Мое маленькое счастье

В тринадцать лет жизнь кажется или серой и скучной или яркой и прекрасной. Вы или счастливы или нет. Другого состояния нет, и не может быть. Сейчас это называют переходным возрастом или просто взрослением. Все категорично: Черное или белое.
В городке Карлайл, где проходило мое детство, жизнь была тихой и обособленной. Железная дорога только строилась и обещала вскоре стать главным событием в истории города. А пока, письма с почтовыми каретами доставляли раз в неделю, и главной новостью было принятие реформы. Честно не знаю уж, что в ней было особенного, и как она повлияла на нашу жизнь, но каждый, будь-то взрослый или ребенок, и даже женщины, в разговорах не раз упоминали о ней.
Возвращаясь, домой из школы, если так можно назвать небольшой домик с несколькими комнатами и десятком учеников, я всегда сворачивала к реке. Будь у меня талант художника, я непременно бы зарисовала открывавшийся виду пейзаж. У подножия гор, расположены длинные долины, покрытые сосновыми лесами, бурными горными реками и удивительно красивыми лугами. Солнечные блики играют на голубой глади воды. Кристально чистая, холодная горная вода.
 «Я по склону взошел на Хелвеллин могучий.
Подо мною клубилась туманная мгла.
В тишине лишь порой раздавался над кручей
Повторяемый скалами клекот орла.

Орлов правда я не видела, но стихотворение Вальтера Скотта очень нравилось. Вообще-то читали мы мало, преподавание было больше формальным. Учитель редко давал задания, книги каждый выбирал те, которые найдет. Из-за небольшого населения городка, мальчики и девочки учились совместно. Обычно день начинался с обеда и продолжался до пяти вечера. Отнюдь кого-то заботило образование детей,  с утра надо было помочь по хозяйству, а вечером приготовить ужин. Так и получалось, что занимались на уроках кто, чем хотел. Зато после школы можно было не торопиться. Единственное, что не делало мою жизнь абсолютно черной, находилось в сорока минутах ходьбы от дома. Долина горных рек. Правда с нашего берега виднелась лишь одна река, но обрамленная горами и лугами.

Этот вид всегда успокаивал меня, здесь было мое убежище. Бывало, я подолгу сидела на берегу и нет, не мечтала, не читала стихов и прочее, что делают девушки,  может я была еще слишком мала, но главное, я просто была одна. Чувство пустоты, одиночества, которое я ощущала каждую минуту, здесь отступало.  В горах, когда солнце начинало садиться, воздух наполнялся свежестью, природа оживала, и повсюду слышалось пение птиц.  Можно было часами так сидеть и только когда уже становилось совсем холодно, я шла домой.
Дом, уже давно он стал чужим и холодным. Пустота и одиночество заполняли изнутри. Удушье, спазмы в горле, чувствую, как из глаз  текут слезы. И вновь тишина. Вопреки ожиданиям отец был дома и трезв. Быстро пройти в комнату, сбежать от стыда не получилось.
Мэри, - голос отца, который я начала было забывать.
Пришлось вернуться и посмотреть ему в глаза. Отец, когда то он был сильным, здоровым и очень живым. Когда то.
Адам Вильям Хадгсон, рожденный в Карлайле, графство Камберленд в 1789 году. Единственный сын и наследник поместья Хадгсон. В 23 года женившийся на Джейн Томас, дочери священника. Трагедия изменила его. Неопрятная, грязная одежда, с сильным запахом алкоголя. Он исхудал, глаза приобрели болезненный блеск. Казалось, они постоянно движутся, словно ищут что то.
- Мэри, - чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом. Как нечто забытое, пытаешься вспомнить, так и Адам, подбирал, что сказать.
- Отец, все хорошо. Я иду спать. Утром поговорим, - завтра его уже не будет, ничего не будет.
Она потрогала карман юбки, там, в складках, лежал билет до Ньюкасла. Мэри отдала все деньги, которые они с мамой копили на новое платье с бантиками. То самое, которое стоит так непомерно дорого, что уже с нового года висит в витрине единственного магазина «новой моды».  Каждое воскресенье, ходя за покупками, они останавливались и любовались им, это была их маленькая мечта, та, которая может быть только у очень бедных людей. Такими и были Хадгсоны, поместье не приносило больших денег, но гордость мужа не позволяла жене пойти просить работу  у соседей.  Так вскоре на обедах и ужинах все чаще появлялись бобы и хлеб, а барашек и ягнятина постепенно из воскресных блюд превратились в праздничные.
 Но та теплота и доброта, с которой мисс Джейн относилась к мужу и дочери могли заменить любое даже самое дорогое блюдо. В доме всегда было опрятно и уютно, а по воскресеньям он наполнялся запахом свежеиспеченного хлеба.
Опять ком, опять слезы. Стиснув руки что есть сил и, впившись ногтями в пальцы, Мэри повернулась, чтобы уйти.
- Завтра приезжает твоя сестра, ее выписали, – наконец-то собравшись с мыслями, отец продолжил более уверенно. – Нужно купить необходимые вещи, она будет жить с нами. Подготовь все и да, Мэри, не надо говорить пока никому. Может это и ненадолго.
Я смотрела, как отец поднимается к себе в комнату и думала только о завтрашнем дне.
Завтра, завтра, завтра.
Но с новыми лучами солнца казалось, началась и новая моя жизнь. Первое что я почувствовала, открыв глаза, отсутствие пустоты. Я быстро оделась, умылась и, не позавтракав, побежала на станцию. Станция представляла собой большую площадь, со всевозможными повозками и каретами. Почтовые, пассажирские, они курсировали между городами, не придерживаясь расписания. Порой приходилось ждать по несколько часов, что бы встретить приезжего или поехать за покупками в соседний город.
Но были и дни, когда площадь пустовала, обычно в воскресенье по утрам, когда все горожане идут в церковь на службу. Сегодня было воскресенье, но со смертью мамы мы с отцом перестали ее  посещать, за что многие прихожане смотрели на нас укоризненно. Маленькие города или поселения всегда резко воспринимали религию. Как ребенок, приход кидался из крайности в крайность, то обличая веру, то с упоением бросаясь в нее.
Несмотря на то, что мама была дочерью приходского священника, мы не были слишком религиозной семьей. С детства меня учили принимать людей, какие они есть. Как и все в городе мы каждое воскресенье ходили в церковь и отмечали рождество. Сейчас сложно сказать, понимали ли мы тогда, насколько зависим от одного человека.
Окинув площадь взглядом, и поняв, что нужная карета еще не подъехала, я села на скамейку и стала думать. Мама, отец…. сестра.  Время, казавшееся застывшим, вдруг закружилось перед глазами. Ведь в действительности прошло уже два, нет три года. Значит ей уже три. Она ни разу не видела сестру, да и в семье никогда не говорили о ней. Мне исполнилось девять, когда родители сказали, что у нас будет пополнение. Тогда мне казалось очень любопытным округлившийся большой мамин живот и вечное беспокойство отца.  Перед самым рождеством, они поехали навестить родственников в графство Уэстморленд. До родов оставалось несколько месяцев, и поездка планировалась очень спокойной.
Сейчас сложно сказать, что вызвало осложнения, но вернулись они одни. Озабоченная здоровьем матери, я не интересовалась, что случилось с ребенком. Вскоре она заболела. Молодой врач, приезжавший к нам раз в неделю, с большими очками, которые ему были явно велики, старался как можно более странными и непонятными словами объяснить ее болезнь.  Лекарства, уколы и даже пиявки, состояние ухудшалось.
Никогда не могла понять, вот умер человек, и все знают, что двадцать первого во вторник в 10.30 его не стало. Все четко и ясно. Но если человек просто заснул, заснул и не проснулся. И кто поймет, умер он или нет. Поэтому, когда мы узнали, что мама умерла, даже не могли сказать, было ли это 17 или 18 число. Мучилась она или нет. Звала ли нас или просто молчала. Злость берет от такой несправедливости. Но в душе… очень глубоко, я рада, что она перестала болеть. Больно было видеть, как из красивой, полной жизни женщины, она превращается в тень. Без интересов, сожалений и чувств. Отчасти поэтому, я заставляю себя вспоминать вновь и вновь, говорить самой себе, что она умерла. Ее нет. Когда текут слезы, они смывают тот стыд, что я ощущаю, стыд за маленькую радость и приходит боль потери.
Но сегодня начинается новая жизнь. Билет жжет бедро сквозь ткань. Словно кричит сейчас, сейчас.  Наконец, с опозданием в час небольшим подъехала пассажирская карета, называемая модным словом «Дилижанс». Очень неудобная и душная внутри, была единственным способом перевозки. Вот почему все с нетерпением ждут, когда закончится ремонт железной дороги.  Только не я.  Как можно подумать, что тихий, горный городок, вроде Карлайла, станет лучше при наличии шумной, загрязненной и вечно гудящей дороги. Город наводнят рабочие, новые фабрики и магазины. Обидно. Все, что я люблю и ценю, исчезнет. Все говорят о развитии,  по мне это просто деградация.
Кто-то толкнул меня в бок, больно, намеренно. Подняв голову, я никого не увидела. Странно, удар ощущался очень даже реально. Посмотрев еще раз, я увидела, что из кареты вышли почти все, а значит можно успеть занять удобное место. Подойдя ближе, я увидела пожилую женщину, разговорившую с кем-то внутри. Явно рассерженная и уставшая, она пыталась вначале разговорами, потом силой вытащить кого-то наружу.
- Мы приехали, нужно выходить. Дай мне руку, я сказала, дай мне руку, - с трудом, пыхтя от злобы и бессилия, женщине удалось спуститься вниз. Ребенок, маленькая девочка. Спокойно и даже отрешенно стояла и ждала, пока ее спустят и поставят. Очень светлые волосы, какие редко увидишь, среди темно и светло-русых. Видно не местная, подумала я.  Найти место было не сложно, одно окно, два места. Выбирай любое. Почти усевшись и разложив вещи, я услышала как та самая женщина, которая вытаскивала ребенка, спрашивает:
- Извините, мне нужно поместье Хадгсон не подскажите, как до него  доехать, или пройти? - по ее виду можно сказать, что она вряд ли дойдет. Но так как поместье было относительно недалеко от площади, кареты туда не ездили.
Упоминание поместья заставило меня вжаться внутрь кареты,  насколько это было возможно. Предчувствуя, что вот сейчас меня заметят и отправят домой. Все происходящее казалось замедленным, девочка, смотрящая в упор, женщина, поворачивающая ко мне. И как бы из далека, доносившиеся голоса.
- Мисс Хадгсон, - глаза всматривались в темноту кареты, пытаясь разглядеть девушку у окна, - вы мисс Хадгсон?

Часть2
Билет так и остался лежать, где то в кармане. И вот уже четверть часа мы медленно движемся к дому. Мы, это я и она. Как называть сестру я не знала, да и не хотела. Сестра Петингтон,  пожилая женщина, представившись из больницы Св. Иоанна из графства Уэстморленд, казалось была безмерно рада передать мне девочку и быстро отдав небольшую сумку с вещами, уехала обратно на той же карете.  Имя она сказать не посчитала нужным.
Вот так я и оказалась с незнакомой девочкой на руках. В прямом смысле. Ходить она не могла, или не хотела, но после нескольких минут пешком, она просто села посреди дороги и стала рисовать на земле. Почему то захотелось так ее и оставить. Про себя я уже представила, как прихожу домой и говорю отцу, что она не приехала, а сама думаю, как она сидит и  плачет, а не надо было капризничать и показывать характер.
Но мы продолжаем идти.  Я иду, она сидит на шее. К счастью весит она не много. Справа показалась дорожка к реке. Если свернуть, можно посидеть на берегу. Подумать. Несколько минут вниз по дороге, и я с облегчением сажаю сестру на камень. Легкая, то легкая, но спину заломило. Сделав пару наклонов и потянувшись, я села рядом. Мыслей не было. Птицы не пели, и если бы не бормотание рядом, нарушавшее покой, была бы безмерная тишина.
Видно не только я не хотела идти домой. Только что уставшая сестра, которая не могла сделать и шага, сейчас ходила вдоль берега, собирая камушки и складывая их в мозаику. Рассматривая ее, я обратила внимание на фигуру и лицо. Ранее меня удивили светлые волосы. В нашей семье, как у большинства англичан, волосы были русые. Темные волосы отца и более светлые мамины, в результате получились светлого, почти белого цвета. Но сейчас я заметила и другие особенности. На вид я бы дала не более двух лет, туловище было короткое, с небольшой головой и более плотной шеей. Глаза были узки, а рот приоткрыт, как будто ей не хватало воздуха. Немного подумав, я вспомнила, что она не произнесла ни слова по дороге, и не попрощалась с сестрой Петингсон. Может не только я не была рада, посмотрев на нее, однако я не увидела ни печали, ни недовольства. Она просто не замечала меня.  Или вообще кого ни было.

Как будто в опровержении моих слов, она вдруг подошла и протянула мне камешек. И мне показалось даже, как то мило при этом улыбнулась. Нет, показалось. Странно, ее лицо почти не меняет выражение, оно мило спокойное, словно ждет от вас чего то. 
- Ладно, пора возвращаться, - сказала я скорее себе и машинально взяла сестру за руку. Теплая, мягкая и такая бесчувственная.  Как куклу я повела ее вдоль берега. Девочка шла рядом, не сопротивляясь, но и не выражая никаких эмоций.
Словно надо было что-то сказать, я начала рассказывать о всякой чепухе, вроде гор, речки и доме. В какой-то момент я поняла, что она слушает меня. Маленькая ручка сжала мою ладонь, а ее глаза смотрели на меня так осознанно и внимательно. Мне захотелось, что бы это длилось дольше, и я стала напевать песню. Но так внезапно проснувшийся интерес, почти сразу угас. Дальше мы шли молча.
Отца как всегда не было. Дом выглядел мрачно и почти пугающе, если бы не яркое солнце. Что делать с ребенком, да и вообще, что делать, я конечно не знала. Комната не была готова, вещи не куплены, еда не готова.  От такой ситуации хотелось кричать и плакать.  Наверное, я бы так и поступила, если бы девочка не сказала: Хочу есть, - так просто. Говорила она медленно, выделяя каждое слово.  Это было первое, что я услышала и может от удивления или на радости, что она не немая, я обняла ее, и мы прошли на кухню.
Чем кормить ребенка я представляла смутно, да и в доме еды было совсем не много. Так что, положив хлеб и порезав немного сыра, я налила молока и уселась кушать. Однако через пару минут пришлось отложить еду и еще раз внимательно посмотреть на сестру.
За исключением некоторых особенностей, которые я описала выше, это был обычный ребенок. Вот только вел себя этот ребенок совсем не как другие. Она стояла у входа, где я ее оставила, просто стояла, разглядывая пол. На разрешение сесть рядом и поесть, ответила молчанием.
За весь день, этот сумасшедший день, сил моих не осталось.  Искать причины такого странного поведения, если не сказать хуже, не хотелось. Поэтому, быстро схватив ее под мышки, к слову сказать, она и не думала вырываться, я усадила ее на стул и, поставив рядом еду, вернулась к трапезе.  Если я надеялась поесть, я глубоко ошибалась. Девочка не умела пользоваться не только ложкой, но и налить стакан молока тоже не могла. Пришлось вспомнить, что ей всего три года и, наверное, в этом возрасте я тоже была такой. Ела она медленно, задумчиво и как то очень трогательно. Периодически, забывая прикрывать рот, еда небольшими кусочками вываливалась на стол. Бережно поднимая, она снова начинала тщательно пережевывать их. Видимо наевшись или устав, она вновь погрузилась в сонное состояние. Быстро убрав на столе, стряхнув хлебные крошки на пол, я стала думать, что делать дальше.
Было видно, что одну оставлять ее нельзя. Полагаться на отца было бесполезно, а больше никого не было. После смерти  мамы, хозяйкой становилась я, забирая всю ответственность за поместье. Поверьте, в тринадцать лет это очень не просто. Конечно, если у вас много денег, прислуги и куча родственников, вам не составит труда устраивать приемы, встречать гостей и делать важный вид. Но когда вы бедны, родственники далеко, делать лицо не перед кем. Вот и остается, набрав по больше воздуха, выдохнуть, и опять идти готовить, убираться, и по возможности экономить. 
Комната, в которой я жила была небольшой и очень светлой. Она отличалась от остального дома, и располагалась на солнечной стороне. Окна были открыты и, несмотря на ветерок, в ней совсем было не холодно. Наоборот,  свежо и легко.  Видимо и сестре она понравилась, не скрывая любопытство, она обошла ее вдоль и поперек. Особенно ее привлек мольберт с красками и карандашами. Рисовать я не умела, но это не мешало родителям периодически дарить мне все новые и новые краски. Со временем, это стало неким предметом интерьера, очень удачно разместившимся возле большого окна. Так как все это чудо было подарено мне в раннем возрасте, к нему прилагалась небольшая подставка, на которую, с небольшим трудом и забралась сестра.
Вещей у девочки почти не было, в небольшой дорожной сумке оказалось одно платье, сшитое видно уже давно и изрядно потрепанное, туфли, сорочка и пара чулков.  Вот и весь багаж. Пока я разбирала и укладывала вещи, вернулся отец. Несмотря на большой дом, несколько комнат на верху, и одной гостиной с кухней на первом этаже, слышно было каждое движение.
Во мне боролись противоречия, с одной стороны вопросы, с другой ответы которые я возможно и не хотела слышать. Убедившись, что ребенок занят и спокоен, я тихо вышла и прошла на кухню. По воскресеньям отец всегда приходил раньше и сразу садился ужинать. Компания была ему не нужна, немного выпивки, мяса все, что он хотел. И тишина. Даже миссис Беки приходившая убираться и готовить, а  по сути лишь пополнять припасы, старалась не шуметь и не попадаться отцу на глаза.
Нрав у Адама Джей Хадгсона был спокойный. Редко поднимавший голос и никогда руку, он прослыл человеком тихим и добрым. Только алкоголь мог заставить его разозлиться, к сожалению, последние годы он редко был трезв. Несмотря на это он был моим отцом, и я любила его, а как иначе. После смерти мамы я старалась помогать, готовила, убиралась и даже устроила праздничный ужин на рождество. Это был последний совместный вечер. Только позже я поняла, мы живем в замкнутом мире, где один человек способен объединять разных людей. В нашей семье это была мама. Без нее отцу не нужна была семья, даже любимая дочь. Переживала я или нет, но я приняла это. Никто не спрашивает нравиться вам такая жизнь или нет, хотели быть вы может что-то изменить. Так есть и так будет.  Но были вопросы.
Возможно, я стояла слишком долго, не решаясь войти, потому, как отец тяжело вздохнул и, не оборачиваясь, отодвинул соседний стул.  Расценив как приглашения, и сев на краешек стола, дабы не помешать ему есть, стала ждать. Оказалось, отец тоже ждал разговора и успел подготовиться. Вопросы не понадобились.

- Ее зовут Харриет, Харриет Хадгсон. В ноябре ей исполниться три года, - сделав большой глоток, отец продолжал, - С рождения она воспитывалась в больнице Св. Иоанна. По причинам здоровья ей будет лучше здесь.
И все. Где же объяснения, откуда она, и вообще что с ней делать. Но разговор уже закончился, и отец поднялся к себе. Немного посидев и подумав, я решила оставить все до завтра. Для сна было еще рано, а сил еще меньше. Зайдя в комнату, я обнаружила Хэрри там, где и оставила, она просто стояла и смотрела на мольберт. Подняться на ступеньку она смогла, а спуститься видимо нет.  Выглядела она очень трогательно, посасывая большой палец и слегка раскачиваясь. Спустив и посадив на кровать, я стала рассказывать ей о себе, отце и маме. В какой-то книжке я прочла, что дети чуть ли не с рождения все понимают. Но видимо не всегда хотят слушать, так как спустя пару минут Хэрри заснула, положив голову мне на коленки.
 Харриет, это имя мне сразу не понравилось, грубое и совершенно ей не подходящее.  Немного подумав, я стала называть ее уменьшительно ласкающим, Хэрри.  Девочка тихо посапывала, пуская слюни на мою юбку. Нужно было разобрать кровать и переодеть ее, но так не хотелось тревожить ее сон. Аккуратно переложив ее на кровать и накрыв одеялом, я  прилегла рядом, готовясь к бессоннице, которая мучила меня каждую ночь. Но прикрыв глаза, мигом провалилась в сон без сновидений.
День выдался холодным и дождливым. Мерзким каким-то, серым. В такую погоду больше всего хочется, едва открыв глаза, снова закрыть их, спрятаться подальше под одеяло и уснуть. Через открытое окно, забытое вечером, капли дождя попадали на кровать. Пришлось встать, пробежаться босиком по холодному полу и, сопротивляясь порыву ветра, закрыть.  Было уже утро, когда для завтрака поздно, а для ланча еще рано. Еще несколько дней назад, я бы легла спать, а потом, едва открыв глаза и умывшись наспех, пошла бы в школу, перекусывая на ходу яблоком.
Но это было тогда. Встав с постели, причесав длинные непослушные волосы и собрав их в пучок, убедившись, что Хэрри спит сиропным сном, отправилась готовить завтрак. В доме было зябко и сыро, накинув теплую шаль, села возле огня. Готовить не то что бы ни любила, скорее не умела. Немного сыра, хлеба или бобов. Молоко и вода. Если мисс Беки приготовит мясо с подливкой, значит, будет пир. Правда готовила она редко, да и мясо получалось жестким.
Зайдя в кладовую и найдя пару яиц, молоко и хлеб, я решила сделать запеканку. Давным-давно, теперь казалось в другой жизни, мама готовила такую.  Еще лежа в кровати можно было унюхать аромат сладкой, свежей выпечки. Чаще всего брался черствый белый хлеб, пару ломтей, молоко смешивалось с яйцами, добавлялся сахар по вкусу, и это запекалось с кусочком сливочного масла. Но самое удовольствие было в возможности ухватить еще горячим, только что вытащенным из печи, кусочек и, обжигая пальцы, съесть, запивая холодным молоком.
Однако на деле оказалось не все так просто. Яиц мало, сахара много, и конечно все подгорело. Попробовав свое творение, подумала не рисковать и просто подать молоко с хлебом и сыром. Было почти одиннадцать, но Хэрри так и не вышла из комнаты. Вспомнив, как вчера она не смогла слезть с подставки, я поднялась на второй этаж. Девочка лежала с открытыми глазами, и что-то бубнила под нос.
- Доброе утро, - сказала я, и, посмотрев в окно, поправилась, - Добрый день.
Сестра даже не посмотрела в мою сторону, увлеченно сося палец и продолжая говорить под нос. Что-то в ней все-таки было не так. К сожалению, книжек на тему «Как воспитывать детей и при этом не сойти с ума», еще не написали. Нужно думать самой. В детстве, наверное, получается смешно, ведь тринадцать лет очень юный возраст, но мне так не казалось. Так вот, лет в шесть или семь, на несколько недель к нам приезжала родственница из Стаффордшира, то ли по маминой или по папиной линии. Женщину я не запомнила, но она привезла подарок, небольшой щенок, абсолютно черного окраса с широко расставленными лапами, такой смешной, веселый и активный. До того как его забрал отец, каждую свободную минуту я играла с ним. Послушный, ласковый, быстро обучался и выполнял разные трюки. Как оказалось позже, его специально привезли для каких-то боев. Через несколько недель его увезли и больше я его не видела.
Конечно, тренировать собаку и учить человека это разные вещи, но можно попробовать. С чего начать, показать, как нужно одеваться, спускаться, или просто есть за столом. Посмотрела на часы. Половина первого, что ж значит, школа пока отменяется. Учителя, конечно, не расстроятся, это обычная практика, школа не считается чем-то необходимым, детей могли задержать родители или просто они могли заболеть. В общем, никто не будет спрашивать, и узнавать причину. Может и к лучшему, есть время привыкнуть друг к другу.
- Давай-ка будем вставать, и умываться, - нет, не так, - но сначала мы оденемся.
Сложно, когда не знаешь с чего начать, что сказать или сделать, что бы тебя поняли. Да и Хэрри была явно не настроена на общение. Девочка не смотрела, не слушала и как будто не замечала где она и что с ней происходит. Тяжело вздохнув, я попробовала еще раз пробиться через ее барьер.
- Для начала нужно приподняться и свесить ножки, вот так, -  взяв ее за плечи, я как можно аккуратнее приподняла ее, - Теперь спрыгиваем, на раз, два, три.
Сестра стояла на полу как кукла, поставили хорошо, не поставили еще лучше. Нет, так не пойдет.
- Давай еще раз? – улыбнувшись, я положила ее на кровать, - И так, приподнимаемся, смотри, теперь свешиваем ножки,  видишь, они болтаются, теперь прыгаем. Вот, мы стоим.
- И еще раз, - Хэрри внимательно посмотрела мне в глаза, все-таки, какие они большие и синие. Удивительно, когда она так смотрит, кажется что перед вами взрослый, прекрасно все понимающий человек. Такие моменты очень эмоциональны, слова застревают, и ком встает в горле. Это ли не счастье.
- Давай, Хэрри, попробуй сама, - снова положив ее на постель и накрыв на этот раз одеялом, пусть все будет по настоящему, я отступила. Наверно сердце перестало биться и чувства от тревоги, ожидания и надежды заполняли все вокруг. Даже дождь, усилившийся за окном, был не слышан. Только сестра, сейчас или никогда.
Сейчас. Немного подумав, мне показалось целую вечность, Хэрри отложила в сторону плед и очень медленно, будто боясь сделать не правильное движение, приподнялась на локтях. Какая же она маленькая. Поборов желание помочь, я осталась стоять возле окна. От волнения я начала говорить и подбадривать. Слова несвязной речью, очень волнительно и совершенно невпопад, оказали невероятное действие. Сестра присела и в следующую секунду соскочила на пол.  Боясь потерять с ней контакт, я продолжала говорить.
- Молодец, теперь нужно одеться. Давай посмотрим, что у нас есть, - я стала показывать ей разные предметы и  сразу заметила, как выражение внимательности на лице сменяется полным отсутствием. Так, значит нужно что-то конкретное. Быстро убрав все и оставив накидку, я осторожно накинула ей на плечи.
- Смотри, накидка, - сняла, положила на стул. Снова сняла и накинула на плечи, - Оденешься или так пойдем завтракать?
Несмотря на натопленную печь, в доме было по-прежнему прохладно. Мне хотелось, что бы сестра сама приняла решение. Сделала выбор. Ситуация с одеждой показала, слишком много вещей ставит ее в тупик. Нужно действовать медленно, потихоньку. Главное не потерять контакт. Пока я думала, Хэрри прошлась несколько раз по комнате и остановилась возле мольберта. Сделав пару усилий, и взобравшись на подставку, через минуту уже спустилась вниз. Удивительно, вчера она не могла этого сделать. Радость открытия, что она так быстро учиться была тут же омрачена, сестра снова впала в спячку. Такое состояние, когда стоя или сидя, посасывая палец и бурча что-то под нос, не реагируешь на окружающих. Мне захотелось кричать, но я медленно подошла к ней и, встав на колени, обняла. Она была теплой, такой рыхленькой и уютной. Дождь прекратился и в моей душе, несмотря на боль и печаль, появилась надежда.
Набросив накидку на плечи и сама, укутавшись в плед, мы спустились на кухню. Пока мы шли по узкой лестнице, я не переставала говорить и объяснять каждое действие. Здесь опускаешь ногу, тут поднимаешь, руки на поручне. Мне казалось, чем больше я буду говорить, чем более эмоциональна будет речь, тем более интересно сестра будет слушать, постепенно вырываясь из оков сна. За несколько ступенек, я отстранилась и посмотрела ей в глаза. Они были живыми! Отойдя вниз, я протянула ей руку. Что бы дотронуться ей пришлось бы сделать самой шаг вниз, еще один урок. Не отрываясь, смотря ей в глаза, я пыталась понять ее чувства. Возможно страх, неуверенность или просто нежелание. Хотя нет, успев ее немного изучить, я поняла, что она очень спокойная и послушная. Капризничать или дуться она не умела, а значит дело в другом. Стояли мы долго, запас слов уже заканчивался, и в горле начиналось першение. Появилось желание подняться и самой спустить ее.
Подожди, останавливала я себя, дай время, не торопись. Как будто эти слова и требовались, Хэрри, держась обеими руками за перила, сделала шаг, потом второй и, не беря мою руку, спрыгнула на пол. Вот вам и ребенок, пока вы думаете, гадаете, все уже сделано и мы, проходя гостиную, входим на кухню. Жарко, душно, от печи еще идет запах горелого хлеба. Пока я нарезала хлеб, покрошила сыр и разлила молоко, сестра забралась на стул и, скинув на пол накидку, стала водить пальцем по столу. Немного подумав, я достала карандаш и листок бумаги, исписанный и немного помятый, свернула его чистой стороной и пожила перед Хэрри. Было интересно, идея пришла так нежданно и была такой простой. Мольберт, краски, карандаши...  Что если, конечно это могло быть нелепо, но почему бы и нет. Многие дети рисуют, возможно, не в таком возрасте, но рисуют. Пока девочка смотрела на положенные перед ней предметы, я выпила стакан воды. Горло немного саднило. Пройдя в кладовую, и найдя маленькую баночку со светло-желтой, сладкой и тягучей жидкостью,  я с наслаждением выпила небольшую ложечку. Захотелось запить водой, но лучше подождать. Мед, а именно он и был в банке, обладал лекарственными способностями заживлять ранки и смягчать горло. Вернувшись на кухню, я увидела, как Хэрри старательно выводит линии по бумаге. Подойдя  сзади, стараясь не спугнуть, я посмотрела через ее плечо на рисунок. Скорее всего, я ожидала увидеть каракули или что-то подобное, поэтому буквально застыла с улыбкой на лице. На небольшом клочке бумаге было изображена кружка. Самая обычная, с ручкой, стоявшая на столе. Наверное, мое удивление вызвало некий возглас, потому что сестра обернулась и впервые, улыбнулась, протягивая мне рисунок.
- Очень красиво, так ты у нас талант, - смотря внимательно как настоящий эксперт, поправляя не видимые очки, сказала я. Сев рядом и разложив еду, мы приступили к позднему завтраку. Впереди был весь день.
Убравшись в доме, попутно приглядывая за Хэрри, и  приготовив обед, можно было отдохнуть. В доме была небольшая библиотека, насчитывающая около пятидесяти книг по разной тематике. Выбрав одну с интересным названием «Фауст», усевшись поудобнее на мягкий диван в гостиной, я принялась читать вслух. Сначала робко, потом все более увереннее, стараясь эмоционально красочно передать настроение, я читала строчка за строчкой. Несмотря на то, что книга оказалась трагедией, с тяжелым восприятием, это отходило на второй план. Я поняла, главное это слова, как я произнесу их, смысл был не важен. Это как песня, только более вдумчивая и приятная на слух. Оказалось, идея была успешной, Хэрри внимательно слушала сидя рядом,  положив голову на колени.  Впоследствии, мы прочитали, таким образом, не одну книгу, выбирая самые интересные и длинные. Стихи, поэмы, но больше всего сестре нравились пьесы с диалогами героев, переданные разными голосами. Такие минуты я особенно вспоминаю с любовью и нежностью. Если погода позволяла мы выходили к речке, Хэрри полюбила это место, так же как и я. Именно возле воды, в окружение гор и пения птиц на ее лице можно было увидеть не поддельную улыбку.
Но были минуты, а иногда и дни, когда ее словно не было.  Книги, разговоры ничего не действовало. Поначалу я ложилась с ней рядом и ждала. Час, два. Было страшно.  Попробовала ли я кричать, да, тряся ее за плечи и привлекая к себе внимание. Пустота, глаза прикрыты, лежит и бормочет.  Потом она приходила в себя, внимательно смотря тебе в глаза, порой вытирая слезы своей маленькой ручкой и гладя меня по голове. Странно.