Отец

               
 
      Мой отец – ровесник века, в 2000-м году ему исполнилось бы 100 лет. Но он прожил только 44 года. Со мной расстался, когда мне не было и четырех. Его образ в детском восприятии хранит моя память до сих пор…
      Когда сгущались вечерние сумерки, и начинал за печкой цвиркать сверчок, в хату заходил отец, подхватывал меня сильными руками, прислонял к себе, ходил от окна до дверей, напевал или насвистывал что-нибудь мелодичное. Головка моя клонилась на его плечо, ручонки обвивали шею, и я засыпал…. Но однажды он не пришел в вечерние сумерки и не взял меня на руки. Мать сказала: "Папа ушел на войну". Я стал ждать, когда он вернется.
      И вскоре он вернулся. Я обнаружил его спящим рядом со мной на печке, рука отца, которой он любил гладить мои волосы, была в белых бинтах. Когда отец проснулся, он рассказал, что в руку попал осколок снаряда, отбил два пальца, но воевать с такой рукой можно. А наш сосед дед Тихон говорил, что с таким ранением можно остаться дома. Через два дня отец ушел догонять свою часть. Я снова стал ждать. Ожидания растянулись на долгие годы, а точнее на всю жизнь. Похоронка не пришла в наш дом. В конце 1945-го мы получили письмо от капитана Гусева, в котором говорилось, что Гришин Иван Григорьевич был ранен и отправлен в госпиталь, но пропал без вести.
      – Иван не погиб. Он вернется, – говорила мать. И мы ждали.
      На стене висела застекленная рамка с семейными фотографиями. На одном снимке были запечатлены мать и отец, державший на руках старшую сестру Женю. Я немного ревновал: почему они сфотографировались без мен? Потом понял, что когда делался этот снимок, меня еще не было на свете. Однажды мать отдала этот снимок заезжему фотографу. И вскоре на самом видном месте, над окном, у нас появился увеличенный портрет отца. Теперь он стал, будто присутствовать при всех наших семейных делах и разговорах.
      Взрослея, я все больше прислушивался ко всяким воспоминаниям об отце. Мать охотно заговаривала о нем при каждом удобном случае. Вспоминала, как они вместе садили деревья в нашем маленьком саду, как обустраивали усадьбу, как он любил меня и Женю, и как нам всем счастливо и весело жилось.
       – Только один раз был неприятный случай, – рассказывала мать. – Отец  пришел домой пьяный, и я ударила его ладошкой по щеке. Ударила и испугалась. А он не разозлился, не обиделся. Он взял меня за руку и тихо сказал: "Прости Варек. Ошибся, больше этого не будет". Потом он выпивал, конечно, но пьяным никогда его больше не видела.
      Годы многое изгладили в памяти. Но  всякую даже самую незначительную информацию об отце хранит память надежно. В сознании часто всплывают картинки прошлого, рисующие портрет родного человека.
         Неведомо из  каких глубин детской памяти выплывает картинка яркого утра: наш большой двор, весь застлан золотистыми снопами, и среди этого золота стоят отец и мать. Потом отец поворачивается лицом, шагает  ко мне, подхватывает на руки, несёт над этим золотом, говорит слова о жите, о жизни, о хлебе и ещё о чём-то, чего я не понимаю…
      Когда я перешагнул порог юности, об отце стал узнавать больше от чужих людей, часто даже от незнакомых мне. Однажды я прочитал в районной газете воспоминания Кирилла Ивановича Сергеенко. Он писал об организации первого колхоза в Юдинове и о том, что первым председателем был избран Иван Гришин. Потом я встретился с Кириллом Ивановичем.
     – Даже, если бы ты не сказал, что ты Гришин, я все равно догадался бы. Похож, похож на отца. Только росточком пониже. Такими словами встретил меня Кирилл  Иванович. Он долго и подробно рассказывал, как организовался колхоз. Я узнал, что в начале объединились только 18 дворов. В том числе и наш двор, который считался тогда середняцким. Отец привел на общественное подворье корову, коня, весь гужевой инвентарь на телеге привез. Как единственного грамотного мужика, его избрали председателем, но не надолго. Вскоре приехал 25-тысячник – рабочий Питерского завода, коммунист, а отец стал бухгалтером.
      Я до сих пор частенько рассматриваю "Книжку колхозника", выписанную на имя Сергеенко К.И., в которой стоит такой дорогой мне автограф отца.
      Помогал я как-то соседу лес грузить. А он мне говорит:
      – Только ты под комель не становись,  –  зелен еще.
      – Да ладно, подниму.
      – Поднимешь? Ну, смотри, не надорвись.
      А когда работу закончили, сосед продолжил:
      – Видать в батьку пошел. Иван с виду был вроде щуплый, а никто из хлопцев  ровесников побороть его не мог. Ловок был.
      Однажды, я шкафчик мастерил. У этого же соседа попросил рубанка.
      – Вот тебе рубанок, учись строгать. Твой батька хорошим столяром был.
      Но  об этом я уже знал. В нашем доме долгие годы стояли сделанные отцом диваны, стол, табуретки. Вот только инструменты отцовские мать на зерно променяла в 46-м, и мне, когда подрос, пришлось покупать для себя новые.
      В юности в составе самодеятельных артистов Юдинова  я часто выступал на сценах многих клубов района. Едва ли не в каждом селе после выступления ко мне кто-то подходил, и слово в слово повторялся маленький диалог:
      – Скажи, Гришин, ты Иванов сын?
      – Иванов.
      – Я знал твоего отца. Грамотный и умный мужик был. Деловой, добрый…
      О таких встречах я рассказывал матери, и она подводила итог:
      – Вот и ты старайся таким быть. Не подводи отца.
      А однажды я услышал и такую речь:
      – Твой батька дурак был.
      – Это почему же?
      – А потому. Когда в Клинцах перед отправкой на фронт нас построили, полковник скомандовал: "Кто канцелярскую работу знает – шаг вперед!" Толкаю батьку: "Иван,  выйди!" А он в ответ: "Мои три младших брата воюют, а я за бумажками отсиживаться буду". Шагни он тогда – живым бы к тебе вернулся.
      Я не обиделся на собеседника, а отцом еще больше возгордился.
      Нет, не дураки были братья Гришины. Михаил перед войной возглавлял Киевский горком партии, Николай работал вторым секретарем Погарского райкома комсомола, младший Егор был культработником. Только он и вернулся живым, а троих старших взяла война.
      Война… Страшное это слово. Страшное состояние людей, когда они убивают друг друга. Скоро 65 лет, как отгремела самая суровая из воин на земле, но и в наши дни стреляют и убивают, а в семьи приходят похоронки. Пройдут годы, и дети погибших снова по крупицам будут собирать чужую память о своих отцах. Как это нелепо, грустно и сурово…
       Я часто смотрю на молодых людей, и думаю: какие они счастливые! У них есть отцы. Они этого счастья не замечают. И не удивительно, ведь кругом столько юношей и девушек, которые могут сказать тёплое слово "папа".