Воронье слеталось

…Кто знает: мудрый он или глупый?
а будет распоряжаться всем трудом
моим, которым я трудился и которым
показал себя мудрым…
        Экклезиаст

И опять следует вернуться к последнему часу жизни императора Петра Первого и проанализировать всё, ибо без того - не осмыслить всего позднее происходящего
Когда умирающий Петр Великий  потребовал аспид-ную доску и написал на ней: "Отдайте все…» - никто не сомневался, что последние написанные императором слова  относились к старшей любимой дочери Анне Петровне, но в силу брачного контракта ее не могли считать наследницей
Судьба, опять судьба вмешалась,
Все замыслы нарушила царя.
И сделать вроде малое осталось…
«Всё делать надо вовремя»
 -Так говорят не зря.
Возникает закономерно вопрос: «почему Государь так долго тянул с объявлением наследника?  Может, он надеялся самостоятельно и на этот раз одолеть недуг свой? А потом уже начать решать очень важный для России во-прос? Или кто-то активно мешал ему выполнить свой по-следний долг перед государством?. Почему ему для напи-сания важнейшего государственного документа нужна была аспидная доска, а не заранее отпечатанный указ, где оставалось бы только поставить подпись? Ведь все так просто и логично решается…. И, наконец, если предполо-жить, что такой документ был, но его умышленно не дали на подпись, то почему бы Государю устно в присутствии высших должностных лиц империи не выразить волю свою? Державный властелин мог и устно отменить любой прежний указ и  ввести в действие новый. Нет, он посылает за дочерью тогда, когда уже рука отказала! И сказать практически явившейся по его вызову дочери отец не успевает  – язык отказал и душа отлетела!..
А может, тот же «гений зла», который заставил Гос-ударя чашу смерти испить, не дал ему возможности выска-зать открыто свое последнее повеление, заставив его по-следние капли смертного напитка испить?
Каков напиток в  чаше смерти?
На вкус ли сладок, горек он?
Приходят ангел, или черти,
Чтоб погрузить в смертельный сон?

Не знаем мы – вот в чем досада,
(Но всем приходится испить).
Напиток смерти не награда
Для тех, кто страстно хочет жить!
Государь был страстный жизнелюб, за всё хватав-шийся, чтобы мысль свою исполнить! Но не было на этот раз того, на кого он мог бы положиться, как на самого се-бя! Не пришли они к нему по воле своей, или их к нему не пускали?..
И льву приходится терпеть -
Оставили больного силы.
Тем более подходит смерть…
(Шакалы радостно завыли).

Забыли все они при том,
Как пищу властелина ели.
Он крупным выглядит котом,
И жизнь теплится еле-еле.

Шакалам превратился в пищу.
Клыки не может показать.
И каждый  только место ищет,
Чтоб льву вцепится в тощий зад!
А вокруг двуногие шакалы, ходят добычи выжидая. Отхватят кусок и тянут в логово свое, чтобы ни с кем не делиться.
Не дали «чада петровские», им самим взращенные, Государю возможности общаться с теми, кому он ещё мог доверять!  Его поместили в комнату-кабинет, или «кон-торку», как её еще называли, настолько малую, что в нее после смерти с великим трудом гроб государев внесли. Почему не  нашлось помещения лучшего? Ведь рядом со-седствовал огромный зал... Почему ему, находясь здесь одному, иногда приходилось надрываться от крика, чтобы позвать помочь ему изменить положение тела огромного, не желающего как следует подчиняться?. И ему оставалось только сверлить гневным взглядом того, кто первым яв-лялся на зов. Тяжко, невероятно тяжко привыкшему пове-левать всеми, привыкать  к тому, что его самые простые желания тотчас не исполняются!  Чаще других у своей по-ходной койки, на которой сейчас покоился, приходилось видеть жену, с которой прежде привык делиться мыслями своими. Сейчас он ей не доверял. Ненависть за два месяца поутихла, но не настолько, чтобы он измену её мог про-стить! Дежурили часто Толстой, Апраксин и Бутурлин – прежде не просто слуги сановные, а друзья, с которыми он пил, веселился, которые с юности сопровождали его как в мирных делах, так и в баталиях! Теперь они не в воле его были. Кому они  начинали служить, умирающий Государь не знал, но душою понимал, что он был уже только «про-шлое» их… Он желал видеть Остермана, но ни его, ни да-же Павла  Ягужинского – генерального прокурора к нему не допускали под предлогом нежелательности деловыми разговорами беспокоить тяжко больного… Одним словом – полная изоляция. Его Императорского Величества!
Трудно поверить Феофану Прокоповичу, так писав-шему позднее: «во всем дому, –  не ино что, токмо печаль общую видеть было и слышать. Сенаторы, архиереи, ар-химандриты, фельдмаршалы, генералы, штаб и обер-офицеры, и от коллегий члены первейшие, а иные из дво-рянства знатные присутствовали; словом сказать, множе-ство народа, кроме дворцовых служителей, палаты напол-няло. И в таком многолюдствии не было ни единаго, кто вид печали на себе не имел бы: иные тихо слезили, иные стенанием рыдали, иные молча и опустясь, аки бы в изум-лении бродили или посиживали. Разный позор был пе-чали – по разности, чаю, натур, не аффектов; ибо не надеюсь, чтобы и един такой сыскался, котораго бы не уязвляла смерть настоящая толикаго государя, героя и отца отечествия!
Печаль же болезни самой государыни, - продолжал вещать Феофан,-  изобразить словом невозможно! Все ви-ды страждущих и болезнующих в ней единой смешанные видеть было: ово слезы безмерныя, ово некакое смутное молчание, ово стенание и воздыхание; временем слова пе-чальныя проговаривала, но честныя и приличныя; иногда весьма изнемогала. Так бедно и разнообразно страждущи, день и ночь мужеви больному приседела и отходить не хотела».
Чтобы ни писали, о том времени свидетельствую-щие, а факт остается фактом-- умерший император не оставил завещания о том, кого же следует считать прави-телем огромного государства?..
Предоставим слово велеречивому Феофану. Синод возглавляющему описать «горе»  императрицы, потрясен-ной смертью мужа и повелителя «И тотчас вопль, которые не были, подняли; сама государыня от сердца глубоко воз-дохнула чуть жива и, когда б не поддержана была, упала бы; тогда же и все комнаты плачевный голос издали, и весь дом будто реветь казался, и никого не было, кто бы от плача мог удержаться!..»
И продолжает в том же тоне Феофан Прокопович: «Вообще все люди без исключения предавались неописан-ному плачу и рыданиям. В это утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез. Говорят, что во всех трех полках (двух гвардейских и в одном гренадерском, составлявших гарнизон столицы) не было ни одного человека, который бы не плакал об этой неожиданной и горестной кончине как ребенок…»
    От велеречивых слов Феофана перейдем к факту, ни кем не оспариваемому. Не успела душа государя вы-скользнуть из комнатушки, где тело покинутое ею находи-лось, как соседствующую с ней залу стали люди запол-нять, Одной из первых была Екатерина, успевшая после того, как она закрыла рот и глаза усопшего, через боковую дверь выскользнуть из конторки.
Ещё тело в бозе почившего Государя остыть полно-стью не успело, через три часа после кончины его, как в соседней зале собрались сенаторы, члены Святейшего Си-нода и генералитет – генералы и адмиралы всех рангов и статские чины от действительных статских советников до канцлера. Они собрались по собственному почину, как только узнали о смерти императора. Но как они не спеши-ли, их успели опередить офицеры Преображенского гвар-дейского полка, при оружии. тесной группой в одном из углов зала стоявшие.  Впереди их стоял подполковник Преображенского полка Иван Бутурлин.
Собрались для того, кого «кликнуть на царствие». Выбор, на первый взгляд был:  наследниками престола могли считаться: во-первых, сын казненного Алексея – Петр, во-вторых, дочери Петра I и Екатерины – Анна и Елизавета, в-третьих, – племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана Алексеевича – Анна, Екатерина и Прасковья. Анна занимала в это время герцогский трон в Курляндии, Екатерина была герцогиней в Мекленбурге, а Прасковья жила в Москве, не будучи замужем. В-четвертых, – венчанная императорской короной Екатерина Алексеевна.
Между собравшимися тотчас возникли споры о пра-ве на опустевший трон. Каждый из сановников так или иначе выражал свои симпатии и антипатии. Только гвар-дейские офицеры дружно хранили молчание. Когда же граф Толстой первым высказался в пользу императрицы, гвардейцы тут же так же дружно его поддержали.

Противники Екатерины зароптали, но присутство-вавший в зале подполковник Преображенского полка Иван Бутурлин подошел к окну, толкнул раму и махнул рукой,
подавая знак стоящим снаружи.. Через распахнутое окно в зал донесся барабанный бой… На площади перед дворцом стройными рядами стояли солдаты Преображен-ского и Семеновского гвардейских полков.

Этот аргумент ничем не прикрытой силы оказался самым веским, перечеркнувшим  все соображения санов-ников о преимуществах родства и права любого из воз-можных претендентов на трон. Немаловажным было и то, что в сознании каждого из собравшихся мелькнула мысль о том, кто стоял за спиной Бутурлина - второй подполков-ник    преображенцев  Светлейший князь и генера-лиссимус всех Российских войск Александр Данилович Меншиков, в чьих симпатиях к Екатерине никто из присутствующих не сомневался.
Вопрос о престоле был решен без  голосования. Хотя были и такие, кто свой протест запечатлел в виде пись-менного послания, скорее всего, адресованного потомкам. Ну, вроде такого: «Восшествие ее на престол  довольно чудным образом воспоследовало, ибо Петр-великий не с тем ее венчал царским венцом, чтобы ее наследницею сво-ею учинить, ниже когда того желал. А между тем государь «еще не охладел мертвый, а уже не воля его, не право наследственное и привязанность к крови, но самовольное желание вельмож решило важнейшую вещь в свете, то есть наследство его престола».

Так или иначе, но бывшая некогда для Петра «свет-Катеринушка» села на престол, окруженная князем Мен-шиковым, графом Петром Толстым, Остерманом, Ушако-вым, Феофаном и другими светскими и духовными «птен-цами» ее предшественника…

Можно было перейти и к организации похорон – главным  распорядителем их стал граф Яков Брюс

В тесную конторку, где умер Петр, пытались протис-нуть огромный гроб размером в косую сажень (русская мера длины – косая сажень – равнялась 216 см). Однако, выяснилось, что гроб с телом императора не проходит в дверь, и тогда по приказу главного распорядителя похорон генерал-фельдцейх-мейстера, сенатора и кавалера, графа Якова Брюса в дверь превратили одно из окон, а к окну снизу возвели просторный помост, с обеих сторон которого шли широкие лестницы, задрапированные черным сукном.

Сорок дней прощался с забальзамированным телом императора весь Петербург, сановники, духовенство… Прощались и купцы из Москвы и ближних к новой столи-це городов.
А через три недели после смерти Петра, 22 февраля, умерла младшая из его дочерей – шестилетняя Наталья, и в Зимнем дворце стало еще одним гробом больше.

…В полдень 10 марта 1725 года три пушечных вы-стрела известили о начале похорон императора. Мимо вы-строившихся вдоль берега Невы полков гроб Петра снесли по лестнице на набережную, и восьмерка лошадей, покрытых попонами из черного бархата, провезла гроб к причалам главной пристани, а оттуда на специально сооруженный на льду Невы деревянный помост, ведущий к Петропавловской крепости.
За гробом несли более тридцати знамен. И первыми из них были: желтый штандарт Российского флота, черное с золотым двуглавым орлом императорское знамя и белый флаг Петра с изображенной на нем эмблемой – стальным резцом скульптора, вырубающим из камня еще не завер-шенную статую.
А перед этой знаменной группой шли члены семьи покойного и два «первейших сенатора». Порядок, в каком следовали они за гробом, о многом говорил и сановникам, и иностранным дипломатам, ибо он, этот порядок, точно отражал расстановку сил и значение каждого из этих лю-дей при дворе.
Первой шла теперь уже вдовствующая императрица Екатерина Алексеевна. С обеих сторон ее поддерживали фельдмаршал и Светлейший князь Меншиков и Великий канцлер, граф Головкин.
Следом за ними шли дочери Петра и Екатерины – семнадцатилетняя Анна и пятнадцатилетняя Елизавета, затем племянницы Петра – царевна Прасковья Ивановна и Мекленбургская герцогиня Екатерина Ивановна, а за ними – родственники по матери покойного – Нарышкины. Вместе с ними шел девятилетний внук покойного, сын казненного Алексея – Петр и жених Анны Петровны, Голштинский герцог Карл-Фридрих. По тому, что герцог был в этой процессии, следует полагать, что его считали членом царской семьи, хотя свадьбы пока еще не было.
Гроб Петра поставили в Петропавловском соборе, который тогда еще строили, и он стоял там непогребен-ным целых шесть лет. И только после этого гроб с телом покойного Государя предали земле…
Ушел из жизни Государь Великий, а вопросов нере-шенных оставил много. И волею одного господина случая тайны российского двора никак не объяснить.
Почему, скажем, мелкие государственные поручения больного царя  выполнялись тотчас и неукоснительно, а архиважные – нет? И ему приходилось самому за них браться, хотя  он этого физически выполнить не мог….
Ведь даже будучи здоровым, император Петр дикто-вал, редактировал свои указы и распоряжения, но не писал сам, черновую работу выполняли за него другие. Почему же тяжко больной он решил писать сам?..
Ну, скажем, хорошо, не получилось самому написать – рука отказала, но зачем для этого нужно было  звать ца-ревну Анну, приглашая её на роль писаря?
Чтобы написать её имя в присутствии свидетелей?..
Если Анну, то зачем следовало ее выдавать замуж за герцога голштинского, не приближая, а удаляя этим от престола её?
Если он хотел  внука своего, Петра сделать царем, то зачем для этого звать Анну, зная заранее, что та  такому указу никогда не даст ходу…
Если Екатерину, то причём тут вызов Анны?  Может потому, что Екатерине, находящейся в этот момент близ него он продиктовать ничего не мог, так та при всём желании сделать этого не могла  —  писать она за всю свою жизнь так и не научилась.
 Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабею-щей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, под-писали и огласили бы  за милую душу.
 Есть, по размышлении некотором, ничтожно  малая вероятность того, что Петр 1 всё же решил передать трон Анне, но  пока бегали за наследницей, а та шла, ее мама прикончила папу, чтобы тот не мог назвать ее имя. Но это вряд ли... поскольку правление Анны ничем плохим Ека-терине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом слу-чае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Менши-ков, имея под рукой своею гвардию, стал бы реально пра-вить от имени обеих государынь.
Поводов поразмыслить – множество, а вот сделать выводы, не прикасаясь к самим, тщательно спрятанным временем, источникам информации крайне сложно. Столько на пути к выводам случайностей и каждая слу-чайность, предшествующая смерти Петра Алексеевича Романова, Государя Российского, может быть при глубо-ком анализе опровергнута контрдоказательствами, но вот все они вместе, в совокупности никак не вписываются в картину естественной спокойной смерти.
На роль организатора её претендует, по моему мне-нию, один только человек, слишком высоко поднятый к вершине власти, у которого незадолго до смерти Петра была самая реальная возможность потерять не только ве-ликие богатства, нажитые как правило нечестным путем, но и голову свою к ним в придачу. Полный перечень должностей и званий этого человека звучал так: Светлей-ший князь Российской империи, Священной римской им-перии и герцог Ижорский, первый член Верховного Тай-ного Совета Российской империи, президент Военной коллегии, первый генерал-губернатор Санкт-Петербурга, первый российский сенатор, полный адмирал, генерал-фельдмаршал, генералиссимус морских и сухопутных войск. Единственный человек в России, получивший титул герцога - это был некто иной, как Меншиков Александр Данилович.
Версия об отравлении — единственная, которая мо-жет быть с высокой степенью вероятности доказана.
 И несмотря на то, что все в верхах знали о «черной кошке», пробежавшей между Петром 1 и Екатериной, ни-кто не поднял вопроса об отравлении Петра Великого! Никто вслух открыто не заявил о сокрытии последней во-ли Государя!
 Чтобы заткнуть рот противной стороне, она была за-пугана и задобрена одновременно. Вскоре на всех пролил-ся щедрый дождь наград и званий.  Естественно, такой умелый ход заставил правдолюбцев изменить взгляды свои. Для примера  используем витиеватую речь того же Феофана Прокоповича, прозвучавшие в те времена:  «Но да отыдет скорбь лютая, – скажем словами Феофана, – Петр, в своем в вечная отшествии не оставил россиян си-рых. Како бо весьма осиротелых нас наречем, когда дер-жавное его наследие видим, прямаго по нем помощника в жизни его и подобнравнаго владетеля по смерти его в тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государьшя наша, великая героиня и монархиня и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру-великому. Владетельское благоразумие и матернее благоутробие твое и природою тебе от Бога данное кому неизвестно?»
Благодаря этому «матернему благоутробию» новая самодержица вернула свободу всем осуждённым по делу Монса. В своей спальне она хранила его табакерку, трубку и лорнет. Процарствовала самодержавная Екатерина не-долго, всего два с лишним года, и скончалась в мае 1727-го. Правда, выдать свою старшую дочь Анну за герцога Голштинского  она всё-таки успела. Но вот предусмотреть все последствия, которые наступят после её смерти она не могла. У нее еще меньше было возможностей, чем у мужа её!