Глава 44. Оливер Голдсмит

(1728—1774)

Универсальный творец — так можно сказать об Оливере Голдсмите. Он был равно выдающимся поэтом, романистом, драматургом, эссеистом, журналистом. Вклад его в развитие мировой литературы и мировой цивилизации в целом — неоценим. Жизнь же его была тяжёлой, одинокой и трагической.

Оливер Голдсмит, по его словам, документального подтверждения они не имеют, родился 10 ноября 1728 года в деревушке Паллесе, графство Лонгфорд в Ирландии. Он был пятым ребёнком в семье англиканского викария Чарльза Голдсмита. Мать его, урожденная Энн Джонс, была домохозяйкой.

Отец, намыкавшись на духовном поприще, решил сделать из мальчика крепкого торговца и по средствам своим не скупился на его образование. Оливер с грехом пополам научился в деревенской школе читать, писать и считать. Школьным учителем там был старый солдат, который любил рассказывать о своих похождениях. Эти рассказы пришлись на благодатную почву, и юный Голдсмит начал мечтать о путешествиях в дальние страны. Под впечатлением разыгравшейся фантазии Оливер в восемь лет стал сочинять стихи.

Пришёл срок, и отец отправил юношу в Дублинский университет. Платить за учёбу сына родителям было не по карману. Пришлось Голдсмиту добывать средства самостоятельно — он обслуживал богатых сокурсников. Нескладный и уродливый (в детстве поэт перенёс оспу), униженный и вечно кем-то понукаемый, Оливер прослыл тупицей и стал предметом всеобщих насмешек и издевательств. Для пропитания он писал стихи на заказ. Денег хватало, в Дублине Голдсмит на всю жизнь пристрастился к азартным играм. В итоге он провалил первые экзамены. Затем выправился и 27 февраля 1749 года получил степень бакалавра искусств. Отец не дождался этого радостного дня, он умер в 1747 году.

По окончании колледжа Голдсмит не смог найти работу. Он пытался изучить право, получить церковную должность, уехать в Америку. Всё безуспешно!

Тогда молодой человек решил заняться медициной, в связи с чем в 1752 году отправился в Эдинбург. Однако там, увлечённо играя в карты, он наделал долгов и вынужден был бежать в Голландию, где поначалу слушал лекции по химии и анатомии, а затем вновь промотал деньги в картёжной игре и вынужден был бросить учёбу.
В 1755 году врач-недоучка отправился в качестве «нищего философа» в путешествие по Европе. Голдсмит обошёл пешком Францию, Швейцарию, Германию и Италию. На жизнь он зарабатывал оригинальным способом: в деревнях — игрой на флейте, а в городах — научными диспутами в университетах.

Наконец, Оливер решил искать счастья в Англии, но в Лондоне поначалу никак не мог устроиться на работу по причине ирландского выговора и довольно экстравагантного вида. Весной 1757 года Голдсмит познакомился с издателем Гриффитсом, который предложил ему на кабальных условиях сотрудничества в журнале «Ежемесячное обозрение» — рецензировать там новые книги. Так поэт стал литературным подёнщиком.

Это был любопытнейший период в истории английского книгоиздательства. Раньше авторы зависели от меценатов, а с середины XVIII века литература стала приносить хороший доход, отчего проявились издатели и книготорговцы, невежественные дельцы от литературы, фабриковавшие в погоне за прибылью самое что ни на есть вульгарное чтиво. Кто-то должен был его писать, вот и нанимались за гроши графоманы разных мастей, которые без знания дела молниеносно строчили брошюрки, книжонки и статейки на потребу туповатого полуграмотного читателя. Такая работа не приносила особого дохода, но позволяла кое-как сводить концы с концами.

Неудовлетворённый подёнщиной, Голдсмит предпринял попытку уйти из книжного дела. 21 декабря 1758 года он сдавал экзамен на звание врача, но с треском провалился. А ведь ему уже было обещано место лекаря на фактории Ост-Индской компании!

Ужасное разочарование.

Оставалось только одно — попробовать стать коммерчески выгодным писателем. Первым авторским произведением Голдсмита оказалась книга «Вопрос о современном состоянии вкуса и литературы в Европе». Вышла она под псевдонимом. Надо сказать, что относительно длительное время Голдсмит почему-то скрывался от читателей и предпочитал публиковаться либо анонимно, либо под чужими именами.

Книга имела успех в образованных кругах Лондона, что позволило поэту на время закрепиться в числе более-менее уважаемых подёнщиков. В любом случае ему стали заказывать новые книги.

В 1760 году в газете «Общественные ведомости» началась публикация знаменитых «Китайских писем» (другое название «Гражданин мира»). С одной стороны, это было совершенно самостоятельное, великолепно разработанное в сюжетном отношении и гениально исполненное стилистически произведение. С другой стороны, оно вставало в один ряд с модными тогда литературными шедеврами вроде «Персидских писем» Монтескье или «Истории одной гречанки» аббата Прево. Жизнь Голдсмита начинала входить в нормальное русло. Но Оливер в очередной раз проигрался в карты, не смог заплатить долги и сел в долговую тюрьму.

Будучи под арестом, поэт от нечего делать написал одно из гениальнейших своих произведений — «Векфильдский священник». Некий издатель, обладавший хорошим чутьём на прибыль, немедленно оплатил долги картёжника в обмен на его следующую книгу.

В 1762 году вышел в свет двухтомник Голдсмита под названием «Гражданин мира». Это было собрание его статей и писем. Поскольку читателям лондонской периодики автор был уже хорошо знаком, а Голдсмит с критическими статьями на тему современной литературы и с эссе публиковался одновременно в девяти столичных журналах и газетах и пользовался популярностью среди разумных людей, книга его разошлась быстро и по приличной цене.

Биографы обычно говорят, что 1764 год стал самым счастливым годом в жизни Голдсмита. Он жил на широкую ногу, принимал в своём доме лучших людей Англии и был одним из почётных членов Литературного клуба. 19 декабря 1764 года опубликовали поэму «Путешественник». Это было первое произведение, подписанное не псевдонимом, а настоящим именем Голдсмита. Мир узнал о рождении великого поэта.
В 1770 году Голдсмит, который успел выпустить несколько компилятивных, но ставших популярными книг по истории, был избран профессором древней истории Королевской Академии. Тогда же он опубликовал поэму «Покинутая деревня».

Чуть позже поэт создал несколько комедий, причём одна из них — «Ночь ошибок» — была поставлена в Ковенгарденском театре и имела большой успех.
А затем Голдсмит в который раз проигрался в карты в пух и прах. За несколько месяцев до кончины поэт предложил одному из постоянных своих знакомцев купить у него за мизерную цену право на постановку всех его пьес. Потенциальный покупатель поставил условием право их переделки, и Голдсмит, прежде отказавшийся менять в своих произведениях хотя бы строчку, сломленный, по-видимому, постоянной борьбой с нищетой, покорно согласился.

Оливер Голдсмит скончался 4 апреля 1774 года на сорок шестом году жизни от нервной горячки. Могила его не сохранилась. Первоначально для поэта не нашлось места в усыпальнице Вестминстерского аббатства. Но вскоре после смерти к Голдсмиту пришли слава и национальное признание, и ему был установлен памятник в том же Вестминстере. В латинской эпитафии, которую сочинил глава английского литературного мира, выдающийся лексикограф и критик доктор Сэмюель Джонсон, среди прочего говорилось, что Голдсмит «…вряд ли оставил какой-либо род литературы незатронутым и украшал всё, что затрагивал».

Творчество Голдсмита было оценено в России ещё в XVIII веке. Особенно любил переводить его поэзию В.А. Жуковский.

Поэзия Оливера Голдсмита
в переводе Василия Андреевича Жуковского


Опустевшая деревня

О родина моя, Обурн благословенный!
Страна, где селянин, трудами утомленный,
Свой тягостный удел обильем услаждал,
Где ранний луч весны приятнее блистал,
Где лето медлило разлукою с полями!
Дубравы тихие с тенистыми главами!
О сени счастия, друзья весны моей, —
Ужель не возвращу блаженства оных дней,
Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,
Я миром почитал сей край уединенный!
О сладостный Обурн! как здесь я счастлив был!
Какие прелести во всём я находил!
Как всё казалось мне всегда во цвете новом!
Рыбачья хижина с соломенным покровом,
Крылатых мельниц ряд, в кустарнике ручей;
Густой, согбенный дуб с дерновою скамьей,
Любимый старцами, любовникам знакомый;
И церковь на холме, и скромны сельски домы —
Всё мой пленяло взор, всё дух питало мой!
Когда ж, в досужный час, шумящею толпой
Все жители села под древний вяз стекались —
Какие тьмы утех очам моим являлись!
Весёлый хоровод, звучащая свирель,
Сраженья, спорный бег, стрельба в далёку цель,
Проворства чудеса и силы испытанье,
Всеобщий крик и плеск победы в воздаянье,
Отважные скачки, искусство плясунов,
Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,
Красавиц робкий вид и тайное волненье,
Старушек бдительных угрюмость, подозренье,
И шутки юношей над бедным пастухом,
Который, весь в пыли, с уродливым лицом,
Стоя в кругу, смешил своею простотою,
И живость стариков за чашей круговою —
Вот прежние твои утехи, мирный край!
Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?
Где игры поселян, весельем оживленных?
Где пышность и краса полей одушевленных?
Где счастье? где любовь? Исчезло всё — их нет!..

О родина моя, о сладость прежних лет!
О нивы, о поля, добычи запустенья!
О виды скорбные развалин, разрушенья!
В пустыню обращен природы пышный сад!
На тучных пажитях не вижу резвых стад!
Унылость на холмах! В окрестности молчанье!
Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье
Исчезли в густоте болотных диких трав!
Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!
Всё тихо! всё мертво! замолкли песней клики!
Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,
Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,
Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон
Повременно сие молчанье нарушают!
Но где твои сыны, о край утех, блуждают?
Увы! отчуждены от родины своей!
Далёко странствуют! Их путь среди степей!
Их бедственный удел — скитаться без покрова!..

Погибель той стране конечная готова,
Где злато множится и вянет цвет людей!
Презренно счастие вельможей и князей!
Их миг один творит и миг уничтожает!
Но счастье поселян с веками возрастает;
Разрушившись, оно разрушится навек!..

Где дни, о Альбион, как сельский человек,
Под сенью твоего могущества почтенный,
Владелец нив своих, в трудах не угнетенный,
Природы гордый сын, взлелеян простотой,
Богатый здравием и чистою душой,
Убожества не знал, не льстился благ стяжаньем
И был стократ блажен сокровищей незнаньем?
Дни счастия! Их нет! Корыстною рукой
Оратай отчуждён от хижины родной!
Где прежде нив моря, блистая, волновались,
Где рощи и холмы стадами оглашались,
Там ныне хищников владычество одно!
Там всё под грудами богатств погребено!
Там муками сует безумие страдает!
Там роскошь посреди сокровищ издыхает!
А вы, часы отрад, невинность, тихий сон!
Желанья скромные! надежды без препон!
Златое здравие, трудов благословенье!
Беспечность! мир души! в заботах: наслажденье! —
Где вы, прелестные? Где ваш цветущий след?
В какой далекий край направлен ваш полет?
Ах! с вами сельских благ и доблестей не стало!..
О родина моя, где счастье процветало!
Прошли, навек прошли твои златые дни!
Смотрю — лишь пустыри заглохшие одни,
Лишь дичь безмолвную, лишь тундры обретаю!
Лишь ветру, в осоке свистящему, внимаю!
Скитаюсь по полям — всё пусто, всё молчит!
К минувшим ли часам душа моя летит?
Ищу ли хижины рыбачьей под рекою
Иль дуба на холме с дерновою скамьёю —
Напрасно! Скрылось всё! Пустыня предо мной!
И вспоминание сменяется тоской!..

Я в свете странник был, пешец уединенный! —
Влача участок бед, творцом мне уделенный,
Я сладкою себя надеждой обольщал
Там кончить мирно век, где жизни дар приял!
В стране моих отцов, под сенью древ знакомых,
Исторгшись из толпы заботами гнетомых,
Свой тусклый пламенник от траты сохранить
И дни отшествия покоем озлатить!
О гордость!.. Я мечтал, в сих хижинах забвенных,
Слыть чудом посреди оратаев смиренных;
За чарой, у огня, в кругу их толковать
О том, что в долгий век мог слышать и видать!
Так заяц, по полям станицей псов гонимый,
Измученный бежит опять в лесок родимый!
Так мнил я, переждав изгнанничества срок,
Прийти, с остатком дней, в свой отчий уголок!
О, дни преклонные в тени уединенья!
Блажен, кто юных лет заботы и волненья
Венчает в старости беспечной тишиной!..


Пустынник

«Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.

Устал я: тьма кругом густая;
Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дале я вперед».

«Мой сын (в ответ пустыни житель),
Ты призраком прельщён:
Опасен твой путеводитель —
Над бездной светит он.

Здесь чадам нищеты бездомным
Отверзта дверь моя,
И скудных благ уделом скромным
Делюсь от сердца я.

Войди в гостеприимну келью;
Мой сын, перед тобой
И брашно с жесткою постелью,
И сладкий мой покой.

Кружится резвый кот пред ними;
В углу кричит сверчок;
Трещит меж листьями сухими
Блестящий огонёк».

Но молчалив пришлец угрюмый;
Печаль в его чертах;
Душа полна прискорбной думы;
И слёзы на глазах.

Ему пустынник отвечает
Сердечною тоской.
«О юный странник, что смущает
Так рано твой покой?

Иль быть убогим и бездомным
Творец тебе судил?
Иль предан другом вероломным?
Или вотще любил?

Увы! спокой себя; презренны
Утехи благ земных;
А тот, кто плачет, их лишенный,
Ещё презренней их.

Приманчив дружбы взор лукавый:
Но ах! как тень, вослед
Она за счастием, за славой,
И прочь от хилых бед.

Любовь... любовь. Прелест игрою
Отрава сладких слов,
Незрима в мире; лишь порою
Живёт у голубков.

Но, друг, ты робостью стыдливой
Свой нежный пол открыл».
И очи странник торопливый,
Краснея, опустил.

Краса сквозь легкий проникает
Стыдливости покров;
Так утро тихое сияет
Сквозь завес облаков.

Трепещут перси; взор склоненной,
Как роза, цвет ланит...
И деву-прелесть изумленный
Отшельник в госте зрит.

«Простишь ли, старец, дерзновенье,
Что робкою стопой
Вошла в твоё уединенье.
Где Бог один с тобой?

Любовь надежд моих губитель,
Моих виновник бед;
Ищу покоя, но мучитель
Тоска за мною вслед.

Отец мой знатностию, славой
И пышностью гремел;
Я дней его была забавой;
Он всё во мне имел.

И рыцари стеклись толпою:
Мне предлагали в дар
Те чистый, сходный с их душою,
А те притворный жар.

И каждый лестью вероломной
Привлечь меня мечтал...
Но в их толпе Эдвин был скромный;
Эдвин, любя, молчал.

Ему с смиренной нищетою
Судьба одно дала:
Пленять высокою душою;
И та моей была.

Роса на розе, цвет душистый
Фиалки полевой
Едва сравниться могут с чистой
Эдвиновой душой.

Но цвет с небесною росою
Живут единый миг:
Он одарен был их красою,
Я лёгкостию их.

Я гордой, хладною казалась;
Но мил он втайне был;
Увы! любя, я восхищалась,
Когда он слёзы лил.

Несчастный! он не снёс презренья;
В пустыню он помчал
Свою любовь, свои мученья —
И там в слезах увял.

Но я виновна; мне страданье;
Мне увядать в слезах;
Мне будь пустыня та изгнанье,
Где скрыт Эдвинов прах.

Над тихою его могилой
Конец свой встречу я —
И приношеньем тени милой
Пусть будет жизнь моя».

«Мальвина!» — старец восклицает,
И пал к ее ногам...
О чудо! их Эдвин лобзает;
Эдвин пред нею сам.

«Друг незабвенный, друг единый!
Опять, навек я твой!
Полна душа моя Мальвиной —
И здесь дышал тобой.

Забудь о прошлом; нет разлуки;
Сам Бог вещает нам:
Всё в жизни, радости и муки,
Отныне пополам.

Ах! будь и самый час кончины
Для двух сердец один:
Да с милой жизнию Мальвины
Угаснет и Эдвин».