Лидия Викторовна Свиньина

   Младшая дочь Марии Карловны и Виктора Ивановича Буниных,  Лидия родилась в Хельсинки в 1889 году.  О её жизни до замужества практически ничего неизвестно. Как и о старшей её сестре Нете, сведения о Лиде есть только в воспоминаниях их сестры Марии Каспрович. Поэтому мы будем пользоваться большими выдержками из этой книги.
 
   Вот что писала Мария о Лидиной жизни до замужества (1):

   «Окончив в Петербурге школу с наивысшим баллом, по природе интеллигентная и быстрая, она не развивала свою интеллигентность, не училась далее. Щедро и бездумно пользовалась своей природной одаренностью: дальновидностью, пониманием людей, критических ситуаций... Жила за счет капитала, не умножая его...
   …Лида была скрытной, замкнутой в себе. В ней не было и следа русской откровенности, открытости - была одиночкой по природе, однако, одиночкой страдающей, т.е. такой, которая охотно отдала бы своё сердце кому-нибудь, но в опасении того, что оно не будет принято, как подобает, она еще глубже укрывала его в себе. С большой гордостью хранила его в себе, ибо была горда и амбициозна, бескомпромиссно амбициозна, готова пойти на любые жертвы и на ещё большее одиночество, лишь бы не потерять чего-либо из своей внутренней гордости!

   Большое место в своих воспоминаниях Мария уделяет  интимной жизни Лиды, которая, по всей видимости, её очень волновала(1):
 
   «Она была слишком гордой для обычных поступков. Отношение ее к мужчинам отличались той же непоследовательностью, противоречивостью: ценила себя и одновременно была не уверена в себе…Временами по-женски совершенно непреступная, по оценке мужчин очень привлекательная, чаще агрессивная, воинственная, скрывающая свои чувства к мужчине».

   В 1912 году Лида вышла замуж за военного моряка Владимира Свиньина. Надо сразу сказать, что жизнь молодой семьи была далеко не гладкой. Вероятная причина – несхожесть характеров. Вот как пыталась объяснить Мария причину непростых взаимоотношений Лидии с мужем (1):
 
   «Характерной была одна из любовных историй сестры: её любви к помолвленному и затем к мужу. Они оба на первый взгляд  исключительно подходили друг к другу. Индивидуальности, идущие собственными жизненными путями, оба замкнутые в себе, эротично невинные, воспринимавшие любовь очень оригинальным способом:  любить, причинять взаимные страдания, страдать по поводу этой скрытой любви - они были готовы никогда и нигде не показывать свои чувства по причине врожденной стыдливости  и того внутреннего сопротивления, которое было им присуще.
   … Требовался активный толчок, воздействие снаружи - в этом случае, мое совершенно случайное вмешательство (я переписывалась с будущим мужем моей сестры), для того, чтобы этим двум влюблённым облегчить взаимное сближение, а затем и соединение.
   Да, да! Сестра не проделала в этом направлении ни шагу самостоятельно: охотиться, стараться заполучить мужчину? Она считала это недопустимым, унижающим ее женское достоинство. Если бы кто-нибудь, хотя бы мать, сказал ей в этот момент:  «Пользуйся своим счастьем! Тебе случайно выпала исключительная удача: этот человек—сокровище! Он представляется одной из самых достойных партий в Петербурге! У него огромное будущее, помни об этом!» - сестра с гордостью отвергла бы эти советы и наперекор всему не пошевелила бы и пальцем.
   У меня не было возможности наблюдения вблизи супружеской жизни моей сестры, т.к. я уехала в Польшу. Сведения, доходившие до меня из России в то время, и ее собственные признания во время встреч со мной не предвещали ничего хорошего. Обладая всем, к чему всячески стремится каждая женщина: любовью достойного мужчины, ребенком, благополучным бытом, здоровьем, неограниченными возможностями путешествовать, массой свободного времени - она не только не использовала эти сокровища, но и систематически и, кажется, умышленно, уничтожала свою супружескую жизнь.
   Когда она, во время первого посещения Польши, через два года после свадьбы, <Лида> рассказывала о своей жизни с мужем, не скрывая ничего, не пытаясь себя оправдать, объясняя, как плохо она им управляет, как продолжает его унижать, я  воскликнула пораженная:
   - Лида! Что ты делаешь! Подумай только, какую другую цель в жизни ты имеешь, кроме как дать счастье   близкому человеку! Какое более прекрасное желание может быть, кроме желания создать в своем доме частицу общего лада и добра!
   - Я знаю об этом …знаю, что качусь под откос, ну и пусть! Пусть!»

   Спустя много лет в одном из писем к Марии (1928 г.) Лидия вспоминала краткие годы своей супружеской жизни и сама сознаётся в своих ошибках (2):

   «Почему жизнь и люди так устроены, что все мучают друг друга и сожалеют об этом уже тогда, когда безвозвратно поздно. Помню и мама тоже вспоминала и сожалела о своём отношении к бабушке  после её смерти. Также я во многом виновата перед Вокой (мужем, Владимиром – авт.), он так и умер с сознанием нарастающего по моей собственной вине отчуждения. Не умею я создавать нормальных человеческих отношений ни с посторонними, ни и близкими…»

   В 1913 году у Свиньиных родилась дочь Ирина. Но обстановка в семье не улучшилась. Владимир собирался уже разводиться с Лидой, но тут вмешалась война. Вспоминая это время, тётка Лидии, Евгения Карловна Лучинская, в феврале 1961 года писала другой племяннице, Марии Каспрович: 

   «Лида страдала по своей вине: чудный муж и чудная дочь и даже смерть Воки (Владимира – авт.) спасла её от развода, который был неминуем».

   Замужество Лидии, продолжалось недолго. Началась 1-я Мировая война. В сентябре 1915 года  капитан 2-го ранга Владимир Александрович Свиньин погиб в морском сражении на Балтийском море (о нём и его гибели – следующем рассказе).

   По время бурных событий 1917 года в России Лидия и семья её тётки, Евгении Лучинской, находились в Финляндии, провозгласившей вскоре независимость.

   К тому моменту в Финляндии оказалось 50-60 тысяч русских. Часть из них были постоянными жителями страны и имели финляндское гражданство, примерно 40 тысяч военные, в том числе отставники, а также и небольшая часть владельцев имений и дач. До провозглашения независимости, русские, будучи меньшинством в автономном Великом княжестве, в то же время были представителями титульной нации Российской империи и чувствовали себя там хозяевами. В независимой Финляндии большинство русских утеряли свой прежний социальный статус.

   В самом трудном положении оказалась новая группа - беженцы. Финны к ним отнеслись настороженно. Не проявили к ним особой симпатии и русские старожилы: слишком разные у них были интересы. Многие из новоприбывших не думали оставаться надолго, полагая, что большевиков вскоре изгонят, и они вернутся домой. Для других – Финляндия была транзитной страной, и путь их лежал в другие госу¬дарства Европы.

   У Василия Александровича Лучинского было имение в местечке ;ug;r;; под Выборгом. Вот туда он и его семья уехали из Петрограда, в котором назревали бурные события. С ними вместе уехала в Финляндию и племянница Лида с дочерью.  Вот как жена Василия Александровича, Евгения Карловна, описывает эти события в письме к племяннице Марии Каспрович (1960):

   «…когда я уехала в имение в Финляндию в 17 году, взяла её с Ириной и с няней с собой и несколько лет она прожила там, как равная... Василий Александрович часто упрекал меня, что я навязала ему на шею Лиду, т.к. ему тяжело было деньгами…».

   Действительно, первые время Лида, имея на руках малолетнюю дочь, жила в имении Василия Александровича Лучинского. Когда Ирине исполнилось 7 лет, Лида устроила её в частную школу, обучение в которой стоило довольно дорого. И Лиде пришлось искать работу, чтобы оплатить учёбу дочери.

   Эмигрантская жизнь для беженцев в Финляндии была тяжёлой, и они вынуждены были браться за любую работу. Мужчины часто работали грузчиками в портах, при удаче устраивались рабочими на заводах и фабриках. Гораздо труднее было трудоустроиться женщинам.  Неизвестно точно, где и кем работала Лида, но судя по тому, как позже она устраивалась во Франции и Англии, это было либо помощь в домашнем хозяйстве, либо гувернёрство, либо обучение иностранным языкам. Сестра Мария писала о Лиде в тот период (1):

   «К активности, к труду склоняла мою сестру сама жизнь: революция, когда земля уходила из-под ног, инстинкт самосохранения, желание удержаться на поверхности - ничто другое… Легко себе представить, как тяжело было для такой натуры привыкнуть к новым, эмигрантским условиям существования – к зависимости от чужих людей. Как тяготила ее примитивная унылая работа, которая ей досталась, т.к. другой она не смогла получить. Воспитанная в детстве гувернантками и бонами, теперь она сама стала гувернанткой и подружкой для детей…
   …Полная темперамента, она как женщина была совсем не покоренная судьбой. После почти трёх лет замужества первая мировая война отобрала у нее мужа. Быт и благополучие забрала революция».

   Дочь Ирина училась в привилегированном пансионе. Там наряду с общеобразовательными предметами большое внимание уделяли изучению иностранных языков, рисованию, музыке и т.д. Пансион находился в другом городе, и Лида виделась с дочерью не часто: или при редких посещениях пансиона, или в праздники.

   Лида и её тётка, Евгения Лучинская, мечтали уехать из Финляндии в одну из западноевропейских стран. Однако для этого необходим был паспорт, дававший возможность получить иностранную визу. Несколько лет они добивались получить такой документ, и, наконец, в 1924 году им удалось приобрести так называемый  «нансенский паспорт», который давал возможность эмигрантам перемещаться из страны в страну, устраиваться на работу, а при её отсутствии получать хотя бы мизерное социальное пособие.
   Из Финляндии Евгения Лучинская с сыном уехала во Францию, а Лида с дочерью – в Польшу, во Львов, где в то время жила её мать и сёстры. После долгой разлуки  Лидия смогла увидеться с родными, показала им свою 12-и летнюю дочь.

   Будучи во Львове, Лидия Викторовна связалась с Бельгийским комитетом помощи российским эмигрантам (кардиналом Мерсьером), опекающим и воспитывающим их детей. Тогда же созрело её решение ехать с дочерью в Лондон. Сестра Мария вспоминает (1):

   «Перед выездом она приехала к нам в Харенду. Впервые она увидела нашу новую усадьбу. В день прощания стояли мы вдвоём на веранде, всматриваясь в пейзаж. В её взгляде, направленным в горы, я увидела печаль: ехала снова в неизвестность. Была спокойна за судьбу дочери, везла её в школу, но что будет с ней самой? Лида имела только столько денег, чтобы доехать до Лондона.
   Она была храброй, ехала без опасений, без колебаний в этот город-монстр, который «сожрал» в своём чреве много людей, таких как она бездомных.
Как ей помочь? Дома у нас никогда не было свободных денег. Та самая революция, которая из неё сделала беженку, лишила и меня моих доходов.
   – Лида, увидишь, что всё кончиться достойно, – сказала я не для того, чтобы   её утешить, а потом, что действительно верила в это.
Она посмотрела на меня светлым отважным взглядом своих серых глаз.
   – Видишь ли, – говорила я дальше, – жизнь не предсказуема и в 1000 раз фантастичнее наших фантазий. Ты никого не знаешь в Лондоне, едешь наудачу. Где и как в таких условиях найти работу, к кому обратиться? А увидишь, что всё будет иначе, чем ты думаешь: жизнь сама предоставит тебе непредвиденные возможности, новых людей… Препятствия исчезают по мере борьбы с ними, приводя в движение скрытые в нас силы.
   Мои предвидения исполнились. Лида действительно встретила в Англии несколько давних российских друзей и знакомых. Они облегчили ей акклиматизацию в новых условиях. Благодаря их помощи, она получила гражданство».
 
   Однако сначала Лида на какое-то время уехала к Евгении Карловне во Францию.  Но что-то у неё не сложилось с тёткой, и вскоре она с дочерью перебралась на постоянное жительство в Англию, в Лондон.

   И во Франции, а потом и в Англии Лида живет трудно, зарабатывает на жизнь, работая то экономкой, то компаньонкой, иногда преподаёт фортепиано, а иногда и выступает в концертах в качестве аккомпаниатора. Вот что она писала в 1925 году матери во Львов:

   «…я сейчас на перепутье, надо заботиться о нахождении себе заработка – это не так-то легко; всё же я не унываю …Тётка Женя мне прочит какого-то банкира в Париже, но это всё конечно ерунда и не серьёзно. Секретаршей быть я не могу,  хотя взяла 10-15 уроков и машинку знаю, но конечно печатаю совсем медленно. Поживём – увидим. Ирина здорова и в школе –  это самое главное…»

   Спустя какое-то время, Лида пишет матери (1926):

   «Дорогая мамочка, можешь за меня не беспокоиться. Я нашла себе место у знакомых моего патрона, 30 Sh.(шиллингов – авт.) в неделю и Ирина сможет приезжать ко мне, так что всё all right»
 
   Чуть позже, в декабре 1926 года, Лида пишет сестре Марии о своей жизни в Лондоне:

   «…я уже полтора месяца на своём новом месте и, признаться, прозябаю порядочно, из комфорта, уюта, внимания и морально чистой атмосферы попала в убожество физическое и моральное, люди по духу чуждые, относятся, правда, очень мило. Главное, что меня удручает, это окружающая обстановка. Живём в центре Лондона, да ещё в скверном районе грязном и зловонном; я привыкла жить ближе к природе, и это –  моя первая  зима в Лондоне. Недели 2-3 я страдала форменным «сплином»... с утра до вечера чувствовала форменную моральную тошноту, и было очень скверно на душе. Но уже обжилась и привыкла; к чему человек ни привыкает... Не пиши маме о моём настроении. Она счастлива, что устроена и что питомицы её благовоспитанны».

   Несмотря на тяжёлое материальное положение, Лида находила возможность помочь живущей в Москве тётке, Лидии Карловне Атаевой, посылает ей небольшие суммы денег.

   О том, как жилось Лиде в то время, свидетельствует тот факт, что она из-за материальных трудностей не смогла приехать в Закопане на похороны матери (1928), о чём очень сожалела. Её заработков не хватало, тем более, что Лидия Викторовна постоянно должна была оплачивать дорогостоящую учёбу дочери. Та снова учится в привилегированной школе в удалении от Лондона. Вероятно, это был стационар, так что в гостях у матери Ирина бывала лишь по праздникам (религиозным). Вот, что писала Лида  сестре в январе 1932 года незадолго до своего визита в Закопане:

   «Спасибо большое за деньги, которые Bougette мне вручила…Bougette добавила ещё 25 своих (для Ирины) и того получила всего 100 ft. Очень пригодиться, т.к. в этом году мне Ирина небывало много стоила. Послала ей к Рождеству 3 ft, теперь просит 10 шил.<лингов>; к Пасхе её дорога обойдётся опять в 5 фунтов, но я непременно ей вышлю. Надеюсь до лета додержаться».

   В 1932 году Ирине уже 20 лет. Весной она окончит школу, начнёт самостоятельную жизнь. И Лида принимает приглашение сестры, пожить какое-то время у неё в Закопане. Упомянутые в письме деньги, Мария Викторовна прислала сестре на дорогу.

   Итак, летом 1932 году Лида после долгой разлуки снова приехала к сестре Марии в Закопане. Туда же из Франции приехала и их старшая сестра Нета. Вот как вспоминает это время Мария Каспрович (1):

   «Они провели три года со мной вместе в  Харенде (1932-1935-авт.)… В первый раз со времен нашего детства, нашей общей детской комнаты, мы были все вместе. Сестры отдыхали. В прошлом – годы расставаний, тяжелых испытаний... Им был необходим этот отдых».

   К этому времени действительно и Лида, и Нета «хватили лиха», живя трудной эмигрантской жизнью. Мария вспоминает о сёстрах (1):

   «Наблюдая их, узнавая ближе, я преисполнялась уверенностью в том, что их трудная судьба одновременно была для них и доброй судьбой. Это была тяжелая школа, которую нужно было пройти. Она сделала их выносливыми к любым влияниям, несгибаемыми, наиболее опытными и стоящими людьми. Я всё время задавала себе вопрос: что бы стало с ними, моими сёстрами, если бы они так и остались в прошлом благополучии, праздности, бесцельности? Ведь в нашей среде были неведомы понятия полезного, требующего сил, труда.
   Революция перемешала всё. Она выбросила моих сестёр в стремнину потока, имя которому борьба за выживание, особенно отягощенного для них, осложнениями, проистекающими из условий жизни на чужой земле, среди чужих людей. И, о, чудо! - эти неприспособленные к борьбе женщины смогли без посторонней помощи, шаг за шагом сдать экзамен на выживаемость в этих условиях».

   Своими переживаниями, успехами и неудачами эмигрантской жизни Лидия всегда делилась с сестрой, описывая их в своих письмах. Спустя много  лет Мария так пишет об этом (1):

   «В младшей сестре, кроме ее очевидной пассивности, заключалась какая-то сила, большая, чем у Неты - так же не организованно, действовала она подобно динамиту, против своей собственной воли. Результаты всегда были небезопасны для окружающих, а для нее самой - губительны. Тормозом для этой силы стала приоритетная и постоянная борьба за быт. Не знаю, как выглядела бы ее жизнь и жизнь ее близких, если бы не было воздействий внешних источников, факторов: войны и революции. Она сама выбрала бы войну и революцию, чтобы эту жизнь так прекрасно и расчетливо усложнить».

   В  январе 1935 года Лида решила вернуться в Англию. Из Польши она едет в Париж, чтобы уже оттуда перебраться в Лондон. Но тут у неё вдруг возникли большие трудности с получением английской визы, и Лида вынуждена была на время остаться в Париже. Она ищет и находит какую-то работу, чтобы оплатить расходы на жильё и питание. Всё это время она переписывалась с английскими друзьями, которые помогают ей получить визу. Мария тоже помогает сестре деньгами и своими связями за рубежом.

   В Париже Лида часто видится с сестрой покойного мужа, Людмилой Александровной Дуровой. Её муж, бывший полковник Генштаба Борис Андреевич Дуров, к этому времени – директор русской гимназии в Париже. В его семье три дочери: Ася, Надя и Таня. Ася и Таня тоже преподают в этой гимназии. По возможности Дуровы материально помогали Лиде.

   Иногда бывает Лида в гостях у другого своего родственников, писателя И.А.Бунина. Вот как она  описывает Марии один из визитов в апреле 1935 года:

   «На днях была у Буниных и провела весь почти вечер в обществе Madame (жены Бунина, В.Н. Муромцевой - авт.), которая рассказала мне массу интересных вещей об их интимной жизни. Оказывается, она очень любит  Галину Кузнецову  и очень жалеет, что Бунин с ней поссорился (приревновал её к приятельнице, у которой сейчас и гостит в Германии). Конечно, из её слов ясно, что она не признаёт никакой около себя конкуренции, даже воображаемой… все человеческие страсти и слабости повторяются всегда одинаково. Я с ним как следует не попрощалась и хочу ещё завтра позвонить… На приглашение мне рассчитывать нечего, он ко мне несколько остыл, а она хоть видимо смягчилась, но  всё же чего-то боится  и навряд ли пригласит. Он же взбалмошный самодур (это, antre nous, не распространяй); тому молодому писателю, который 6 лет  у них живёт, отказывает в деньгах на дорогу, а журналиста из «Возрождения», с которым обращается как со своим шутом, везёт на свой счёт в Канны. … Но повторяю, если хозяйка не пригласит – и думать нечего».

   Лида снова и снова добивается английской визы. Ей помогает её английский друг Эрнест Гамбс, занимавший, по всей видимости, какой-то важный пост. И вот, наконец, виза получена, и в конце января 1936 года Лида возвращается, в Лондон. На вокзале её встречает дочь Ирина. Вот как Лида описывает встречу с ней:

   «С Ириной вышло замечательно на вокзале …при общем столпотворении, мы друг друга не нашли и я уже села в такси и поехала, но на всякий случай высунулась в окно и вдруг увидела мало знакомую барышню, которая мне испуганно замахала руками.  Это была Ирина, так что всё кончилось хорошо; она так изменилась …показалась мне совсем чужой барышней и мы с ней разговаривали как две знакомые, а не как мать с дочерью; она видимо волновалась и в то же время «держала фасон», но на другой день было уже лучше …»

   Лида с Ириной снимают пансион в доме своих давних друзей Эрнеста и Дины Гамбс. Лидиа работает у них в доме, помогает по хозяйству и в магазине, хозяйка которого - Дина. Вот, что она пишет спустя какое-то время после приезда в Лондон:

   «…буду по-прежнему жить у Гамбсов с Ириной, что важно для близости к Ирине и для какой-то общественной марки, т.е. всё-таки в глазах всех ( а тут русские ужасные снобы) буду независимым человеком со своим адресом , а что я делаю в течение дня – их совсем не касается. Конечно теперь мне будет оставаться из 25 шиллингов жалованья всего 13 в неделю, т.к. 10 буду платить Дине и 2 будут уходить на дорогу, счастье, что так близко (сноска: если тебя будут спрашивать, что я делаю…можешь сказать , что я ежедневно занимаюсь фр. языком <…> у богатых англичанин). Буду стараться там удержаться. Они прелестные люди, очень сердечные, патриархальные…»

   В юности, ещё живя в Петербурге, Лида посещала художественные курсы, и уже тогда проявились её способности к живописи, в особенности к портретам. И вот она снова вернулась к своему прежнему увлечению, о чём пишет сестре:

   «Я кажется писала, что хожу на вечерние классы рисунка мод…. Так же продолжаю портреты; делаю их углём и пастелью… Все восхищаются и считают меня страшно «талантливой» … Это даёт в Англии какой-то «удельный вес». Я всегда могу сделать полезному лицу его портрет… Динин портрет висит у них в магазине...»

   Всё начинает вроде налаживаться, только вот отношения с дочерью, в особенности в первое время, сложные и налаживаются с большим трудом. В августе 1936 Лидия пишет сестре:

   «…Отношения мои с ней улучшились, то есть она не так отчуждённо безлична, как первое время, когда она совсем не считалась с моим приездом, всё время уходила, не говоря куда. … Всё это ещё  по-детски, но я не хочу портить отношения, ничего не спрашиваю… Но может быть потому, она и смягчилась очень в последнее время, что я не собираюсь проявлять своего авторитета и даже, хотя и лаконично стала докладывать о своих уходах, а то раньше она просто исчезала, не предупредив. И вообще весь жанр переменился: исчезла её видимо напущенный на себя для большей важности  подчёркнуто уверенный тон, и я начинаю опять узнавать свою прежнюю Ирину; это меня очень радует, думаю, что она мало помалу опять может привязаться ко мне. На многое я не рассчитываю, но хотя бы это создало охоту на возможную совместную жизнь».

   Ирина нашла себе работу в каком-то агентстве, но заработки там мизерные. Лида недовольна работой дочери, обеспокоена её будущем. Она пишет Марии:

   «Вообще надо будет что-то делать, всё попробовать, т.к. Ирина ….. <работает> в своём агентстве и дальше этого ничего не предпринимает. Я так и не знаю, сколько у неё денег … Она одевается мило, но не может понять неуместности ношения грошовых красных и синих т.н. серёжек и вообще всякой дешёвой бижутерии. Мы все стараемся ей внушить, она даже не брыкается теперь, внимательно слушает и всё же остаётся при своём, что ей нравиться. Вообще, увы, она умственно очень мало развита, это совсем Люма (Людмила Дурова – авт.), которая, несмотря на блестящую молодость  и все возможности, осталась ограниченной  и такой примитивной. Ирина, конечно, видела гораздо меньше, хотя в своей жизни достаточно стран перевидала: Бельгию, Францию, Финляндию, Польшу – тут многие её сверстникам видели меньше, но всё это скользнуло по ней и нисколько её не интересует. Мало читает, а если читает, то главным образом свои «магазины» за 2 пенса!!

   Зная тяжёлое материальное положение Лидии, Мария по возможности помогает ей. Лида пишет Марии:

   «Спасибо за деньги. Меня очень мучает, что я зря проживаю посланные тобой деньги, но с другой стороны рада, что они помогают налаживать новые мои взаимоотношения с Ириной, то уж не так это зря. Эти два месяца будут залогом нашего общего будущего».

   В 1933 году Нобелевский комитет присудил Ивану Алексеевичу Бунину премию по литературе. После этого он совершил путешествия по ряду европейских стран, и в том числе в 1936 году посетил Англию. В Лондоне его чествовали в русском клубе. Иван Алексеевич посетил также некоторых своих друзей. У одних из них произошла ещё одна встреча Лиды с писателем-родственником (декабрь 1036):
 
   «… на днях у Саблиных был приём в честь Бунина, он приехал на неделю по делам. Остановился в Савой-отеле,  ездил только на такси (что в Лондоне экстравагантность страшная) и на вечере держал себя олимпийцем, ничего не читал. Со мной был очень мил, попрекнул меня, зачем я раньше не объявлялась, т.е. почему я его не разыскала, а я только за 2 дня от Гамбса узнала об этом, что чествовали в русском клубе. Говорил, что не написал мне заранее т.к. потерял адрес мой!! Ну да Бог с ним – от него всё равно, как от козла молока!! Жаль только, что я его портрет не сделала».

   В феврале 1937 года Лиду рекомендовали богатой ирландке, и она переезжает жить к ней на какое-то время. Весной вместе с ней она едет на морском побережье, в город Бристоль. Она пишет сестре:

   «Вот я и на берегу моря…живу у своей ирландки, делаю её портрет; была приглашена как гостья. Но всё-таки конечно помогаю в доме (прислуги нет), и она ничего лучшего не желает, чтобы я оставалась как можно дольше, жалованья не получаю, и гораздо лучше, т.к. чувствую себя независимой. Время от времени она даёт мне карманные деньги, так что за неимением лучшего и это недурно, тем более, комфорт полный. Занимаю сейчас комнату её мужа (сбежавшего от неё). По субботам уезжаю на весь день к Ирине. Вообще, конечно, совсем другое самочувствие, чем, когда «служишь».

   Ирина тоже изредка приезжала к матери в Бристоль. Однако отношения между ними всё ещё оставляют желать лучшего:

   «С Ириной отношения наши на мёртвой точке; она всё же очень тугая, непроницаемая, во многом напоминает Воку (отца – авт.), но организацией умственной больше в Люму; какая-то косность умственная и ничем не заинтересовать – ни музеи, ни книги…даже на рояле не упражняется, хотя играет очень неплохо, гораздо лучше, чем я в самый лучший свой период. Игра почти консерваторская».

   Отношения эти неровные, и вот уже в другом письме Лида пишет о дочери:
«Ирина стала гораздо милее, мягче и внимательнее.. Слава Богу, зарабатывает и обеспечена до конца учебного года».

   Её, как и всякую мать, очень беспокоит судьба дочери, её личная жизнь. Она с горечью пишет сестре:

   «Моя Ирина, по-моему, никого даже в виду не имеет, жалко мне, что её жизнь бесцветно проходит, хотя она сама, может быть, этого не чувствует, а, может быть, старается на всё смотреть оптимистически».

   Лето 1937 года Лида планирует провести на берегу Бристольского залива. Она пишет сестре:

   «У меня принципиально решена поездка на 2 месяца в один из самых красивейших уголков английского побережья на границе легендарного Корнуэла – почти без жалованья  аккомпанировать одной певице…а на осень намечается поблизости от нас подходящая работа - заниматься ; дня с маленькой девочкой шести лет».

   Чтобы заработать деньги на дорогу, Лида снова живёт у своей «сумасбродной ирландки».

   «Вчера водила свою ирландку на балет… Она с ужасом думает о моём отъезде, т.к. очень одинока, и конечно я могла бы остаться у неё и будущую зиму, но мне не особенно хочется, т.к. опять врозь с Ириной и это самый север Лондона…надо хоть 2-3 дня поупражняться  на рояле перед отъездом на море… хочу поехать автобусом…Очень меня привлекает море, которое я так давно не видела».

   Спустя несколько дней Лидия пишет сестре:

   «Вот я и на берегу моря…Мы составляем совершенно самостоятельный  «dependanes» небольшого отеля очень хорошей марки; дочь хозяев – певица и я ей аккомпанирую, и так мы живём втроём: я и две барышни ирландки в нашем игрушечном домике… Пробуду тут около 8 недель… Мы жалованья не получаем, т.е это для барышень общество, только имеем 5 шиллингов  карманных денег на папиросы…»

   По возвращению в Лондон Лида снова «служит» у своей ирландки, немного подрабатывает художеством: рисует портреты, делает календари:

   «Моя ирландка мне немного даёт карманных денег, водит меня в кино и вообще видимо ценит моё общество. Она ведь страшно одинока и конечно свихнута по поводу сбежавшего мужа. Но право я ему не удивляюсь. В общем, мне живётся недурно».

   Об Ирине Лида пишет, что та работает в школе и даёт частные уроки, но это приносит ей весьма скудный заработок, и она практически без денег. Отношение между мамой и дочерью стали намного лучше, но Лиду беспокоит личная жизнь Ирины.  Вот, что она пишет об этом сестре в начале 1938 года:

   «…провожу каникулы в нашем садике с Ириной. Завтракаем в саду. Она всё покупает и приготавливает сама, я ей не мешаю –  пусть учится. Она не очень опытна в готовке. Но когда ей это пригодиться, не знаю. Что-то не вижу никаких перемен матримониальных для неё. Скучно проводит каникулы, нигде не бывает, изредка видится с какой-нибудь подругой – вот и всё. А годы летят, и  ей уже 25 стукнуло, её приятельница Катя уже 2 года замужем и ждёт ребёнка. А она на 2 года моложе. Я не принадлежу к мамашам, ловящим женихов, но мне грустно за Иринину молодость… В детских школах, где Ирина преподаёт, она не имеет никаких шансов ни с кем встретиться. С русскими она не любит общаться, русский менталитет в каком-то смысле ей чужд…Ирина кроме того стесняется приглашать кого-нибудь сюда в чужой дом и видимо её это удручает. Хотя конечно Дина ничего не имела бы против, чтобы кто-нибудь пришёл. Их так часто дома не бывает. Но у Ирины какой-то английский взгляд на это».

   Лето 1938 года Лиду снова мечтает провести на берегу моря. Она просматривает все объявления, чтобы найти себе какую-нибудь работу там. Она пыталась связаться со своей золовкой, Людмилой Свиньиной, и поехать на северное побережье Франции, в Британию, где Дуровы имеют свою дачу, но ответа не получила. Все её старания уехать куда-нибудь на море оказывались долгое время безуспешными. Но в  начале августа она сообщает сестре:

   « Одна старая англичанка из Бристоля просит приехать меня в середине сентября вести корреспонденцию, делать закупки – 10 шил в неделю прислуга, конечно, есть…»

   Лида принимает это предложение и через какое-то время пишет сестре (август 1938):

   «Возможно, что останусь в Бристоле до середины декабря; к Рождеству вернусь в Лондон, где буду иметь русские  уроки (на каникулы моей ученицы). Всё это конечно, если не будет войны».

   Время очень тревожное. В конце 1938 состоялось Мюнхенское совещание глав европейских государств. Желая предотвратить войну, они пошли на уступки: согласились с требованиями Германии, аннексировать Судетскую область Чехословакии. Однако, несмотря на мюнхенское «умиротворение» Гитлера, многое говорили о том, что близится война.

   Лида писала сестре из Бристоля:

   «Слушаю новости… война как будто неминуема … все границы германские… немцы одержимая раса … Если что-нибудь случиться, я сейчас же поеду в Лондон, хотя лучше было бы, чтобы Ирина приехала сюда… (в Бристоль – авт..) безопаснее в том смысле, что главная воздушная атака будет на Лондон…»

   Просто удивительно перечитывать письма Лидии Викторовны теперь – такое провидение! Вот, что она пишет в Польшу сестре в следующем письме 29 марта 1939 года:

   «…я обеспокоена «событиями» в связи с тобой; ведь поляки не дадут себя проглотить, как чехи … Главное боюсь молниеносного германского выступления, которым они достигают своей цели пока «демократы» переговариваются и колеблются… Во всяком случае, обдумай, что ты будешь делать в случае германского наступления…война если начнётся, то будет такая стихийная катастрофа, которая сметёт пол Европы».

   Весной 1939 года Лида получает письмо, где сообщают о том, что пожилая англичанка, у которой она жила, упала и что-то повредила себе. Лидия Викторовна и сама уже не считает себя молодой –  17 января ей исполнилось 50 лет. И всё же, она на короткое время уезжает в Бристоль «к своей старухе». Но и по возвращению в Лондон она беспокоится о старой женщине, если долгое время не имеет известий от своей «бристольской старухи».

   Последнее письмо Лиды сестре Марии в Польшу перед началом 2-й мировой войны датировано 19 августом 1939 года. А уже 1 сентября Германия вторглась в Польшу. События развивались стремительно: в апреле-мае 1940 года немецкие войска оккупировали Данию и Норвегию, в мае 1940 года вторглись в Бельгию, потом в Голландию и Люксембург, а затем через их территорию во Францию, которая к 22 июня капитулировала.  В июне на стороне Германии в войну вступила Италия.

   С 13 августа 1940 года начались массированные налёты немецкой авиации на Англию. Бомбардировке подверглись многие английские города. В ноябре немецкая авиация совершила разрушительные налёты на Бирмингем и Ковентри. С 7 сентября начались ночные налёты на Лондон, продолжавшийся всю зиму и прекратившийся лишь в мае 1941 года, когда основные силы люфтваффе были отправлены на Восток для подготовки вторжения в СССР.

   ак пережили войну Лида с  Ириной, не известно. Может быть, во время ожесточённой бомбардировки немецкой авиацией Лондона, они какое-то время жили в Бристоле. Из одного из послевоенных писем известно, что Лида с Ириной переехали на другую квартиру.

   Первые послевоенные письма  к Марии датированы 1945-1946 годами и написаны по-французски. В августе 1945 года Лида по приглашению тётки, Евгении Лучинской,  приезжает в Бельгию и гостит там около месяца. Она пишет сестре в Польшу:

   «Милая Маруся,
вот уже почти месяц в гостях у Киры (Кирилл, сын Е.Лучинской – авт.) чувствую себя здесь хорошо. Тётя живёт отдельно, но приходит ужинать с нами, это я кухарю, как прежде на улице Brune! Как эти времена мне кажутся далёкими – как были молоды тогда, несмотря на наши 40 лет! Это было 17 лет тому назад!
Я думала поехать в Париж, увидеть моих друзей и Люму, но это мне не удалось –много препятствий с визами».

   Лида очень беспокоится о тяжёлой послевоенной жизни сестёр, Марии в Польше и Неты в Литве. Она знает, что Мария предпринимает отчаянные, но пока безуспешные  попытки вызвать Нету к себе в Закопане:

   «Бедная Нета! Тётя мне писала, что у тебя из-за неё много хлопот… Чтобы я могла сделать, чтобы вам помочь – к сожалению, я так далеко от вас двоих! Но, по крайней мере, напиши мне, дорогая моя, если ты в состоянии это сделать. Вы, наверное, лишены многого. При первой возможности, когда снова будет разрешение посылать посылки, пошлю всё, что тебе нужно будет. У меня для тебя и для Неты разные вещи. Напиши только, что самое срочное. Мы ни в чём не нуждаемся, т.к. работаем и зарабатываем обе. Я со своим рисованием, а Ирина как преподавательница»

   В следующем письме она сообщает, что снова посетила свою пожилую подругу в Бристоле. По всей видимости, и всё военное время  Лида не оставляла её без внимания. О годах войны, она пишет сестре:

   «Ты совершенно права, сказав, что мы чудом пережили эту страшную бурю».

   В феврале 1946 года Лида, отвечая, вероятно, на вопросы Марии, пишет:

   «Положение и снабжение продовольствием в Париже как будто бы не  улучшается. Для нас здесь (в Лондоне – авт.) оно гораздо благоприятнее – в нашей маленькой нищей кухне я готовлю очень вкусные обеды, несмотря на ограничения с провизией. Ирина три раза в неделю обедает в школе, что облегчает дело.
«Тётя Женя … с нетерпением ждёт меня у себя. Но эти дела не так быстро делаются. Сколько раз вспоминаю нашу спокойную жизнь в Харенде, горы , покрытые снегом. Это было только 10 лет назад… Всё проходит».

   Но вот, все трудности преодолены,  и она сообщает в письме (апрель 1946):

   «2-го мая уезжаю с визитом на несколько недель к тёте. Она очень радуются, и Кирилл (сын – авт.), оказывается, тоже. Мы, наверное, очень изменились. Бедной тёте будет 68 в октябре. Это невообразимо! Но, говорят, вид у неё замечательный. Надеюсь заработать немного денег раскрашиванием платков, т.к. не хотелось бы всецело зависеть от Кириллиных щедрот.  Мне любопытно увидеть, как он устроил свою жизнь взрослого мужчины, т.к. он начал работать».

   Вернувшись из Бельгии домой, в Лондон, Лида делится своими впечатлениями о визите:

   «Я была очень довольна своей поездкой, но с тёткой как всегда у нас были нелады: она всё та же, да и я верно мало изменилась...Тётка всё живёт у своей приятельницы в Лувене,  где может беспрепятственно работать… её, видимо, мало что интересует, кроме того, что касается её лично или Кирилла…
   …Я конечно могла бы легко обойти тётку кротостью и приятными словами, на что она так падка, но мне моя совесть дороже. А она имела наивность признаться, что я бы «так» не уехала от неё, если бы не инциденты наши с ней...»

   Сразу по окончании войны Лида, зная тяжелое положение в Польше с продовольствием и одеждой, начинает посылать продуктовые и вещевые посылки сестре Марии. После приезда в Харенду старшей сестры, Неты, Лида посылает вещи для обеих сестёр. Эти посылки она продолжает слать все годы до самой своей кончины.

   Лидия Викторовна и Ирина по-прежнему живут вместе. Но через год после войны Ирина получает предложение, работать переводчиком в Контрольном совете (орган верховной власти держав-победительниц в оккупированных Германии и Австрии, образованный после 2-й Мировой войны – авт.). Сначала предполагалось, что это будет Австрия.  Вот, что Лидия Викторовна пишет Марии о дочери в октябре-декабре 1946 года:

   «Ирина получает место, к сожалению, не в Австрию, а в Германию… Дай бог – это для Ирины всё же новая страница жизни… я рада за Ирину , т.к. она, видимо счастлива переменам. Получила от неё уже две открытки. Всё удобно, комфортабельно … здорово веселятся, по крайней мере, в американском секторе…
…она будет получать хорошее жалование – около 8 фунтов в неделю – то верно пару фунтов из них буду получать я . Таким образом, квартира мною будет оплачена».

   Проблема с квартирой возникла ещё до отъезда Ирины в Германию. Умерла хозяйка дома, где они жили, и им приходится искать другую квартиру:

   «Мы пока сидим в старой квартире, в которой я с удовольствием бы осталась, но новые хозяева, наверное, потребуют её очистить».

   В конце декабря 1946 года, уже после отъезда Ирины в Германию, Лидия Викторовна находит квартиру и пишет сестре:

   «Квартиру нашла довольно подходящую, 2 комнаты с кухней . Одна комната (спальня) меблирована , другая была пустая. Ирина приедет только в апреле в отпуск, к этому времени попытаюсь уютно устроиться. То, что я получила – по случаю: одна знакомая уезжала в Америку и только ради меня оставила свою мебель. Цена 2 фунта с электричеством и газом. В общем, из 3 фунтов (которые получаю от Ирины) будет оставаться 15-16 шиллингов в неделю – хватит на еду и мелкие расходы... Кроме того, всегда могу приработать. До сих пор  я  получала пособие около 2 фунтов в неделю из английской организации, но сейчас всё кончилось из-за того, что Ирина  получила хорошее место… Ирина, видимо, довольна жизнью в Берлине».

   О своей новой квартире Лидия Викторовна пишет сестре в феврале-марте 1947 года:

   «…я ещё очень мало ночевала дома т.к. там отопление ужасное , и мне самой неохота с этим возиться, а хозяйка топит только в столовой, да и то мало – поэтому я почти живу у приятельницы очень милой русской дамы… У нас страшные холода, всё в снегу, лопаются водопроводы, прекращается газ и электричество и вообще всё в стране дезинтегрируется!
Я боюсь, что Ирине не понравится квартира – дом запущенный, пострадавший от «блица»* и помещение-полуподвал, что в Лондоне совершенно обыкновенная вещь. Но всё у нас требует ремонта …»

   В это время Лидия Викторовна получает сообщение о том, что скончалась её приятельница, старая англичанка, у которой она часто гостила в Бристоле:

   «Я вчера вернулась их Бристоля, куда ездила хоронить свою старушку – не застала её в живых, хотя она просила меня приехать к ней после Рождества. Но я из-за переезда не смогла.. Ей было почти 83 года… Кажется, она оставила мне какую-то сумму денег…».

   В 1947 году Лидии Викторовне исполнилось 58 лет. Впервые в письме к Марии она пожаловалась на своё здоровье:

   «У меня уже с год обнаруживают высокое давление… хорошо, что моя приятельница прописывает мне что нужно – не надо за рецептом обращаться к доктору…»

   В своих письмах сестре Лидия Викторовна снова пишет, что дочь Ирина очень довольна жизнью в Германии. Она стала брать там уроки немецкого языка, и много занимается музыкой – играет на рояле в свободное время. Регулярно (через каждые 4 месяца) Ирина приезжает в отпуск в Лондон на 2-3 недели. Она пишет, что Ирина стала тише и отношения между ними стали совсем дружелюбными. Но Лидию Викторовну очень беспокоит будущее дочери:

   «…всё было бы возможно, если бы Ирина вышла бы замуж, и я за неё была бы спокойна. А так она не имеет, и никогда не имела личной жизни. Как-то странно: и миленькая и моложаво выглядит, несмотря на 34 года, а вот жизнь мимо её проходит. Я боюсь, что тут много моей вины…»

   Снова и снова Лидия Викторовна шлёт посылки сёстрам: кофе,  чай, сахар, шоколад,  мыло и другие хозяйственные вещи. И, конечно же, одежду и обувь. Кроме того, она высылает им необходимые медикаменты, которых либо нет в Польше, либо они очень дорогие. О посылках Лидия Викторовна упоминает практически в каждом письме, всегда спрашивает, в чём нуждаются сёстры, беспокоится, что посылки идут очень медленно. О себе она пишет (1950):

   «Я живу по-прежнему: немного (а иногда много) хожу в гости, читаю, слушаю часто музыку, полосами рисую, только денег не зарабатываю. Благословляю судьбу за свои 4 фунта в неделю, которые дают мне независимость и передышку от необходимости  куда-то «наниматься». Питаюсь даже слишком обильно, но на диету полезную не хватает характера…
   …Послезавтра везу два своих портрета на одну выставку (детских портретов), устраиваемую одной лондонской газетой. Но могут и не принять, причём они заранее объясняют, что не за плохое качество, а из-за недостатка места. Так что я особенно не расстраиваюсь».

   Из письма сестре Нете можно узнать о неблагополучном состоянии здоровья Лидии Викторовны:

   «Я вижу, что у тебя с ногами что-то вреде моих делается!! Впрочем, сейчас мне лучше, не могу пожаловаться – выстаиваю в церкви долгую службу, мало присаживаясь. Я тоже отяжелела, так что поездка в Париж моя всё откладывается и, по правде говоря, жалко денег тратить…»

   У Лидии Викторовны начинаются проблемы с лёгкими. Как-то осенью 1953 года она поехала в лес по грибы вблизи Лондона, долго сидела на пне, любуясь осенним лесом, так напомнившим ей российские леса, простудилась и долго болела бронхиальным гриппом. Всё больше времени Лидия Викторовна проводит дома, редко посещая друзей. Ирина тоже стала реже её навещать:

   «От Ирины давно ничего не имею, так грустно мне, что она не приезжает. Что-то нарушилось в укладе жизни: два раза в году регулярно она появлялась и всего-то на 5-6 недель, а теперь и этого не будет. Но может это начало конца её работы вообще. Тогда она совсем вернётся сама. Но я не знаю, желать ей этого или нет, так как она тут может остаться долго без работы…. Но главное, чтобы она была счастлива (я не говорю о личном счастье) и удовлетворена своей работой и общим положением вещей».

   Лидия Викторовна использует всякую возможность, чтобы поиграть на фортепиано, ведь она классная пианистка. В  мае 1954 года в письме сестре Марии она, вспоминая свою прежнюю жизнь, пишет:

   «Мой музыкальный кругозор необыкновенно расширился. Сейчас начала скрипичный концерт Брука, который мы играли с Вокой (Владимиром, мужем – авт), и так воскресает далёкое прошлое …не верится, что этому прошлому уже больше 40 лет!»
 
   Это далёкое прошлое воскресает на одной старой фотографии, которую автор нашёл в 2007 году у племянницы Лидии Викторовны, Татьяны Дуровой. Юная Лида сидит за фортепиано,  муж Владимир стоит рядом со скрипкой. Может быть, они собираются играть тот концерт Брука, о котором пишет Лида в письме Марусе.

   Лидия Викторовна продолжает свои живописные работы:

   «…Я надеюсь, что с наступлением светлой погоды смогу возобновить своё художество. Во время холодов совсем пришлось прекратить, в квартире было недостаточно тепло, чтобы приглашать позировать. К сожалению, мои модели все даровые (по знакомству), да ещё я их пою и кормлю! Я не умею делать деньги!»

   В конце 1955 года у Лидии Викторовны случился инсульт, она попала в госпиталь. В январе 1956 года она пишет:

   «Моё здоровье удовлетворительное, но лицо хотя и почти выправилось (говорят не заметно), но я чувствую, что рот и глаз ещё не в порядке. Особенно глаз слезится, даже больше, чем в начале паралича. Главное, восстановить и привести в порядок лицевой нерв – тогда и всё придет в порядок».

   Прошло более полугода, но болезнь до конца не отступала. В августе она пишет сестре:

   «Продолжаю своё лечение. Лицо совсем почти выправилось наружно, но самочувствие во рту и щека ещё не нормальное, также глаз ещё слезится хотя меньше из-за прекращения холодов».

   В феврале 1957 года Лидия Викторовна вновь лежит в госпитале:

   «…нахожусь в госпитале на исследовании. Началось с бронхита, а потом  как-то затянулось, перешло в общую слабость, и началась одышка. Я уже 3-й день лежу. Тут совсем приятно, кормят, тепло, но тоска, и я мечтаю, чтобы меня скорей выпустили.
По правде говоря, никогда ничего подобного у меня не было до сих пор, но старость не радость, и всё с нами случается. Лишь бы не остаться инвалидом до конца жизни. Страдаю, что не могу сейчас вам выслать кофе и чай, т.к. кроме меня некому это сделать.
   Ирина была у меня вчера. Сегодня у неё вечером урок музыки не сможет <прийти>, но будет Дина (подруга – авт.)».

   Лидии Викторовна мечтала попасть в Харенду, увидеть сестёр, с которыми многие годы только переписывалась. Но чтобы лететь в Польшу у неё не было достаточно средств. А сёстры не могли её посетить из-за «железного занавеса», который возник между СССР и странами социализма с одной стороны, и остальным «капиталистическим» миром – с другой.

   Но вот, в конце 50-х годов наступили перемены, отношения эти «потеплели». Мария Викторовна решила навестить сестру в Лондоне. Для этого Лидии Викторовне пришлось заполнить массу формуляров и бланков-приглашений. Она пишет сестре из госпиталя, куда снова попала в январе 1960 года:

   «Пишу наскоро из больницы. Мне лучше, хотя схватила тут от сквозняка сильный бронхит, но, слава Богу, почти прошёл…Ты себе можешь представить, как мне было неудобно писать в кровати (с температурой) чернильным карандашом все пригласительные письма (4 экземпляра)… Ирина уверяет меня, что мы написали и всё сделали правильно…
   …Я уже 6,5 недель нахожусь  в госпитале и на днях надеюсь попасть в (неразб.). Очень приятное на вид место, судя по фотографиям. Тут нас в госпитале пичкают пилюлями, но также и простужают сквозняками, и я схватила сильнейший бронхит, и это всё задержало общее выздоровление. На свежем воздухе мне сразу станет легче, и, надеюсь, окрепну и приду в норму. Вещи мои все приготовлены и я в любой момент готова поехать. Но конечно надо ждать свободной кровати. Одно время я совсем упала духом, когда мне было сказано, что дело безнадёжно и придётся поехать домой!! Надоело мне тут донельзя, в худших условий никогда не лежала, хотя уже перепробовала несколько госпиталей и 3 года тому назад лежала в этом же самом госпитале, только выше этажом. Тогда и навещали меня больше. Теперь же все сами болеют и выбыли из строя…»

   Домой Лидия Викторовна попала только в середине апреля. Она пишет Марии:

   «Обрадовала ты меня письмом с известием, что все формальности улажены, и ты можешь быть у нас уже  в конце мая, т.е. через месяц… Если у тебя будут выступления в связи с юбилеем Яна (покойный муж Марии, Ян Каспрович – авт.), будь осторожна в выборе выражений и не проявляй энтузиазма  по отношению к восточным соседям, т.к. всё это может повредить Ирине и, кроме того, абсолютно не популярно в польских кругах.
   Я уже 12 дней дома и чувствую себя гораздо крепче, а приехала в очень плохом состоянии и опухшей от сердца ногой….Стараюсь лежать больше».

   Это было последнее её письмо. Она так и не дождалась приезда сестры – 13 мая 1960 года Лидия Викторовна скончалась. Сохранилось письмо Ирины, в котором она сообщает тётке о кончине матери:

   «Дорогая тётя Маруся, сообщаю тебе грустную новость. Сегодня утром мы похоронили маму. Она скончалась внезапно 13-го в 12-40. Это была пятница. В четверг была наша докторша и решила её опять послать в больницу на пару недель, чтобы отлежаться и быть совсем крепкой к твоему приезду.
   Я у неё была накануне вечером, а в пятницу  утром был священник, и доктор, и все нашли её совсем бодрой. Когда кончился завтрак, она попросила ещё сладкого чая, и когда ей его принесли, увидели, что она как бы в обмороке. Сразу прибежали сестра и доктор, но она уже была мертвая. Нужно благодарить Бога, что это была мгновенная смерть и что она за два часа имела причастие и больше не страдала.
   Мама вернулась из клиники перед Пасхой,   и после недели дома стала совсем крепнуть, хорошо есть и оживлённо говорить по телефону. А потом ей стало опять хуже. Так жаль, что вы не успели повидаться, но я надеюсь, дорогая тётя Маруся, что ты по-прежнему приедешь, не меняя своих планов, Все мамины друзья хотят тебя видеть. Целую, Ирина

   В письме была ещё приписка, которую близкая подруга Лидии Викторовны, Дина Гамбс,  написала Нете:

   «Дорогая Неточка,
   Мы только что похоронили бедную Лиду. Страдала она в последний год порядочно: вечные сердечные припадки, но всё же, как всегда, смерть пришла неожиданно…Похоронили её на чудесном кладбище, отпевали хорошо с хором, было много народа, много цветов. Надеюсь, скоро увидимся. Дина»

   Все попытки автора разыскать какие-то следы жизни Лидии Викторовны и Ирины Владимировны в Лондоне не увенчались успехом.  От племянницы Лидии Викторовны, Татьяны Дуровой, известно, что Ирина так и не вышла замуж. Почти до самой  кончины Марии Каспрович Ирина слала ей письма. Последнее её письмо датировано 22-м февраля 1967 года.

   Источники:
   1.Маria Kasprowictowa. «W naszym g;rskim domu», Warszawa, 1968. Перевод В.Н.Чижова.
   2.Здесь и далее приводятся отрывки из писем, полученных Марией Каспрович в период 1926-1968 г.г. Копии писем любезно предоставлены автору сотрудниками музея Яна Каспровича в Харенде.