Прачка на троне

Опытный шкипер Петр Великий умело вел государ-ственный корабль среди бурунов, подводных  мелей и ри-фов внутренней и внешней политики. Весна 1725 года наступила несколько ранее положенного. Петр любил вес-ну. Любил запахи ее, любил, когда деревья в летнем саду зеленеть начинают, но более всего он любил наблюдать, как освобождается ото льда Нева. Это был сигнал тому, что морская навигация начинается, катание и плавание по реке широкой и глубокой. Грусть охватывала Государя если начало навигации происходило в его отсутствие. Находясь далеко на юге, в «Прутском» походе в 1711 году в письме к Меншикову он писал:
 «Что же Нева только три месяца стояла, то я думаю, что Нептунус зело на меня гневен, что в мою бытность ни однажды такою короткою зимою не порадовал, и хотя я всем сердцем ко оному всегда пребываю, но он ко мне зе-ло не склонен». Теперь и майские дни к концу подходят, и Нева вскрылась, прошел ладожский лед, пришли первые корабли, зазеленели деревья в Летнем саду, а на капитан-ском мостике шкипера не было. Корабль его, государство великое осталось, а шкипер ушел в далекое и долгое пла-вание, из которого никто никогда не возвращается На мо-стике свара шла между теми, кто хотел стать у штурвала и порулить государственным кораблем – к власти рвались «птенцы гнезда Петрова» Новая государыня с помощью бывшего своего любовника, поддерживаемая гвардейски-ми офицерами на мостик  поднялась легко, даже ветер оп-позиционно настроенных ей лиц подола платья её не за-драл. Ни для кого не было секретом, что новая государыня самостоятельно не в состоянии управлять страной
Петр никогда не посвящал жену в секреты политики, в сложные расчеты прокладки курса огромного корабля, который назывался «Россия». А обучать искусству вождения кораблём уже стоя на мостике, к тому же незнающую основ математики было бесполезно.  Жи-тейским умом и тактом пользоваться можно, но  для этого нужны особые дарования, знания и умение мыслить, действовать и предвидеть. А эта, уже начинающая стареть женщина, в молодости прачкою бывшая, не успела за долгие годы даже научиться простое письмо написать. Она нуждалась в первую очередь в толковом лоцмане. И им, естественно, стал Александр Данилович Меншиков. Он сыграл решающую роль при восшествии Екатерины на престол и теперь хотел получить для себя все сполна: власть, почет, деньги, титулы и звания. Он слыл казнокрадом при жизни Петра, но тот подавлял его своим величием. Страх перед наказанием сковывал действия. Теперь он был свободен. И тотчас обнажились черты его натуры: жадность, безмерное честолюбие, хамская уверенность в своем праве сильного подавлять других и оставаться при этом безнаказанным.
В окружении Екатерины были люди, которые пыта-лись оказывать Александру Даниловичу сопротивление.  Павел Иванович Ягужинский – генерал-прокурор Сената. По национальности еврей, выкрест, несдержанный, слабо контролировавший, он обладал широкими полномочиями контролировать других. В руки генерал-прокурора, как фактического руководителя Сената, попадало немало до-кументов, позволявших делать выводы о неблаговидных деяниях светлейшего. И Ягужинский  не утаивал, а выва-ливал все к  подножию трона. Ссоры Меншикова с Ягу-жинским доставляли истинное удовольствие дворцовой камарилье и огорчение царице, журившей то одного, то другого.
За открытой возней двух сановных лиц внимательно следил. Петр Андреевич Толстой,. начальник Тайной кан-целярии. Он вел свою тонкую политику, стремясь при-учить царицу советоваться только с ним. Его обстоятель-ные, хитроумные доклады порой завораживали импера-трицу, а порой нагоняли на нее сон – она просто не пони-мала сути того, что ей говорил докладчик. И сама Екате-рина не устранялась от управления полностью, а пыталась, пусть и эпизодически, под влиянием чувств, оказывать воздействие на политику. К хорошему это не приводило.   Следовать противоречивым советам вышеуказанных лиц, обладающих огромной властью она не могла, а как поступить  не знала. Легче было действовать там, где думать не приходилось, а только следовать указаниям, начертанным усопшим мужем….
«Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с Божией помощью завершить» – так говорилось в одном из первых указов императрицы, и многие понимали это как залог продолжения прежнего государственного курса. Важнейшим событием стало открытие Петербургской Академии наук. Основать академию Петр мечтал давно. Он много думал над устройством нового, невиданного в России учреждения, во время путешествий по Европе со-ветовался с крупнейшими учеными. В январе 1724 года был издан указ о создании академии, определены доходы, на которые она должна была существовать. Русскому народу она не стоила ни копейки – деньги на нужды ака-демии шли от таможенных сборов в эстляндских портах. Петр хотел, чтобы академия была не просто научным цен-тром, но и учебным заведением: он рассматривал ее как «собрание ученых людей», постигших науки и обязанных «младых людей обучать». В итоге академия стала и науч-ным центром, и университетом, который должен был го-товить специалистов для России.
Смерть помешала самому Петру открыть академию. Год ушел на переписку с заграницей: ведь в России не бы-ло ни одного профессионального ученого. Нашлись такие в Германии, Франции и других странах. Они ехали по доброй воле в страну, известную на Западе как «варварская», «дикая». Они верили слову Петра – авторитетнейшего политика Европы, гарантировавшего им нормальные условия для научной работы, высокое жалованье, ту необходимую ученому независимость, без которой невозможно научное творчество. Весь петровский курс говорил за то, что они не делают ошибки, садясь на корабли и отплывая в далекий город на Неве. Среди приехавших в Петербург зимой и весной 1725 года были незаурядные, талантливые люди – математики Я. Герман, Х. Гольдбах, физики Г. Бюль-фингер, Г. В. Крафт, натуралисты И. Дювернуа, И. Вейт-брехт, И. Г. Гмелин. Были среди них и подлинные звезды мировой величины: математики Даниил Бернулли и Лео-нард Эйлер и французский астроном Жозеф Никола Де-лиль. Всего же прибыло 22 ученых, и с них началась ака-демия, наука в России. Она стала их второй родиной, здесь к ним пришли слава, почет и уважение. Но они и сами прославили Россию как страну, не чуждую наукам, и она не должна забывать их имена.
И в остальном все шло, как и раньше. Размеренно и спокойно жил Петербург, по весне тысячи рабочих сходи-лись на строительство столицы и ее пригородов.  возводи-лись здание Двенадцати коллегий, Морской госпиталь, Исаакиевская церковь, Главная аптека, пристройки к Зим-нему дому, Меншиковскому дворцу.
Сквозь строительные леса  проглядывался город, со-вершенно непохожий на традиционные русские города. Длинные, просторные, обсаженные деревьями улицы были на удивление чисты и ровны. «Царь  приказал каждому приходящему в столицу принести камень, приезжающему - десять камней. Строящим дома -вымостить часть улицы, на которой стоит дом, предписывались форма и качество камней, и -теперь улицы были повсюду хорошо и ровно вымощены, и к тому же широки».
Сердцем города была Петропавловская крепость. Ее мощные оборонительные сооружения еще не были одеты камнем, но крепость была хорошо вооружена и могла дать отпор любому врагу. Строительство еще не закончилось, поднимались каменные стены Петропавловского собора, окружавшие старую церковь, в которой в гробу лежало тело царя. А над всем этим круто в небо уходила коло-кольня собора с золоченым, видным издалека шпилем. И  сказано  было покойным Государем, что ни одно строение города по высоте не должно превышать его. Глядя вниз с площадки колокольни можно было видеть за Невой парад-ный ряд зеленых и красных дворцов первейших вельмож.  Дворцовая набережная, - блестящей фасад Петербурга. Слева, закрывая Царицын луг и Марсово поле,  виднелся Почтовый двор – место публичных празднеств и маскара-дов, еще левее качались на ветру уже подросшие липы Летнего сада – любимого Петром «огорода». Его аллеи были ровны и желты от чистого речного песка, били стру-ями вверх фонтаны, и среди зелени деревьев блистали бе-лизной мраморные статуи древне-греческих и римских богов и героев.
А какой вид открывался с площадки колокольни! Поднявшись тогда по скрипучим деревянным ступенькам вверх, мы  бы ощутили струи упругого морского ветра, бьющего  в лицо и  наполняющего грудь свежестью, а там в самом низу лежали узнаваемые черты нашего уже узна-ваемого, но продолжающего строиться такого внешне ев-ропейского, но близкого и родного города. Возле Летнего дворца, куда в мае месяце из Зимнего перебралась госуда-рыня,  виден гаванец – отводной канал с бассейном, где на серых свинцовых водах покачивались императорские суда, сверкая свежими красками и золоченым убранством. Над водами носилось множество чаек и доносился шум  и гул торговой площади у длинного Гостиного ряда. А там и Троицкая площадь... порт с причалами, у которых разгружались корабли, на мачтах которых развевались флаги со всей Европы. А глянуть вправо  – зеленая овальная громада Васильевского острова. Четкие водные линии каналов пересекаются под прямым углом. Их берега  еще не сплошь застроены, но уже просматриваются улицы и площади – совсем как на плане императора Петра, с которого их, собственно, и перенесли на землю. А еще чуть дальше, на материковом берегу, там, за Адмиралтейством, виднелся среди лесов Екатерингоф, а за ним открывались голубые морские просторы и плывущие по ним от Кронштадта корабли под белыми парусами…
Придя к власти, Екатерина стремилась показать, что ее правление будет «милостивым», гуманным. В подтвер-ждение этого она подписала указы о прощении должни-ков, уменьшении подушной подати для крестьян, были выпущены на свободу политические преступники. В Пе-тербург вернулись опальный вице-канцлер Петр Шафиров, Матрена Балк и другие. Многие взяточники и казнокрады, еще вчера находившиеся под следствием, могли вздохнуть спокойно – петровская петля вдруг ослабла на их шеях.
Но все это не означало, что пришли вседозволен-ность. И о том, что это не так почувствовал на себе Феодо-сий. Воздух свободы вскружил голову вице-президенту Синода архиепископу Новгородскому Феодосию. Он прежде был ближайшим сподвижником царя, от имени Господа Бога нашего одобрял все его начинания, Он при-вык к петровскому нраву - прямолинейному высказыва-нию мыслей. Многое позволялось личному духовнику Петра. При власти, сменившей петровское правление, тер-петь заносчивость и грубость священника, пусть и высокого ранга никто не собирался.
В апреле 1725 года Феодосий обиделся на то, что его не пустили во дворец в неурочное время (царица отдыха-ла), и в грубой форме заявил, ;что он в дом Ея Величества никогда впредь не пойдет». Вечером он отказался явиться во дворец и при этом «желчно заупрямился».
Такое поведение ранее послушного и угодливого иерарха было воспринято при дворе как «оскорбление» чести Её Императорского Величества. Началось  след-ствие. Его вели вчерашние друзья и собутыльники Феодо-сия – Петр Толстой и Андрей Ушаков. Они не делали ни-каких поблажек своему старинному приятелю. А о членах Священного Синода и говорить нечего – все они, как один, начали строчить доносы на своего товарища и руководителя, припоминая ему как собственные обиды, так и опрометчивые высказывания о царе-распутнике и его беспородной жене. Никакие раскаяния и оправдания струсившему Феодосию не помогли: он был приговорен к смерти. Впрочем, Екатерина проявила милосердие, заменив смертную казнь заточением в монастырской тюрьме.
Конец Феодосия, постриженного в простые старцы под именем Федоса, был ужасен. Его замуровали в под-земную тюрьму в архангелогородском Корельском мона-стыре. Оставили лишь узкое окошко, через которое ему подавали хлеб и воду. В холоде, грязи, собственных нечи-стотах прожил Федос несколько месяцев и лишь в конце 1725 года, в разгар суровой северной зимы, его перевели в отапливаемую келью, которую также «запечатали» – за-ложили вход камнями. В феврале 1726 года часовые встревожились – Федос не брал пищу и не откликался на зов. В присутствии губернатора вход вскрыли – Федос был мертв…
Таким образом женщина, сидевшая на троне, показа-ла всем, что и в слабых женских руках самодержавная власть остается непререкаемой, и никому не будет позво-лено ею пренебрегать.
Все труднее и труднее стало выполнять задуманное Петром. Заложенные, стоящие на стапелях корабли еще достраивались,  но новые не закладывались, Содержать огромную армию стало России не под силу.
В 1726 году секретарь Сената Иван Кирилов соста-вил обзор положения дел в Российской империи и назвал его гордо и высокопарно: «Цветущее состояние Всерос-сийского государства». Но «цветущим» оно было лишь на бумаге. Факты говорили совсем о другом. Перед верхов-никами, засевшими за государственные дела, встало нема-ло сложнейших проблем. Все они были унаследованы от Петровской эпохи. Цена, которую страна и народ заплати-ли за три войны – со Швецией, Турцией и Персией, – ока-залась непомерно высокой. Попросту говоря, Петр разорил собственную страну ради создания новой армии – сильной, многочисленной и хорошо вооруженной, способной побеждать врагов и расширять границы импе-рии.

Все было подчинено этой цели. Армии нужно было оружие – и строились металлургические и оружейные за-воды. Солдатам нужна была форменная одежда – и откры-вались сотни прядильных, ткацких, кожевенных, обувных, шляпных мануфактур, благо бесплатная рабочая сила – крепостные – всегда была под рукой. Армии нужны были деньги и провиант – и десятки самых разных денежных и натуральных налогов и повинностей опутывали всех, не давая ускользнуть ни одной живой душе – от мала до велика. И главное, армии нужны были солдаты – и свирепая рекрутчина вырывала из народа самых молодых и работоспособных. Крестьяне, ставшие рекрутами, навсегда прощались с родными, и о них горевали как об умерших. Вся страна фактически стала огромным тылом, почти тридцать лет жившим под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» Конечно, такого напряжения ни народ, ни хозяйство страны вы-держать не могли.

Хуже всего, как это всегда было в России, пришлось крестьянству. Его положение усугубили неурожаи и голод, терзавшие даже самые богатые уезды России в 1721–1724 годах. Истощение народного хозяйства, сотни тысяч бежавших на Дон и в Польшу, опустевшие деревни, гигантские недоимки в сборах налогов, бунты и мятежи – вот картина страны в конце петровского царствования. Тяжкие последствия реформ не были секретом и до прихода к власти Екатерины. Но тогда был жив Петр. Он, не зная сомнений, вел государственный корабль вперед. Авторитет его был непререкаем, слово считалось законом. Он нес ответственность за все, и подданные его могли спать спокойно – царь знал, что, как и когда нужно делать, а им оставалось лишь ждать указаний мудрого Отца Оте-чества, отнюдь не пытаясь вылезти с собственной инициа-тивой.

Петра не стало – и все изменилось. Екатерина была пустым местом, вся ответственность легла на плечи вче-рашних сподвижников царя-реформатора и они согнулись под ее тяжестью. Известно, что бремя власти не лавровый венок. Знание реального положения вещей в стране неумолимо толкало их к изменению прежней – петровской – политики. Да, Петр был велик, но он не мог предусмотреть всех последствий реформ, он, наконец, мог ошибаться! Так верховники объясняли себе и другим мотивы начавшихся контрреформ. Многим казалось это невероятным – почти сразу же начали свергать идолов, которым поклонялись десятилетиями. Но жестокая необходимость толкала Меншикова и его коллег на сокращение налогов, раздутого государственного аппарата. Эта необходимость заставила их думать об уменьшении армии, облегчении условий торговли. В Верховном тайном совете шли непрерывные обсуждения проблем политики. Бешеный ритм преобразований замедлился, огромный корабль империи вошел в полосу штиля.

Но, отменяя петровские реформы, приостанавливая грандиозные стройки, которые были действительно не под силу народу, верховники руководствовались не только государственной необходимостью и целесообразностью. Они сознательно строили свою политику на критике петровских начал – ведь критиковать предшественников легче всего. Они стремились заработать политический капитал на том, чтобы угодить всем, кто был недоволен Петром. Они думали не столько о стране, сколько о себе, своей власти, своем месте под солнцем.
Бывшая прачка, любовница многих, ставшая волей случая женой императора оставалась по сути служанкой, потворствуя хозяевам, предоставляющим ей уют. И вот она стала полновластной хозяйкой огромной империи и – главное – хозяйкой самой себе. Отныне все служили толь-ко ей одной, все старались угодить ее нраву, исполнить ее прихоти. И сорокалетняя женщина,  словно чувствуя, что все это ненадолго, что время стремительно мчится, спеши-ла насладиться всеми радостями жизни – балы сменялись ассамблеями и куртагами, обильные застолья – танцами до упаду, как в молодые годы, прогулки – любовными утеха-ми.
Екатерина откровенно прожигала жизнь Уже весной 1725 года было заметно. что траур по царю соблюдается формально. После посещения Петропавловского собора и возложения венка на гроб Петра, Екатерина пускалась в кутежи. Развлечения  заключались в слишком частых, продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду, с лицами, которые по обязанности службы должны всегда находиться при дворе». При Петре существовал «Всепьянейший собор», возглавляемый «князь-папой» Никитой Зотовым, при Екатерине Первой этот собор и остался, только возглавлять его стала князь-игуменья» Настасья Петровна Голицына – шутиха и горькая пьяница. В приходо-расходной книге Екатерины мы читаем, что императрица с Меншиковым и другими сановниками «из-волила кушать в большом сале» и все «кушали английское пиво большим кубком, а княгине Голицыной поднесли другой  кубок, в который Ея величество изволила поло-жить 10 червонных». Это означало то, что получить ле-жавшие на дне огромного кубка золотые можно было, только выпив его содержимое целиком. Княгиня была стойким и мужественным борцом с « Ивашкой Хмельниц-ким», и золото ей нередко доставалось. Правда, раз вышла неудача – второй кубок с вином и пятью золотыми кня-гине выпить не удалось – пала замертво под стол. То-то было веселья для Екатерины и ее приятелей!
 Как-то  (1 апреля 1726 года) императрица приказала посреди ночи ударить в набат – шутки ради, конечно, ведь утром начинался день смеха! Что говорили о матушке-государыне петербуржцы, выскочив на улицы полуодеты-ми – на улицах снег еще лежал нерастаявший, догадаться можно. Попойки были тайными для большинства поддан-ных. По праздникам Екатерина представала перед ними во всем блеске и красоте. «Она была, – пишет французский дипломат, видевший императрицу на празднике Водосвятия, – в амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита была золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо». Екатерина ехала мимо толпы в роскошном золотом экипаже по ослепительно белому льду Невы. «Виват!» – кричали полки, стоявшие огромным каре от Петропавловской крепости до Охты.
Бешеный темп ее жизни все ускорялся и ускорялся. Казалось, что праздник, который всегда был с императри-цей, никогда не кончится.. Такой ритм был не по силам и более молодым. На смену Виллиму Монсу пришел новый фаворит – камергер граф Рейнгольд Густав Левенвольде. Екатерине теперь некого было опасаться, и она не отпус-кала от себя возлюбленного ни днем, ни ночью

Иногда резко празднества и кутежи обрывались – Екатерину одолевали болезни. Она уже не могла отплясы-вать, как раньше, – пухли ноги. Частые удушья, конвуль-сии, лихорадки не позволяли ей покидать опочивальню. Но, преодолевая себя, она все же вставала, выезжала, пила и плясала, чтобы потом сразу же опять слечь в постель. Было ясно, что такой жизни императрица долго не выдер-жит.

И в начале 1727 года многие придворные со страхом гадали: что ждет их завтра? Что будет с ними, если Екате-рина умрет? С беспокойством и тревогой пытался разгля-деть грядущий день и второй после императрицы человек в государстве – светлейший князь Александр Данилович Меншиков.