Социология-2-социология

СОЦИОЛОГИЯ-2- СОЦИОЛОГИЯ

«Может возникнуть вопрос: как эти записи, больше напоминающие весьма странный "литературный" журнал, использовать в интеллектуальном производстве? Ведение таких записей и есть интеллектуальное производство, постоянно пополняющееся хра¬нилище фактов и идей, от самых смутных до тех, которые приоб¬рели законченную форму».

Социологическое воображение

Ч.Р.Миллс

Четыре социологические традиции
Рэндалл Коллинз




1. Ч.Р.Миллс и всё, всё, всё

«Вот книга, которую вы держите в руках: "Что должны изучать социальные науки? — Они должны изучать человека и общество; иногда они этим и занимаются. Они пытаются помочь нам понять жизнь отдельного индивида и историю, понять связь между ними, про¬являющуюся в разнообразии социальных структур"…
Чарльз Миллс был известен в нашей стране. Невиданное дело, его «Властвующая элита» была переведена в СССР всего лишь спустя 4 года после выхода в США. «Социологическому воображению» пришлось ждать в десять раз больше. Ее издали на русском лишь в 2001-м. Знал об этой книге, видел у одной знакомой гендеристки, фрагменты использовались ad hoc, но до внимательного чтения как-то руки не доходили. Но все-таки притяжение книги – одной из важных для 20 столетия! – оказалось сильней.
Покойный Г.Батыгин, умница, под редакцией которого состоялся перевод, удивительным образом и по не совсем понятным причинам Миллса критикует (сам настаивая на точности «методологии» и прочих вещах, американскому бунтарю глубоко враждебных). Но при этом в предисловии уже содержится противоречие: с одной стороны, «Социологическое воображение» осталось в 1950-х, с другой – «удивительно напоминает наши сегодняшние дискуссии». Уже не напоминает. Надежды на социологическое обновление, научные прорывы или кокетливая бравада «Социологического журнала» остались в прошлом. Все скучнее: грант, проект, заказ, деньги, опросы по заказам «жуликов и воров»; забугорные поездки, если есть куда. Возобладала карго-социология и карго политология, в основном пустая форма без содержания. Все вроде есть: и кафедры-факультеты, и ассоциации-расколы, и программы-стандарты, и журналы-книги, и какие-никакие бюджеты-гранты, а наполнения достойного нет. Блатные россиянские поклонники социологического карго-культа решили, что главное это цитаты. И если в англоязычном, или западном мире (калашном ряду, изначально и сейчас, на нашенских не рассчитанном) их будут чаще цитировать, то это и будет научный успех, заменяющей теоретическую разработку важных СВОИХ проблем. А пока надо цитировать чужих, подражать им самозабвенно (анедот, но однажды дискуссия о правильной трактовке Р.Мертона дошла у наших до … суда), и встраиваться, встраиваться в «болонский процесс».
Рутина без вдохновения наступила гораздо раньше, на решение «социологией» сверхзадач надеяться просто уже смешно. Идеалистам-бунтарям типа Миллса, в отличие от Америки середины века у нас не находится места. Совсем. А ведь он предупреждал.
Не то, чтобы я имею сочувственное отношение к научному анархизму в феерабендовом духе или политической левизне Миллса. Вряд ли можно с сочувствием относиться к этому левому, который продвигал цитатник из Маркса и Мао. Но при всей разнице жизненных миров и мироощущений, Миллс представляется удивительно близким и понятным, несмотря на его раннюю смерть еще до моего рождения.
Критика ситуации в социологии и господствующих в ней направлений, содержащаяся в «Социологическом воображении», бьет не в бровь, а в глаз и до удивления продолжает оставаться актуальной. Можно сказать, что со времен написания книги, все стало только хуже. Идеалы разума и свободы, к которым апеллировал американский социолог, и которыми, по его мнению, должны руководствоваться социальные ученые, ответственные «за положение в мире», втоптаны в грязь
Глупенькие советские обществоведы, глотнув воздуха грантовой свободы, повернулись на Запад, беря оттуда зады социальной и политической науки полувековой и более давности, и соответственно, подхватывая те же «болезни» и пороки, с которыми воевал Миллс. Кошмар неудобоваримых учебников, всяческих «введений в социологию», по которым в РФ учат студентов, есть плохо переваренная и упрощенная «высокая теория» против которой выступал ЧРМ, имея в виду, прежде всего, парсонианство, но не только. Идут бесконечные дискуссии о «методологии», а теоретических прорывов не наблюдается. Убийственная сатира, касающаяся абстрактного эмпиризма, заставляет вспомнить бесконечные опросы с красивыми диаграммами в «ящике» («рейтинг стоит»). Если старшее поколение еще что-то думало о теории, то новую генерацию социологов интересуют в основном, заказы ради денег или слова ради слов. Наиболее болезненных и актуальных тем лучше избегать. Все это было в Америке времен Миллса и карикатурно и с большой скоростью получило распространение в постсоветской России. Конечно, интеллектуальный охват проблем значительно уже: не хватает мозгов, а также те небольшие привилегированные позиции, которые в стране есть, ревностно охраняются представителями академической и вузовской номенклатуры. (Порой в традициях их прямых предков – номенклатурщиков, вертухаев и стукачей). Актуально и другое: борьба клик, продавливание своих, маргинализация чужих, мелкотемье и пресмыкательство – все повторилось, но карикатурно и в гораздо меньших масштабах – размах американский постсоветский российский инвалид позволить себе уже не может.
Но – «обществоведу бывает трудно разыгрывать из себя жизнерадостного идиота»…
Сходство ситуаций в социологии и удивляет. Ведь не сравнишь же США середины ХХ века с нынешней РФ – инвалидом прежней империи и сверхдержавы. Там были рост, надежды на будущее, мощный средний класс, динамика и мобильность, сильные победоносные элиты, которые моралью не отличались, но мощно развивали свою страну, а раса и гендер ещё знали свое место. Здесь затухание развития, проедание наследства предыдущего периода, боязнь будущего, компрадорская и трусливая «элита», нашествия и разграбления и пр. Общества очень разные, а социологии в них похожи – как так?
Общее в желании «стабильности» и нежелании прислушиваться к критическому анализу. В частном случае социологии ее низводят из инструмента прогресса и эмансипации до роли обслуги власти и бизнеса. В итоге и власть, и бизнес заводят государства в тупик кризиса, который наступает «без предупреждения», ведь маргиналов» и крикунов маргинализировали.
Одно время Миллса любили советские обществоведы (отсюда и феноменально быстрый перевод его «Властвующей элиты», и ссылки в журналах и сборниках и постсоветские оговорки – как бы ни заподозрили в «левых симпатиях»).  Советские критики по допуску читали вожделенные американские тексты в спецхране или получили представление о них по инионовским рефератам. Принимать эти слова всерьез не получается,  ибо «наши» видели соринку в чужом глазу и изображали из себя критически настроенных ученых, но не видели – было запрещено – советского «бревна». Потом, конечно, расписались, расхрабрились  – мёртвый монстр уже не так страшен. У нас, те, кто был смел, те не имели надлежащей подготовки и знаний социального ученого (например, Солженицын в ряде вопросов был весьма наивен), а те, кто социальную и политическую знал теорию, тот боялся ее применения и выводов. В какой-то степени такая же картина и сегодня.
Но вопрос ведь не только в дискуссиях по частным вопросам и/или идеологии. Перехлестов и публицистических резкостей у Миллса в избытке. По ряду позиций его справедливо критиковали. Но по главным пунктам он был прав – общество тупеет и не знает себя, и его инструмент в этом социология теряют интерес к наиболее важным для себя вопросам, предпочитая успокоительное бодрячество.
«Ведущие социологи» бодро транслируют и заимствуют американскую мудрость; несколько хлебных мест остается для любителей «габитуса» или «клиники» и пр. Пишут обо всем, терминология все изощреннее, а анализ все тоньше. Но если тебе нравится Миллс, то все это хочется назвать «фигней», ибо социологи наши квалифицированные главных вопросов стараются избегать, или размениваются на частности. Трещат о чем угодно, только не о том, какие структурные причины вызвали катастрофическую неудачу «реформ», на которые так молились в конце 80-х, что это за социум такой, где попытки стать «нормальной страной» обернулись позорным конфузом. Почему с нами все это произошло? Слюнявить Фуко, конечно, «лучше».
Зато те, кого можно назвать «плохими парнями» активно могут использовать «социологическую науку» для своих целей – укреплением своих позиций и манипулированием тем, что осталось еще от «российского общества». Представители этой науки фактически помогают  врагам России, так, к примеру, «академическая наука» активно оправдывает стремительный рост чужеродной миграции. На кой черт нам такие «ученые» и где им надлежащее место!
Фактически с моральной и политической точки зрения россиянские социологи провалили свою эмансипаторскую миссию в своем обществе. А, может, ее и не было, а имелись лишь слюни недовольства по поводу цензуры и трудностей с поездками за рубеж? или общество было не «их»? Во всяком случае, Миллс предупреждал, что ученые должны понимать моральные и политические моменты своей работы. Без постановки действительно актуальных задач и наличии нежелательных тем, «теория и метод» социологической науки делаются бесполезными и часто даже контрпродуктивными.
Это частный случай того, что рост рациональности не сопровождается уровнем свободы (подобные опасения относительно капиталистического общества и роста значения целерационального действия высказывали Макс Вебер). Политическая безответственности власти и пассивности толпы «жизнерадостных роботов»  становится все больше.
Но в середине столетия были и надежды на преодоление «отчуждения». Эмансипаторский порыв зрел и готовился. Миллс умирает в 1962 году, так и не дожив до молодежной революции 1968-го, одним из вдохновителей среди образованной молодежи он был. Однако гора родила мышь, освободительный порыв растворился в наркотической дурмане и генитальном перенапряжении; вместо освобождения появились новые путы. Как правило, после неудачной (и даже удачной с виду) следует реакция, и молодежная революция не стала исключение. Идеологический террор «политкорректности» не лучше пресса коммунистических идеологов. На развитии социальной науки это также не могло не сказаться. Ныне невозможно представить себе появление шедевров социологической публицистики наподобие «одинокой толпы» Дэвида Рисмена или того же «Социологического воображения». Мелкотемье и фактическая апологетика существующей «стабильности» правят бал. А как же иначе получать заказы и сохранить существующие структуры и статусы для себя любимых. Критические работы, конечно, тоже имеются в избытке, но, как правило, они выглядят не слишком «фундаментально» (при том, что старые генерализации, претендующие на всеохватность, наподобие того, что было у А.Тойнби, А.Кребера или П.Сорокина сейчас смотрятся как архаика. Для того чтобы изложить материал с необходимой точностью уже никаких объемов не хватит).
Но проблемы не только с «темами», но и с сильными идеями. Замкнувшись в «научной объективности» социология именно ее и может потерять. При этом и собственно теоретическая значимость исследований  тоже ставится под вопрос. Повторим, что критика Миллсом   схоластики «высокой теории», «абстрактного эмпиризма» бесконечных «проектов», методологии» оторванной от конкретного материала, а также «социояза» - намеренного и ненужного усложнения языка изложения – сохраняет свою актуальность. Правда, надежд на то, что у нас станет лучше, уже не остается.


2. И четыре на четыре

Как сентябрь, так я читаю «Четыре социологические традиции» Р.Коллинза. Монументальную «Социологию философии», переведенную новосибирским пассионарием Розовым, я, честно, так полностью и не одолел, но социология социологии издания «Территории будущего» гораздо компактнее и привлекательнее.
Повторять изложенное Коллинзом не имеет смысла; это надо читать и понимать о чем читаешь, то есть быть знакомым с историей социологии. Интересно, что Рэндалл Коллинз постоянно ищет социальные основания развития социологической мысли (что часто игнорируется), а также связывает четыре, выделяемые им социологические традиции с национальными культурными особенностями. Схема выглядит простой, хотя ее можно заподозрить в некоторых натяжках. Немецкая традиция – это конфликт, британская – это утилитаризм и обмен; французская, идущая от школы Э.Дюркгейма – это солидарность и внимание к антропологии; оригинальным американским вкладом в социологию выступает символический интеракционизм (общество в головах у людей).
Конечно, можно спросить, а почему только четыре. Разве не менее важно, скажем, идущее от автора «Государя» элитистское направление, воплощенное в наследии Г.Моска и В.Парето? Политическая социология без него обойтись не может, да и вообще, можно ли представить себе общество без элит и элитистские теории, не опирающиеся на итальянскую классику.
России в схемах Коллинза не везет совершенно. Можно, конечно, сказать, что для оригинальной социологии в России времени не хватило, и Питирим Сорокин, к примеру,  «вносил свой вклад», уже, будучи американцем. Отсутствие собственной оригинальной школы национальной социальной мысли обусловило интеллектуальную слабость и зависимость России, предрасположенность к культурной оккупации и заражении опасными «интеллектуальными вирусами». И, в то же время, нельзя же считать русское культурное пространство какой-то пустыней, как это выглядит в «социологии философии», в которой находится место для экзотических стран и отдаленных эпох, но только не российских. Что ж, вполне типичный расистский взгляд на нас со стороны англосаксов. Но русскому (НЕ РУССКОЯЗЫЧНОМУ!) ученому обществоведу не пристало разделять этот взгляд на наши проблемы «сверху вниз».
Впрочем, действительно оригинальная социальная мысль в России, НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА, действительно развивалась у нас с большим трудом, преодолевая, порой невероятное сопротивления властей и обстоятельств. Развитой социо-гуманитарной культурой, которая могла бы служить защитой для ее суверенитета во всех смыслах, Русь-Россия вооружиться так и не успела и поэтому очень сильно страдала (по экономическим последствиям или людским потерям) от чужеродных «мэмов». Сегодня это наиболее очевидно, как и то, что заимствованная американская социология, как и нашенская «русская религиозная философия» - по отдельности или даже вместе, несмотря на громадную, казалось бы,  разницу между ними, равно сейчас бесполезны – они плохо помогают России сохраниться, выжить и понять себя. Интеллектуальная беспомощность, плодящая концептуальных уродцев,  в прошлой и нынешней России бывают просто поразительными. Уже почти столетие мы и вообще живем без своей «головы», напоминая какое-то мифологическое существо.
В этом смысле, знакомство с коллинзовской социологией социологии очень полезно. Автор оригинально прослеживает социальную детерминированность интеллектуальных связей и влияний. Как в любой хорошей обобщающей книге, в труде Коллинза, как в капле воды представлены почти все важные проблемы и дискуссии социологии.
Все, однако, познается в сравнении. Вот, эрудит из сибирского академгородка даже утверждает, что подход Коллинза позволил ему предсказать скорый крах Советского Союза, тогда как профессиональные советологи, завороженные холодной войной и мощью второй сверхдержавы ее конец просмотрели и объясняли уже постфактум. Может быть и так, хотя советологи то были разные. Одни громко болтали, другие «делали», чтобы завалить СССР побыстрее и добились-таки успеха. Это была боевая социология, (психология, антропология, социальная демагогия, пропаганда, техника исторических манипуляций и т.д.).
Повторим, что американский профессор, несмотря на различные замечания, большой молодец и книгу его обязательно стоит читать, чего не скажешь о его новосибирском коллеге. / «Четыре традиции» перевел Вадим Россман, но Коллинз как-то в нашем восприятии больше связывается с Н.Розовым/. Его последняя толстенная книженция «Колея и перевал» - любопытно сравнить! - вызывает сильнейший когнитивный диссонанс: то ли автор гений, охвативший мыслью все наши проблемы, то ли он собрал под одним переплетом все, что знал и нажимал сразу на все клавиши. Между прочим, урок Коллинза в «традициях» состоит в том, что он виртуозно показывает своеобразие, не отрицая очевидных связей и заимствований.  А к какому перевалу приведет розовская колея, если он надергивает цитаты, откуда, только можно, но в основном, из работ авторов русофобско-либераизоидного пошиба, а потом смешивает это с геополитикой, макросоциологией, партийной публицистикой «так называемых демократов», украшениями-эпиграфами из димобыковских стиходум и еще черт знает с чем. Таким умам «умом Россию не понять». И сам Розов, всерьез принимая эту публику и опираясь на ее схемы,  записывает себя в число всезнаек-ничегонепонимаек.
Положительный урок  Коллинза и негативный его незадачливого последователя, урок, который надо творчески извлекать, состоит в утверждении не только социальной, но и НАЦИОНАЛЬНОЙ обусловленности социологической теории, всего обществоведения, вообще.

/Дабы не возникло недоразумения, заметим, что расположенный выше текст – это не рецензии, а маргиналии/.