданских чиновников. Отчасти это было следствием того, что содержание чиновников было значительно выше, чем у генералов: «…годовое жалованье начальника дивизии равнялось 6000 рублей, а содержание губернатора от 9600 тысяч до 12,6 тысяч рублей в год, т. е. почти вдвое больше». На «широкую ногу» жили разве что гвардейцы. Генерал Игнатьев красочно, хотя может быть и несколько тенденциозно описывает свою службу в, может быть, самом элитном полку армии Российском Империи – лейб-гвардии Кавалергардском. Он отмечает огромную «стоимость» службы в этом полку, которая была связана с расходами на форму, на двух особо дорогих коней и т. д.
      Впрочем, Зайончковский считает, что даже этот полк  был не самым «дорогим» полк. Дорогим он считает лейб-гвардии гусарский полк, при службе в котором в месяц приходилось тратить 500 рублей. Вообще гвардия была некой совершенно отдельной корпорацией, существование которой вносило сильную сумятицу в карьерные устремления российских офицеров.

      Гвардия комплектовалась за счёт лучших выпускников военных училищ. Для этого нужно было получить «гвардейский балл» (более 10 из 12 возможных). Выпускники училищ выбирали себе вакансии в порядке средних баллов, в гвардию шли наиболее подготовленные и образованные юнкера. Однако вакансии в гвардию имелись только в элитных учебных заведениях. К примеру, в Пажеский корпус попасть не дворянину было невозможно. Даже четвёртое в полуофициальном списке наиболее престижных училищ - Александровское имело минимум  вакансий в гвардии.

      Закрытость училищ, имеющих реальные «гвардейские» вакансии, сразу отсекала неродовитых молодых людей. Однако и это было не последнее препятствие. По негласному, но твёрдо выполняемому и отмечаемому многими исследователями закону, вступление новичка в полк должны были одобрить офицеры полка. И это перекрывало дорогу любому «вольнодумцу», так как верноподданнические чувства были обязательны для службы в гвардии. Наконец, существовал «имущественный ценз». Таким образом, в гвардии оказывались в первую очередь богатые, родовитые офицеры.

       Масса даже талантливых и прекрасно успевающих юнкеров возможности выйти в гвардейский полк не имели. А ведь гвардия была «кузницей кадров» генералитета царской армии. Более того, продвижение по службе в гвардии было быстрее и проще. Гвардейцы имели преимущество в два чина перед армейскими офицерами, там отсутствовал и чин подполковника, что ещё более убыстряло карьерный рост.

       Большинство генералов было выходцами именно из гвардии, более того, оттуда приходило большинство генералов, не окончивших  Академии Генштаба. К примеру «в 1914 году в армии было корпусов армейских – 36, гвардейских – 1. Из 37 командиров корпусов высшее военное образование имели 34 человека. Из них Академию Генерального штаба окончили 29 человек, Артиллерийскую академию – 2, инженерную и юридическую – по 1. Таким образом, высшее образование имели только 90%. К трем, не имевшим высшего образования, относились командир гвардейского корпуса генерал В.М.Безобразов, 12-го армейского корпуса генерал А.А.Брусилов и 2-го кавказского армейского корпуса генерал Г.Э.Берхман. Из перечисленных командиров корпусов 25 человек в прошлом, а один (генерал Безобразов) в настоящем служили в гвардии» - отмечал Зайончковский.

       Можно говорить и об отсутствии справедливости в распределении чинов и должностей: более богатые и родовитые офицеры, попав в гвардию, имели намного больше шансов сделать карьеру, чем тянувшие лямку и порой более подготовленные  их армейские коллеги. Это не могло не сказаться ни на качестве высшего офицерского состава, ни на психологическом климате в частях. В армии царило разделение на «касты»,  в особую группу выделялись гвардейцы, имевшие значительные преференции среди всех офицеров. Но нельзя сказать, что внутри и гвардии, и остальной армии не было трений и различий. Наиболее образованные офицеры традиционно служили в инженерных войсках и артиллерии. Это отражалось даже в шутках: «красивый служит в кавалерии, умный — в артиллерии, пьяница – во флоте, а дурак – в пехоте». Наименее престижной была, конечно, пехота. А наиболее престижной считалась «аристократическая» кавалерия. Впрочем, и в ней не все было просто:  гусары и уланы смотрели свысока на драгун. Особняком стояла 1-я тяжёлая бригада гвардейской кавалерии, «придворные» Кавалергардский и лейб-гвардии Конный полк. Именно они «сражались» за звание самого элитного в императорской армии.

        В пешей гвардии особенно выделялась так  называемая «Петровская бригада» — Преображенский и Семёновский полки. Но, как отмечает  доктор исторических наук С.Т.Минаков, и тут не было равенства: Преображенский считался более родовитым. В артиллерии же элитой считалась конная, а  крепостная ходила в «изгоях», что «аукнулось» в 1915 году при обороне крепостей. Конечно, нельзя сказать, что таких различий не было в других армиях, но ничего хорошего  разделение и изоляция друг от друга различных родов войск российской армии не давало.

        Чуть ли не единственной возможностью ускорить карьерный рост для талантливых армейских офицеров было поступление в Николаевскую Академию Генерального Штаба.  Отбор туда был весьма тщателен. Для этого нужно было сдать предварительные экзамены, а затем – вступительные.  По воспоминаниям  Б.М.Шапошникова в год его поступления прошли конкурс 82,6% из сдавших предварительные экзамены. Однако, несмотря на столь тщательный отбор претендентов, поступающие имели серьёзные проблемы с общеобразовательными предметами. Выявились очень слабая грамотность, грубые орфографические ошибки в письменных работах. Явно недостаточным было общее развитие и плохим стиль устной речи. У многих поступающих отмечалось отсутствие ясности мышления, общая недисциплинированность ума. И, наконец, у офицеров обнаружилось  слабое знание истории и географии, недостаточное литературное образование. Получается, что образ отлично образованного царского офицера,  как-то сформировавшийся у вех видов нашей общественности, изрядно идеализирован.

       Обучение в Академии Генерального Штаба длилось два года. В первый год проходились как военные, так и общеобразовательные предметы, при этом из военных офицеры осваивали дисциплины, относящиеся к боевым действиям частей. Во второй год общеобразовательные предметы заканчивались, а из военных изучались дисциплины, относящиеся к стратегии. Сильной стороной кадровых офицеров царской армии были боевой дух, готовность к самопожертвованию. Очень много для кадровых военных стоило понятие чести офицера.
 
       Надо сказать, что военное академическое образование имело значительные недостатки. К примеру, многие исследователи отмечают слабое внимание к выработке инициативы и вообще практических навыков. Занятия состояли почти исключительно из лекций. На выходе вместо высококлассных штабных работников получались теоретики, далеко не всегда представляющие как действовать в реальной обстановке.
 
       А.М.Зайончковский отмечает невнимание Генерального Штаба к проблеме: подготовки высшего командного состава армии: «Обращая большое внимание на обучение войск и на усовершенствование младшего командного состава, русский Генеральный штаб совершенно игнорировал подбор и подготовку старшего командного состава: назначение лиц, просидевших всю жизнь после окончания академии на административном кресле, сразу на должность начальника дивизии и командира корпуса было не редкостью».

       До русско-японской войны такое положение было особенно рельефно. Доходило до анекдотов: «в 1905–1906 годы командующий Приамурским военным округом генерал Н.П.Линевич, увидев гаубицу, с удивлением спрашивал: что это за орудие?» Этот же автор отмечает: «…Линевич не умел как следует читать карты и не понимал, что такое движение поездов по графику». «…среди командиров полков и бригад,— замечает  протопресвитер русской армии Шавельский, — иногда встречались полные невежды в военном деле. Военная наука не пользовалась любовью наших военных».

       Антон Иванович Деникин подтверждает: «Японская война, в числе прочих откровений, привела нас к сознанию, что командному составу необходимо учиться».
Офицерский корпус высших эшелонов был крайне стар. Средний возраст командиров корпусов составлял 57,7 лет. Лишь чуть моложе были командиры дивизий. Их средний возраст их составлял 57,0 лет.

       С июня 1905 по март 1909 года пост военного министра занимал А.Ф.Редигер (1853-1920). За это время аттестационная комиссия, работавшая под его руководстве, назначила: командующих войсками округов – 6; их помощников – 7; командиров корпусов – 34; комендантов крепостей – 23; начальников пехотных дивизий – 61; начальников кавалерийских дивизий – 18; начальников отдельных бригад (пехотных и кавалерийских) – 87; командиров неотдельных бригад – 140; командиров пехотных полков –  255; командиров отдельных батальонов – 108; командиров кавалерийских полков – 45. Он же ходатайствовал об увольнении из армии наиболее бездарных полководцев.

      Проблемой стал Николай II. Ныне восхваляемый изо всех сил монарх мало заботился о боеспособности армии, куда больше уделяя внимание её форме и лояльности трону. Царь всячески препятствовал снятию угодных ему генералов и устранению перекосов в финансировании армии и флота. Именно Николай II в 1914 году настоял на назначении начальником Генштаба совершенно не подготовленного к этой должности генерала Н.Н.Янушкевича. Не меньшая вина лежит и на премьер-министре И.Л.Горемыкине, который защищал от увольнения генералов, проявивших таланты в усмирении восставших, а не на поле боя.
 
      Цитируя дневник еще одного военного министра А.А.Поливанова, П.А.Зайончковский пишет: «Получен от его величества журнал Высшей Аттестационной Комиссии по поводу командиров корпусов; последовало соизволение на увольнение генерала Шутлеворта; против заключения об увольнении генерала Краузе и Новосильцева — высочайшая резолюция «оставить», а против генерала Адлерберга: «я знаю его, он не гений, но честный солдат: в 1905 году отстоял Кронштадт»». Большой крови стоило назначение ничем особенно не отличившегося на полях сражения в Манчжурии, но «героя» подавления революции 1905 года Ренненкампфа командующим армией, вторгавшейся в Восточную Пруссию.
               
      Нельзя сказать, что положение не пытались выправить. Как пишет тот же А.И.Деникин: «так или иначе, после японской войны заставили учиться и старший командный состав. Весною 1906 года впервые появилось по высочайшему повелению распоряжение военного министра: «Командующим войсками установить соответствующие занятия высшего командного состава, начиная с командиров частей до командиров корпусов включительно, направленные к развитию военных познаний». Это новшество вызвало на верхах раздражение: ворчали старики, видя в нем поругание седин и подрыв авторитетов... Но дело пошло понемногу, хотя первое время не без трений и даже курьезов».
 
      Удалось частично привить и интерес к саморазвитию в артиллерийском деле: «Никогда еще, вероятно, военная мысль не работала так интенсивно, как в годы, последовавшие после японской войны. О необходимости реорганизации армии говорили, писали, кричали. Усилилась потребность в самообразовании, и, сообразно с этим, значительно возрос интерес к военной литературе, вызвав появление целого ряда новых органов. Мне представляется, что, не будь урока японской кампании и последовавшего за ним подъема и лихорадочной работы, армия наша не выдержала бы и нескольких месяцев испытания мировой войны...». Однако Деникин тут же признаёт, что работа шла весьма медленным темпом.

      Впрочем, нельзя сказать, что эти меры не сказались на боеспособности армии. Военный теоретик А.А.Свечин пишет: «Не меньший прогресс надо отметить и в отношении тактической подготовки войск и в повышении квалификации среднего и низшего командного состава».

      Но и этого оказалось недостаточно. Трудно не согласиться с А.М.Зайончковским, давшим очень короткую, но и очень ёмкую характеристику Русской армии перед Первой Мировой войной: «В общем русская армия выступила на войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и с плохими армиями и фронтами, понимая эту оценку в широком смысле подготовки, но не личных качеств».

      Ахиллесовой пятой старой армии было полное отсутствие какой-либо политической подготовки. Офицеры готовы были идти на смерть сами, но они не умели вести за собой. А.А.Свечин в своей книге «Искусство вождения полка» указывает на неумение кадровых офицеров общаться с солдатами, понимать их нужды и выстраивать дисциплину, годную не только в мирное время. Надо понимать, что времена фридриховского принципа «солдат должен бояться больше палки унтер-офицера, чем пули противника» давно прошли и удержать солдата на фронте только силой невозможно. Увы, русских офицеров просто никто не учил этому. А, учитывая совершенно детские познания в социальных и политических науках нетрудно понять, что офицеры оказались совершенно дезориентированы, столкнувшись с пропагандой социалистических партий. Сказался и отрыв офицеров от солдатской массы.

      К примеру, А.А.Игнатьев отмечает, что мордобой в 1 гвардейской кавалерийской дивизии не применялся только исключительно в силу гвардейской традиции. Вполне нормальным явлением считался и так называемый «цуг», сходный по смыслу с современной дедовщиной. Всё это не было заметно значительную часть войны, но развал дисциплины, а как следствие и всей армии в 1917 году отлично показал, к чему может привести невнимание к моральному климату внутри армейского коллектива.

      Начало мировой войны полностью перевернуло систему подготовки офицеров. Было открыто значительное количество школ прапорщиков, выпускавших офицеров с крайне слабыми навыками и знаниями.

      Наиболее тяжёлое положение сложилось в пехоте. Часто можно видеть такие оценки: «Наши пехотные полки потеряли за мировую войну по несколько комплектов командных составов. Насколько могу судить по имеющимся у меня данным, лишь в немногих полках потери офицерского состава убитыми и ранеными спускаются до 300%, обыкновенно же достигают 400 — 500% и более. Для артиллерии я не располагаю достаточно полными данными. Сведения по ряду артиллерийских бригад говорят о потерях офицерского состава (за всю войну) в 15 — 40%. Потери технических войск еще меньше. В коннице потери очень неравномерны. Есть части сильно потерпевшие, в других убыль совершенно незначительна. Во всяком случае, даже потери наиболее пострадавших конных частей в сравнении с потерями пехоты ничтожны» - отмечал генерал-майор Генштаба В.В.Чернавин.
 
      Кадровые офицеры пехоты выбиты. А кто же их заменил? Вот тут-то и кроется очень серьёзная проблема будущей Красной Армии. Дело в том, что заменяли выбывших офицеров в основном люди, имеющие совершенно недостаточную подготовку как военную, так и просто общеобразовательную. Значительная часть боевых офицеров были офицерами военного времени, без соответствующего образования.

      К сожалению, в отличие от Германии в Российской империи не сумели наладить качественную подготовку офицеров военного времени и было это по вполне объективным причинам: в России просто не было достаточного количества образованных людей. Как и франко-прусскую войну, войну на Восточном фронте выиграл в значительной мере берлинский школьный учитель.

Вышеизложенное объясняет один из феноменов Гражданской войны – переход офицеров и генералов царской армии на службу Советской власти. Эту тему старательно обходят авторы, стоящие на позициях сторонников «России, которую мы потеряли», а между тем это важно тема для понимания сущности происходящих в 20-е годы событий.

       Наиболее полно тема раскрыта в книге авторитетного военного историка А.Г.Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг». Ее комментирует литературовед и публицист В.В.Кожинов в книге «Правда сталинских репрессий»: «…А.Г. Кавтарадзе по документам установил количество генералов и офицеров Генерального штаба, служивших в Красной армии (преобладающее большинство из них предстает в его книге даже поименно), и выяснилось, что отнюдь не 20, а 33 процента их общего количества оказались в Красной армии.

     Если же говорить об офицерском корпусе вообще, в целом, то в Красной армии служили, по подсчетам А.Г.Кавтарадзе, 70.000-75.000 человек, то есть примерно 30 процентов общего его состава (меньшая доля, чем из числа генштабистов, - что имело свою многозначительную причину). Однако и эта цифра - 30 процентов - в сущности, дезориентирует. Ибо, как доказывает А.Г.Кавтарадзе, еще 30 процентов офицерства в 1917 году оказались вне какой-либо армейской службы вообще. А это означает, что в Красной армии служили не 30, а около 43 процентов наличного к 1918 году офицерского состава, в Белой же - 57 процентов (примерно 100 000 человек).

      Но особенно выразителен тот факт, что из "самой ценной и подготовленной части офицерского корпуса русской армии - корпуса офицеров Генерального штаба" в Красной армии оказались 639 (в том числе 252 генерала) человек, что составляло 46 процентов - то есть в самом деле около половины - продолжавших служить после Октября 1917 года офицеров Генштаба; в Белой армии их было примерно 750 человек. Итак, почти половина лучшей части, элиты российского офицерского корпуса служила в Красной армии!

      До последнего времени приведенные цифры никому не были известны: этот исторический факт не хотели признавать ни белые, ни красные (поскольку тем самым выявлялась одна из истинных, но не делающих им чести причин их победы над белыми); однако это все же непреложный факт. Между прочим, его достаточно весомо воссоздавала художественная литература; вспомним хотя бы образ полковника Генштаба Рощина в "Хождении по мукам" А.Н. Толстого. Но этот всецело характерный для эпохи образ воспринимался большинством читателей как некое исключение, как отклонение от "нормы".

      Конечно, можно попытаться утверждать, что генералы и офицеры шли в Красную армию по принуждению, или с голодухи, или для последующего перехода к белым (впрочем, из Белой армии в Красную перешло гораздо больше офицеров, чем наоборот). Но когда речь идет о выборе, который сделали десятки тысяч человек, подобные объяснения не представляются достоверными. Дело обстоит, без сомнения, значительно сложнее.

      Между прочим, недавно был опубликован подсчет, согласно которому (цитирую) "общее количество кадровых офицеров, участвовавших в гражданской войне в рядах регулярной Красной Армии, более чем в 2 раза превышало число кадровых офицеров, принимавших   участие   в военных действиях на стороне белых" ("Вопросы истории", 1993, N 6, с. 189). Но это, очевидно, преувеличение. "Достаточно" и того, что количество офицеров в Белой армии не намного превышало их количество в Красной».