Гёте-эккермановское

 

Неожиданно зачитался «Разговорами с Гёте в последние годы его жизни».

Неожиданно потому, что интерес к жизни Гёте ограничивался весьма поверхностным знакомством с его творчеством. Как будто «не мой» автор, да и отношение к немцам настороженное. Поэзию Гёте трудно оценить без знания в совершенстве немецкого языка. Пьесы ставятся редко, да и материал стародавний. Не то, что Гете, да сейчас даже Гессе кажется старомодным. Другие  произведения из собрания сочинений? Читал, в основном, хрестоматийное. Трактовка «Фауста» более чем двусмысленна. «Вертера» в свое время воспринял даже отрицательно, а его автора как поджигателя психической эпидемии самоубийств. (Запомнил одну сентиментальную повесть русского юноши, написавшего подражание «Вертеру» и застрелившегося в 16 лет). Ну,  и еще кое-что. Мы все учились понемногу.

С литературой о Гете тоже не сложилось. Странноватый ереванско-базельский культуролог предлагает оригинальные интерпретации, но при этом мильон экзальтаций и антропософскую начинку. Они очень носились с Гете, и Штайнер, и А.Белый, когда находился под влиянием, и сейчас Свасьян. Но мне это  мало подходит.

Честно говоря, листал записки И.П.Эккермана от нечего делать и – втянулся, правда, не быстро и не сразу. Описывается же почти идеальная жизнь, такая, какой она и должна быть. Культурное напряжение, талант, творчество, увлекательные беседы, переписка, музыка, живопись, театр, общение с интереснейшими людьми. И всё из первых рук! Гете – счастливейший из людей, таких немного. По качеству жизни сегодня мало кто сравнится со знаменитым веймарцем, да и некоторые его современники жили не иные сегодня, несмотря на весь комфорт. Скорее всего, весь этот научно-технический прогресс не такое уж и благо, если так страдает высокая культура. Замечательное было время, когда можно было получать чистый восторг от чтения, драматургии или созерцания красоты. А погруженный в разнообразную флору дом Гете (воспоминания стерлись) или описываемый Эккерманом сад – это же уголки настоящего земного рая. Где такое сегодня найдешь?!

Записанные умным и внимательным учеником гетевские размышления о природе творчества, о великих, таких как Шиллер, Шекспир, Мольер,  Байрон (особенно), Гердер, Лессинг, Вальтер Скотт, Наполеон, Делакруа… и еще имена  сегодня почти неизвестные,  именной указатель как один из интереснейших частей тома. И - реакция на страшное наводнение в Петербурге, похвалы старого роялиста Священному союзу,  слова о непостигаемом ни рассудком, ни разумом демоническом, предупреждение Нибура о наступлении нового варварства,  наблюдение за природой и упрямая апологетика «Учения о цвете» – да мало ли что  ещё – охват имен и тем просто поражают ограниченное воображение человека 21 века. Казалось бы, люди прежних эпох должны восхищаться будущим,  и должно было бы быть все наоборот, но куда там!

Вспоминаются насмешки над самонадеянным юнцом, который прислал Гете письмо с предложением написать вторую часть его «Фауста». (И этот студентик такое, кажется, написал). Это же труднее, чем достроить Кёльнский собор!
И удержать культурное напряжение на уровне, заданном Гете, не удалось. Гении стали иссякать, а вместе с их уходом чудовищно падает культурный уровень.
 Культура превращается в цивилизацию, поначалу лишаясь головы.

***
Для сравнения, дабы почувствовать, ЧТО ушло, стоит сравнить нынешнее неумелое многословье, ну, хотя бы с «Мариенбадской элегией». Юная, 19-летняя Ульрика отказывает старику, но разочарование от краха последнего увлечения гений преодолевает поэзией – такой уже больше не будет. Иные времена.

И.-В.ГЁТЕ
Мариенбадская элегия

      Там, где немеет в муках человек,
      Мне дал господь поведать, как я стражду.
                «Торквато Тассо»

Что принесет желанный день свиданья,
Цветок, не распустившийся доселе?
В нем ад иль рай — восторги иль страданья?
Твоей душой сомненья овладели.
Сомненья нет! Она у райских врат,
В ее любви — твой горний вертоград.

И ты вступил в блаженные селенья,
Как некий дух, достойный жизни вечной.
Здесь нет надежд, желания, томленья,
Здесь твой эдем, мечты предел конечный.
Перед лицом единственно прекрасной
Иссяк источник горести напрасной.

Крылатый день влачился так уныло,
Ты исчислял мгновения, тоскуя,
Но и в лучах полдневного светила
Не таял след ночного поцелуя.
Часы текли скучны, однообразны,
Как братья сходны и как братья разны.

Прощальный миг! Восторги обрывая,
В последний раз ты льнешь к устам любимым.
Идешь — и медлишь — и бежишь из рая,
Как бы гонимый грозным серафимом.
Глядишь на темный путь — и грусть во взоре,
Глядишь назад — ворота на запоре.

И сердце вдруг ушло в себя, замкнулось,
Как будто ей себя не раскрывало,
Как будто с ней для счастья не проснулось,
Своим сияньем звезд не затмевала.
Сомненья, скорбь, укоры, боль живая
Теснят его, как туча грозовая.

Иль мир погас? Иль гордые утесы
В лучах зари не золотятся боле?
Не зреют нивы, не сверкают росы,
Не вьется речка через лес и поле?
Не блещет — то бесформенным эфиром,
То в сотнях форм — лазурный свод над миром?

Ты видишь — там, в голубизне бездонной,
Всех ангелов прекрасней и нежней,
Из воздуха и света сотворенный,
Сияет образ, дивно сходный с ней.
Такою в танце, в шумном блеске бала,
Красавица очам твоим предстала.

И ты глядишь в восторге, в восхищенье,
Но только миг — она здесь неживая,
Она верней в твоем воображенье —
Подобна той, но каждый миг другая.
Всегда одна, но в сотнях воплощений,
И с каждым — все светлей и совершенней.

Так у ворот она меня встречала
И по ступеням в рай меня вводила,
Прощальным поцелуем провожала,
Затем, догнав, последний мне дарила,
И образ тот в движенье, в смене вечной,
Огнем начертан в глубине сердечной.

В том сердце, что, отдавшись ей всецело,
Нашло в ней все, что для него священно.
Лишь в ней до дна раскрыть себя сумело,
Лишь для нее вовеки неизменно,
И каждым ей принадлежа биеньем,
Прекрасный плен сочло освобожденьем.

Уже, холодным скована покоем,
Скудела кровь — без чувства, без влеченья,
Но вдруг могучим налетели роем
Мечты, надежды, замыслы, решенья.
И я узнал в желаньях обновленных,
Как жар любви животворит влюбленных.

А все — она! Под бременем печали
Изнемогал я, гас душой и телом.
Пред взором смутным призраки вставали,
Как в бездне ночи, в сердце опустелом.
Одно окно забрезжило зарею,
И вот она — как солнце предо мною.

С покоем божьим — он душе скорбящей
Целителен, так сказано в Писанье,—
Сравню покой любви животворящей,
С возлюбленной сердечное слиянье.
Она со мной — и все, все побледнело
Пред счастьем ей принадлежать всецело.

Мы жаждем, видя образ лучезарный,
С возвышенным, прекрасным, несказанным
Навек душой сродниться благодарной,
Покончив с темным, вечно безымянным.
И в этом — благочестье! Только с нею
Той светлою вершиной я владею.

В дыханье милой — теплый ветер мая,
Во взоре милой — солнца луч полдневный,
И себялюбья толща ледяная
Пред нею тает в глубине душевной.
Бегут, ее заслышав приближенье,
Своекорыстье, самовозвышенье.

Я вспоминаю, как она сказала:
«Всечасно жизнь дары благие множит.
От прошлого запомнится так мало,
Грядущего никто прозреть не может.
Ты ждал, что вечер принесет печали,
Блеснул закат — и мы счастливей стали.

Так следуй мне и весело и смело
Гляди в глаза мгновенью! Тайна — в этом!
Любовь, и подвиг, и простое дело
Бери от жизни с дружеским приветом.
Когда ты все приемлешь детски ясно,
Ты все вместишь и все тебе подвластно».

«Легко сказать! — подумал я.— Судьбою
Ты избрана для милостей мгновенья.
Тебя мгновенно каждый, кто с тобою,
Почувствует любимцем провиденья.
Но если нас разделит рок жестокий,
К чему тогда мне твой завет высокий!»

И ты ушла! От нынешней минуты
Чего мне ждать? В томлении напрасном
Приемлю я, как тягостные путы,
Все доброе, что мог бы звать прекрасным.
Тоской гоним, скитаюсь я в пустыне,
И лишь слезам вверяю сердце ныне.

Мой пламень погасить не в вашей власти,
Но лейтесь, лейтесь горестным потоком.
Душа кипит, и рвется грудь на части.
Там смерть и жизнь — в борении жестоком.
Нашлось бы зелье от телесной боли,
Но в сердце нет решимости и воли.

Друзья мои, простимся! В чаще темной
Меж диких скал один останусь я.
Но вы идите — смело в мир огромный.
В великолепье, в роскошь бытия!
Все познавайте — небо, земли, воды,
За слогом слог — до самых недр природы!

А мной — весь мир, я сам собой утрачен,
Богов любимцем был я с детских лет,
Мне был ларец Пандоры предназначен,
Где много благ, стократно больше бед.
Я счастлив был, с прекрасной обрученный,
Отвергнут ею — гибну, обреченный.

1824

/Перевод В.Левика/