Предисловие Михаила Хейфеца

     Михаил ХЕЙФЕЦ. Неизвестный драматург – перед читателем второго поколения


     Мы познакомились с Александром Радовским в августе 1973 года – на «отвальном вечере» перед отбытием его семьи из Ленинграда в Израиль.

     Конечно, что-то такое я слышал и раньше о драматурге Радовском. Что-то неопределенное – не более того. Ну, еще один талант оставляет Россию – многие же «делали ноги». Там же, на «отвальной», заметил присутствие прозаика Вл. Марамзина, и случайная эта встреча сыграла важную роль через несколько месяцев в «деле №15 ЛенУКГБ», возникшем против меня, Марамзина и профессора Эткинда. Догадываясь о микрофонах в своем доме, я, «наивный человек», выспрашивал у Марамзина (после одновременного обыска у меня и Володи), получал ли он какие-то весточки от Саши Радовского... Это позволило моему сообразительному подельнику валить позже на допросах весь криминал на эмигранта как на источник нашего обширного «самиздата» (что «не имело места», как теперь говорят, «в натуре») и скрыть от ГБ подлинных «поставщиков» нелегальщины! Помню, майор Рябчук все интересовался, знавал ли я Радовского «без бороды» или «с бородой». Я, человек бесконечно далекий от иудаизма, не догадывался, что майора интересует, знал я Радовского до того, как он стал интересоваться иудаизмом, или после...

     По-настоящему же я познакомился с Александром лишь через годы, когда посетил его в Израиле, уже преподавателя Техниона (т. е. Политехнического института) в Хайфе. Саша не дал мне тогда свои пьесы, я впервые прочел одну из них («Исход», или «Этот человек Моисей...») по тексту «Ученых записок» на моей кафедре в Иерусалимском университете... И сразу попросил его - что бы еще прочитать! Он дал мне, помнится, «Стихийное бедствие...». «Братья и сестры» и «Гамлета» я прочел, только начав работу над предисловием к этой книге...

     Выше перечислены, кажется, все пьесы Александра Радовского «советского периода». То был особый этап в его творчестве, возможно, наиболее успешный в прошедшей жизни. «Стихийное бедствие», например, первую пьесу Радовского, весьма хвалил профессор Ефим Эткинд, лучший литературовед тогдашнего Ленинграда. Его «советские» пьесы (мне думается, прежде всего «Исход») с восторгом читал в эмиграции (и рекомендовал издателям) Иосиф Бродский; «Герострата» (написанного уже в Израиле) назвал превосходным Владимир Максимов в Париже... Ну, я, грешный человек, просто примкнул к этому славному коллективу читателей...

     Что нас захватывало тогда в текстах непоставленных на сцене пьес?

     Нынешний читатель, конечно, видит их формальные достоинства – прежде всего искусно сколоченную драматическую композицию. Искусство писать пьесы вообще, на мой взгляд, сродни инженерному мастерству (Радовский по основной профессии инженер, причем, мне издали видится, превосходный, творчески мыслящий инженер, обладатель нескольких американских патентов). Но важную роль в написании его драм играет данный от природы талант выстроить детали задуманной конструкции в нужном порядке. Радовский умеет скупыми подробностями, точными репликами закрутить сюжетный конфликт драмы до упора, не ослабляя задуманной хватки до последней фразы, до финала пьесы. Это видно каждому непредвзятому читателю.

     Но мы, первые его читатели, люди поколения «шестидесятников», любили автора не за формальное мастерство. Драматург, как нам виделось, сумел художественно схватить важные тенденции времени, уловить и вывести на сцену типы, которые, казалось, только зарождались в советском обществе, только готовились сыграть решающую историческую роль. Например, тема «Стихийного бедствия» – человек перед лицом смерти. Это вечная у Радовского проблема – ощущение человеком своей души перед Вечностью, перед чем-то, что «над» нами. Мы же видели в них (пьесах) не только вечные, но живые, сегодняшние проблемы, которые, допускаю, самому-то автору казались не слишком значительными. До Радовского персонажей, вроде его начальника строительства Разина, изображали либо замечательными руководителями, либо черствыми бюрократами. Радовский едва ли не первым уловил в номенклатурщике его решающую социальную функцию – привилегированного, но – раба системы. И, что самое главное, это уже был раб, начавший осознавать собственное рабское положение в социальной иерархии... Через шесть лет подобный тип опишет А. Гельман в прославленной «Премии», и его пьеса в отличие от драмы Радовского прорвется на сцены, на экран, захватит воображение зрителей – даже в высшем эшелоне правящей партии, в какой-то степени спровоцирует в обществе настроения «перестройки»... Но именно Радовский оказался первым, кто штрихами набросал социальную суть делового менеджера в СССР – одержимость работой, талантливость, организаторскую хватку, но одновременно – нравственную ущербность, привычную в том обществе, где человек считался ничем, а интересы государства – всем. Если продолжить бытие подобных «Разиных» в истории, вдуматься в их потенции, то многие беды и кризисы эпохи 80–90-х годов окажутся предсказанными, предвиденными... Как жаль, что в свое, в нужное время никто из зрителей не мог увидеть «пьесу-предостережение»!

     Похожие мысли возникают у меня при чтении «Братьев и сестер» (позднее названных «Счастливым билетом»). Перед нами предстает общество людей, занятых общественно-полезной работой, очень одиноких, по сути паразитирующих, хотя исполняют они как бы важный труд... И вот появляется некто, талант и умница, ищет среди них «братьев и сестер», т. е. Близких людей. Мне говорили потом, что автора волновала именно тема одиночества, тотальной разобщенности людей, что внешне живут и работают вместе. Возможно так. Но я лично видел, что каждый из одиноких людей нуждается в «братьях и сестрах», что своим странными разговорами этот диссидент пробуждает природную жажду, присущую каждому, – искать и иметь «своих», жить не одиноко, а в группе, в общине. Группово человек устроен от природы (от Бога, если хотите), и потому персонаж не от мира сего становится смертельно опасным для системы всеобщего одиночества. Возникает необходимость уничтожить его как можно быстрей, хотя никто, и он сам тоже, не осознает всю неотвратимость этой силы. И погибая, он побеждает их – ибо разбудил природный инстинкт, который, проснувшись, уже не замолкнет – даже в душах палачей.

     Я не знаю, слышал ли Александр Радовский в 1970 году про философию экзистенциализма... Мало кто ведал тогда значение этого слова. Но драматург написал «Братьев и сестер» как одну из первых, если не самую первую экзистенциалистскую пьесу в СССР.

     Центральное, на мой вкус, произведение Радовского «советского периода» – пьеса «Исход», или «Этот человек Моисей...». С поразительной силой автор вывел на сцене народ, одержимый всеми массовыми комплексами еврейства в эпоху его национального пробуждения в СССР. Александру виделось в замысле – запечатлеть для современников и потомков проблемы, сомнения, реалии еврейского Возрождения начала 70-х годов. Бытие земляков господствовало над психикой драматурга, владело творческим воображением, и мы, живые свидетели эпохи, сегодня поражаемся, с каким разноообразием изобразил он силу и пошлость своего народа, его глупость и его веру, «простых людей» и «интеллектуалов». И еще – удивительную слепоту правителей сверхдержавы (древний Египет ею безусловно являлся, но ведь и Советский Союз тоже), которая упрямым упорством в заблуждениях, мощью, а вовсе не мнимой слабостью готовит себе крушение!

 
     * * *

 
     ...Двадцатый век породил в культуре некое массовое явление, именуемое «постмодернизмом». В прежней цивилизации, включая и самую «модерную», господствовали тенденции, аналогичные советским: иерархичность общества, централизация понятий, вера в Великую цель и в Великую историю, всеобщая серьезность, ну и так далее. В новой культуре, которая на наших глазах сформировалась в середине XX века, возвышалась всеобщая игра, анархия, вытесняющая иерархию, выстраивалась Малая история вместо Великой, и вообще – ирония сменяла привычную серьезность в искусстве...

     (Конечно, могут возразить – постмодернизм являлся не только современным, но вековым явлением в истории культуры – по выражению московской исследовательницы М. Волчкевич, «это своего рода компьютерный вирус, неизбежная часть скопившегося к XX веку груза искусства и, с другой стороны, повальной грамотности и образованности в наше время». Невозможно с ней спорить, уже «Гулливер» у Свифта прочитывается как иронический «наигрыш» на темы «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо. Тем не менее...).

     Тем не менее в XX веке постмодерн стал лидирующим направлением в искусстве и литературе. И Радовский, автор по сути серьезный, в чем-то даже трагичный, одним из первых в советской драматургии интуитивно восчувствовал общемировую тенденцию – и, как следствие, создал своего «Гамлета» (а потом и «Герострата»), ироническую вариацию на вековой сюжет. По-своему в них проявилось, видимо, режиссерское начало, которое живо в душе каждого талантливого драматурга. Оно и заставляет искать в привычных классических интригах новые подтексты, оживляющие старые версии, делающие их живыми для современного зрителя.

     Неверно думать, будто Игра в рамках постмодернизма обязательно сопровождается несерьезностью. Вовсе нет. В «Гамлете» господствует та же центральная для Радовского мысль – об отношениях человека и незримого Создателя (недаром Гамлет у него читает «Иова», а король грозит Богу). Иронический тон – лишь маска, нужная для отторжения надвигающейся на нас бездуховности и вседозволенности, для отказа от прав, не обремененных обязанностями. Но для меня восхитительны именно иронические «придумки» Радовского – про вечную любовь Клавдия к Гертруде например, про роман его с любовницей, Офелией...

     И как великолепна – с позиций постмодернизма – последняя реплика Клеи в «Герострате», иронически опрокидывающая версии, изложенные до этого, переворочивающая традиционные легенды, связанные с «забытым именем» этого поджигателя храма Артемиды!

     (Реплика в сторону: надо заметить, что Радовский открывал тенденции мировой драматургии XX века в закрытом от мира советском обществе, он совершал это «из воздуха» – следуя инстинкту человека, рожденного драматургом. Я помню, с каким удивлением, даже с конфузом, он воспринял мое замечание, что пьесу нельзя назвать «Забыть Герострата» – то был первый вариант названия! – потому что с таким названием комедия уже была написана кем-то из европейских знаменитостей... Он этого просто не знал, он не слышал про это! Повторяю, Александр инстинктом угадывал развитие европейской стиля своего времени.)

 
   * * *

 
     Потом в его жизни наступил десятилетний перерыв в создании пьес.

     ...Всякая эмиграция, даже самая благоприятная, всегда связана с неимоверными душевными нагрузками. Чем человек сложнее, тем труднее ему дается переезд в новую страну, в новую житейскую ситуацию. Когда-то мой друг написал в Ленинград из Израиля: «Представь, что ты входишь в израильскую парадную вечером. Темень невероятная, ни одной лампочки. Только на площадках мигают какие-то светящиеся кнопки, освещающие фосфорентным светом лишь самих себя. Ты с тоской вспоминаешь Ленинград, где, конечно, лампочки воровали и разбивали, они светили через одну на лестницах, но хоть что-то было видно. А тут – ни зги. Зажигая спички, добираешься до нужной двери, звонишь, тебе открывают – и ты узнаешь, что надо было просто протянуть руку и нажать на фосфоресцирующую кнопку. И зажжется свет на всей лестнице, и будет гореть, пока не дойдешь до нужного этажа. Я не пытаюсь сравнивать, какая система освещения лучше, Миша, – продолжал друг, – лениградская с постоянно горящими лампочками или израильская с управлением освещением через реле. Для сравнения нужно многое знать, например, цену электричества в обеих странах или цену реле в них же... Я хочу сказать другое: пока ты не знаешь, что в Израиле положено просто протянуть руку и нажать на кнопку, тебе будет в нем гораздо труднее, чем в Ленинграде...»

     Александр Радовский признался, что ему вхождение в новую жизнь далось в Израиле сравнительно легко – из-за прекрасного окружения, из-за интересных ивритских знакомств. Он сравнительно быстро и блестяще освоил новый язык, причем на таком уровне, что мог читать на этом языке лекции ивритоязычным студентам (а такое умение дается отнюдь не всякому уроженцу страны, знающему иврит с детства). Студенты ставили ему как преподавателю высшие баллы при опросах! Вдобавок Радовский был верующим евреем – не таким, какими делаются многие из «русских», знакомясь с основами новой религии по популярным книжкам на русском языке. Он читал массу религиозной литературы на языке оригинала, посещал ивритские религиозные школы и курсы, стал своим в синагоге.

     Но что бы он все-таки ни говорил про «легкость своего вхождения», оно заняло у него – годы. Много лет. И он на время перестал писать пьесы. Усилия, однако, завершились удивительным для человека его возраста итогом: Радовский стал настоящим ивритским поэтом. Он выпустил сборник стихов на новом для себя языке (образцы поэзии смотрите в пьесе «Сомнамбулы»). Но в отличие от привычного для израильской поэзии верлибра поэт остался верен своим «русским привычкам» – рифмам и традиционным ритмам.

     В конечном итоге природная тяга к драматургии взяла верх: через годы у него появились и новые пьесы на русском языке. Про Израиль, про здешние проблемы. Но – по-русски.

     Проблематика новых пьес – «Герострата», «Сомнамбул», «Странных происшествий в доме Шапиро» и маленьких пьес – нравственная. Современная цивилизация развивается с чудовищным ускорением, давая людям огромные преимущества – в объеме знаний, в способности воспринимать и перерабатывать информацию, передвигаться по миру, узнавать страны и народы, веры и культуры... Но при этом нас раздирают губительные противоречия. Человек западной цивилизации теряет в бешеном темпе развития историческую и нравственную опору, он, в сущности, не отвечает на главный вопрос жизни: да, он трудится непрерывно, да, нынешнее общество есть общество труда – но зачем человек работает вообще? Какой смысл в работе, какая цель перед ним стоит? Обычно этого люди не понимают, а просто живут, как живется – как животные... «Сомнамбулы», лунатики, назовет их драматург!

     Люди теряют дух, нравственность, падают низко и страшно – и история XX века тому подтверждение, причем история исторически самых цивилизованных народов Европы.

     В сущности, на новом этническом и культурном материале Радовский продолжил свою «старую песнь» – о богатстве общения «братьев и сестер», об их преимуществах над одиноким буржуазным успехом дельца нового времени.

     В «Сомнамбулах», кроме того, – вечная и нерешаемая проблема носителя таланта в отношениях с близкими людьми. В «Доме Шапиро» – взаимоотношений человека (редкого человека, через которого говорит Голос!) с окружением, которое движется по жизни, повинуясь бытовой инерции, не вдумываясь в ее смысл и в собственное предназначение...

     Состоялся писатель или нет – всегда, во все времена проблема решалась однозначным способом: его должны были прочитать не только современники, но их дети и внуки, т. е. три поколения читателей. Если нет – никакой успех у современников не мог отменить ушедшую в прошлое судьбу литератора.

     Книгу Александра Радовского будет читать в России поколение наших сыновей, а возможно, и внуков. Если ее постигнет успех, автор останется в истории российской драматургии. Возможно, российского театра.

     Чего желаю ему от всей души.

 
     Михаил Хейфец, Иерусалим, 2005 год.