Илько знал

(Конфеты "подушечки")

Весь день стояла удушливая июльская жара. Когда я возвращалась домой, солнце, раскрасневшись от утомления, уже склонилось к горизонту, тени удлинились, но желанная вечерняя прохлада так и не наступила.

— Добрый вечер, Евстафьевич! — поприветствовала соседа, расположившегося на лавочке у подъезда.

Убелённый сединой, но ещё бодрый старичок с посмеивающимися серыми глазами дружелюбно ответил:

— Добрый-то добрый, да жарковато что-то.

— Июль. Лето в разгаре. Сидите тут в брюках, в рубашке. Раздевайтесь! Люди в одних трусах ходят! Жарища какая!

— Так то молодёжь.

— А вон и солидный мужчина тоже в одних трусах пошёл.

— Вот-вот. В одних трусах, — согласился он и предложил: — Николаевна, если не спешишь, присаживайся. Расскажу байку из моего детства.

— Знаете, чем меня заинтриговать, — вздохнула я.

Время от времени сосед одаривал меня историями из своей жизни, короткими и забавными. Выражая внимание к собеседнику полуулыбкой, производил впечатление человека незаурядного, который, цепляясь за воспоминания, тормозит время.

— Садись, садись! — улыбнулся он так чисто и весело, как улыбается человек с чистой совестью.

Я присела подле, и тот усталым грудным голосом, вызывающим симпатию, начал повествование: "Было это в сороковых годах. Сразу после войны. Жили мы тогда в селе. Как сейчас помню (а уж сколько лет прошло!), бегут по селу бабы, мужики с вёдрами, кричат: «Пожар! Пожар!». Люди выскакивают из домов, хватают вёдра и следом. Это уже потом разберутся, где пожар, что горит. Ну, а нам, пацанам, интерес особый.

Горел сельский магазин. Тушили всем миром. Воду передавали в вёдрах по цепочке. Товар выносили, складывали поодаль. Часть ящиков уже успела обгореть. В ожидании милиции для охраны товара поставили мужиков — соблазн стащить что-либо был велик.

Огонь затушили ещё до прибытия пожарных. Интерес к зрелищу у пацанов погас, а к товару — нет. Слегка обгорелый ящик с конфетами «подушечки» оказался в сторонке. И мы не устояли. Кто-то раздобыл проволоку. Её прикрепили к ящику и потихоньку подтянули тот сначала к кустам, а затем и дальше, в лесок, к реке.

Сладости в то послевоенное время только по праздникам и видели. А тут — целый ящик. Накинулись! Ели от души. Домой взять нельзя. Спросят: откуда? Понимали, что конфеты краденые, но такой случай — пожар! Решили спрятать ящик в кустах, чтобы и на следующий день продолжить угощение. А назавтра в ящике хозяйничали муравьи. Праздник был у них...

Объевшись сладким, мы вернулись к магазину. Там уже действовали и пожарные, и милиция. Обследовав обстановку, заподозрили поджог. Но кто мог это сделать? Село небольшое. Все на виду. Чужаков в селе не было. Гадали, рядили да и порешили: идти надо к Илько, он всё знает-ведает.

Старик Илько жил одиноко. Дружбу ни с кем не водил, но пользовался всеобщим уважением. Был у него дар предвидения. На вид ничем особо не выделялся. Среднего роста. Лысоват. Вот только взгляд у него был какой-то особенный. Казалось, будто насквозь человека видит. Зря к нему не ходили. Только по делу. В трудных жизненных ситуациях он помогал советами. Предсказания его, как правило, сбывались.

Возбуждённая толпа двинулась к дому ясновидца, а пацаны — в первых рядах.

Илько возился в своём дворе. Увидав приближающуюся толпу, вышел за калитку. Односельчане наперебой заговорили о пожаре в магазине, о предполагаемом поджоге. Выждав, пока люди выскажутся, Илько спросил:

— Всё?

— Всё! Назови поджигателя!

А тот с ответом не торопился.

— Ну? Говори! Кто?

— Ты же всё знаешь!

— Или дар свой уже потерял?

Илько вздохнул, обвёл взглядом толпу. А она уже негодовала от нетерпения вершить поджигателю самосуд.

— Не буду я говорить с вами о пожаре.

Люди возмутились. Подняв руку, Илько продолжил:

— Милиция и без нас разберётся. Я лучше вам о будущем расскажу. Пройдёт время, магазины станут не такие, как сейчас наш «Сельмаг», где всё вперемешку: и продукты, и дрова, и керосин. Магазины будут большие. Всюду — люминий, кафель. Товар будет лежать фасованный. Много будет разного товара, да не всем он придётся по карману. А вот свобода будет для всех. Ходи, в чём хочешь! Хоть в одних трусах!

Толпа загалдела:

— Да что ты такое выдумываешь?

— Как это ходить в одних трусах? Срам-то какой!

— Мы к тебе по делу, а ты ерунду говоришь!

— И девки будут пупки свои показывать, — добавил Илько.

— Тьфу! Такое скажешь!

— Свят! Свят! — перекрестились сельчане, да и разошлись.

Понимал Илько, что разгневанную толпу надо успокоить, отвлечь, вот и нарисовал картину из будущего. Пожар, как оказалось, был на совести продавщицы. Случилась большая недостача, и решила она на пожар всё списать. Судили её. А мы, как и предвидел Илько, дожили до предсказанного им будущего: больших магазинов, скудной нашей пенсии и свободы — ходить в одних трусах."

Евтафьевич помолчал. Искра неизвестных мне соображений мелькнула в его глазах, и, как-то разом посерьёзнев, с каким-то особенным любопытством осведомился:

— Что же оно на самом-то деле — свобода? Ты, Николаевна, женщина образованная, растолкуй мне.

— О! Куда занесло. Свобода — понятие философское. Его пониманием обусловлены самые глубокие противоречия между людьми.

— А ты мне по-простому объясни, без философии. Вот жили мы при социализме. Дружно жили. Делить особо было нечего. Отсутствие свободы я лично не ощущал. А Запад всё твердил: в СССР нет свободы. Перестроились. Заводы закрыли, расплодили безработных, бездомных. Твердят о какой-то полученной свободе. А как ни включишь телевизор, всё бандитов показывают. Отнимают, убивают. Ради такой свободы стоило страну разрушать?

— А! Вот о чём речь. Дело в том, что существует два пути экономического развития: плановое, как при социализме, и рыночное, как при капитализме. Ничего иного человечество не придумало. При плановом хозяйстве государство решает всё. Оно обеспечивает защиту граждан, но при этом требует строгой дисциплины, подчинения.  Вот и получается личная несвобода. Социализм приносит эту жертву ради достижения важной цели — обеспечения достойной жизни основной массы населения. При рыночных отношениях — свободная конкуренция. Свобода личности! Но одни богатеют, другие теряют работу, нищают, остаются за бортом жизни. Государство выступает в роли арбитра. "Человек свободен, — писал Иммануил Кант, — если он должен подчиняться не другому человеку, а закону". Главенствовать должно правосудие. А на поверку там далеко не так.

— Да ещё в двадцатые годы прошлого века Маяковский заметил, что правит там «жёлтый дьявол».

— Верно! И английский писатель Джеймс Джойс (ирландец по происхождению) в начале прошлого века отметил, что богатые «...покупают свои владения за золото, а золото всё равно у них. Где-то тут есть обман». А современный капиталистический мир японский писатель Харуки Мураками охарактеризовал  как систему слишком громадных инвестиций, где о честности, справедливости уже не думают. Если нужно, прибегают к насилию. Писателей разделяет столетие, а вывод ими сделан один: в свободном капиталистическом мире каждый пожирает всех, кого может. В конечном счёте такова и есть жизнь...

Помолчали.


— Однако время бежит, — заметила я, глянув на часы, и с решимостью поднялась. — Кстати, у китайцев есть изречение: «Свобода — то состояние, которое достигают мудрые, остальным оно неведомо». Ваш Илько знал, что другой свободы, как ходить в одних трусах, нам не видать. Так что, Евстафьевич, не надо париться. Пользуйтесь полученной свободой! Раздевайтесь!

—Да-а-а!..

P.S. 12 января 2014 года в метрополитенах крупнейших городов  мира состоялся ежегодный флешмоб «No Pants Subway Ride». Поддержали флешмоб «поездка без штанов» и в киевской подземке. Свобода?