Посредник Часть третья

 

Между тем, неведомый мне автор статьи о Языковых – «В. Р-ва» в известной энциклопедии Брокгауза и Эфрона (1904 г.) писал о выезде Мурзы Енгулея в 1360 году. Вряд ли он не был знаком со сборником В.В.Руммеля и В.В.Голубцова (1887 г.), принявших версию 1387 года, но почему-то отверг её. Более того, 1360 год показан и в «Созерцании прошлых лет» Сильвестром Медведевым – современником всесильных Ивана Максимовича и Павла Петровича, и в более позднем (9 февраля 1815 г.) прошении Александра Ивановича Языкова (0:137), и в прошении (3 мая 1851 г.) его сына Павла (0:166) о переносе их рода из I в VI часть Дворянской Родословной Книги Тульской губернии. Оба прошения были удовлетворены; версия о начале рода Языковых с 1360 года имела какие-то основания и не может быть отвергнута нами. Правда, её признание связывается с возможностью включения в родословие еще одного поколения и с необходимостью объяснений – в 1360 году Дмитрий Иванович еще не был Великим Князем. Ему исполнилось только 9 лет, когда в 1359 году умер его отец – Иоанн II, и ярлык на княжении «не по отчине, не по дедине» получил его дядя – Дмитрий Константинович Суздальский…

В Третьяковке папе самому было интересно, а мне нравился портрет Марии Ивановны Лопухиной Владимира Боровиковского и сюжеты на библейские темы. Особенно "Явление Христа народу" Александра Иванова. Лопухина была очень мила и красива, но рано умерла. Папа объяснял мне и рассказывал о секретах мастерства живописцев. Дома подолгу рассматривали альбомы и книги, и я узнал, что у меня тоже есть  Ангел-хранитель. Папа всегда крестил меня перед сном. Мне всегда было очень жалко Христа на распятии. После ходили в Третьяковку каждое воскресенье. Обнаженная натура воспринималась глазами художника. Глазами папы, рисующем маму. Мне стал близок Энгр, его "Одалиска", "Мадам Рекамье" и "Источник". Восхищался скульптурными копиями Музея изобразительных искусств. Все греческие богини воспринимались как совершенство. В их круг я включил маму. Женское начало становилось образцом целомудрия. Много позже, потом, я не мог примириться с тем, что на женщин можно смотреть глазами не художника, а мужчины. Не художников, не поэтов, не музыкантов. Женщиной для меня была мама. Вряд ли это было правильным в подготовке мальчика к будущей, неизбежной жизни мужчины. Много позже, потом, я часто ходил в Третьяковку, но уже без отца. Вспоминал как хорошо было быть вместе с ним.

Память сохранила неторопливость событий в разгоравшейся осени на Тверском бульваре, в регулярном прощании с папой, уходившим с утра на работу, в регулярных занятиях с гувернанткой и с Марией Ивановной, и в играх с Колей Осколковым. Приходила Мария Дмитриевна Курская с Машенькой. Мы играли с ней под высокой кроватью. Вечерами папа возвращался и однажды принес мне деревянную лошадь - зампапу. Теперь я чаще раскачивался на ней, а не лез сразу же на руки уставшего отца. По субботам мама мыла всех нас в корыте. Я стал больше рисовать и читать, а если заболевал, то папа обязательно приносил вечером что-нибудь вкусненькое (компот из персиков) и вызывал Давида Леонтьевича. Однажды пришла женщина-врач делать мне укол. Я боялся, а папа, побледнев, отвернулся к окну и сказал  "Будь мужчиной!". Я не заплакал.
Мамочка стала полнеть, а Наташка, после школы и обеда, готовила уроки. Мама вышивала или крутилась как белка. Наша посуда на кухне была самая чистая. Приходили в гости папины друзья. За столом мужчины озабочено говорили об академике Марре, который знал все языки. И о Сталине. Дамы отпускали колкости в адрес мужчин, упоминая парторга Золотарева. Очень редко папа с мамой уходили в кино, в театр, в свою очередь, к друзьям и знакомым. Редко к нам приходила бабушка Мария Семеновна. И часто я ходил в комнату к Мусе, смотреть как она рисует или слушать, как Марика поет и играет на гитаре. Однажды, мы с папой пошли к Марии Владимировне Крыжановской. У нее была двухэтажная квартира, а на стенке лестницы, ведущей на второй этаж, было развешано старинное оружие и картины. Ее сын - энтомолог Олег Леонидович жил в Ленинграде и женился на дочери Евгения Шварца - знаменитого сказочника, а муж рано умер, в поезде, от инфаркта. Много позже я узнал, что ее муж был моим дедом, а Олег Леонидович - дядей.
Сначала наступил день рождения мамы (26 октября), потом папы (1 декабря) и, наконец (20 марта), Наташи. Было весело и интересно, и  подарки. Тем временем в бутылке на подоконнике развернули листочки ветки вербы - приближалось Софрино. А мама мыла окна.

В начале лета нашему примеру последовали Гептнеры и Родендорфы, а Никольские - Кузины сняли дачу в Клинниках, за железной дорогой. Гептнеры - в начале села, вблизи крайнего дома Фаины, колдуньи и дочери пастуха. Их сын Миша стал моим другом. Он был старше меня на целый год и с диатезом на губах.  Дядя Володя своим кинжалом делал нам луки и стрелы. Вместе с папой они мастерили воздушного змея с трещоткой. Папа разрисовывал его акварелью. Все восхищались. Сохранилась фотография этого действа. Родендорфы поселились в домике около леса. Их дочь Женя была старше Наташи на несколько лет и уже заглядывалась на юношей. Она не играла с нами ни в лапту, ни в горелки, ни в казаков-разбойников. Изредка приходил Гулька, сын Жоржа. Он был старше нас и циничнее. Именно он ловил взоры Жени Родендорф. В этом было что-то нехорошее.
Мы сняли дачу не у Карповых, а у Краюшкиных. По-моему, к Карповым переселились какие-то родственники, но Лидка приходила играть с нами.
Много бегали и побаивались Вальку Палкина из дома напротив. Наш ровесник, оставшийся без отца, был хулиганом и драчуном. Взрослые жалели его, приглашали поиграть с нами. Позже появился "старик" младше нас. Его ударил копытом жеребенок, прямо в лоб. Он был хорошим и добрым мальчуганом, но его детское личико бороздили морщины. Все мы, профессорские дети, все-таки чаще играли без своих деревенских друзей. Мы отдыхали без забот, а они были заняты - помогали родителям, и не только в домашних делах. Валька Палкин и Вовка Краюшкин  ходили за речку, в лес за хворостом, кормили коров, телят, кур. Мы с мальчишками лазали по деревьям. Вместе с Журкой, рыжим племянником Гептнера, копались в песке - искали нефть. Охладев к общим играм, оставаясь последним, я сдружился с Журкой. Он был мне ближе других мальчишек и лишь немного выше меня. Его папа - летчик погиб в воздушном бою. Свою маму он боготворил, но она приезжала нечасто.

Было все что положено летом, но однажды мы зашли к Фаине, которая была старше и не играла с нами. Вероятно у нее не было мамы и всю работу по дому она выполняла сама, пока отец с раннего утра и до вечера пас коров, коз и овец.
На самом деле ничего особенного не произошло, но я стал свидетелем невыразимого, которое озарило меня светом. Сейчас, в попытке все выразить  словами, оно исчезает. Оно не могло стать тусклым, но почему то не позволяло приблизиться и всмотреться. Оно до сих пор не имеет степеней и мер, отзываясь чистой и высокой нотой юности. Ничего особенного не произошло, может быть - уроки Третьяковки, Пушкинского музея, папиных рисунков и мамы…. Я просто увидел юную девочку, стройную со светлыми волосами и глазами, как у русалки. Она не произвела бы сильного впечатления, но ее черты возникали, когда позднее читал о Рогнеде, о богах и богинях Скандинавии и когда папа сказал, что его мама умерла под песню Сольвейг из Пер Гюнта Эдварда Грига. Может быть, я чувствовал обаяние юности, просыпающегося женского начала, но не это было главным. Образ Фаины связался с рунической тайной красоты, с неожиданным, радостным и грозным явлением ожидаемого и вечного. Позднее я почти угадывал приближение этого. Оно приходило ранним утром в неожиданном разрешении научных проблем, простых ответов на полуосознанные вопросы. И вспыхивало в сознании как обещание счастья. Случайно оно воплотилось в Фаине. Случайно, непроизвольно. Святым Духом.

Случайным мы считаем неизвестное, беспричинное, и уникальное, неповторимое - невоспроизводимое в эксперименте. Сама случайность является нам в попытках соизмерить несоизмеримое - периметр с диаметром, а Знание с Откровением. Мнимость чисел выражает провал в бездну. Предчувствие беды, нам понятнее и ближе. Совершенство, гармония - это тоже другое. Не умея воспроизвести музыкальную фразу, или ноту, я находил их отзвуки в живописи и академиков, и импрессионистов. Папа сравнивал маму с мадоннами Джотто в Санта-Кроче. Чем-то Фаина походила и на них. Ипостаси апофатического богословия Дионисия Ареопагита невыразимы. В одной - любовь замкнута сама на себя.  В двух - распределилась бы между той и другой. Только в третьей - Животворящий Дух Святой, Утешитель обращен каждому из нас. Покрывая все религии мира, будь ты эллин, иудей или солнцепоклонник, и дает ему свое имя, в меру собственной души, своего собственного сердца.
Сакральный, мистический смысл строф Священного Писания не допускает толкования в парадигмах науки. Но внимающим пророку Моисею их изложение могло бы казаться странным и бессмысленным набором слов. Живой  образный язык Библии, насыщенный иносказаниями, притчами и метафорами, не обеднен, не ограничен преходящей актуальностью давно минувшего: излившись из Вечного Источника, он не подвластен времени и более трех тысячелетий питает душу человека. Лингвистический анализ текстов, уже переведенных 70-ю толковниками, оставляет место сомнениям в их принадлежности разным авторам, разным пророкам.
Не воцерковлен. В тоске, после смерти мамы ходил в церковь, исповедовался, причащался. Творил и утреннее, и вечернее правило. Мой духовник оставил меня без преемника. Разочаровался в клире. Чтение апокрифов не повредило. Привержен искупительной миссии Христа и логике Нагорной проповеди. Временами чувствую необходимость без посредников прошептать молитву Святому Духу….
Я вооружился и не спутаю ожидание счастья с предчувствием беды. Провал в бездну - с  воспарением к высотам. Оно не имеет отношения к влюбленности,  к гендерным различиям, оно вне человеческого общения. Что то близкое древним инстинктам. "Портрет художника в юности" станет понятнее, после чтения "Улисса". Экзистенцию нельзя прояснить, но понять ее можно…. Боже мой, на что я обрекал своих близких!... Автором "потока сознания" был Анри Бергсон, но я встретился с ним через много лет, на странице знаменитых "Основ…" Владимира Николаевича Беклемишева.

Я невольно вознес планку восприятия и сравнений слишком высоко для самого маленького и худого среди софринских мальчишек.

В воскресенье пьяный дядя Егор выпорол Вовку Краюшкина. Тетя Варя его утешала. С папой мы ушли на луг - собирать цикадин. Я ловил бабочек и отпускал.

Мы встречали отца с поезда. Согнувшись, на корточках, он пролезал под составом. Я боялся за него. Он спешил к нам, не задерживаясь для обхода всех вагонов. На платформе он купил нам мороженное. Круглое, белое, зажатое между вафлями. Первый раз в жизни.
К нам часто приходили в гости папины друзья и веселились. Их жены (дамы) немножко подтрунивали друг над другом, но до обид дело не доходило. Из Клинников приходил художник Жорж с тетей Олей. Иногда приезжали друзья из Москвы, в которой что-то происходило. Приезжал орнитолог Дементьев, ихтиолог Никольский и даже сам Несмеянов. Всех сопровождал Саша Ланге. Они ходили гулять по окрестностям, за столом выпивали, делились новостями и даже играли в городки на дороге. Несмеянов выбил "попа" и деревяшка угодила в проходившего мимо еврея. Кто-то рассмеялся - "попом по жиду". Ночевать не остались. Приезжали поговорить….Среди моих друзей еще не было евреев, но был Давид Леонтьевич и моя кормилица, по рассказам мамы. Все библейские персонажи на картинах, и Давид, и Христос и Дева Мария…. Папа так никогда не сказал бы…. Однажды мы вышли на опушку ближнего леса - играть в рыцарей и индейцев. Я попал папе в ногу дротиком. Царапина была небольшая, но до сих пор вспоминаю о своем святотатстве и раскаянии.
На мой день рождения пришли все наши с детьми и, не сговариваясь, подарили мне три барабана. Папа, любивший тишину, изображал притворный ужас. Дядя Володя фотографировал всех. Тетя Нина испекла пирог в своем чуде. Мне исполнилось 5 (или 6) лет. Папа утром нашел три огромных белых гриба и подарил их мне вместе с толстой книгой о Вселенной. Она была сложной - я ее прочитал лишь на следующий год, но внимательно рассматривал картинки и диаграммы.
Лето приближалось к концу. Второе софринское, но, может быть уже и третье…. Постепенно все друзья стали разъезжаться. Возвращались в Москву, на службу. Деревенские мальчики помогали на огородах и реже приходили к нам в усадьбу. Пришло время собираться и нам. Мама складывала посуду и утварь. Папа высыпал слежавшееся сено из самодельных матрасов. Все лето мы спали на полу, все вместе. Тетя Нина с Валеркой и Таней уже уехали. Наступил наш черед. Я держался за ручку чемодана, который несла мама. Наташа - со своим рюкзачком за руку с папой. В последующие два года мы добирались в Софрино и обратно на машине, последний с папиным шофером.

Я благодарен памяти. Она сохранила то, что сочла нужным. Что было необходимым. Софрино оставалось на своем месте. Все друзья сильно выросли. Я оставался самым маленьким, но более подвижным. Пошел в маму - быструю и энергичную. Ловко лазал по деревьям. Папа радовался - его собственное детство не предполагало озорных игр. И в Софрине, и в Москве он все время работал. Летом - разрабатывал новые курсы лекций по акарологии и эмбриологии. Зимой - читал их студентам. Временами, выйдя из кабинета в комнату, застывал, глядя в окно. В его голубых глазах отражалось небо - он думал, не замечая наших вопросов. Мама посмеивалась над ним. Ему пришлось отрастить бороду - было трудно бриться из-за экземы. Его кололи хлористым кальцием. Папа меньше рисовал, ему чаще звонили домой и он поздно возвращался с работы.
Иногда мы с мамой приходили к нему в Университет, приносили поесть. Университет был близко, но придти пообедать домой он не успевал. Его ученик - Саша Ланге подарил мне лафет настоящего охотничьего ружья со спусковыми крючками, а лаборантка Агриппина Никитична отсыпала мне всякие вещества для домашних экспериментов, и всякие колбочки и пробирки.
Однажды папа вернулся особенно радостным. Ему обещали новую трехкомнатную квартиру. Мама была счастлива и мы тоже. Чаще он возвращался бледным, уставшим, задумчивым и замученным. Реже собирались застолья, а когда собирались, было меньше шуток и больше мало понятных переговоров.
Упоминалось имена Лысенко, Презента, университетских профессоров, не бывавших за нашим столом. Мама просила папу быть осторожнее со Золотаревым. Этот физиолог насекомых, сотрудник и парторг кафедры энтомологии, мог сообщать о неосторожно сорвавшихся словах. Умнейший Евгений Сергеевич умело лавировал и, несмотря на поступавшие на него оговоры и находящуюся в ссылке жену, оставался формально безупречным и умел ладить со всеми или вовремя обезоружить любого недоброжелателя. В свое время этот выпускник Петер-шуле принимал деятельное участие в полемике ламаркистов со сторонниками формальной генетики. Он сотрудничал с Паулем Камерером, а его ближайшие друзья - Б.С. Кузин и Ю.М. Вермель были сосланы. Поговаривали, что он близок к масонам, но Евгений Сергеевич умел выходить сухим из воды. Теперь его позиции укреплялись - Лысенко громил менделистов и морганистов. Эжен - мастер интриги, был выше союза с этим вульгарным мужланом. Приближалась Сессия ВАСХНИЛ. Отца упрашивали вступить в партию. Е.Н. Павловский выдвинул его в члены-корреспонденты.

Погруженный в мысли о происхождении многоклеточных животных и их онтогенеза, отец в 1946 году опубликовал большую статью "О природе бластулообразных личинок низших Metazoa", удостоенную академической премии имени А.О. Ковалевского. Ему выделили стенографистку и машинистку для конспектирования лекций. В свое время, еще в Туркестанской экспедиции, расшифровывая гиперметаморфоз жуков-нарывников и мух-жужжал, он обратил внимание на их личинок-триунгулинов. Вылупляясь из яйца они, используя остатки эмбрионального желтка и, не питаясь самостоятельно, отыскивали условия и средства, необходимые для дальнейшего развития.
Синзооспора - бластулообразная расселительная  личинка низших многоклеточных животных (метагенетических гидромедуз и известковых губок) вела себя сходным образом. Ее переход на иждивение материнского организма (моя мама тоже считалась иждивенкой) определил развитие многоклеточности. В ходе рассуждений была сформулирована теория эмбрионизации развития, оставшаяся в виде эскизов и конспектов лекций. Многие не поняли и не приняли концепции моего отца, сформированной на стыке зоологии беспозвоночных животных и эволюционной эмбриологии. Энтомологи продолжали заниматься своим делом. Эмбриологи и зоологи оставались привержены мечниковской Фагоцителле. Лишь В.Н. Беклемишев принял ее с восторгом, как самый серьезный вклад в конструктивную (типологическую) морфологию, и развил представление о первичном седентарном предке взрослых Многоклеточных. Спустя более 60 лет гипотеза Синзооспоры А.А. Захваткина получила веское подтверждение в современных молекулярно-генетических реконструкциях. И.И. Мечников оказался не прав.
Появление статьи Сталина "Вопросы языкознания" означало разгром академика Н.Я. Марра. Наступила очередь академика Леона Абгаровича Орбели - физиолога, брата Иосифа Абгаровича - востоковеда и первого президента Академии наук Армении вплоть до 1947 года. В это же время развернулось гонение на космополитов. Когда спросил отца, кто они такие - он ответил - это наши евреи - Г.И. Роскин и Л.Б. Левинсон. На Роскина уже было заведено дело.
Молох ждал новых жертв. Святейшая инквизиция громила тамплиеров. Юрий Жданов что-то не понял. Наука о жизни расписывалась в легитимности. Передовая интеллигенция штурмовала новые рубежи и осваивала передовые позиции, штудируя "Краткий курс…". Возвращалось Средневековье.
На сессии ВАСХНИЛ Т.Д. Лысенко разгромил и заставил каяться своих оппонентов. Его сподвижник Исайка Презент стал Деканом биофака МГУ. Друзья отца грустно шутили - и Презент не подарок, и Штерн - не звезда. Отца выдвинули Директором биологического института при Университете. Формально он оказался в подчинении Презенту. Тем временем застрелился, доведенный до предела ботаник Д.А.Сабинин. Зоологу Л.А. Зенкевичу предъявили обвинения во вредительстве. Организованное им переселение кольчатых червей - нереид в Каспийское море, для пополнения кормовой базы осетровых рыб, истолковали таким образом. Многие профессора оказались под ударом, а безграмотный Презент режиссировал эту компанию. Необходимо было спасать биологию и биологов. Отца подставили и срочно приняли в партию. Вместе с партийным секретарем факультета - Еленой Ивановной Смирновой и министром образования Михаилом Алексеевичем Прокофьевым им, в конце концов, удалось убедить Сталина в необходимости снять аморального Презента, расшалившегося на всех фронтах. Но Лысенко был вне критики еще очень долго. Деканом был назначен селекционер Исаев - ученик И.В.Мичурина.

Вскоре мы поехали осматривать новую квартиру на Соколе, в 700-м проезде. Сначала папе предлагали другую, на улице Горького, в доме у телеграфа, там где жил Н.Д. Зелинский. Но тогда соседом за стеной стал бы музыкант-трубач из Большого театра.
Выйдя из метро "Сокол", мы свернули за кладбище и вдоль берега Таракановки, устремились к новым кварталам, построенным пленными немцами. Аккуратные, белые пятиэтажки притягивали и торопили к новому профессорскому дому, обращенному фасадом к старой липовой роще на другом берегу. Золотая осень 1948 года. На четвертом этаже была наша квартира. В ней - 3 комнаты, коридор, кухня, туалет и ванная с голубыми кафельными стенами. "Голубое чудо" имело белый бак с газовой горелкой и запальником. В нем можно было греть воду и купаться в чистой ванне, вправленной в кафель. Мама плакала от радости. Отец что-то вспоминал из далекого детства. Все это было настоящим счастьем для всех нас. Правда, переезжать в новую квартиру можно было только через месяц, после оформления документов и завершения работ во дворе со строительным мусором. Подключить газ, воду, электричество, телефон. Получить ордер. Выписаться и прописаться по новому адресу. И еще купить новую мебель. Но до Нового Года. Нашими соседями станут профессора из Университета. И их дети. Наташе предстояло перевестись в новую школу, а мне, по совету Давида Леонтьевича, не спешить, а поступать сразу во второй класс на следующий год.

Когда первый раз спустился с 4 этажа и вышел погулять во двор, какой-то мальчик порезал мне руку бритвой. Мама видела из окна кухни. Отец выбежал и дал ему взбучку.  Я не помню кто это был. Может кто-то из друзей моего дворового детства, из местной шпаны. Рядом с нашим профессорским домом был дом югославов, укрывшихся в СССР,  и другие дома, со своими обитателями. Вскоре к ним присоединились и мы.
Наступившая весна с зеленеющей рощей и журчанием незамерзающей из-за теплых сточных вод Таракановки, одаряла новыми впечатлениями и друзьями. Первыми стали Власовы - толстая Циля Абрамовна со второго этажа и с четырьмя детьми. Отец - профессор физики их бросил. Старший - Бубка заканчивал школу. Гарька был ровесником моей сестры, а Светка - на год младше. Наташа Власова была младше меня, но я сразу заметил ее красное платьице. Оно светилось на крутом откосе Таракановки у канализационных люков. Потом, когда катался на детском велосипеде,  познакомился с ней, не умея произнести внятных слов. Она не была воображалой и хорошие отношения между нами сохранялись много лет, до тех пор пока не пришла старость. Их согревали воспоминания о нашем детстве. Сейчас ей очень плохо с позвоночником и ногами. Могли пожениться и моя судьба могла сложиться иначе, но я - студент 1 курса не понял, что она хотела довериться мне.

Очередное лето в Софрине, у Краюшкиных повторяло предыдущие. Рядом с нами, у Карповых дачу снял Евгений Сергеевич. Милица Сергеевна еще была в ссылке, но здесь он был не один.
Наши прежние друзья повзрослели. У них появились другие интересы, а я по-прежнему оставался самым маленьким и худым среди них. Журка больше не приезжал. Остальным, видимо было не интересно со мной. Я сам много читал и рисовал.
У меня был солнечный удар и мы с папой ехали на такси в Москву, к Давиду Леонтьевичу. И еще - на меня напала свинья и папа сломал хворостину о ее спину. На даче он много работал над будущей монографией, курил, принимал йод-гиперсол и пантокрин. У него развивалась болезнь Мейнерта. Ему часто приходилось уезжать в Москву и он очень устал. В Москве  нас ждала роща и Таракановка, и Наташа в красненьком платьице.

После летнего зноя пришла осень. Одуряющий настой полыни и пижмы разметало сквозняками, а стекающие по стеклу капли, наливались и делились. Преодолевая поверхностное натяжение, они размножались и сбегали тонкими струйками, пока дождь не прекратился. В этой судорожной жизни капель, не бывает смерти. Как у одноклеточных существ. Как имитация жизненного порыва, возникшего еще до разделения материи и духа.

В этом году поступал в школу, сразу во второй класс. Пришлось сдавать вступительные экзамены. Диктант написал с одной ошибкой - слово ландыш с большой буквы.
Наша учительница - пухленькая Валентина Васильевна посадила меня на первую парту с толстым Сашей Величанским. Его отец был корреспондентом в Греции. Его оставили здесь с бабушкой, в доме на другой стороне 700-го проезда, позднее переименованного в Новопесчанную улицу. Мой папа тоже был корреспондентом, но другим - членом-корреспондентом. Мы сдружились с ним и я вовлекал его в игры на Таракановке. Бабушка Саши была рада, что я заставляю его бегать. Много позже мы снова встретились с ним на эскалаторе в метро. Он уже не был толстым, учился в Историко-Архивном институте и уже развелся с первой женой. Больше мы не встречались. Я узнал, что он умер и был автором песни "Под музыку Вивальди". Наша дружба угасла через год, когда меня перевели в другой класс.
Валентина Васильевна привязалась к нашей семье и несколько раз ночевала у нас, когда ее занятия заканчивались поздно вечером. Она была очень доброй девушкой и спустя много лет звонила мне. Судьба учительницы не сложилась. Она перешла на работу в милицию, в детскую комнату.

Не запомнились и первые две четверти в 151-ой школе. Но декабрь 1950 года врезался в память навсегда.

У папы начался отпуск - первый за много лет. Мама купила ему бурки, что бы ноги не мерзли. Он сидел на балконе и курил, глядя на заснеженную рощу.
Следующим утром взволнованная, не похожая на себя,  мама разбудила нас - у папы удар, у него паралич. Съехавшиеся врачи пускали ему кровь в алюминиевый тазик. Папа лежал неподвижно. Тяжело дышал, а его прекрасные голубые глаза неподвижно устремились вперед. Маму послали к столярам делать деревянный помост на кровать. Саша Ланге поехал в аптеку за кислородной подушкой. Нас с Наташей увели в другую комнату. Хриплое дыхание отца было слышно из-за стены. Приехала прачка Анна Павловна побыть с нами, с детьми. Мы с Наташей молили Бога помочь нашему папе, но вряд ли понимали трагизм и неотвратимость происходящего. Чтобы незнакомый нам удар скорее прошел. С Сашей Ланге я тоже ездил в аптеку за кислородом. Папа все еще не узнавал нас. На третий день меня взяли к себе Гептнеры. С Мишей и Журкой мы баловались за шкафами,  отгородившими в большой комнате кабинет дяди Володи и спальню, от гостиной. Прошел день и утром за мной приехала мама. Папа умер. Теперь ты один мужчина. Наташа, оставшаяся дома сказала, что утром страшный хрип прекратился. Ему было только 45 лет. Мне - 9, маме - 39, Наташе - 13.

Детство кончилось.


XIII (XVII)

212. Алексей Алексеевич, сын Марии Александровны Языковой и Леонида Ильича Крыжановского; родился в 1 декабря 1905 году, в Екатеринбурге, в распавшейся к этому времени семье горного инженера Алексея Андреевича Захваткина, но детство и отрочество провёл в Швейцарии, в Монтре. С началом первой мировой войны он, вместе с мамой и двумя старшими сёстрами, спешно вернулся на родину, в Москву, отмеченную ожиданием грозных событий и перемен. Получив прекрасное домашнее образование и воспитание в духе традиций своего рода, Алексей Алексеевич не мог после Октябрьского переворота поступить в Университет или любое другое высшее учебное заведение. Довольствуясь случайными заработками  как способный художник - график, он, вместе с тем, приобщился к биологии, работая в гербарии профессора А.П.Сырейщикова, в лаборатории профессора Г.А.Кожевникова и посещая, с их молчаливого согласия, лекции ведущих ученых Университета. Лишь позднее, в 1926 году, Алексей Алексеевич окончил живописную студию профессора Ю.Н.Кардовского и был принят профессором В.И.Плотниковым в качестве лаборанта-художника в Среднеазиатский институт защиты растений. Друзья юности запомнили его как хрупкого, голубоглазого Алешу Языкова – исключительно талантливого, благовоспитанного мальчика, сохранившего легкое грассирование близкого детству французского языка. Обремененному постоянной заботой о семье, утратившей состояние и поддержку отчима, предложение В.И.Плотникова гарантировало постоянный заработок, но связывалось с пребыванием вдали от дома, в Средней Азии. В экспедициях, проводимых институтом защиты растений, двадцатилетний художник, очарованный красотой органических форм, проявил замечательные способности к наблюдениям и исследованиям. Через год Алексей Алексеевич становится ассистентом, затем – штатным специалистом -  энтомологом, а с 1931 года – старшим научным сотрудником базового Всесоюзного института защиты растений в Ленинграде. Однако постоянная экспедиционная работа отвлекала от фундаментальных исследований; сковывало творческий рост молодого ученого отсутствие диплома о высшем образовании и фамилия, слишком явно свидетельствующая о сословной принадлежности к древнему роду. Однажды, на одном из маршрутов, экспедиционный отряд института был захвачен басмачами, реквизировавшими оборудование, материалы, документы. После освобождения, при восстановлении утраченных документов, Алексей Алексеевич, заручившись свидетельствами профессора В.И.Плотникова и своих сослуживцев, оформил справку об утрате диплома о высшем образовании и, с благословения мамы, взял фамилию отчима и сменил год рождения, полагая, что внимание «соответствующих органов», занятых разоблачением в своих рядах «троцкистов» и «врагов народа», не остановится на столь рядовом для Средней Азии происшествии. В 1931 году была опубликована на английском языке последняя статья А.А. Языкова; в 1932 году в немецком журнале вышла первая статья А.А. Захваткина. В 1933 году, по приглашению академика Н.М.Кулагина, Алексей Алексеевич становится сотрудником лаборатории энтомологии Московского университета, включившись в разработку актуальной в то время проблемы защиты продовольственных запасов от амбарных клещей. Приняв на себя труднейший раздел систематики и полевой экологии этих вредителей, А.А. Захваткин коренным образом усовершенствовал методы исследований, введя в сферу своих интересов обширные группы новых, ранее не исследованных или лишь затронутых изучением членистоногих. Здесь наиболее ярко проявилась творческая индивидуальность Алексея Алексеевича, способность к органичному сравнительно-морфологическому анализу, чуждому разного рода спекуляций, и ведущего к сопоставлению рядов форм, в которых сами факты становились ответом. Стремление выявить исходное, прототипическое состояние и выводить из него все разнообразие форм и явлений сближало молодого исследователя с В.Н.Беклемишевым, к которому он всегда испытывал благоговение. Результаты этой серии исследований, обобщенные в специальных монографиях (1941, 1953) выдвинули Алексея Алексеевича в лидеры отечественной акарологии и были оценены присуждением ему звания одного из первых в нашей стране Лауреата Сталинской премии, обеспечили степень доктора наук и звание профессора, то есть официальное признание заслуг и таланта, и относительные гарантии целеустремленной, плодотворной работы. Однако, разразилась Вторая Мировая война! С началом войны Алексей Алексеевич не был принят в ополчение; работал в полупустом здании Университета, а по ночам, во время авиационных налетов, дежурил на его крыше; потом разыскивал эвакуированную семью, работал на Астраханской противочумной станции и вернулся в Москву с женой и двумя малолетними детьми в 1944 году. Переносить трудности помогал знакомый с юности опыт борьбы за выживание и ремесло художника: образцы для «Атласа промысловых рыб СССР» после зарисовки скрашивали скудные трапезы. После Победы Жизнь обрела новую ценность, появились надежды и новые импульсы к творчеству. Вернувшись в Университет, Алексей Алексеевич по приглашению академика Е.Н.Павловского одновременно исполнял функции старшего научного сотрудника возглавляемого им Зоологического института АН СССР. Заметно пополнился семейный бюджет; наконец-то были приобретены обручальные кольца, часы, обеспечен летний отдых детей в подмосковном Софрине; появилась возможность сосредоточиться на решении новых научных проблем и, в минуты отдыха, рисовать для себя. В создании основ общей акарологии исключительное значение имело проведенное А.А.Захваткиным разделение клещей, считавшихся однородной группой, на три самостоятельных отряда, тяготеющих к разным группам хелицеровых. Разумеется, столь радикальное преобразование встретило разное отношение специалистов, обычно не склонных к обсуждению проблем такого ранга и довольствующихся скрупулезным исследованием отдельных семейств, принимая по традиции всех клещей вместе, как общий объект акарологии. Систему А.А. Захваткина сразу же принял В.Н.Беклемишев; методология, осознанная и разработанная им самим, дала блестящие результаты в конкретных исследованиях Алексея Алексеевича; многое сближало обоих ученых, и не только полученное с детства воспитание и образование, не только совершенное владение французским и другими европейскими языками, позволившее в оригинале приобщаться к мыслям Анри Бергсона и Пьера Грассе, но и древность унаследованных традиций, и сокровище Православия. Когда в 1946 году А.А. Захваткин выступил с докладом и опубликовал статью «О природе бластулообразных личинок низших Metazoa», это было неожиданностью даже для его друзей. При этом и доклад, и статья менее всего обнаруживали дилетанта. В них содержалась основа новой, чрезвычайно плодотворной концепции, проливающей свет на источники и пути формирования онтогенеза Многоклеточных. Впоследствии Алексей Алексеевич опубликовал свою знаменитую монографию «Сравнительная эмбриология низших беспозвоночных» (1949), получившую блистательные отзывы, удостоенную Сталинской премией и переизданную в Европе. Вместе с тем этот труд еще ждал своих критиков и аудитории, поскольку из биологов того времени лишь один В.Н.Беклемишев обладал эрудицией, достаточной для оценки самой проблемы и ее автора: «А.А. Захваткин, встав на грань гениальности, поднял завесу над ранее неведомой биологической реальностью…». Здесь не место проводить анализ и давать трактовку всем проблемам, поставленным и решенным Алексеем Алексеевичем; все это уже опубликовано в специальных изданиях и рецензиях. Отметим лишь, что концепции А.А. Захваткина требуют еще более глубокого развития, тем более, что и он сам рассматривал их как первые приближения и следствия более общей теории «эмбрионизации развития»… В конце 1948 года начался разгром отечественной биологии. Новому Декану Биологического факультета – ставленнику Т.Лысенко «философу» И.Презенту университетские биологи противопоставили своего лидера, избрав Алексея Алексеевича Директором института биологии при Университете. 1949 год прошел в напряженном, полном драматизма противостоянии:  14 декабря 1950 году Алексея Алексеевича не стало. Оставшиеся после него рукописи, неопубликованные ранее статьи и монографии, сохраненные студентами конспекты разработанных им курсов лекций были включены в посмертно изданный «Сборник научных работ профессора А.А. Захваткина» (1953), в котором приведена наиболее полная библиография его трудов. Его вдове – Елизавете Михайловне Булановой - Захваткиной едва исполнилось 39 лет, дочери Наталье – 13, а сыну Юрию – 9 лет. Елизавета Михайловна, родившаяся 26 октября 1911 года, осиротела в пятидневном возрасте и была удочерена старшей сестрой своей мамы Марией Семёновной Булановой, не рассчитывая на участие спивающегося вдовца.  Своего мужа, Алексея Алексеевича, она пережила на 36 лет и, продолжая начатые им исследования в акарологии, закончила свой жизненный путь 27 сентября 1986 года Лауреатом Государственной премии. Они оба покоятся на Ваганьковском кладбище в Москве, вместе с мамой Алексея Алексеевича – Марией Александровной Языковой. Здесь же позднее погребена и его сестра Мария Алексеевна. Сведения о жизни и творчестве А.А. Языкова - Захваткина содержатся в Большой Советской энциклопедии, в «Словаре-справочнике энтомолога» (1953, 1992), в других справочных изданиях по отечественной биологии и о её творцах, в воспоминаниях современников и учеников (профессоров Е.С.Смирнова, Г.А.Мазохина - Поршнякова, А.Б.Ланге, Ю.А. Захваткина и др.), в специальных мемориальных изданиях, персоналиях и научных статьях (см. Ю.А. Захваткин - Языков, «Arthropoda Selecta», 4(1): 93-97, 1995). К сказанному добавлю, что, рано лишившись отца, слишком рано, что бы стать его собеседником и преемником, я был воспитан своей мамой в благоговении к его памяти и научному таланту. Именно поэтому я избрал своим поприщем биологию и, по мере сил, пытался продолжить  все начатае им. В апреле 1990 года я, по причинам, изложенным ниже, обратился к Олегу Леонидовичу Крыжановскому «с просьбой несколько неожиданной и деликатной…», суть которой в следующем: «Я вспоминаю свидетельства Вашей дружбы с моим отцом, и знаю, что она  имела глубокие корни в отношении Марии Александровны и Вашей семьи. Не из праздного любопытства, но, основываясь на собственном понимании долга в сохранении воспринятых мною фрагментах семейных преданий и традиций, я прошу Вас поделиться со мною своими воспоминаниями и мнениями об обстоятельствах, вынудивших моего отца, изначально носившего фамилию своей мамы, сменить её на фамилию Алексея Андреевича Захваткина, в 1936 году, когда он уже оставил Марию Александровну с двумя дочерьми (Марией и Татьяной Захваткиными) и сыном (Алексеем Языковым). К памяти своих родителей я отношусь с таким же благоговением, с каким, по моим собственным воспоминаниям, относился мой отец к Марии Александровне, к моей бабушке, и, разумеется, полученные мной сведения, перейдут следующему поколению лишь в должный срок…». 22 апреля 1990 года из Ленинграда пришел ответ О.Л.Крыжановского, Президента Всесоюзного Энтомологического общества, которому в те времена было уже около 70 лет. «Дорогой Юра! Беру на себя смелость обращаться на «Ты», о причинах этого – ниже. Я получил твое письмо лишь сегодня, спешу пока ответить кратко, а в дальнейшем постараюсь написать более подробно…. Должен предупредить, что многое я знаю, как говорится, из семейных преданий: мне это рассказала моя бабушка Мария Ивановна Крыжановская в 1940 году, незадолго до своей смерти. Ей было в это время 84 года, но голова у неё была ясная. Между прочим, она была крестной матерью Алексея Алексеевича. Крыжановские – старшие обосновались на Урале еще в конце 70-х годов прошлого века. Мой дед, Илья Николаевич, родился в 1854 году в Киевской губернии, а с 1873 года учился в Петербурге в Горном Институте. В конце курса он женился на М.И.Ефремовой. По убеждению оба они (она была «курсисткой») примыкали к умеренным народникам, поэтому дед отказался от «оставления при кафедре» и уехал на Урал. Его отец - Николай Ефимович, возможно, был братом Сергея Ефимовича (1862-1935?) – государственного деятеля, товарища министра внутренних дел в 1906 – 1911 годах, сенатора с 1907 года и государственного секретаря с 1911 года (из «Писем В.И.Вернадского к Н.Е. Вернадской; М., «Наука», 2003 г.; по письму от 1.2.1906 года.). Позднее я напишу об истории этой семьи более подробно. Мой отец, Леонид Ильич, родился в январе 1884 года в Красноуфимске. Позднее семья переехала в Екатеринбург (Свердловск) и вошла в состав тогдашней уральской научно-технической интеллигенции, из которой вышли, в частности, геолог А.П.Карпинский, зоологи В.В.Редикорцев, В.В.Попов, и другие. В 1904 году отец поступил в Казанский университет. Алексей Андреевич Захваткин был инженером на одном из металлургических заводов близ Екатеринбурга; знаю я о нем мало. По словам бабушки моей, он был хороший специалист, но скучный человек. Он был уже довольно давно женат на Марии Александровне Языковой, происходившей из старой дворянской семьи и числившей среди своих предков поэта Н.М.Языкова. В 900-е годы они фактически разошлись: Алексей Андреевич жил в основном на заводе, но имел дом в Екатеринбурге, где жила Мария Александровна с дочерьми. Кроме того, она часто ездила за границу. О деталях отношений моего отца и М.А. мне бабушка не рассказывала, но она сказала мне что: «ты должен знать, что Алик Захваткин – сын Леонида». И добавила: «но так как он профессор, а ты – студент, то ты никак не должен это показывать ему, а тем более другим». Но в ту же весну 1940 года, когда Наташа (твоя сестра) заболела воспалением легких, она мне сказала: «Ты должен позаботиться о племяннице» - и я тогда через своего другого деда, фармаколога, достал редкий и новый тогда сульфидин – в то время самое эффективное средство против пневмонии. Теперь возвращаюсь в 1900 годы. После рождения Алексея Алексеевича он, по законам Российской империи, получил фамилию своего юридического отца Алексея Андреевича Захваткина (развод не был оформлен). Однако жили они по-прежнему врозь; значительная часть детства Алика прошла в Швейцарии. Насколько я знаю, после революции Мария Александровна настаивала, чтобы сын носил ее девичью фамилию. Однако несколько позже это имело неожиданный результат: ее дворянское происхождение создало большие трудности для поступления А.А. в университет. Несмотря на то, что он уже зарекомендовал себя как талантливый энтомолог и на заступничество проф. Г.А.Кожевникова и, кажется, С.С.Четверикова, его юридически так и не приняли в Университет. Он ходил туда, так сказать «вольнослушателем», да и это ему неоднократно запрещали. Поэтому вопреки официальной биографии, он не окончил Биологическое отделение в 1926 году, а только прошел большую часть курсов и в 1926 году был вынужден прекратить посещения Университета. Зарабатывал он в это время, насколько я знаю, рисованием – как научным, так и  иллюстрируя приключенческие журналы. В 1923-24 годах он неоднократно бывал у нас в семье, но тогда разница в годах была слишком велика, и у меня не сохранилось каких-нибудь ярких воспоминаний. А в 1925 году мой отец в возрасте 41 года умер, как тогда говорили «от разрыва сердца». Стоит сказать еще, что Леонид Ильич женился на моей маме в Петербурге, в 1915 году и что оттуда они уехали на Урал. Дальнейшие перипетии были достаточно сложными, но в 1922 году обе семьи – наша и Марии Александровны – встретились в Москве. В 1926 году А.А. уехал в Ташкент. Время было неформальное и он, начав у проф. Плотникова в СредАЗИЗРе «рисовальщиком препаратов» уже к 1929 году стал «научным сотрудником I разряда». Я к этому времени подрос и (как тут не поверить в генетическую обусловленность!) тоже заинтересовался энтомологией. И тоже начал бегать в Зоомузей – и там познакомился с К.В.Арнольди, который стал моим первым учителем в энтомологии. Там же, вероятно в 1933 году, я снова встретился с А.А., вернувшись в Москву. А в 1935 году поступил на биофак. На этом, пожалуй, я прерву сегодняшнюю часть своего рассказа. Итак, милый Юра, мы достаточно близкие родственники. И, думаю, должны вести себя соответственно…». Воспользовавшись приглашением Олега Леонидовича, я посетил его в Ленинграде и узнал много нового о своём деде и его семье. Илья Николаевич (р.1854 г.) скончался в возрасте 73 лет 25 марта 1927 года. Его жена – Мария Ивановна Ефремова – крестная моего отца, скончалась в 1940 году в возрасте 84 лет. 13 февраля 1884 года у коллежского секретаря, учителя Красноуфимского реального училища Ильи Николаевича и Марии Ивановны родился сын Леонид (крещен 25 марта). Кроме Леонида у них было еще четыре сына: Владимир Ильич (в советское время Директор Минералогического музея), Юрий Ильич, пропавший без вести в армии Колчака… Илья Николаевич всю жизнь собирал минералы и самоцветы и впоследствии передал свою богатую коллекцию Академии Наук. По свидетельству В.И.Вернадского, его коллекция заслуживала самых высоких похвал и была «даже выше коллекции Кочубея» (№ 415, Протоколов физмат. Отделения Российской Академии Наук от 19.9.1912 г.). Имея личное дворянство, Илья Николаевич за заслуги в горноспасательном деле был награжден Владимирским крестом II степени, дающим право на потомственное дворянство. В 1920 году он стал Директором Колыванской гранильной фабрики, а в 1923 году переведен в Петергоф тоже Директором гранильной фабрики. С 1925 году Илья Николаевич работал в Комиссии Естественных производительных сил (КЕПС) при АН СССР. Леонид Ильич Крыжановский, его сын (13.2.1884 – 29.1.1925) в 1919 году был мобилизован в армию Колчака, затем работал некоторое время в Барнауле. Вместе с Ферсманом организовал Трест «Русские самоцветы», став его Коммерческим директором и учёным камневедом. В Ленинграде он готовил образцы для Парижской выставки и должен был сопровождать их из Москвы в Париж. Перенеся незадолго до командировки инфаркт, он работал, не жалея сил, не обращая внимания на повторяющиеся сердечные приступы, готовил коллекции и скончался в поезде из Ленинграда в Москву, в Твери. Похоронен Леонид Ильич в Москве, на кладбище Данилова монастыря, но могила его не сохранилась при последующей застройке части кладбища. 28 мая 1918 года в его собственном доме в Екатеринбурге, в двух кварталах от дома Ипатьевых, у Леонида Ильича и Нины Владимировны Владимировой родился сын Олег Леонидович Крыжановский, проживавший со своей семьей в Санкт-Петербурге. Его единственный сын Андрей Леонидович стал поэтом и скончался 1 декабря 1994 года в возрасте 44 лет от инфаркта. Через год умерла жена Олега Леонидовича – Наталья Евгеньевна, дочь Евгения Шварца, писателя и драматурга. Все заботы о стареющем отце, продолжающим трудиться изо дня в день, взяла на себя его дочь Мария Олеговна Крыжановская – бесконечно добрая женщина, не имеющая детей со своим мужем Владимиром Крыжановским, взявшем фамилию своей жены. Именно им довелось провести последние дни с Олегом Леонидовичем и предать его тело земле на Волковом кладбище, вместе с его женою и сыном. 197.


XIV (XVIII)

216. Юрий Алексеевич Захваткин (Языков), сын Алексея Алексеевича и Елизаветы Михайловны Булановой-Захваткиной, родившийся 26 июля 1941 года после первой бомбежки Москвы. Окончив в 1956 году среднюю школу, поступил на Биологический факультет Московского университета и был оставлен в аспирантуре при кафедре энтомологии после окончания курсов. В 1965 году защитил кандидатскую, а в 1974 году – докторскую диссертацию на тему «Проморфология эмбриогенезов Членистых». В 1976 году был избран по конкурсу профессором, а в 1977 году – заведующим кафедрой энтомологии Московской сельскохозяйственной академии. В 1976 году, оставив заведование кафедрой, продолжал работать в качестве штатного профессора, читая курсы лекций и руководя аспирантами и докторантами. Автор ряда монографий, учебников и многих научных статей по эмбриологии, энтомологии, теории систем, экологии, защите растений и теории эволюции. Подготовил более 40 кандидатов и 7 докторов наук. В 1990 году стал Действительным членом восстановленного Дворянского собрания (№ 45; Решение Совета Дворянского собрания от 19 декабря 1990 года, протокол № 11) и его Депутатом. По определению Герольдии и Приемной комиссии 28 июня 1990 года «за родом Ю.А.Захваткина (Языкова), внесенным в 7/6 часть Дворянской Родословной Книги, сохранен фамильный герб рода Языковых с изменениями». От первого брака с Валерией Григорьевной Пастуховой имею двух дочерей – Анну (26 октября 1965 г.) и Марию (27 апреля 1971 г.); от второго брака с Еленой Георгиевной Земляковой, - дочерей Яну (Иоанну) (12 августа 1977г.) и Ксению (30 декабря 1980 г.). После включения в Справочник “Who is Who” (14.11.1997), отмечен многими почетными номинациями. Кембриджского Биографического Центра 212.


В школе пропустил занятия, а когда пришел - перед закрытой дверью в класс стояли ребята. В щелку было видно одну Валентину Васильевну за столом - она плакала. Вероятно вскоре ушла из школы. Не помню, что бы я ее видел. Меня перевели в параллельный класс. Мальчишки, по законам группового поведения, приняли меня как чужака. Один из них - Виталька Черемных, которого я терроризировал в старом классе и видимо вынудил перейти в параллельный, быстро поставил меня на новое, на свое место. Школа была мужская.
По утрам много раз просыпался с желанием спросить о чем-то папу. Он всегда мне объяснял все. Но его не было.
За опубликованную монографию по эмбриологии низших Многоклеточных, папе, посмертно, присудили вторую Сталинскую премию. Деньги - 100 тысяч разделили на 3 части. Одну выплатили маме сразу, две другие - мне и Наташе, когда нам исполниться 16 лет. Маму приняли на работу в должности младшего научного сотрудника, с которой она ушла 13 лет тому назад. Пришлось взять домработницу. Моя немка Алиса тоже хотела остаться с нами - иных средств к существованию у нее не было. У мамы была маленькая зарплата, а деньги оставленные отцом скоро кончились. Моя добрая старая гувернантка все же нашла себе новое место у кого-то из наших знакомых. Бездетный Евгений Сергеевич время от времени помогал нам деньгами.
Из школы я возвращался домой. Мама и Наташа приходили позже. Меня кормила сначала Алиса, а потом очередная домработница. Сначала некоторое время с нами жила слепая тетушка моей мамы, навещала бабушка Мария Семеновна со своим  сыном дядей Юрой. Я уходил гулять, оставляя домашние уроки на потом. В дневнике появились четверки и тройки.
В сгустившихся сумерках  память сохранила немногое. И очень мало хорошего.

9. В помраченном грехопадением мире человек переставал узнавать все то, что раньше было привычным и своим, чему он сам давал имена - все стало для него чужим и чуждым. Не узнавая Самого Бога, он в помрачении ума стал задавать вопросы и задаваться ими сам. Во вдруг ставшем незнакомом мире слепец ощупывал однажды обретенную реальность, но вместо смиренного - "что это, Господи, - не знаю!", в дерзкой самонадеянности стал выбирать, что хорошо ему, что плохо. В поте лица добывал он свой хлеб, а жены в муках рожали детей, обрекая и их на бесплодные блуждания во мраке. Сам дьявол, смущая призрачными видениями, вселял в их души мечтания и прелесть; свободный от Бога, свободно и беспечно обратился к князю тьмы. Но мир оставался Божьим миром, и данные ему законы жизни не стали, таящими обман и прелесть, наваждениями. Избегая коварства, человек придумал для себя быть беспристрастным, объективным, сам стал субъектом чуждых для него объектов мира.
Научный метод в какой-то мере ограждал от заблуждений и прельщения, но был свободен и от благодати. Пусть ощупью и невзначай, спотыкаясь и поднимаясь снова, человек, как сотворенный по образу и по подобию, хранил дыхание Божьих уст. Его душа, как христианка по природе, имела совесть. Между тем, критерием истины стала практика; сиюминутный успех, телесное благополучие санкционировали приоритеты в разваливающемся на куски общественном сознании. Среди всех его форм доминировала наука. Развенчивая мифы и суеверия, она однажды выплеснула из купели и Божественного Младенца - в научной картине мира для Него не оказалось места, а прогресс технологий все более и более отчуждал от тепла рук человека создаваемые им изделия.
Грех состоял в непослушании и гордыни; сам плод познания без другого - с древа Жизни - давал лишь понимание добра и зла без сопричастия к бессмертию и жизни вечной. Он не был нужен человеку в раю, перед Лицом Господним. Ведь, следуя А. Бергсону - если бы наши чувства и сознание были беспредельны, мы никогда бы не прибегали к понятиям и рассуждениям, которые - худой исход, когда уже нельзя воспринимать. Рассудочная деятельность, по мере того как она, замещая пустоты между данными органов чувств, продвигается в работе по интеграции и воссозданию реальности, вынуждена исключать из нее множество качественных различий и отчасти погашать наши восприятия. Метод идет, таким образом, против цели. Методология не дает рецептов и не изобретает методов; исходить из правила невозможно или бесплодно. Логика исправляет уже работающие мышление. Фактически наука развивается раньше своей методологии. Поэты предшествуют литературным критикам. Природой пользуются, как словарем: берут из нее только нужные слова. Но если так, то нечего обманывать себя, скрывая участие нашего ума в построении науки. Ее материал накапливается без помощи методологии - вследствие интуитивного нахождения и бессознательного применения правильных методов. Словом, сначала надо догадываться и, потом, что бы быть понятым другими, подыскивать аргументы. Целью науки является возможно более краткое и полное резюмирование доступных человеку восприятий….

Наша стая, предводимая сильным Милорадом Комадиновичем, конфликтовала с бандой Витюни из соседнего двора. Стыкались до первой крови. Милорад опекал меня, упрекая, что я говорю не так как все. Покуривали, спрятавшись от взрослых. Многие ругались матом и однажды научили меня подойти к молодой женщине и спросить незнакомое, нехорошее слово. Я спросил и получил резкий, обиженный ответ. Крупные, сильные парни из наших занимались чем-то запретным. Грубо разговаривали с девочками и пытались лапать их. Милорад побаивался лишь отца - бывшего экономического шпиона в Южно-Африканском Союзе, в Кейптауне, где прошло его детство. И любил свою мать. Моя мама очень переживала за меня, выбивалась из сил, упрашивала, ругала. Хорошо, что она знала не все. Участковый успокаивал ее - бывает и хуже. Ваш еще приличный. Из 151 школы меня перевели в 144, затем - в 705. Окончил школу № 310, где моя бабушка - Мария Семеновна была завучем. В нее меня перевели после неудавшегося побега вместе с Милорадом в Кейптаун. Задержали на Киевском вокзале и весь вечер мы провели в отделении милиции. Нас вызволили родители. Отец Милорада зверски избил своего сына. Мне было более чем достаточно слез моей мамы. Я действительно образумился, а двор перестал меня привлекать.
Все это было позже, но я все-таки избежал самого страшного. Некоторые из ребят нашей стаи позднее сели в тюрьму. Закон стаи требовал жестокости и ее демонстраций. Меня спасло все, что я успел получить от отца, что давала мне дружба с мамой и Красновидово, в котором я в 11 лет провел зимние каникулы и первую смену в летнем лагере.

Большую часть дня проводил в школе; два часа пропадали на поездки до Кировской и обратно. Приезжал раньше и любил поседеть на Чистых прудах. Без отца и мужского воспитания многое приходилось осваивать самому. Кроме того еще раньше увлекся спортивной гимнастикой, по примеру приезжавшего из Ленинграда Олега.
Олег, вынужденный уехать из Сытинского, после приезда к Вере Ивановне своего собственного племянника, сначала поступил в Мореходку, потом в Высшее Военно-морское училище. Он научил меня гладить брюки, заправлять кровать, заниматься с гантелями. Я уже не нуждался в покровительстве более сильных и мог сам постоять за себя. В 310 школе мы уже занимались вместе с девочками. Бабушка и подчиненные ей учители присматривали за мной. Обнаружил способности к геометрии, истории, литературе и, естественно, к биологии. Любил рисовать и посещал школьный кружок стихосложения. Все это было много позже.

Первая весна без папы подкралась совсем незаметно. Лето не предполагало Софрино и уже не было желания возвращаться туда. Жизнь изменилась, стала совсем другой, как будто мы все оставались в чужом городе и в чужой стране. Или проснувшись после чудного сна, хотелось уснуть снова и смотреть его дальше. Первое лето после папы, мы провели на Болшевской биологической станции. На ней проходили летнюю практику некоторые студенты и были сотрудники, знавшие отца. Директором станции был Богословский. Его жена и один из сыновей (скульптор) были здесь с ним. Были Ягужинские, Свешников, Бродский. Станция располагалась в лесу на берегу Клязьмы, отделенном торфяными болотами. Мы нарезали торфяные пласты для своих энтомологических коробок. Здесь была моя сверстница с которой мы гуляли по лесу и однажды она крепко прижалась, почти легла на меня. Мне это совсем не понравилось и я не знал зачем она это сделала. Собирал и пытался определять насекомых. Ходил с военным планшетом, подаренным дядей Юрой. Однажды на дорожке нашел 50 рублей. Положил под целлулоид в планшет. Думал показать маме. Но встретив взволнованную женщину, спросившую меня не видел ли я деньги, сразу отдал ей. Она очень обрадовалась. Это были большие деньги и мама меня похвалила. Как-то приехал Саша Ланге - к Свешникову и к нам. Похвалил мою коллекцию насекомых, исправил некоторые определения. Очень неприятное впечатление осталось от юннатов в самом начале лета. Они лазали по деревьям и вытаскивали из скворечников воробьев. Свернув им голову, бросали комочками на землю. Таким образом готовились к прилету скворцов и дроздов.

На зимние каникулы меня устроили в университетский пионерлагерь в Красновидове.
С бесконечной благодарностью храню память о девочке, озарившей мое детство и юность. Пришло неведомое, нежданное и я принял его на всю жизнь, не умея ни понять, ни объяснить. Обладай я талантом Петрарки и Данте - у Лауры и Беатриче была бы сестренка. Я еще не читал ни Божественной комедии, ни поэтов Возрождения, но папа рассказывал и мы вместе рассматривали альбом Данте Габриеля Россетти и его портреты Беатриче. Папа очень любил маму, а здесь у меня - "девочка на спицах", с тоненькими ножками. Наташе Кулик было 9 лет. Память сохранила все.
Я увидел ее и вспомнил о короле, о котором рассказывала Муся. На охоте его собаки гнали зайца и вывели к домику лесника. Здесь, он увидел его дочь и сразу же полюбил;  навещал ее каждый день и уже не мог жить без нее. Она тоже полюбила его и потом у них появился сын. Он стал бастардом, поскольку королевой могла стать только дочь другого короля или графа. Виллем мог жениться на ней только отказавшись от престола и короны.. Муся пыталась мне объяснить что бастард - не наследник престола, а любимая королем девушка - не королева. Я не понял, но все это было нечестно - мой папа любил мою маму, а я был их сыном. Папа объяснял мне все это тоже, но все равно это было нехорошо. Легенда имела отношение к моей прабабушке - Надежде Николаевне Де Витт, которая вышла замуж за прадедушку - Александра Петровича Языкова, но он бросил ее с двумя дочерьми и сбежал в Пензу с ее молоденькой родственницей. По-немецки  "Der Hund nahm Witterung von H;sen" переводится, как "собака взявшая  след зайца" и на родовом гербе Де Виттов изображены две собаки, преследующие зайца.