Власть взята, что с ней делать?

Той стылой ноябрьской ночью одни двигались из Смольного в Зимний брать власть и за наградами, других сонных извлекали из пуховых постелей, чтобы у них власть забрать, а самих примерно наказать.
Сколько раз такое повторялось,
Я считать такое не берусь.
Как душа твоя из тела рвалась -
Родина моя, Святая Русь
И за что ты терпишь эти муки,
Милая родня сторона
Тянут лихоимцы к тебе руки
И страданьям нет конца и дна!
Переворот был кратким по времени, выстрелы не звучали, Крики и ликования взявших власть по звучанию не превышали обычного шума, доносившегося из дворца в праздничные  дни и ночи.  Санкт-Петербург мирно спал, ничего не ведая о случившемся. Небольшие группы грена-дёр двигались по улицам города,, чтобы без лишнего шума арестовать  приверженцев Брауншвейгской фамилии. Так были арестованы Миних, затем граф Головкин и барон Менгден, обер-гофмашал Левенвольде и морской генерал-комиссара Лопухин. Тридцать гренадеров были отправлены арестовывать ненавистного Остермана
Арестованных отправляли в Петропавловскую кре-пость.
На исходе третий час ночи. Ночь  темная и мороз ве-ликий, нона улицах было заметно всё усиливающееся движение. Люди небольшими группами двигались к Смольному – «царевнину дворцу», где располагался двор Елизаветы. Гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг него и в ближайших улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни, а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: “Здравствуй наша матушка императрица Елизавета Петровна” воздух наполняли
Наступило серое петербуржское утро,
Во дворец Елизаветы стали стекаться важные санов-ники: иные приезжали сами, других приглашали.  Князь Шаховской, к примеру,  был разбужен стуком в ставню его спальни Экзекутор Дурново возбужденно прокричал, что надо-де «наискорее ехать в цесаревнин дворец, ибо-де она изволила принять престол российского правления и я-де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам»». Шаховской бросился к окну, чтобы расспросить о подробностях, но экзекутор уже исчез. Прибыв ко дворцу князь через толпу пробрался во дворец и спросил  у первого попавшегося на его пути сенатора князя Голици-на:
- Как это делалось?
- Не знаю, - ответил тот, пожимая  плечами
Явились генерал-прокурор князь Трубецкой, началь-ник Тайной канцелярии Ушаков, адмирал Головин, князь Черкасский. Был вызван и Алексей Петрович Бестужев. Все были возбуждены, никто толком ничего не мог по-нять. Многим из них было от чего волноваться и чего опа-саться – Прежде они Елизавету не жаловали… А теперь она – императрица!..
Наконец перед собравшимися появился Петр Шува-лов, камергер Елизаветы, и коротко сообщил о происшед-шем. Воцарилось полное веселье, вот только было ли оно естественным?.. Вскоре из своих внутренних покоев ее императорское изволила в ту палату, где сановные вель-можи собрались, войти и с весьма милостивыми знаками, принять от них подданнические поздравления, дозволив им руку свою целовать.
Если бы кто-то из собравшихся в душу новой импе-ратрицы заглянул, то понял бы какое, невидимое им, напряженное ожидание неприятного царило в ней. За улыбками и милостивым взглядом, прикрытая ими, царила тревога. И было от чего властвовать ей. Все пере-вороты и вообще любое восхождение на трон, делала партия во главе с сильным лидером: для Екатерины Первой  и для Петра Второго - Меншиков , для Анны Иоанновны  - Голицын, м Долгорукие, для Анны Леопольдовны – Миних. У Елизаветы Петровны ни партии, ни ее лидера не было. Елизавета – ветреная и легкомысленная, должна была сама возглавить поход во дворец. Господин случай  вел ее к победе, а рядом находились слуги ее. Никто не рисковал так, как она, – уж слишком ненадежным было ее окружение
В ночь переворота 25 ноября общими усилиями ми-нистры сочинили манифест, в котором говорилось, что по смерти Анны Иоанновны наследником престола «учинен внук ее величества, которому еще от рождения несколько месяцев было», потому «правление государства через раз-ные персоны и разными образами происходило» и в госу-дарстве были непорядок и разорение. Из-за того гвардия, а также светские и духовные чины просили для пресечения этого безобразия Елизавету, «яко по крови ближняя отече-ский престол воспринять, что она и сделала».
Воронцов – камергер ее двора прочитал наскоро со-ставленный  манифест, из которого так сложно было уста-новить, законны ли действия Елизаветы.  В каком ка-честве ее следует воспринимать?.. Может быть, регентшей при существующем императоре Иване VI?  Может она решила, свергнув власть герцогов Брауншвейгских,  пере-дать ее внуку Петра – принцу Карлу –Петру  Голштинскому? Мысли такие, возможно возникшие коке у кого из собравшихся были прерваны…
Манифест был объявлен, полки приняли присягу. Елизавета вышла на балкон собственного дома и была встречена общим ликованием и криками, в которых при-ветствовали «матушку императрицу Елизавету».
 Для собравшихся главным был конец немецкому за-силью!
Много будет нелестного сказано в адрес императри-ца российской Елизаветы Петровны, ума ее касающегося. Но скорее всего, это будет простым злопыхательством  людей , плохо разобравшихся в особенностях Государыни, много сделавшей для России. Наиболее объективной, мне кажется, была оценка, данная Елизавете  французским по-слом д’Альоном: «У нее был только женский ум, но его было у нее много».
Времени у Елизаветы было немного. Нужно было срочно укрепить тылы свои, одарив тех , на кого она могла положиться и убрать тех, кто мог ей хоть чем-то помешать, да и подумать над текстом нового манифеста, устраняющего места, возможно, недоумение вызывающие.
Алексей Петрович Бестужев, блестящий политик, и интриган не в меньшей степени, здорово поработал над текстом манифеста. Теперь он звучал так: 
«Согласно завещанию Екатерины I, «утвержденный народом» порядок престолонаследия имеет следующий вид: в случае бездетной смерти Петра II престол переходит к цесаревне Анне Петровне и ее потомству, после – цесаревне Елизавете Петровне, мужскому полу было дано предпочтение перед женским, но имелось точное указание, что никто, не принадлежащий к православному исповеданию, не имеет прав на трон. На основании завещания матери Елизавета была после смерти Петра II единственной законной наследницей, но духовная императрицы Екатерины коварными происками Остермана была скрыта от народа…»
Права на престол российский имел и внук Петра – принц Голштинский. Этот вопрос был решен приглашением в Россию его и обращением в православие. Регентшей при нём сделать Елизавету.
Позднее об этом пункте манифеста… забыли!  Ели-завета стала императрицей, а племянник Петр – наследни-ком.
Наступил очередь раздачи подарков лицам, помо-гавших восхождению Елизаветы на престол:
30 ноября, в праздник св. апостола Андрея Перво-званного, было великое торжество. После праздничной литургии в придворной церкви Елизавета раздавала чины и ордена. Генерал-аншефам Румянцеву, Чернышеву и Левашову и тайному советнику Алексею Бестужеву были пожалованы Андреевские ленты. Кавалеры прежнего двора Елизаветы Петр и Александр Шуваловы, а также Воронцов и Алексей Разумовский получили чин действительных камергеров. Лесток стал лейб-медиком в ранге действительного тайного советника, при этом он получил директорство над медицинской канцелярией и всем медицинским факультетом с жалованьем в семь тысяч рублей. Хорошие деньги, если учесть, что он мало понимал в медицине и все болезни лечил кровопусканием. Брат Алексея Бестужева Михаил был назначен вместо Левенвольде обер-гофмаршалом
Особую награду государыни получили гренадеры Преображенского полка. Они попросили у Елизаветы, как о милости, присягнуть ей первыми. После этого появился новый военный институт – лейб-компания – личная гвар-дия ее императорского величества, а сама Елизавета стала капитаном этой роты. Капитан-поручик в лейб-компании равнялся по чину полному генералу. Все рядовые, капралы и унтер-офицеры были пожалованы потомственным дворянством с гербами, на которых имелась подпись: «За ревность и верность». Все они также получили усадьбы со значительным числом душ. Деревни для подарков все были из конфискованного имущества арестованных: Остермана, Миниха и прочих.
Упомянутый сержант преображенец Петр Грюн-штейн за особое участие в перевороте получил дворянство и 927 крепостных. Елизавете показалось, что этого мало, и она подарила ему на свадьбу еще 2000 душ.
Крест надев на шею, не спасаешь душу,
Остается сущность та же, что была.
Если гордость, алчность продолжаешь слушать,
Помни: жадность многих к острогу привела!Жди чтоб жадность привлла
Грюнштейн оказался, с точки зрения императрицы, крайне неблагодарным. Изволил возгордится сверх меры своими заслугами. Борясь, как он думал за правду,  высту-пил против генерал-прокурора князя Трубецкого.  Трубец-кой не поддержал Грюнштейна, тогда он пожаловался на Трубецкого Алексею Григорьевичу Разумовскому.  В по-исках правды он обвинил семью самого Разумовского. Наверное, не понимал, что своими обвинениями затраги-вает тайного мужа самой императрицы. Закончилась судь-ба так , как в сказке «про рыбака и рыбку» сказано - Госу-дарыня милостиво изволили Грюнштейна  с семейством выслать в Москву , чтобы его содержать в Тайной контре, а потом отправили всех в Устюг – на родину Деда Мороза
Раздав подарки, можно было и недругами заняться
Государственный переворот породил в обществе настоящий взрыв национального чувства. Дома многих иностранцев в Петербурге подверглись разгрому, а в ар-мии едва не произошло поголовного истребления инозем-ных офицеров. Пришлось вмешаться Елизавете, которая 28 ноября издала манифест, где доказывала незаконность прав на престол Ивана VI и выставляла целый ряд обвинений против немецких временщиков и их русских друзей, но защищала невинных.
По суду Остерману, Миниху, Головкину и Левен-вольду были вынесены смертные приговоры. Осужденные, едва волоча ноги, поднимались на эшафот. Со стороны  Невы дул пронзительный холодный ветер. Но холода собравшиеся посмотреть, как будут слетать  немецкие головы не замечали. Уже стоя на эшафоте, осужденные были помилованы Государыней Елизаветой.
 Смерть была заменена ссылкой в Сибирь.
Собравшиеся на площадь посмотреть на казнь злоде-ев, были возмущены мягкостью приговора
Толпа чуть не линчевала их. Солдаты с превеликим трудом спасли помилованных.

Теперь встал вопрос – что делать с Брауншвейгской фамилией. Вначале Елизавета думала отправить семей-ство, так сказать, по месту жительства, то есть за границу, была даже определена сумма их пансиона, позволяющего жить вполне безбедно. Семью в сопровождение Салтыкова отправили в Ригу, с указанием везти тихо, объезжая большие города. Потом Елизавета призадумалась, да и советчиков было много, – а правильно ли это? Во всяком случае, надо дождаться приезда в Петербург наследника Карла Голштинского, еще неизвестно, как посмотрит на это Европа. Салтыков получил новое указание – не торопиться, по неделе жить в каждом населенном пункте. За наследником был послан в Киль майор барон Корф и благополучно 28 февраля 1742 года доставил его в Петербург.
Шло время, а Брауншвейгское семейство так и жило в Риге, понимая, что путь за границу им заказан. Заговор против Елизаветы в 1743 году (так называемый «бабий», не заговор, а недоразумение) очень ухудшил их судьбу. Елизавета боялась, а потому решила переселить все семей-ство на Соловки. До Соловков не доплыли, а осели в  Холмогорах
Несчастный младенец-император был вместе со сво-ими родителями сослан в Холмогоры, но содержался от-дельно от семьи и никогда больше не видел ни мать, ни отца. Позже его перевели в Шлиссельбургскую крепость: Елизавета до самой смерти опасалась заговора и переворо-та в пользу Иоанна. Поэтому содержание экс-императора было оговорено специальной инструкцией, требующей от дежурных офицеров крепости убить заключенного, буде опасность освобождения его появится. Историки впослед-ствии назовут несчастного «русской Железной маской»


И опять же, ее удивительный обет, данный перед иконой: «не казнить людей смертию». Над ней потом из-девалась вся Европа – какое безрассудство, какая наив-ность! Закон об отмене смертной казни не был официаль-но оформлен, но ведь не казнили. Судьи продолжали при-говаривать к смерти, но она не подписывала бумаги, смяг-чая участь осужденных. Жестокость никуда не делась, был кнут, батоги, резали языки, выжигали на лбу тавро «вор», но головы не рубили. Елизавета очень боялась свергнутого ею Ивана VI, судьба его ужасна, всю жизнь в тюрьме, но он ведь жил! Но как только трон заняла умни-ца-разумница Екатерина Великая, его тут же и убили, а Мировича казнили «отрублением головы». А сколько по пугачевскому делу на плаху пошло! Можно, конечно, сказать, что в царствование Елизаветы не было такого масштабного и страшного бунта. Но ведь этот масштаб-ный и страшный не на ровном месте появился, Екатерина сама создала его причины. В этом – не казнить смертию – главное величие Елизаветы, насмотрелась она казней в детстве и в молодости, и поняла, что царица должна быть милосердной.