Листики

САМООБСЛУЖИВАНИЕ
Почувствовал какое-то напряжение и тоску. Болото, а не жизнь! Ну нет в ней места подвигу! Надо что-то делать! Решил, что нужно сильно обидеться. Сам – назло! – вымыл свою утреннюю тарелку. Сам же наорал за это на всех домашних. Сам, один-одинёшенек, бегал по тёмным сырым улицам. Сам вернулся. Твёрдо решил: сам – не греть себе супа. И не есть его. Сам накапал себе корвалола, капель от геморроя и лёг спать. «Всё сам, всё сам! – думал он с ожесточением, укрываясь одеялом с головой. – Никому ни до чего нет дела!»

ПОРТРЕТ
После тридцати Валентина рассматривала себя в зеркале с неудовольствием, иногда переходящим в панику. «Да что ж за безобразие», — уныло размышляла она, разглядывая морщины и всё новые дряблые провисания.
К чему смотреть только назад и сравнивать своё изображение только с предыдущим, более молодым-свежим и привлекательным? В сорок лет мы горюем о двадцатилетнем своём облике; но в шестьдесят наш сорокалетний портрет будет представляться восхитительным. Может, сразу, в молодости, показывать, каким ты станешь в старости? — есть же всякие компьютерные технологии… Пожалуй, пугливые и жить не захотят. Или наоборот, это примирит с чужой старостью, и всякая красотка прикусит язык, прежде чем презрительно прошипеть бестолковой старухе: «Старая дура!»
— И ты станешь старой, детка… Если, конечно, тебе повезёт, и ты доживёшь до старости. Или ты хотела бы умереть молодой и красивой? Вот прямо сейчас?

СКОРОСТЬ
Часто мы с досадой торопим время. Да что часто — всегда! Скорее бы суббота, весна, каникулы, отпуск, зима, скорее бы дети окончили школу, институт, скорее бы подошла очередь в поликлинике… Если бы наши чаяния вдруг исполнились, то жизнь промелькнула бы курьерским экспрессом и досрочно прибыла на конечную станцию — могильный холмик. А вот холмика-то никто не хочет! Как же это? Ехать хотим скорее, но на конечную станцию не прибывать никогда? Стало быть, надо наслаждаться самой ездой, даже не слишком комфортной...

ПОМИДОРЫ, или ЭМПАТИЯ
Летом Вера отправилась с подругой Зинаидой на отечественный курорт далеко не высшего сорта, со скромной столовской кормёжкой. На обед «допгарниром» шли мелкие паршивенькие помидоры. Вера их с собой прихватила, а Зинаида свои презрела — купила на рынке шикарные, сочные. Пришли к себе в номер, она их вынимает из пакета, любовно обтирает и ровными рядочками раскладывает в боевой порядок, любуется; последний ряд неполный. Вера тихо подсовывает в шеренгу свои зелёненькие — на подмогу мясистым красавцам.
— Фу, убери этих уродцев! — фыркает Зинаида, — даже смотреть на них кисло.
— Что же ты их обижаешь, — причитает Вера жалостливо, — они ж не виноваты, что им дозреть не дали из жадности… Они такие несчастненькие, никому не нужные, пусть хоть рядышком постоят… Что ж их прогонять-то? — артистично дурачится Вера. К её изумлению, Зинаида вдруг сдаётся и машет рукой:
— Ладно, клади своих заморышей…

ЯБЛОЧКО
Червивое оказалось яблочко. С виду красивое, но надкусили –  оно внутри всё изгрызано, а в нём червяк спрятался, кричит наружу сердито: «Ах, я бедное надкусанное яблочко!..»

СОРОКОНОЖКА
Сороконожка бегала по всем выставкам, премьерам и презентациям. Она широко раскрывала рот и заглатывала всё это. Зубов у неё не было, и поэтому она даже не подозревала, что это можно и нужно жевать. Она глотала, успев только рассмотреть перед этим все этикетки. Легко проскользнув по её гладким внутренностям, всё вываливалось наружу целёхонькое, ни крошки не оставляя примитивному организму. Ни одной молекулы. Ничего не переваривалось и не усваивалось. Зато Сороконожка кивала с важным видом: «Да, была! Да, съела! Это чудесно! Замечательно!» Или: «Нет, никуда не годится», — если этикетка была не блестящая. Не глянцевая. И поскольку насыщения бедная Сороконожка не знала, она заполошно металась, чтобы всё успеть…