Проблема творчества в Разговоре Пушкина и в фильме

                Проблема творчества
               в "Разговоре" А.С. Пушкина и в фильме "Человек с бульвара Капуцинов".

                "О, сколько нам открытий чудных
                Готовят просвещенья дух
                И опыт, сын ошибок трудных,
                И гений, парадоксов друг,
                И случай, бог изобретатель"
                (А.С. Пушкин) 

                "Поэт по лире вдохновенной
                Рукой рассеянной бряцал.
                Он пел - а хладный и надменный
                Кругом народ непосвященный
                Ему бессмысленно внимал...

                Мы рождены для вдохновенья,
                Для звуков сладких и молитв"
                (А.С. Пушкин)

                "Кто из вас вспомнит о тех, кто сбился с дороги?
                Кто из вас вспомнит о тех, кто смеялся и пел?
                Кто из вас вспомнит, чувствуя холод приклада,
                Музыку волн, музыку ветра?.."
                (В.Р. Цой)

                1.
 В некоторых статьях и очерках мной уже поставлена проблема творчества. Но в данном очерке есть возможность, как и потребность, проблему конкретизировать, заострить в постановке вопроса и показать в ином ключе вИдения, раскрыть проблематику творчества с той стороны или из той глубины, с которой она еще не была рассмотрена.
Итак, постановка основного Вопроса в проблеме творчества: ДЛЯ ЧЕГО человек творит?..

В творчестве А.С. Пушкина есть много зарисовок мысли, в которых поэт дает вовсе неоднозначные ответы на постановку основного Вопроса, именно, подчеркиваю, как "неоднозначные". Ибо ответы эти не вписываются в обычное и посредственное морализаторство нравственности, так как ответы поэта парадоксальны, как парадоксален и сам поэт, человек-творец... Так в чем же, собственно, состоит эта парадоксальность творчества А.С. Пушкина?..

Однажды, мне открылось, что то что рассматривал и раскрывал Николай Бердяев в своей философии, исследовав проблему творчества, уже в сжатом виде есть у Пушкина в "Разговоре", как и созвучие образов проблемы творчества в "Разговоре" Пушкина и в фильме "Человек с бульвара Капуцинов". Нужно заметить, что упоминание данного художественного фильма не дОлжно вызывать у читателя надменную усмешку и снисходительное предрасположение, не должно недооценивать этот фильм, как всего лишь легкомысленную комедию, в которой собрано созвездие гениальных актеров лишь для того, чтоб только повеселить публику. Как это покажется для кого-то странным и парадоксальным, но в худ. фильме "Человек с бульвара Капуцинов" поставлена глубочайшая метафизическая проблематика творчества, как и проблема Смысла Культуры, в целом. И вот, по-моему, "сегодня" есть потребность актуализировать "литературную классику" и, подняв её с океанического дна древности и стряхнув илистую муть временного, удивиться её современности и актуальности, исходя из постановки проблемы как из глубины нового 21-го века, так и из глубин Вечного...

Таким образом, рассмотрим проблему творчества в разных срезах уровней видения и в различных сопоставлениях...

                2.
                Проблема творчества в "Разговоре" А.С. Пушкина
                и в философии Н.А. Бердяева. 

                "Я всем чужой. Душа моя
                Хранит ли образ незабвенный?.."
                (А.С. Пушкин)

                "Гениальность человека отображает в нем образ Бога-Творца"
                (Н.А. Бердяев "Опыт парадоксальной этики")

                "И человек жаждет творить более, чем прежде, он хочет
                религиозно оправдать и осмыслить свое творчество"
                (Н.А. Бердяев "Опыт парадоксальной этики")

                "Разговор книгопродавца с поэтом".
                К.: Стишки для вас одна забава,
                Немножко стоит вам присесть,
                Уж разгласить успела слава
                Везде приятнейшую весть:
                Поэма, говорят, готова,
                Плод новый умственных затей.
                Итак, решите; жду я слова:
                Назначьте сами цену ей.
                Стишки любимца муз и граций
                Мы вмиг рублями заменим
                И в пук наличных ассигнаций
                Листочки ваши обратим.
                О чем вздохнули так глубоко,
                Нельзя ль узнать?

                П.: Я время то воспоминал,
                Когда, надеждами богатый,
                Поэт беспечный, я писал
                Из вдохновенья, не из платы.
                Я видел вновь приюты скал
                И темный кров уединенья,
                Где я на пир воображенья,
                Бывало, музу призывал.
                Там слаще голос мой звучал;
                Там доле яркие виденья,
                С неизъяснимою красой,
                Вились, летали надо мной
                В часы ночного вдохновенья.
                Всё волновало нежный ум:
                Цветущий луг, луны блистанье,
                В часовне ветхой бури шум,
                Старушки чудное преданье.
                Какой-то демон обладал
                Моими играми, досугом;
                За мной повсюду он летал,
                Мне звуки дивные шептал,
                И тяжким, пламенным недугом
                Была полна моя глава;
                В ней грезы чудные рождались;
                В размеры стройные стекались
                Мои послушные слова
                И звонкой рифмой замыкались.
                В гармонии соперник мой
                Был шум лесов, иль вихорь буйный,
                Иль иволги напев живой,
                Иль ночью моря гул глухой,
                Иль шепот речки тихоструйной.
                Тогда, в безмолвии трудов,
                Делиться не был я готов
                С толпою пламенным восторгом
                И музы сладостных даров
                Не унижал постыдным торгом;
                Я был хранитель их скупой:
                Так точно, в гордости немой,
                От взоров черни лицемерной
                Дары любовницы младой
                Хранит любовник суеверный.

                К.: Но слава заменила вам
                Мечтанья тайного отрады:
                Вы разошлися по рукам,
                Меж тем как пыльные громады
                Лежалой прозы и стихов
                Напрасно ждут себе чтецов
                И ветренной ее награды.

                П.: Блажен, кто про себя таил
                Души высокие созданья
                И от людей, как от могил,
                Не ждал за чувство воздаянья!
                Блажен, кто молча был поэт
                И, терном славы не увитый,
                Презренной чернию забытый,
                Без имени покинул свет!
                Обманчивей и снов надежды,
                Что слава? шепот ли чтеца?
                Гоненье ль низкого невежды?
                Иль восхищение глупца?
             
                К.: Лорд Байрон был того же мненья;
                Жуковский то же говорил;
                Но свет узнал и раскупил
                Их сладкозвучные творенья.
                И впрям, завиден ваш удел:
                Поэт казнит, поэт венчает;
                Злодеев громом вечных стрел
                В потомстве дальном поражает;
                Героев утешает он;
                С Коринной на киферский трон
                Свою любовницу возносит.
                Хвала для вас докучный звон;
                Но сердце женщин славы просит:
                Для них пишите; их ушам
                Приятна лесть Анакреона:
                В младые лета розы нам
                Дороже лавров Геликона.

                П.: Самолюбивые мечты,
                Утехи юности безумной!
                И я, средь бури жизни шумной,
                Искал вниманья красоты,
                Глаза прелестные читали
                Меня с улыбкою любви;
                Уста волшебные шептали
                Мне звуки сладкие мои...
                Но полно! в жертву им свободы
                Мечтатель уж не принесет;
                Пускай их юноша поет,
                Любезный баловень природы.
                Что мне до них? Теперь в глуши
                Безмолвно жизнь моя несется;
                Стон лиры верной не коснется
                Их легкой, ветреной души;
                Не чисто в них воображенье:
                Не понимает нас оно,
                И, признак Бога, вдохновенье
                Для них и чуждо и смешно...

                К.: Люблю ваш гнев. Таков поэт!
                Причины ваших огорчений
                Мне знать нельзя; но исключений
                Для милых дам ужели нет?
                Ужели ни одна не стоит
                Ни вдохновенья, ни страстей
                И ваших песен не присвоит
                Всесильной красоте своей?
                Молчите вы?

                П.: Зачем поэту
                Тревожить сердца тяжкий стон?
                Бесплодно память мучит он.
                И что ж? какое дело свету?
                Я всем чужой. Душа моя
                Хранит ли образ незабвенный?
                Любви блаженство знал ли я?
                Тоскою ль долгой изнуренный,
                Таил я слезы в тишине?
                Где та была, которой очи,
                Как небо, улыбались мне?
                Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?
                .......
                И что ж? Докучный стон любви,
                Слова покажутся мои
                Безумца диким лепетаньем.
                Там сердце их поймет одно,
                И то с печальным содроганьем:
                Судьбою так уж решено.
                Ах, мысль о той души завялой
                Могла бы юность оживить
                И сны поэзии бывалой
                Толпою снова возмутить!
                Она одна бы разумела
                Стихи неясные мои;
                Одна бы в сердце пламенела
                Лампадой чистою любви.
                Увы, напрасные желанья!
                Она отвергла заклинанья,
                Мольбы, тоску души моей:
                Земных восторгов излиянья,
                Как божеству, не нужно ей.

                К.: Итак, любовью утомленный,
                Наскуча лепетом молвы,
                Заране отказались вы
                От вашей лиры вдохновенной.
                Теперь, оставя шумный свет,
                И муз, и ветреную моду,
                Что ж изберете вы?

                П.:              Свободу.

                К.: Прекрасно. Вот же вам совет.
                Внемлите истине полезной:
                Наш век - торгаш; в сей век железный
                Без денег и свободы нет.
                Что слава? - Яркая заплата
                На ветхом рубище певца.
                Нам нужно злата, злата, злата:
                Копите злато до конца!
                Предвижу ваше возраженье;
                Но вас я знаю, господа:
                Вам ваше дорого творенье,
                Пока на пламени труда
                Кипит, бурлит воображенье;
                Оно застынет, и тогда
                Постыло вам и сочиненье.
                Позвольте просто вам сказать:
                Не продается вдохновенье,
                Но можно рукопись продать.
                Что ж медлить? уж ко мне заходят
                Нетерпеливые чтецы;
                Вкруг лавки журналисты бродят,
                За ними тощие певцы:
                Кто просит пищи для сатиры,
                Кто для души, кто для пера;
                И признаюсь - от вашей лиры
                Предвижу много я добра.

                П.: Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись.
                Условимся..."
                (А.С. Пушкин "Разговор книгопродавца с поэтом").

Итак, почти полностью мной воспроизведено произведение А.С. Пушкина. И сколько в нем всего заключено: и мысли глубина, и творчества проблем гора? Ведь, "плод новый умственных затей". Но скажут: "не ей-ей, не новый плод, а прошлых дней". Но это, как уж посмотреть: с каких сторон, с киких глубин. Быть может, здесь новый плод, да не один, а целый рой пчелиной новизны, которые несут в себе божественный нектар небесной красоты. Быть может, разве есть в том прок, чтоб отрицать возможность иных миров...

Именно, проблема новизны и проблема возможности иного образа сквозь взгляд поэта, что так близит видение А.С. Пушкина и Н.А. Бердяева в проблематике творчества. Чтобы понять, в чем заключается духовная близость поэтики Пушкина и философии Бердяева, нужно рассмотреть круг проблематики философа, про чтО он проговаривает...

В статье "О природе творчества в философии Н.А. Бердяева" мной уже очерчены основные положения мысли философа:

"...Творческий акт эксплицируется мыслителем  как экзистенциально-диалектический. Природу  творчества, по Н.Бердяеву,  нужно различать  по двум  разным сферам  одинаково  значимым,  как  два различных  акта. 1) Первоначальный  творческий акт сокровенен по преимуществу (для мира). Здесь человек как бы стоит перед  лицом Божьим. Это своего рода прорыв в первореальность первичного образа, восхищение образа иной, высшей  и  лучшей реальности. Первичный творческий  акт Н.Бердяев метафорически видит и объясняет по восходящей линии как вдохновение, творческий экстаз, взлёт, неповторимая  любовь,  притяжение  высоты,  восхождение  в  гору, прорыв  к  транцендентному,  транцензус  к  бесконечному, горение духа, «огненное  движение  из  бездонной свободы», в  которых  за-рождается творческий замысел, интуиция, образ. Это  есть внутреннее и сокровенное познание субъекта, ещё не выраженное  для мира и неведомое миру, которое  предполагает  внутреннее, ещё не выраженное открытие и изобретение, внутренний творческий акт любви человека к другому, также ещё не выраженный. 2) Вторичный творческий акт определён тем, что человек есть существо социальное  и культурное,  творческий  акт  требует  зевершения – реализации  замысла, первичной  интуиции, требует  воплощения  образа. Вторичный  творческий  акт социально  и культурно обусловлен, подчинён нормам и законам, в нём начинают играть роль мастерство и искусность, и проявляется он в мире как объективация. Объективация означает  акты субъекта, духа  личности, направленные  на установление связей и сообщений в мире. Объективация творческого акта означает также  символизацию  первореальности  в продуктах культуры (как  символы бесконечного  в  конечном), имеет  организационный и информационно-коммуникативный характер.

Таким образом, творческий акт, по Н.Бердяеву, имеет  динамико-диалектический характер, предполагает движение по вертикали: духовное движение как восхождение к образам первореальности и нисхождение к миру, воплощение первообраза  в продуктах культуры, что отчасти  и  объясняет  преображение мира  чрез  воздействие на него культурных ценностей. Однако, для мыслителя, смысл творчества человека  заключается не только  в  создании культурных  ценностей, но  прежде всего  в  конкретно-реальном, а  не  символическом воздействии на мир. Утверждение  человеком ценностей  не через  предметы культуры, а через само  творческое действие  личности. Первично важно не рациональное созидание продуктов творчества, а экзистнециальное действие личности, творческий  акт субъекта, исходящий  из глубины самости. Что  и предполагает  две аксиомы: аксиому зависимости человека от Бога, от первичной реальности, и аксиому независимости человека от мира. Поэтому творчество означает транцензус, как  восхождение (анагогэ), возвышение  (сублимация, по Б.Вышеславцеву), переход  души  в  иной  план  бытия, так  и  нисхождение (воплощение образа, объективация первореальности) души человека  к миру, ибо необходимо «сообщать людям  и миру  то, что  возникло  в  творческом  прозрении, замысле,  образе, подчиняться  законам  реализации  продуктов, мастерства  и  искус-ства».  (Бердяев Н.А., 2003, с. 194).

Творческое же возвышение невозможно  без любви  сердца человека. Поэтому творчество исходит из любви и присуще каждому человеку, есть  духовное  качество, как  творящая любовь. Подлинное творчество всегда есть любовное творчество  и  творческая любовь.
Итак, природа  творческого акта, в  видении  философа,  брачная, она всегда есть встреча, озарение, открытие и откровение, как отношение субъекта  к субъекту. Творчество, с одной стороны, обусловлено природным миром  и социально, предполагает  бытие мира, из которого  воспринимаются  предметные   реальности  и   черпаются материалы творчества. С другой стороны, творчество безусловно  и непосредственно исходит  из человека, который есть дух и свобода, есть личность, что и  объясняет  творчество по преимуществу, независимо от мира социального и природного. И экзистенция, и действие творческой личности предполагает  самоочевидность существования иной реальности, непостижимой по существу и в то же время непотаённой, благодаря которой и возможно происхождение  и возникновение многообразия  новизны  в мире феноменов. Творчество человека, в философии Н.Бердяева, есть ответ  на изначальный  зов Божий, как  опыт изначальной свободы, есть опыт  осуществления Божьего замысла   о  трансцендентном,  «потаённом  сердца»  человеке и его иного образа  в  себе.

Можно сказать, самая  поэтичная  и точная интенция философа о природе  творчества  выражена  в  такой  форме:  «Творчество  есть сфера человеческой свободы, исполненной преизбыточной любви к Богу, миру и человеку" (Бердяев Н.А., 2002, с. 651).

Но здесь, в статье мной не сказано про самое главное, что так волнует самого мыслителя и что так сближает его, именно, через поэтическое самовыражение в проблеме творчества Пушкина сквозь "Разговор", сквозь самые символы образов мысли... Речь идет о проблеме объективации, касательно творчества, ибо Николай Бердяев одну из своих работ и именовал как "Творчество и объективация. Опыт эсхатологической метафизики". И в самом уже названии дана проблема дихотомии или антиномии, как творчества и объективации. Именно, что проблема объективации уже была затронута и показана Пушкиным в "Разговоре" во всей своей глубине и красе. Но чтО означает "объективация" по мысли философа Николая Бердяева?..

В статье "Творчество как ценность и смысл" значение "объективации" в философской мысли Н.А.Бердяева мной уже рассмотрено:

"...Так Николай Бердяев проговаривает и выражает уникальную мысль, что «есть два типа философии: философия ценностей и философия блага или пользы. Ценность есть качество, господствует же философия количества. … Человек есть существо оценивающее, определяющее качество. Определение ценностей и установка их иерархии есть трансцендентальная функция сознания. … Духовная культура задавлена. Ставится вопрос даже не о ценностях, твори-мых человеком, а о ценности самого человека. Человек перестал понимать, для чего он живёт, и не имеет времени задуматься над смыслом жизни. Жизнь человека заполнена средствами к жизни, которые стали самоцелью. … Творчество духовной культуры всег-да означает соблюдение иерархии ценностей, единственной иерар-хии, которая может быть оправдана. … Духовные ценности прежде всего утверждаются актом моей свободы. Самое нужное не есть самое ценное. Высшие духовные ценности исчезают, когда свобода не направлена к их утверждению. … И всякий творец свободен, он не терпит принуждения. Он в свободе совершает своё служение. Когда творец исполняет социальный заказ без свободы, то продук-ты творчества могут быть лишь бездарными и ничтожными. … Гений выражает судьбу народа, а на вершинах и судьбу человека и мира. Но есть обратная опасность, опасность приспособления и утери свободы. Творец прежде всего и превыше всего должен хранить свою творческую свободу. Только через эту свободу возможно для него служение и выражение судьбы народа. … Настоящая свобода обнаруживается не тогда, когда человек должен выбирать, а тогда, когда он сделал выбор. Свобода есть внутренняя творческая энергия человека. … Свобода есть определение человека не извне, а изнутри, из духа. Духовное начало в человеке есть истинная свобода, а отрицание духа неизбежно есть отрицание свободы» (18;317-325). В этом понимании свободы человека Н.А.Бердяев наиболее сближается с пониманием С.Л.Франка. Подлинная свобода есть избранный путь личности в Духе и Истине к «царству Божьему».
 
Таким образом, Н.А.Бердяев различает в творчестве две разные стороны, направления, два разные акта. Так в книге «О назначении человека» Н.А.Бердяев говорит, что «в творчестве есть внутренняя и внешняя сторона. Есть первоначальный творческий акт, в котором человек как бы стоит перед лицом Божьим, и есть вторичный творческий акт, в котором он как бы стоит перед лицом людей и мира. Есть первоначальная творческая интуиция, творческий замы-сел художника, когда ему звучит симфония, предстоит живописный образ или образ поэтический, внутреннее, не выраженное ещё отк-рытие и изобретение, внутренний творческий акт любви к человеку, тоже ни в чём ещё не выраженной. В этом творческом акте че-ловек стоит перед Богом и не занят ещё реализацией в мире и для людей. Если мне дано познание, то познание это прежде всего не есть написанная мною книга и не есть формулированное для людей научное открытие, входящее в круг человеческой культуры. Это есть прежде всего моё внутреннее познание, ещё неведомое миру и не выраженное для мира, сокровенное. И это только есть настоящее первородное познание, настоящая моя философия, когда я стою лицом к лицу перед тайной бытия. Потом наступает вторичный творческий акт, связанный с тем, что  человек есть существо социальное, реализация продуктов творчества. Пишется книга. И тут является то, что в творчестве называется мастерством, искусством. Первичный творческий акт совсем не является искусством. Искусство вторично, и в нём творческий огонь охлаждается. Всякое искусство подчинено закону, и в нём действует благодать и свобода, как в первичном творческом акте. В реализации продуктов твор-чества человек уже связан миром, материалами мира, зависит от других людей, он уже отяжелен и охлажден. И всегда есть трагическое несоответствие между творческим горением, творческим огнём, в котором зарождается творческий замысел, интуиция, образ, и холодом законнической реализации творчества. Охлаждённость, потухание огня есть в каждой книге, картине, статуе, добром деле, социальном учреждении. … И закон классического творчест-ва требует максимальной охлаждённости. Творческое горение, творческий взлёт всегда направлены на создание новой жизни, но-вого бытия, но в результате получаются охлаждённые продукты культуры, культурные ценности, книги, картины, учреждения, доб-рые дела. … В этом трагедия творчества и граница человеческого  творчества. В этом конце есть страшный суд над человеческим творчеством. Внутренний творческий акт в его огненном движении должен был бы выходить из тяжести «мира» и быть «преодолением мира». В своей внешней реализации, в продуктах культуры творческий акт находится во власти «мира» и скован «миром» (14;192-194).
 И здесь же Н.А.Бердяев говорит, что «творчество, которое есть огненное движение из бездонной свободы, должно не только восходить, но и нисходить, и сообщать людям и миру то, что возникло в творческом прозрении, замысле, образе, подчинять-ся законам реализации продуктов, мастерства, искусства» (14;194).

Поэтому в понимании ценности творчества Н.А.Бердяев предполагает три момента – творчество, как сублимация, объективация и воплощение-экзистация. Творчество по линии восхождения предполагает сублимацию (как преображение самого творящего субъекта), по линии же нисхождения – объективацию (имеющую положительную и отрицательную качественность) и воплощение (как преображение «мира-природы» и как конкретное осуществление ценности и смысла, то есть из глубины первичной реальности обновление самой жизни). И эти три момента ценности творчества предполагают религиозный Смысл творчества.
 
Но, как это ни парадоксально, Николай Бердяев в «Самопознании» называет идею объективации центральной философской своей идеей. Если внимательно читать текст и следить за сложным ходом мысли русского философа, и исходить из признания самого мысли-теля, то становится понятно и ясно отчего и почему идея объективации есть центральная идея мыслителя. Так в «Самопознании» Николай Бердяев признаёт, что «в сущности, меня всегда беспокоил один вопрос: как преодолеть подавленность и перейти к подъёму?» (19;457).
 А ведь это есть не только отдельная проблема творчества, но и всей внутренней, экзистенциальной жизни человека. Ведь, объективация есть некая «матрица», «ловушка», в которую впадает человек, и есть источник экзистенциального состояния по-давленности человека. Потому Н.А.Бердяев и называет одну из главных своих книг «Творчество и объективация», в которой разворачивается лично пережитый мыслителем опыт эсхатологической метафизики. Ибо объективация, несмотря на качественно-положительный в нём момент, метафизически противоположна творчеству, сублимации и воплощению-экзистации (осуществлению подлинной реальности). И вот что говорит сам философ про объектива-цию. «Объективация имеет два смысла. Она означает падшесть мира, его раздробленность и порабощённость, причём экзистенциальные субъекты, личности превращены в вещи, в предметы, в объекты. Но она означает также акты субъекта, личного духа, направленные на установление связей и сообщений в этом падшем мире. Поэтому объективация связана с проблемой культуры. … В объективации можно найти лишь символы, но не первореальности. Объективный дух есть лишь символика духа. Дух реалистичен. Культура символична, социальная жизнь символична. В объекте никогда нет реальности, в объекте есть лишь символ реальности. Самая реальность всегда в субъекте. Поэтому в объективации, результат которой представляется объективным духом, не может быть ничего реально-священного, а лишь символика священного. … Реальная глубина духа познаётся экзистенциально в переживании судьбы, в страдании, тоске, смерти, любви, творчестве, в свободе, а не в объ-ектах. Религия имеет прежде всего экзистенциальный характер, она вкоренена в духе, она есть соприкосновение с первореальностями. Но религия подвергается объективации, и в этой объективации да-ны уже не первореальности, а символы. … Всё духовное идёт изнутри, из глубины. Но внутреннее переходит во внешнее, обнаруживается. Дух есть в-себе-бытие, но он неизбежно переходит в бытие-для-другого, активно выражает себя для другого. Актив-ность духа делает его экспансивным. Дух не может не выходить из себя в другое, в мир. Дух вступает в мир, который не есть только дух. И тут начинается трагедия духа. Трагедия духа в том, что дух не может остаться в-себе-бытием, но что выход из себя ни-когда не означает вступления в царство объективного духа, пото-му что объективного духа нет, а есть лишь объективация духа. В объективации же духа исчезает субъективный дух, он уже неуз-наваем. Когда субъективный дух объективируется, то он вовсе не выходит к «ты», к другому субъективному духу, не общается и не соединяется с ним, а выходит к объекту, к объективному миру, который не имеет своего собственного существования и связан с су-ществованием лишь в скрытом за ним субъективном духе. Когда субъективный дух выходит в объективный мир, то происходит отчуждение духа от самого себя, он исходит в объективности. … Объективация духа в мире истории и цивилизации может быть по-нята как отчуждение от человека его духовной природы. Человек принимает за объективные духовные реальности мира то, что есть продукт творческой активности субъективного духа. В субъектив-ном духе, попросту в духе, есть потенциальная бесконечность, ему свойственна бесконечность стремлений. Но во всякой объективации побеждает конечное, то есть происходит заковывание. Именно субъективный дух бесконечен, то же, что называется объективным духом, есть конечное. … Жизненный дух есть не объективный и не объективированный, а субъективный, личный дух. Я так форму-лирую: объективация, создающая иллюзию объективного духа, подчинение его закону, есть закрытие бесконечности. Объекти-вация духа есть вместе с тем всегда социализация духа. Социализа-ция же духа в конце концов подчиняет его социальной обыденнос-ти. Объективация духа ведёт к обуржуазиванию (в духовном смысле) и потому ведёт к иссяканию творческой жизненной энергии и активности. … Самое понимание откровения подверга-ется объективации. Эта объективация особенно ясно видна во всех авторитарных церковных концепциях. Откровение представляют себе как вхождение в человека объективной предметной реальнос-ти или системы понятий, которым придаётся реальное значение. … В таком понимании дух является отчуждённым от самого себя и дух представляется полученным извне от объекта. … Откровение есть событие внутри духовной жизни, лишь в духовной жизни мо-жет быть слышен голос Божий. Во вторичном уже процессе, в котором дух выбрасывается вовне, откровение объективируется, представляется событием внешним, идущим от объекта. Но встреча с Христом в вере и любви не есть встреча с объектом, как представ-ляется в объективации, а есть встреча с субъектом, с «ты», то есть относится к экзистенциальному плану. … Авторитет есть принуждающая объективность. … Авторитет есть типическое порождение объективации, он есть символизация духовного состояния субъектов, их неосвобождённости и самоотчуждённости. … Истина духовна, и она совсем не полезна для организации объективирован-ного мира, общества, она даже вредна. Истина есть взрыв мира. Чистая истина христианского откровения, идущая не от объектного мира, привела бы к концу мира. Подлинное же христианство, осно-ванное на истине не объективированной, было бы персоналис-тической революцией в мире. … Дух есть сверхсознание. Объекти-вация же духа обычно означает подчинение ограничениям созна-ния. Объективация имеет дело уже с рационализированным миром, с миром, обработанным понятиями. Поэтому тайна существования исчезает из этого мира. Окончательное торжество духа означало бы угасание и исчезновение объективного мира как не подлинного и переход к плану экзистенциальному, к подлинному существова-нию, переход от символизаций к реализациям. Такой переход со-вершается в настоящей любви, которая сводит огонь на землю. Проблема заключается в том, как актуализировать дух в мире, то есть не оставлять его в свёрнутом и как бы потенциальном состоя-нии, и вместе с тем не объективировать его, не отчуждать его от са-мого себя, не выбрасывать существования в падший мир. Это и есть духовная проблема творчества. Это значит, что духовность должна быть реализована, а не символизирована в мире, реализова-на в существовании, а не в объекте. Человек есть не бесплотный, а воплощённый дух. И он призван творчески воплощать. Но во-площение не тождественно объективации. В воплощении «я» мо-жет стать перед «ты», а не перед объектом. Таково воплощение лю-бви, любви реальной, а не символической, обнаруживающейся лишь в знаках. Объективация всегда сбивается на знаки. В мире объектном ничто не может быть реализовано, а лишь ознаменова-но. В познании объективация вырабатывает понятия и рационали-зирует действительность, не зная индивидуального, в общении лю-дей вырабатывает форму государства, права, семьи, несоизмеримые с внутренним существованием, с тайной личности, в моральной жизни вырабатывает нормы, бессильные просветить и реально из-менить жизнь людей, в жизни религиозной догматы, каноны и институты, прикрывающие реальное отношение к Богу и к ближнему, и т. д. Можно сказать, что весь видимый объективный мир есть лишь символика мира духовного. Объективация духа внушает пес-симистические мысли. Но самые пессимистические мысли об исто-рической объективации духа не могут подорвать веры в человека и его творческое призвание. Это есть лишь путь раздвоения, через который проходит человек, изживание судьбы, в которой он отчуждается от себя, чтобы потом опять вернуться к себе. Это и есть трагедия духа в истории. … Дух есть огонь, творчество духа ог-ненно. Объективация же есть охлаждение творческого огня духа. (Чтобы более глубже понять мысль Николая Бердяева, предлагаю фрагмент из текста песни В.Цоя: «а когда мы разжигали огонь, наш огонь тушили дождём. Мы сидим у разбитых корыт и гадаем на Ро-зе Ветров. А когда приходит время вставать, мы сидим, мы ждём. Играй, невесёлая песня моя, играй, играй!». Так говорят пророки и люди их не слушают, а побивают камнями и словом осуждения, ибо люди не ведают, что творят. – автор В.Г.). … Дух, объективируя се-бя в культуре и социальной жизни, легко попадает в плен. … Огненный творческий дух не может себя узнать в своих продуктах, в своих книгах, теориях, системах, художественных произведениях, институтах. Объективация в истории, в культуре есть великое дело активного, творческого духа, но она есть также великая неуда-ча. И это не значит, что дух совсем не должен себя объективизиро-вать. … В объективации, в культуре, в истории даны были лишь символы, знаки, прообразы реального преображения. … Дух есть свобода. Объективация же духа в пределах своих ведёт к насилию. Отчуждение духа от самого себя и ведёт к перерождению духа в насилие. … Только реализация духа была бы воплощением духа. Объ-ективация духа не есть воплощение. И угашение объективированного духа совсем не есть развоплощение. Объективация духа в Церкви, как социальном институте, есть символизация, а не реали-зация. … Процесс символизации в его отличии от реализации дол-жен быть понят и изобличён. Но ошибочно было бы считать процесс символизации просто отрицательно. Символическое восприя-тие мира, при котором всё видимое есть символ невидимого, всё материальное есть символ духовного, есть как раз признак большей духовности по отношению к миру и большей освобождённости от его власти. Но сознание того, что что-либо в этом мире есть лишь символ иного мира, освобождает от рабской зависимости от этого мира. Это есть прозрение смысла за бессмыслицей. Это вовсе не оз-начает объективации, наоборот, означает возврат объективного ми-ра к внутреннему существованию. Совсем другое означает симво-лическая сакрализация предметов этого мира, которая переходит в порабощение человека этим предметом и мешает достижению ре-альности. Символика святости мешает реальной святости. Символическая священность чина сталкивается с реальной священностью человека. … Дух не может реально воплощаться в дискурсивной научной мысли, в формально-законнических морали и праве, ни в чём объективном, он воплощается в реальном восхождении субъек-та, личности к Богу и в реальном нисхождении любви и милосер-дия, в интуитивном сопричастии познающего с познаваемым, в реальном творчестве небывшего, в оригинальном, первородном суж-дении. Творчество есть не объективация, а транс-субъектива-ция. Объективное должно быть заменено транссубъективным» (12;392). По другому говоря, Николай Бердяев призывает нас не только говорить о любви, но и жить в любви и творчески любить жизнь; не только творить прекрасные и духовно-возвышенные предметы культуры, но и совершать творческие акты жизни, содержанием которых есмь божественная любовь; творческие акты, что преобразуют самую жизнь творящего.
 
В более поздней (по хронологии) своей книге «Опыт эсхатологической метафизики» Н.А.Бердяев конкретизирует и углубляет проблему двойственности творческого акта, конкретизирует антитезу между сублимацией, воплощением и, как их противоположностью, объективацией. Так Н.Бердяев говорит, что «очень важно выяснить, является ли творческое воплощение объективацией, или нужно различать воплощение и объективацию. Нужно также разли-чать между воплощением и овеществлением, ибо плоть и вещест-венность не одно и то же, плоть может быть просветлена, вещь же подлежит преодолению. Творчество осуществляется по линии вос-ходящей и по линии нисходящей. Первичный творческий акт есть взлёт вверх, к иному миру. Но он встречает затруднение, сопротив-ление в материи этого мира, в её бесформенности, массивности, тя-жести, в дурной бесконечности, окружающей со всех сторон твор-ца. … В творческом состоянии есть большая лёгкость, в нём растут крылья для полёта, и есть большая трудность, мучительность, пре-пятствие для полёта. Творящий субъект поставлен перед миром об-ективации, и результаты творческого акта должны войти в этот мир объективации. В этом трагедия творчества. Первичное творче-ство происходит вне объективированного мира, вне времени этого мира, во времени экзистенциальном, в мгновении настоящего, не знает прошлого и будущего. Творческий акт есть акт нуменальный, но он создаёт продукт, принадлежащий феноменальному миру. Бет-ховен создаёт симфонии, и потом в этом создании открывают «объективные» закономерности. Но творчество Бетховена должно было бы привести к тому, чтобы весь мир зазвучал, как симфония. (То, к чему взывает пророк-мыслитель, Николай Бердяев, то, менее, чем через полвека, открылось в творчестве Виктора Цоя – образ профетическо-эсхатологического творчества. – автор В.Г.) Так же творчество подлинного философа должно было бы привести к изменению мира, а не к обогащению мира лишь новыми ценными книгами. Уже греки делали различие между действием, цель кото-рого деятельность самого действующего субъекта, и созиданием, цель которого в имеющем быть созданном объекте. Творящий, на-ходящийся в состоянии творческого взлёта, в сущности, стремится не к реализации цели, а к выражению этого своего состояния. (Об этом же говорит и С.Л.Франк в книге «Реальность и человек»: «Искусство есть всегда выражение. Слово «выражение» есть одно из самых загадочных слов человеческого языка, которое мы упот-ребляем, обычно не вдумываясь в его смысл. Буквальный его смысл обозначает и «отпечаток», и процесс «отпечатывания» чего-то в другом, внешнем ему объекте или материале, – нечто аналогичное процессу накладывания печати на что-либо так, что на нём сохра-няется, «отпечатлевается» его форма. По аналогии с этим мы гово-рим о «выражении», когда что-то незримое, потаённое становится зримым и явным, отпечатлеваясь в чём-то ином. Что-то незримое, духовное таится в душе человека; он имеет потребность сделать его зримым, явственным; он достигает этого, пользуясь словами, звука-ми, комбинациями красок, линий, образов. Искусство, будучи «вы-ражением», есть воплощение; в нём что-то духовное облекается плотью, как бы внедряется в материальное и является в нём как его «форма». В этом и состоит существо творчества. Но что именно хочет человек «выразить»? Самый простой ответ здесь был бы: се-бя самого. Так как внутреннее существо человека есть дух, то, вы-ражая что-либо духовное, человек тем самым непроизвольно выра-жает самого себя. С другой стороны, человек в качестве «я» по су-ществу непосредственно невыразим, ибо есть неотчуждаемая, недо-ступная экстериоризации, вынесению вовне, глубинная точка бы-тия. Только косвенно, через посредство того, что он имеет, чело-век может как-то дать воспринять, что он есть. И художник (как и всякий творец), «творя», то есть, выражая, меньше всего думает о себе самом: он хочет выразить некое сокровище, духовное «не-что» в его душе. Даже чистый лирик выражает не просто свои душевные переживания в их чистой субъективности, а нечто в известном смысле объективное, общечеловеческое, что с ним связано или в них содержится. … Откуда берётся это «нечто», к какому роду бытия оно принадлежит, в какой категориальной форме оно при-сутствует в душе творца. Это «нечто» отмечено чертами, присущими реальности в её отличии от объективной действительности – и притом реальности с той её стороны, с которой она есть сущая потенциальность – бытие в форме назревания, самотворчества. В процессе художественного творчества творимое, как известно, бе-рётся из «вдохновения», не делается умышленно, а «рождается»; какой-то сверхчеловеческий голос подсказывает его художнику, какая-то сила (а не его собственный умысел) вынуждает художника лелеять его в себе, оформлять и выразить его. Но это нечто готово, есть в оформленном виде лишь в момент, когда художник употребил необходимое усилие, чтобы выразить его. В этом и заключает-ся то, что называется творчеством. Творчество есть такая актив-ность, в которой собственное усилие художника, его собствен-ное «делание» неразделимо слито с непроизвольным нарастани-ем в нём некоего «дара свыше» и только отвлечённо может быть отделено от него. Творец творит, конечно, сам – простой пересказ чужого не есть творчество. Но этот творящий «сам» есть не просто индивидуальный человек в его субъективности и не безлично-об-щий носитель сознания; он есть индивидуально-человеческое выражение действующего в нём сверхчеловеческого духа» (26;360-361)). Творческий акт устремлён к бесконечному, форма же творческого продукта всегда конечна. И весь вопрос в том, просвечива-ет ли бесконечность в конечном образе? Весь творческий процесс происходит между бесконечным и конечным, между полётом и образом, входящий в этот объективированный мир. Первоначальный творческий акт по восходящей линии есть творческий экстаз, взлёт, первичная интуиция, видение иного, открытие, чудесное вызыва-ние образов, великий замысел, великая любовь, притяжение высо-ты, восхождение в гору, творческий огонь. Тогда творящий стоит перед Богом, перед Тайной, перед первоисточником всякой жизни. Познание, например, не есть написанная книга, система, доказа-тельство, объективация во внешний мир открывшегося, а внутрен-нее озарение, приобщение, трансцензус. … Но творчество не есть только всё это, творчество есть также обращение к людям, к обще-ству, к этому миру, притяжение творческого акта вниз. И тут чело-век должен быть искусен, должен обладать искусством во всём… Искусство стремится к совершенству, но оно есть движение по нис-ходящей, а не по восходящей линии. Искусство человека обнару-живается вследствие сопротивления, которое творческий акт встре-чает в мире, в материи мира. Искусство должно эту сопротивляю-щуюся человеку силу превратить в орудие творчества, создающего продукты. Парадокс заключается в том, что творчество и искусство между собой неразрывно связаны и вместе с тем находятся как бы в конфликте и нередко враждебны друг другу. В методически разработанном научном познании может исчезнуть творческая интуиция, … в застывших формах семейной жизни может исчезнуть огонь любви, в традиционных церковных учреждениях может ослабеть и исчезнуть вера в профетический дух. Воплощение духа может ока-заться объективацией духа, и тогда дух нельзя уже узнать в его воплощениях. Объективный дух есть противоречие в определении (лат.), есть иссякание духа. И на этом держатся организации чело-веческого общества и цивилизации. … Оформление, придание фор-мы, с которым связано всякое творчество, совсем не тожественно с объективацией, то есть совсем не означает отчуждения от  ядра су-ществования, охлаждения, подчинения власти детерминизма. … Творчество эсхатологично. Творческий акт, начальный и конеч-ный, – эсхатологичен, он есть взлёт к иному миру, но в середине он создаёт продукты, рассчитанные на длительное существование в этом мире. Воплощение творчества не тожественно с объектива-цией, но результаты творчества так же могут объективироваться, как и всё человеческое существование в этом объектном мире. Са-мая возможность творчества предполагает влитие в человека Духа, что и называют вдохновением. И это возвышает творчество над миром. Но мир требует от творящего соответствия себе… Ве-ликие творцы создают великие произведения. И эта удача есть вме-сте с тем неудача творчества. Что делает мир, что делается в мире со всяким творческим актом, всегда огненным по своему источни-ку? Творческое горение охлаждается, на него давит тяжесть мира. Не наступает новой жизни, преображения мира, нового неба и но-вой земли. Всякий акт любви, любви-эроса и любви-жалости, есть творческий акт, в нём наступает новизна в мире, в нём яв-лено небывшее, в нём есть надежда на преображение мира. Под-линный акт любви – эсхатологичен, означает конец этого мира, мира ненависти и вражды, и начало нового мира. Но любовь в сво-ём существовании в мире охлаждается и объективируется, и срыва-ется её эсхатологический характер. И так всё. … Но творящий дол-жен воплощать для мира и для людей свои образы иного, свой экс-таз, свой огонь, свой трансцензус, своё приобщение к иной жизни. И он принуждён это делать по законам этого мира. Творческая сво-бода человека укрепляется и закаляется в сопротивлении этого ми-ра, его тяжести. И человек то побеждает, то терпит поражение. Слишком лёгкая свобода деморализует. Творчество нуменально по своему первоисточнику, но оно обнаруживает себя в мире феноме-нальном. Продукт творчества принадлежит к феноменам, но в них просвечивает и нуменальное, в них есть и вечное. Воплощение име-ет нуменальное значение, оно раскрывает идеальный образ, оно об-наруживается в общении с другими, с субъектами же, но искажает-ся объективацией, в которой исчезает огонь первожизни. Творчес-кий акт человека, ответ на Божий зов, должен уготовлять конец это-го мира, начало мира ионго. … Судьба гения – трагична. Его часто не признают при жизни, он сам собой недоволен, и его искажают после смерти, пользуясь произведениями гения для целей, ему чуж-дых. … Нужно решительно признать, что есть роковая неудача всех воплощений творческого огня, ибо он осуществляется в объектном мире. Что выше – св. Франциск Ассизский, самое явление его един-ственной в истории христианства религиозной гениальности, или созданный им францисканский орден, в котором угас дух св.Франциска и победила обыденность? … Но история мира знает одну са-мую страшную творческую неудачу – неудачу христианства, дела Христа в мире. История христианства была слишком часто распятием Христа. Нет ничего ужаснее и мрачнее, чем объективация в истории того огня, который Христос низвёл с неба. … Печальна, трагична творческая неудача в этом мире, но есть великая удача в том, что результаты всякого подлинного творческого акта человека входят в царство Божие. Это и есть эсхатология творчества. Неудача творческого акта в том, что ему не удаётся кончить этот мир, преодолеть объектность. Удача же в том, что он уготовляет преображение мира, царство Божие. В творческом огне сгорает грех. В царство Божие войдут все великие творческие произведения человека. Поэтому творческие воплощения человека – двойственны, в них как бы отражается борьба двух миров. И всё же нет ничего трагичнее всякой реализации» (16;252-255).

Таким образом, если исходить из основной идеи Николая Бердяева, как идеи "объективации", в понимании "Разговора" Пушкина, то, можно сказать, что А.С. предвосхитил основную философскую проблематику Николая Бердяева, но, вновь же, самый Смысл "Разговора" Пушкина прочитывается более целостно как раз из философской проблематики творчества русского мыслителя. То есть Николай Бердяев в своей философии творчества развернул Смысл произведения А.С. Пушкина как "Разговор книгопродавца с поэтом"...
Проблему в "Разговоре" Пушкина многие интерпертароры сводят к нравственному морализаторству и смотрят на Пушкина, как некоего нравственного учителя, который обличает "демонизм" книгопродавца (такова позиция, например, Кузнецовой Любовь Алексеевны в статье "Ошибки при цитировании произведений Пушкина"). Конечно, в чем-то эта позиция видения верна, но лишь отчасти, ибо нелепо Пушкина сводить к морализаторству Льва Толстого. Намного глубже увИдеть в "Разговоре" проблему ценностей и проблему блага, что ясно и четко проводит Пушкин. Ибо книгопродавец и выступает с позиции "блага" для поэта, когда сам Поэт стоит за утверждение ценности творчества, где основными являются для поэта ценности, как свободы, вдохновенья (по Пушкину "признак Бога"), чистой любви и божественной красоты, которые сами по себе уже несут в себе ценность как добро. Морализаторски-нравственная "философия блага" всегда вторична и подчиняет первичную творческую свободу поэта к социально-бытийным условностям мира сего. Другими словами, Пушкин в "Разговоре" утверждает творческую свободу Поэта, как "свободу ОТ" мира социальных условностей, так и "свободу ДЛЯ" творческого дара вдохновенья, свободу вдохновенья, которая ощущает-чувствует-переживает единственную зависимость, как зависимость от Абсолютного. Ибо, по слову Пушкина, "...и, признак Бога, вдохновенье для них и чуждо и смешно...". Этим уже всё сказано, а если и не всё, то многое, что объясняет проблему ценностей в творчестве человека...

                3.
                Проблема творчества
                в "Разговоре" Пушкина и в фильме "Человек с бульвара Капуцинов".

                "...Ты заснешь
                Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
                И я не гений? Гений и злодейство
                Две вещи несовместные. Неправда:
                А Бонаротти? или это сказка
                Тупой, бессмысленной толпы - и не был
                Убийцею создатель Ватикана?"
                (А.С. Пушкин "Моцарт и Сальери").

              "Здесь должно прозвучать суровое слово поэта: "Гений и злодейство -
               две вещи несовместные!" Гений и вольность - две вещи нераздельные!
               Вольному гению нет места среди тиранов и рабов...
               Вольный гений России, вольный гений Пушкина, который никому и никогда
               не покорялся: ни Александру, ни Николаю, ни Пугачеву, ни декабристам,
               ни якобинцам, ни "общественному мнению", ни социальному заказу, ни
               общей полезности. Лишь одному зову он покорен: "Божественному глаголу",
               лишь только он "до слуха чуткого коснется"...
                (Б.П. Вышеславцев "Вечное в русской философии").   

  Текст "Разговора" Пушкина мы воспроизвели почти полностью, теперь же сопоставим его с текстом сюжета фильма "Человек с бульвара Капуцинов", в котором поставлена аналогичная проблематика творчества человека...
      
                ***
                (сцена первая)
 
   1) (Мистер Макью) - Уверен, вы понимаете, что эти восторги хороши. Особенно, когда
      они обращены в звонкую монету. Я думаю, 30% будет в самый раз, а?.. Понимаю,
      цифра не для делового человека. Что вы скажете о 40%?..
   2) (Мистер Фёрст) - Э-э...
   1) - Хорошо, 50%. Это уже грабеж.
   2) - Мне ничего не нужно.
   1) - Хэ-хэ-ха-ха-ха... Когда я вижу перед собой человека, которому ничего не нужно,
      я понимаю, что ему нужно всё... Хе-хе... Я в вас ошибался, крепкий орешек.
      Я слушаю ваши условия...
   2) - Сэр, оглянитесь!
   1) (Оглядывается).
   2) - Оглянитесь, вокруг, сэр...
   1) - Ага-а!..
   2) - Вы увидите мир, который несовершенен: страну, которая заблудилась: кровь, порок
      и алчность разъединяют нас. Мы дошли до предела, за которым пропасть и вечный
      мрак. Но... Выход Есть. Да-да, я это понял, в тот незабываемый вечер, когда
      попал на бульвар Капуцинов на сеанс премьерам - синематограф... Вот! Тот Мессия,
      который способен изменить всё. Он сделает нас чище, лучше. И вот, ради этого,
      я готов принести в жертву всё... даже собственную жизнь.
      Поэтому, вы меня извините, но упоминание о деньгах, кажется мне, кощунственным.
      Единственное, что я могу позволить, ну это, продажу билетов на сеанс и то по
      самой низкой цене. Ну только, чтоб оправдать доставку новых лент...
   1) - Старею, старею... Два раза ошибиться в одном и том же человеке. Такого со
      мной раньше не было...
   2) - Решайте же?.. В ваших руках будущее - синематографа...
   1) - Ну, окэй, мистер Фёрст, считайте, что мы с вами договорились. Можете крутить
      свои фильмы. Платы с вас я не возьму.
   2) - Благодарю вас, мистер Макью. Вы великодушный человек...

                ***
                (сцена вторая)

   1) - Вот! это искусство! Вот, ради этого стоит жить. После такого многое хочется
      сделать...
   2) - Искусство нельзя уничтожить...

                ***
                (сцена третья)

   1) (Мистер Макью) - Синема, синема, от тебя мы без ума...
   3) (Мистер Сэконт) - Кого провожаете?..
   1) - О, это великий человек.
   3) - Чем же он велик?
   1) - Он первый познакомил нас с синематографом.
   3) - В таком случае я второй. Меня зовут Сэконт. Вы владелец этого салона,
      не так ли?..
   1) - Да-а...
   3) - У меня к вам небольшее дельце...

                ***
                (сцена четвертая)

   2) (Мистер Фёрст) - Как вы могли? Как вы могли смотреть эту гадость?..
   1) (Мистер Макью) - Гадость, гадость... У-у, жуткая гадость. Ух, если б вы знали,
      как я тоскую по вашим фильмам, мистер Фёрст. Они и в самом деле могли из меня
      сделать человека. Но, как гласит истина, мистер Фёрст, что в нашей стране
      все решают деньги, которые могут сделать человека, а фильмы мистера Сэконта
      только приносят мне деньги...
   2) - Мистер Макью, я всегда подозревал, что бизнесмен убьет в вас зрителя. Но
      ты, Билли, но неужели тебе это могло понравиться?..
   3) (Мистер Сэконт) - Парни, кончай сопли, вас ждет вторая серия...

                ***
                (сцена пятая и последняя)

   4) (Джек) - Мистер Фёрст, моя жизнь в ваших руках. Но, прежде, чем спустить курок,
             знайте, что преданней человека вам не найти: от Мексики до Канады.
             Я знал много счастия, я испытал любовь к женщинам, я познал власть
             денег, но все это пыль по сравнению с этим... Этому "богу" я посвящу
             всю свою жизнь, если, конечно, вы захотите... оставить мне её...
   2) (Мистер Фёрст) - Ни слова больше...
   4) - Мистер Фёрст, отныне и навсегда, мой кольт и мои кулаки к вашим услугам. Но,
      прежде, чем мы отправимся отсюда с вами, я должен отомстить мистеру Сэконту, он
      осквернил имя синематографа, он сеет зерна ненависти в души зрителей. Он должен
      умереть...
   2) - Не надо, Джек, каждому своё... Будущее нас рассудит. В дорогу!.. Наш зритель
        ждет нас!..


 Просто удивительно, как же близка проблематика творчества, что поставлена Пушкиным в "Разговоре", и проблематика, что поставлена в фильме "Человек с бульвара Капуцинов". И не только близка, но и во многих философских моментах просто совпадает. Ибо то, чтО сказано Борисом Вышеславцевым, касательно творчества Пушкина, вполне соотносится и к образу главного героя в фильме "Человек с бульвара Капуцинов", роль которого играет гениальный актер советского-русского кино - Андрей Миронов. Именно, поэт в "Разговоре" у Пушкина остается самим собой, остается верен самому себе, своей творческой интуиции и творческой свободе, влекомой по зову Всевышнего. Так и образ главного героя в фильме "Человек...", по-моему, духовно и идейно полностью отражает образ поэта в "Разговоре" Пушкина, ибо конечный выбор мистера Фёрста - это вольный путь, цель которого следовать зову сердца, и который сввободен от прежних иллюзий и мечтаний: как от "общественного мнения", от социального заказа, от общей полезности, так и от юношеских мечтаний славы и слащенной влюбленности. Поэт, помимо того, что он в душе остался самим собой, как романтиком и мистиком, есть реалист. И вот этот реализм жизни Пушкин воплощает бескомпромиссно по отношению к "низким истинам", но и не отказываясь от образа Возвышенного в своем творческом духе...

Про проблематику творчества в фильме "Человек..." мной также рассмотрено в статье "Творчество как ценность и смысл":

"...В человеке-творце заложена сущность творчества как возмож-ность-бесконечность творить, совершать творческий акт, креативные действия. Но сама по себе возможность-бесконечность имеет относительную, потенциальную ценность, как посредника между Богом, человеком и миром. Ибо лишь человек актуализирует, приводит в действие и придаёт смысл возможности-бесконечности, как относительной ценности. Другими словами, человек-творец субли-мирует возможность-бесконечность, возводит ценность бесконечности к Всевышнему. И, таким образом, возможность-бесконеч-ность в человеке-творце приобретает не только экзистенциально-онтическое значение, но и гносеологическо-аксиологическое. Например, как в таком вопрошании: возможность-бесконечность имеет безусловную ценность и в то же время относительную, но для чего человеку дана эта ценность – как ценность свободы и ценность творчества, как возможности-бесконечности? Ибо само по себе творчество человека имеет ценность (или отрицательную, или по-ложительную), творчество либо профанирует, либо сублимирует существо человека. По другому говоря, само по себе творчество че-ловека имеет некую относительно-безусловную ценность, но вот «какова эта ценность?» сам человек определяет, вкладывает в ценность творчества безусловно-абсолютный смысл. И этот смысл ре-ален, то есть имеет сам по себе высшую онтическую ценность постольку, поскольку человек сублимирует, возводит творчество к Всевышнему. И обратно, само творчество постольку содержит в себе безусловно-абсолютную, высшую ценность, поскольку способно сублимировать, преображать самого человека с помощью возвышенного образа, возводя его к Всевышнему.
Например, есть замечательный художественный фильм «Человек из бульвара Капуцинов» (1987г.), в главной роли которого играет актёр – Андрей Миронов. Так вот, в этом, казалось бы, развлека-тельном, комедийном художественном фильме поставлена совер-шенно серьёзная проблема метафизики творчества. В этом художе-ственном фильме поставлена одновременно: и проблема техники (изобретение синематографа), и проблема искусства (ценностей ис-кусства), и религиозно-метафизическая проблема творчества чело-века (как «что и для чего человек творит?»).  Воспроизведём самое главное из сюжета фильма. В некий городок Х приезжает незнакомец, «мистер х» с чудо-техникой под названием «синематограф». Незнакомец находит, что обыватели городка живут однообразной, посредственной и призрачной жизнью, как во сне (работают, да пьянствуют в разгуле). И вот незнакомец преобразил людей город-ка с помощью «синематографа», показывая в местном баре филь-мы. Люди городка пробудились к жизни, внутренне преобразились. В них проснулись чувства: совести, чести, человеческого достоинства, нравственного долга и ответственности, чувства возвышенно-го, чувства ценности человеческой жизни. И те, кто раньше враж-довал между собой, те примирились, стали терпеливыми и вежли-выми, ибо всех примирило искусство (художественный фильм и образы фильма). И самое главное в этом художественном фильме то, что против «синематографа» выступал священник-христианин, но лишь по своим узко-корыстным причинам. Образ священника в этом фильме чисто отрицательный, но нам не это важно. А важно другое, что отношение священника к «синематографу», к этой чудо-технике, с помощью которой показывается искусство, в этом фильме совпадает в общем, по общему принципу, с отношением официального христианства (и тем более разных радикальных ответвлений от основы христианской Церкви) к технике цивилизации и к творчеству в целом. Ибо техника цивилизации, особенно для традиционалистов, есть безусловное зло, так как человек, по их представлению, по природе своей грешен и низок, то техника и искусство в руках человека «духовно низкого» может нанести миру только зло, то есть крайне отрицательное отношение к творчеству человека, как таковому. И как бы традиционалисты (старообрядцы или иконоборцы) по-своему верно правы, как и прав священник в фильме «Человек из бульвара Капуцинов». Ибо далее по сюжету фильма, в городок приезжает другой незнакомец и тоже с «синема-тографом». Но только показывает совершенно другие, профаниру-ющие фильмы, при просмотре которых обыватели городка, вновь, предались прежнему образу жизни, впадая в пьянство, разврат и бесчинство.
И вот мы задаёмся метафизическим вопрошанием: «а насколько оправдана сама техника цивилизации, насколько оправдано само творчество человека-творца; не приводит ли творчество человека лишь к метафизическому злу, ибо, исходя из религиозно-ветхоза-ветного сознания, человек низок и греховен, склонен лишь к греху и совершает лишь, посредством творчества и техники, метафизическое зло?». Если это так, то есть верно ветхозаветное сознание, то цивилизация человека катится лишь к пропасти и приближает, воз-вещенный Апокалипсис, всемирную катастрофу? Но цивилизация, метафизически, есть христианская цивилизация, ибо в основе её лежит культура христианской Церкви! И означает ли это, что всё – весь путь христианской Церкви – было напрасно? Ибо если мета-физически отрицать весь исторический путь человека-творца в ис-тории, а вместе с ним и его творчество, его удачи и неудачи в исто-рии, то это тогда значит, что история человечества бессмысленна и неизбежно приближается к такому же бессмысленному концу. Если это так, то тогда правы иконоборцы, правы старообрядцы (отрицавшие цивилизацию и реформы Петра-1, без которых не было бы А.С.Пушкина, Ф.М.Достоевского и самого Л.Н.Толстого); тогда прав сам Лев Толстой, отрицавший цивилизацию и видивший спа-сение лишь в слиянии с матушкой-природой; тогда правы Б.Паскаль и Л.Шестов, отрицавшие веру философов; и, наконец, тогда правы фарисеи и те иудеи, которые видели в проповеди Иисуса лишь зло и которые привели его к распятию. Если это так, то тогда сам путь Иисуса Христа был напрасен и вера христиан тщетна, ибо цивилизация есть христианская, а каждый верующий христианин метафизически и эмпирически ответственен за гибель цивилизации и мира в целом. Кто нам даст ответ на метафизическое вопроша-ние? Правоверно ли отрицать творчество человека-творца, как та-ковое, на основании того, что в мире есть лжетворчество, склонное к социально-нравственному злу и к метафизическому злу? Или нужно искать, испытывать и воплощать, творить подлинное творчество, тем самым обличая лжетворчество? – вот в чём вопрос. Ибо запретить, изгнать и отвергнуть всегда легче, чем соз-дать, сотворить и воплотить в мир нечто такое возвышенное, кото-рое своим светом ослепит, остановит, обличит и преобразит всячес-кое лжетворчество. Ведь сам путь исторического христианства в истории достоверно открывает каждому мыслящему то, что нас-колько бессмысленно и пагубно совершать всяческие запреты, каз-ни, преследования и тоталитарное давление на душу человека, ко-торый уходит в подполье и уже в подполье совершается метафизический бунт, восстание против диктатуры «власти» над душою и духом человека; так зарождался атеизм в подполье христианских институтов. Проблема вовсе не в том, чтобы выяснять, обвинять и оправдывать: кто прав, а кто виноват. Проблема одновременно и сложнее, и проще, а, именно, в самом осознании и понимании того, что все ответственны за всех и за всё. Ибо каждый человек обязан в себе осознать, что «я» перед лицом Божиим ответственен и лично в ответе за весь мир. Как это некогда и однажды открылось апосто-лу Павлу, который возгласил: «Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его» (к Рим. 11:32-33). «И помни весь путь, которым вёл тебя  Господь, Бог твой» (Втор. 8:2). И ответ дан и задан человеку в са-мом пути Иисуса Христа. Ибо как замечательно сказал Николай Бердяев, что «антропология наша будет той или иной в зависимос-ти от того, какой будет наша христология. Наше отношение к чело-веку определяется нашими отношениями к Христу. Человек дохо-дит до абсолютного самосознания лишь через Христа-Богочелове-ка. … Личность есть Божья идея о человеке, и вечная судьба чело-века связана с этой единой Божьей идеей. Образ личности лежит в Боге, а не в природном мире, не в природной субстанциальности. … Истинная антропология заключена уже в истинной христологии. Христологическое и антропологическое сознание во всём подобно друг другу. От того, как вы мыслите о Христе, будет зависеть и то, как вы мыслите о человеке. Человеческая личность в подлинном смысле этого слова существует только во Христе и через Христа, только потому, что существует Христос-Богочеловек. Онтологичес-кая глубина человека связана с тем, что Христос не только Бог, но и человек» (10;144,180). И в некотором смысле ответ на наше вопро-шание дан в сюжете художественного фильма «Человек из бульва-ра Капуцинов». Самого героя «мистера х» спасает от гибели лю-бовь, любящая женщина, а обыватели городка преображаются сквозь слёзы временной смертью самого героя. И сам разбойник-злодей, который почти убил героя, преобразился вместе с обывате-лями городка, увидев чудо-фильм, образы которого преобразили всех. Так наш герой отправляется в дальнейший путь с любящей женщиной и вместе с бывшим разбойником, который теперь изме-нился и стал другом героя, верным спутником в пути жизни.
Проблема человека и его творчества неверно поставлена, когда видят в технике и в творчестве человека лишь метафизическое зло и когда проблемы искусства рассматривают и решают отвлечённо от проблемы человека, как искусство для искусства. На самом деле – это лишь уход от проблемы. Ибо должно быть уже ясно всеми осознано, как верующими, так и неверующими, как самоочевид-ность, что всякое искусство, всякое познание (наука) и в целом вся-кое творчество (теория и практика) стоит в отношении к Абсолют-ному. И ценность самого творчества, всякого творчества зависит от того, что каково в нём само отношение к Абсолютному, ибо от это-го отношения зависит судьба самого человека, так как творчество: либо профанирует человека (искажает его образ в том, что или от-рицают Бога, возвеличивая человека, или отрицают человека пред величием Бога), либо сублимирует, возводит (анагоге) к Богу. Но в наше безумное время (начало 21-го века) проблема ещё сложнее, чем в прежние века, когда во имя человека, восставали против Бога, так как во имя Бога уничтожали человека, то в последние времена происходит всемирная и повсеместная атака на искажение и унич-тожение образа в человеке, уничтожение «Бога в человеке» или «Богочеловечности в человеке», как со стороны религиозных и вне-религиозных фанатиков, так и со стороны просто равнодушных, ро-ботоподобных людей. Проблема состоит в метафизическом во-прошании религиозного смысла творчетсва: «для чего человеку дана возможность творчества, возможность творить и что и для чего человек творит?». И русская религиозная философия за-даёт проблематику, постановку проблемы метафизического вопро-шания; и находит, даёт метафизический ответ, как творческий путь личности, в котором раскрывается, как откровение, религиозный смысл творчества человека. Таково вопрошание Николая Бердяева, в философии которого раскрывается постановка метафизической проблематики творчества.
Так Николай Бердяев говорит и вопрошает, что «святость – ант-ропологична, она есть высшее достижение человеческой природы, просветление и обожение её. Но есть ли путь святости и достиже-ние святости единственный религиозный путь человека и единст-венное религиозное достижение? Можно ли сказать, что вся твор-ческая жизнь человека, не лежащая непосредственно на пути свя-тости, лишь попускается по греховности человеческой природы, но положительного религиозного оправдания не имеет? Это очень му-чительный вопрос внутри христианского сознания, и нерешённость этого вопроса делает жизнь человеческую разорванной и в значи-тельной части своей неосвящённой. Путь гениальности, путь твор-ческого вдохновения остаётся мирским, секулярным, несакраль-ным, неосвящённым путём. Религиозный смысл гениальности, как высшего проявления человеческого творчества, остаётся нераскры-тым. Что означает для христианского сознания существование на-ряду со святыми, с подвижниками, со спасающими свою душу – ге-ниев, поэтов, художников, философов, учёных, реформаторов, изо-бретателей, людей, занятых прежде всего творчеством? … Вопрос этот несоизмеримо более глубок, этот вопрос затрагивает самую глубину метафизики христианства, его догматического сознания. Есть ли творческое вдохновение положительный духовный опыт, обнаружение положительного призвания человека? Ждёт ли Бог от человека творчества, творческого подвига? Творчество не может только попускаться или извиняться, оно должно положи-тельно религиозно оправдываться. … Бог ждёт от человека безмер-но большего, чем учат обычные доктрины об искуплении и испол-нении воли Божьей. Не ждёт ли Бог, что человек в свободе раскры-вает свою творческую природу? Не сокрыл ли Бог от себя то, что раскроет человек в ответе на Божий зов? … А что, если воля Божья в том, чтобы человек, одарённый творческой свободой, на которой запечатлён образ и подобие Божье, соучаствовал в миротворении в восьмой его день, что, если Бог ждёт от человека подвига свободно-го творчества и требует от человека раскрытия всех заложенных в нём сил? … И чтобы понять человека, понять самого себя, человек должен обратиться к Богу, должен отгадать Божью идею о себе и все силы свои направить на осуществление этой идеи. … Не во вся-ком творчестве человек осуществляет волю Божью, раскрывает Божью идею о человеке. Бывает творчество, которое всё более и более искажает образ человека. Истинное творчество предполагает аскезу, очищение и жертву. Падший и самодовольный человек не-редко творит не во имя Божие, а во имя своё, то есть создаёт приз-рачное, лживое бытие, творит небытие. И никогда творчество во имя самого себя не может удержаться в срединной человеческой сфере, оно неизбежно раньше или позже превращается в творчество во имя иного, лживого бога. Поэтому оправдание религиозного смысла творчества не есть оправдание всякого творчества, – есть и злое, небытийственное творчество. Это приводит нас к вопросу об оправдании религиозного смысла творчества в культуре, в деяниях человеческих в истории. … Вопрос о религиозном оправдании творчества есть вопрос о религиозном оправдании творческого вдохновения, как духовного опыта. Творчество религиозно оправ-дано и осмысленно, если в творческом вдохновении, в творческом подъёме человек отвечает на Божий призыв, на Божье требование, чтобы человек творил, соучаствуя в Божьем творчестве» (10;142-154). Но для Николая Бердяева проблема творчества совсем не есть формальная и отвлечённая от конкретной жизни, как проблема не-коего эстетического и этического в искусстве, в культурологии, но есть конкретное вопрошание о внутреннем человеке и о его твор-ческом содержании, что затрагивает самую глубину метафизики христианства. Рассмотрим некоторые афористические мысли Нико-лая Бредяева, в которых отражается проблематика метафизики хри-стианства, вернее даже метафизики творчества как самой глубины проблематики христианства. Так Н.А.Бердяев в статье «Спасение и творчество» говорит, что «в мире не было бы таких страшных ката-строф и потрясений, не было бы такого безбожия и умаления духа, если бы хритсианство не стало бескрылым, скучным, нетворчес-ким, если бы оно не перестало вдохновлять и направлять жизнь че-ловеческих обществ и культур, если бы оно не было загнано в небольшой уголок человеческой души, если бы условный и внешний догматизм и ритуализм не заменил реального осуществления хрис-тианства в жизни. И будущее человеческих обществ и культур за-висит от того, получит ли христианство творческое, преображаю-щее жизнь значение, раскроется ли вновь в христианстве духовная энергия, способная породить энтузиазм, повести нас от упадка к подъёму. … Уходя от мира, отрицая творчество в мире, вы предо-ставляете судьбу мира антихристу. … Мы подходим к последнему пределу. Секулярная, гуманистическая, нейтральная культура ста-новится всё менее и менее возможной. Никто больше не верит в от-влечённую культуру. Повсюду человек стоит перед выбором. … Далее творческий процесс в человечестве не может оставаться нейтральным, он должен стать положительно церковным, осознать себя или окончательно стать антицерковным, антихристианским. В мире, в культуре должно быть произведено реально-онтологичес-кое разделение, не формально и внешне-церковное, а внутренне-ду-ховное и онтологически-церковное. В этом смысл наших времён. … Творческое церковное возрождение пойдёт и от движения в миру, в культуре, от накопившихся в миру творческих религиозных энер-ний. Человек безмерно тоскует и жаждет освящения своих творчес-ких исканий. Церковь есть жизнь, жизнь есть движение, творчест-во. Невозможно долее терпеть, чтобы творческое движение остава-лось внецерковным и противоцерковным, а Церковь была бездвиж-ной и лишённой творческой жизни. … Но наступают времена, ког-да церковное сознание должно будет признать теофанию в творчестве. … Культура испошлена. … Должна наступить эпоха творчества церковного, христианского, богочеловеческого. Церковь не мо-жет остаться уголком жизни, уголком души. В безбожной цивили-зации будет погибать образ человека и свобода духа, будет исся-кать творчество, начинается уже варваризация» (8;647-653). В очер-ке «Духовное состояние современного мира» Н.А.Бердяев продол-жает развивать проблематику религиозного осмысления творчест-ва. «Человек есть существо творческое, или образ Творца. Но ак-тивность, которую требует от человека современная цивилизация, есть, в сущности, отрицание его творческой природы, ибо она есть отрицание самого человека. … Мы приходим к последней проблеме, связанной с духовным состоянием современного мира, к проблеме человека как проблеме религиозной. … Ибо дальнейшее существование человека делается проблематическим. Кризис человека нужно понять внутренно христиански. Только изнутри христианст-ва можно понять происходящее. В современной цивилизации по-шатнулась христианская идея человека, которая оставалась ещё в гуманизме. В основе христианства лежит богочеловеческий миф (миф более соответствует реальности, чем понятие) – миф о Боге и миф о человеке, об образе и подобии Божьем в человеке, о вочеловечении Сына Божьего. … Сначала была отвергнута одна половина – миф о Боге. … Началось разрушение другой половины – мифа о человеке. Произошло отступничество не только от идеи Бога, но и от идеи человека. … Мы вступаем в эпоху цивилизации, которая отказывается от ценности человека. От верховной ценности Бога отказались уже раньше. В этом сущность современного кризиса. … Основная проблема наших дней есть прежде всего проблема чело-века. Проблема о Боге есть вечная проблема, проблема всех времён, она всегда первая и исходная, но проблема нашего времени есть проблема о человеке, о спасении человеческой личности от разложения, о призвании и назначении человека, о разрешении основных вопросов общества и культуры в свете хритианской идеи о челове-ке. Люди отвергли Бога, но этим они подвергли сомнению не достоинство Бога, а достоинство человека. Человек не может удержаться без Бога. Для человека Бог и есть та высшая идея-реаль-ность, которая конструирует человека. Обратной стороной этого является, что человек есть высшая идея Бога. Только христианство разрешает проблему отношений человека и Бога, только во Христе спасается образ человека, только в христианском духе соз-даются общество и культура, не истребляющие человека» (7;668-670). Другими словами, проще говоря, метафизическая проблема творчества и есть проблема самого человека, как проблема образа человека, воплощённого образа в его творчестве. Какие образы воплощает человек и каковы эти образы, сублимируют или профанируют сам образ человека? – вот в чём вопрос. И это есть вопроша-ние о ценности самого творчества человека и о религиозном смысле творчества"...

Но, при всем этом, не стоит забывать, что Пушкин не моралист и не нравственный учитель, но Поэт, который ставит в своем произведении, как "Разговор", проблематику творчества как проблему ценностей. Даже можно сказать, что Пушкин в "Газговоре" ставит двойную проблематику: проблему ценностей и блага, как их несопоставимость, так и их нераздельность... Про чтО именно идет речь, рассморим далее...

                3.
                Проблема творчества
                сквозь видение А.С.Пушкина и В.В.Розанова.

  Чтобы глубже понять проблематику в "Разговоре" Пушкина нужно еще рассмотреть несколько произведений поэта и сравнить их с видением и с размышлением В.В. Розанова. Например:
 
                ("Эхо")
                "...На всякий звук
                Свой отклик в воздухе пустом
                Родишь ты вдруг.

                Ты внемлешь грохоту громов,
                И гласу бури и валов,
                И крику сельских пастухов -
                И шлешь ответ;
                Тебе ж нет отзыва... Таков
                И ты, поэт!"
                (А.С. Пушкин)

                ("Труд")
                "Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
                Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
                Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный;
                Плату приявший свою, чуждый работе другой?
                Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
                Друга Авроры златой, друга пенатов святых?"
                (А.С. Пушкин)

                "В мои осенние досуги,
                В те дни, как любо мне писать,
                Вы мне советуете, други,
                Рассказ забытый продолжать.
                Вы говорите справедливо,
                Что странно, даже неучтиво
                Роман не конча перервать,
                Отдав уже его в печать,
                Что должно своего героя
                Как бы то ни было женить,
                По крайней мере уморить,
                И лица прочие пристроя,
                Отдав им дружеский поклон,
                Из лабиринта вывесть вон.
                Вы говорите: "Слава богу,
                Покамест твой Онегин жив,
                Роман не кончен - понемногу
                Иди вперед; не будь ленив.
                Со славы, вняв ее призванью,
                Сбирай оброк хвалой и бранью -
                Рисуй и франтов городских,
                И милых барышень своих,
                Войну и бал, дворец и хату,
                Чердак, и келью, и харем
                И с нашей публики меж тем
                Бери умеренную плату,
                За книжку по пяти рублей -
                Налог не тягостный, ей-ей"
                (А.С. Пушкин)

                "На это скажут мне с улыбкою неверной:
                - Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,
                Вы нас морочите - вам слава не нужна,
                Смешной и суетной вам кажется она;
                Зачем же пишете? - Я? для себя. - За что же
                Печатаете вы? - Для денег. - Ах, мой боже!
                Как стыдно! - Почему же?"
                (А.С. Пушкин)

А вот теперь рассмотрим видение В.В. Розанова в ответ на видение А.С. Пушкина: 

"Шумит ветер в полночь и несет листы... Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, получувства... Которые, будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что "сошли" прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья, - без всего постороннего... Просто, - "душа живет"... т.е. "жила", "дохнула"... С давнего времени мне эти "нечаянные восклицания" почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь (нет бумаги под рукой) заносить, - и они умирают. Потом ни за что не приопмнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листы собрать.
Зачем? Кому нужно?
Просто - мне нужно. Ах, добрый читатель, я уже давно пишу "без читателя", - просто потому, что нравится. Как "без читателя" и издаю... Просто, так нравится..."
                (В.В. Розанов "Уединенное").

"...А для чего иметь "друга читателя"? Пишу ли я "для читателя"? Нет, пишешь для себя.
 - Зачем же печатаете?
 - Деньги дают...
 Субъективное совпало с внешним обстоятельством.
 Так происходит литература. И только"...
                (Луга-Петерб., вагон)"
           (В.В. Розанов "Уединенное").

"...Говорят, дорого назначаю цену книгам ("Уед."), но ведь сочинения мои замешены не на воде и даже не на крови человеческой, а на семени человеческом"...
                (В.В. Розанов "Опавшие листья. Короб первый"). 

Безупречный аргумент-ответ Василия Розанова, на который трудно привести нечто противоположное, хотя и можно, но вот вопрос "нужно ли?"...
Здесь более я хочу подчеркнуть, что А.С. Пушкина не "запихнуть" в морализаторские каноны, как и в учителя нравственности. Поэт - реалист, и исходит в своем творчестве из видения реалиста, без всякого "ложного учительства". Вот и всё тут... В таком же качестве и в том срезе вИдения исходит в своем творчестве и Василий Розанов. В этом и во многом я вижу духовное сродство писателя Розанова и поэта Пушкина...

Как и последний штрих Василия Розанова к проблематике творчества в "Разговоре" у Пушкина:

"...Малую травку родить - труднее, чем разрушить каменный дом.
   Из "сердца горестных замет": за много лет литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал из приходо-расходной книжки (по изданиям), по "отзывам печати", что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее, - как все люди жадно хватаются за книгу, статью.
- "И пошлО и пошлО"... Но с какою бы любовью, от какого бы чистого сердца вы ни написали книгу или статью с положительным содержанием, - это лежит мертво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.
  - "Не хочется" - здесь; "скучно, надоело".
  - Да чтО "надоело"-то? Ведь вы не читали?
  - "Все равно - надоело. Заранее знаем"...
  - "Бежим. Ловим. Благодарим" - там.
  - Да за что "благодарите"-то? Ведь пало и задавило, или падет и задавит?
  - "Все равно... Весело. Веселее жить". Любят люди пожар. - Любят цирк. Охоту. Даже когда кто-нибудь тонет - в сущности, любят смотреть: сбегаются.
  Вот в чем дело.
  И литература сделалась мне противна"...
                (за нумизматикой)"...
                (В.В. Розанов "Уединенное").

Вот это! как "родить малую травку", ведь, это и есть рождение подлинного творчества в "Уединенном" Поэта, как и возрождение непотаенного и сокровенного, одновременно, поэтического в Поэте. Именно, в это Поэтическое чутье и устремляем наше вИдение сквозь цельный Фокус узрения... 

И действительно, по Розанову, "...Пушкин есть мера русского ума и души; мы не Пушкина измеряем русским сердцем, а русское сердце измеряем Пушкиным...".

И вот ответ на постановку основного Вопроса: "ДЛЯ ЧЕГО человек творит?.."
 - Ответ: "родить малую травку", посеять малое зернышко, горчичное зернышко, из которого вырастет величественное Древо Творчества, в кронах листьев которого будут укрываться птицы небесные, как притчею символически сказано в Евангелии...

Именно, "родить малую травку" - в этом малом рождается величественное зерно Любви, любящего творчества... В этом и непосредственная Красота Возвышенного, преображенного Эроса в непотаенном сердце Поэта...

                (11 сентября, 2013 г.)