Отрывок из книги Мнемоника - Краски Питера

Дружелюбный таксист довозит меня до Пушкинского литературного кафе, откуда я быстро могу добраться до Дворцовой площади. Пока я стою в длинной воскресной очереди в Эрмитаж, колени начинают дрожать, дыхание сбивается. «Питер! Питер! Я снова здесь, с тобой, мой любимый лучезарный город!»
В начале ноября ночи становятся длиннее, и люди в городе начинают куда-то спешить, небо уже не такое синее, хотя все равно отливает бронзой, начались проливные дожди и затопление каналов. Но я снова приезжаю сюда каждый раз с каким-то детским ощущением свободы, как если бы возвращалась в родной дом, где меня всегда ждут, где меня любят, где глаза у прохожих подернуты влагой от прохладного бриза с набережной Невы. Каждый раз билеты на обратный рейс до чужих городов, где мне придется вернуться к работе или семье, жгут карман, но каждый раз на несколько дней удается забыть об этой мелкой формальности и окунуться с головой в этой зыбкое счастье, которое через два-три дня снова рассыпается песком и пеплом на пыльные мостовые, на которых мои ступни оставляют самые легкие следы – следы человека, у которого сердце болит и стонет от разрывающей его нежности!
Здесь Бог везде. Для каждого свой, но он весь, целиком и полостью вокруг нас, в каждом фонаре, в каждом камне, в каждой искре света на волнах Невы. Здесь можно прожить всю жизнь, потерять Бога тысячи раз и снова найти и обрести его - каждый раз в новом обличье и каждый раз - с протянутой рукой помощи, которая проведет вас к вашему будущему. Если Бог позволяет вам потерять его, значит, он жаждет обновления вашей веры: чтобы со временем вы снова пришли к нему, с новыми силами, с еще большей любовью, с укрепленным доверием и с ярчайшим светом в ваших глазах и душе.
Там, где столица - эпицентр городской жизни, там всегда будет хуже. В Москве всегда будет спешка, суета и хаос.
Если те люди полюбили тогдашнюю Москву за ее тепло, домашний уют и спокойствие, то я так же полюбила нынешний Петербург, каким он стал, перестав являться шумной столицей огромной страны. Он стал тише, проще, красочнее, свободней! Роднее!
И ты сразу направляешься на третий этаж галереи, уже в который раз за последние годы бежишь по ступеням сломя голову, чтобы тебя не догнали посторонние, чтобы тебе никто не успел помешать, чтобы включить в голове любимых людей, музыку и слова. Снова здороваешься с дорогими сердцу Моне, Ван Гогом, Ренуаром, Синьяком и прочими друзьями-импрессионистами. Говоришь, что скучала и жалуешься на мир, который тебя не понимает, а их герои молчаливо смотрят на тебя, сквозь картины, сочувствуют и на час-другой дают тебе долгожданное успокоение. Здесь ты можешь бредить о том, чтобы мир стал чуть-чуть лучше, смотреть на яркие пятна краски в позолоченных рамах и незаметно засыпать с открытыми глазами, чтобы увидеть самые яркие, самые цветные сны, устроить представление из красок, которых так бояться люди: восхищения, самых сокровенных чувств, лазоревого неба, золотых фонарей и Парижских улиц, безлюдных, с пятнистыми асфальтами.
Моне я открыла для себя позднее всех прочих. Казалось, он открылся мне так же неожиданно, и так же вовремя, как мои скрытые тайники души. В Моне я могла найти все: мое прошлое, настоящее и намеки на светлое будущее. Мне кажется, искусство было создано для того, чтобы мечты людей сбывались, а не пропадали в бездну каждодневной рутины, не испарялись, не исчезали. Все наши мечты – в искусстве. Каждый мазок, каждое крохотное пятнышко – предвидение ваших самых заметных желаний. Во всем этом крылась столь завораживающая глубина в незамысловатой простоте, что мне оставалось только садиться напротив любимого пейзажа и искать: искать в себе лучшее, стирать плохое, перерождаться.
Я бы поселилась в картине «Пруд в Монжероне». Жила бы там до конца своих дней, кидая камушки в темно-лазоревую воду, пересчитывая дни, лица и буквы в словах. Сказанных и недосказанных.
Считала бы камушки, как часы, как дни, как глаза людей, которым я забыла сказать самое важное. Камушки, как вечера, на которые я опоздала, поезда, которые ушли по рельсам без меня, как нити, которые я сама невольно разорвала.
Как тихую, почти неслышную поступь той жизни, что шла где-то вдалеке от меня: где я смогла бы научиться находит потерянное и не терять найденное. Жизнь, в которой я осталась бы в этом городе навсегда. Жизнь, в которой я не стала бы бежать от чего-то родного и любимого мною в страхе, что чудный город исчезнет, оставив после себя только мокрые улицы и большие надежды, в которые мы слепо верим.