Трамвай

                1.

   Это июньское утро для следователя  милиции Николая Ивановича Скобелёва началось с выезда на довольно странное дело. Впрочем, дело как дело, подумаешь, ещё один жмур, но подобные дела Николай Иванович  не  любил ещё со времён, когда он только устроился в милицию сразу после армии. Скобелёв пил свой утренний кофе в блеклом,  даже в такое солнечное утро, кабинете, когда к нему позвонил его непосредственный начальник майор Шишкин, и сказал, чтобы тот немедленно брал машину и выезжал в морг для опроса свидетелей. Деталей Шишкин  не сообщил, сказал, что на месте он сам разберётся, и чтобы поторопился. Чертыхнувшись, Николай Иванович оставил свой кофе недопитым на столе в обществе кипы дел, поднялся, взял папку и вышел во двор,  где его ждала машина. За рулём сидел обноновец Визашин, по его лицу Скобелев понял, что тот вчера пил. Они хмуро пожали друг другу руки, Визашин уже знал, что они едут в морг. Хоть это и не являлось его прямой обязанностью, но водить машину он любил, а вот вылавливать наркоманов по городу не очень. Щелкнув на панели магнитофона, Николай Иванович  поймал  «Наше радио», Визашин завёл машину  и под безымянный русский рок они лихо выехали со служебной  парковки. До морга было не больше пятнадцати-двадцати минут пути (учитывая утренние пробки), но всё это время они провели молча. Разговаривать, в принципе, было не о чем, как всегда. Визашин вряд ли поднял ему настроение, рассказывая ему об очередных похождениях, других разговоров он не признавал, женщины это всё что его интересовало. Скобелев, жадно курил, невидящим взглядом провожая пролетающие мимо фигуры людей и выдыхал дым в донельзя прокуренный салон. Неделю назад от него ушла жена с ребёнком  к какому-то бизнесмену, и всё отделение уже знало об этом, а кое-кто и подтрунивал над ним. Одним из этих нетактичных коллег был и Визашин, но сейчас он молчал, мучаясь похмельем. Вряд ли двадцатипятилетний человек осознавал масштаб семейной трагедии, что обрушилась на Николая Ивановича.  Скобелёв был ровно на двадцать лет старше, и на традиционные ценности смотрел не так легкомысленно, как его попутчик. 
   Когда они приехали, Визашин отодвинул сиденье и откинулся назад, тем самым показывая следователю, что составлять ему кампанию он не намерен. В приёмной морга Николая Ивановича ждал главврач и перепуганная тётка с авоськой, которая приехала вместе с телом покойного на  машине “Скорой помощи”. “Свидетель” –  тоскливо подумал Скобелёв. Главврач  отдал ему какие-то бумаги и документы покойного и пытался улизнуть, сославшись на занятость. Скобелев поинтересовался можно ли ему взглянуть труп. Как выяснилось, погибший, скорее всего, был приезжим, и Екатеринбург был транзитной станцией в его поездке. Скобелев выяснил это, рассмотрев слипшиеся обрывки паспорта покойного, наполовину залитого кровью,  в нем он нашёл рвано-помятый билет от Тюмени до Екатеринбурга, новый билет от Екатеринбурга до Минеральных Вод на сегодняшнее число. Из разворота паспорта на него смотрел серьёзный молодой человек с внимательными глазами. Тут же была размокшая от крови фотография миловидной девушки, “Любимо.. …. от Вики” – виднелась на обороте. Лицевая страничка паспорта с данными абсолютно не поддавалась никакой идентификации, паспорта практически не было, была лишь драная задняя половина; место прописки – Тюмень, улица Республики. Помимо паспорта Скобелеву вручили ключи, жетончик от камеры хранения и потёртый бумажник, в котором, не было ни одной крупной купюры. Николаю Ивановичу даже не нужно было заглядывать внутрь, он знал это и так, при несчастных случаях, таких, как этот, работники морга не всегда оказывались чисты на руку, но, как говорится, не пойман – не вор, и с этим приходилось мириться. Смерть наступила в результате аварии, молодой человек, зазевавшись, шагнул под трамвай, беднягу просто разрезало на несколько кусков, прямо на глазах толпы, стоящей на остановке. Опросив свидетеля, и записав её устные показания, Скобелев пришёл к выводу, что это вряд ли могло быть самоубийством, смерть наступила действительно из-за несчастного случая. Шокированная тётка с авоськой взахлёб говорила о том, как парень переходил дорогу и смотрел только в одну сторону, а именно, в сторону приближающихся машин по ту сторону дороги. Несчастный просто не заметил трамвая по той простой причине, что не смотрел в противоположную сторону, и даже не слышал его потому, что, со слов свидетеля, слушал плейер. “И остались от парня только рожки да ножки,” – устало, но иронично подумал Николай Иванович. Двадцать с хвостиком лет в милиции сделали его, мягко говоря, равнодушным к человеческим трагедиям. Уход жены, по сравнению с этим, переживался им гораздо острее, он скучал по её пышным формам и  и завтракам, которые она готовила для него. Вот уже неделю он питался одними бутербродами, а груда нестиранных носков и грязного белья становилась день ото дня всё больше и больше. На фоне этих ужасных событий  смерть  какого-то тюменца в самом расцвете лет казалась ему настолько неважной, что он даже всерьёз об этом не задумался. Попросив главврача поместить тело в холодильную камеру на сохранение, до выяснения обстоятельств по поводу родственников, он вышел на улицу и сел в машину. Там сидел Визашин и курил. Скобелев помнил, что курить натощак вредно, но под ложечкой так засосало, что он не удержался и прикурил. В молчании они просидели около минуты, наполняя салон сизым дымом.
- Ну, так что там?- вяло поинтересовался Визашин, даже не делая вид, что ему интересно.
- Да пацан дорогу переходил и под трамвай попал, разрезало на фиг на куски… Молодой совсем… - он достал обрывки паспорта из пакета. – Судя по фотографии, ему где-то около двадцати. Из Тюмени. Ладно, давай рули в контору, будем запрос в Тюмень делать, а вещдоки на экспертизу – пускай определяют кто он и всё остальное.
- Дай паспорт глянуть, - протянул руку Визашин. Больше всего его заинтересовала фотография девушки. На фото она счастливо улыбалась, а ветерок потрёпывал её длинные рыжие волосы, а за её спиной угасал морской закат. Визашин плотоядно сглотнул слюну. – А девка-то ничего! Жаль, что не тут живёт…
- Ладно, дай сюда документ, и, вообще, поехали.
   Скобелев сунул окровавленные остатки от документов обратно в полиэтиленовый пакет, Визашин завёл машину, нацепил на нос солнцезащитные очки и они выехали из двора морга. Выглянуло солнце, прогревая июньским теплом воздух.
  В конторе Николай Иванович сделал  запрос  в Тюмень. Остывший утренний кофе ждал следователя в его кабинете. Он сел за стол, хлебнул из чашки и закурил, глядя в потолок. Возвращаться домой не хотелось. Там его ждала неубранная комната с прокуренной кухней, где на столе громоздилась немытая посуда и  переполненная пепельница, ощетинившейся окурками, как ёжик.
               
   …Результаты  экспертизы были готовы через неделю. По остаткам билетов и паспорта смогли выяснить личность погибшего и адрес, по которому и отослали извещение  о  смерти. Потом Скобелев набрал номер морга.  Как оказалось, если покалеченное тело покойного не заберут близкие в течение недели, то  оно будет приговорено к скальпелям студентов-практикантов. Скобелев пожал плечами и повесил трубку. Ему было плевать.
                2.

- М-да, всё-таки сиськи это круто!..  – глотнув пива из запотевшей от холода бутылки, сказал Денис.
      На улице стояла прекрасная солнечная погода, именно такая, когда даже с утра печёт так, что находиться дома просто невозможно, и люди, как ленивые животные, стекаются на городской пляж прямо с утра. Денис с Пашкой лежали на зелёной лужайке у реки и пили пиво. Их разгорячённые от первого июньского солнца тела жаждали тепла, и майки скомканной кучкой валялись рядом. Любознательный муравей пересекал оранжевое пространство майки с одного конца в другой. Невидимые кузнечики стрекотали в стебельках травы, в воздухе летали стрекозы, одна ярче другой, а парни просто валялись в траве и обсуждали одну из самых животрепещущих тем, которая могла прийти в их захмелевшие головы прямо с утра. Солнечные лучи отражались от бледных торсов и  светом было залито все пространство парка, города, а может Вселенной. Рядом с ними молчаливо лежала акустическая гитара “Fender”. Гриф был заметно потёрт пальцами в районе второго и третьего лада. Пашка, отгоняя веточкой назойливого слепня, пытался  хоть как-то поддержать разговор:
- Ну, не знаю, я как-то внимание не акцентирую на определённые части тела, мне главное чтоб человек хороший был…
- Да ну тебя, ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках!.. Сиськи это ж главное в чувихах! Я просто тащусь, это самое клёвое, что придумал Господь! Не знаю, кто-то тащится от задниц, кому-то нравится талия или шея, а вот я просто балдею от сисек. Буфера это реальные штуки! Знаешь, у меня было много девок, ну, в смысле, с кем я встречался, но у меня уже складывается такое ощущение, что у меня были романы не с конкретными девушками, а с конкретно взятыми сиськами. У одной были маленькие аккуратные груди, у другой классической формы, у третьей были просто огромные, а у четвертой они были круглые, как мячи. У каждой они были разные! Но знаешь, какие сиськи по-настоящему офигенно респектные? Сиськи, которые я бы занёс в красную книгу? Круглые большие и офигенно твёрдые, как моя задница, сиськи! Круче этого только космос. Ну, ещё имеет значение форма соска, цвет!..
- Да…. Ну, ты раскатал!… Может ты ещё трактат напишешь о сиськах? У тебя, я думаю, неплохо бы получилось. И поясни, что такое классическая форма?
На лице Дениса мелькнула тень мысли. Потом он махнул рукой, как будто отгоняя насекомое.
- Непременно напишу! – и потянулся за гитарой, поставив в траву недопитое пиво, бегло проиграл несколько рок-н-ролльных фраз и откинулся на спину, мечтательно глядя в голубое июньское небо. – А знаешь, Пашка, скорей бы уже Тёма приехал… Вот мы тогда побухаем!.. Да и девок нацепляем целый вагон. Тёма по телкам спец, ты сам знаешь!… Он же мне звонил вчера, говорил, что билеты не может взять, но сказал, что как только купит -  сразу же позвонит. И оставим мы тебя, дурака, тут одного, а сами на море поедем!
   Пашка шутливо стукнул его в плечо, пытаясь как-то защититься:
- Вот так вот вы со мной?! Подонки…
- Ага! – беззаботно закивал головой Денис. – Мы такие!…
- Предатели… - протянул Пашка без злобы. – А я всё лето буду горбатиться, а вечером даже не с кем пива будет выпить…   
- Чувак, ну, в этом есть и свои плюсы, заметь! Помнишь, в прошлом году мы с тобой тоже оставались здесь, и что, разве стрёмно было? Ты помнишь хотя бы одну неделю, чтоб ты не был укурен, пьян и остался без девки?! Не было такого! А всё знаешь почему? Да потому, что все чуваки сваливают на море, сам понимаешь, от местных чувих уже тошнит, а судя по статистике, женщин в процентном соотношении с мужчинами гораздо больше, и что мы получаем летом? Полное раздолье!!! Куча бесхозных девок шляется по паркам и пляжам, в надежде найти хоть кого-нибудь, кто бы их запердолил! Так что не вешай нос! Всё будем пучком!
- Ага, тебе легко говорить, сам-то на море сваливаешь… - уныло посасывал пиво Пашка. – Загорелых телок будете с Тёмой драть… Эх!..
- Ну, извини, я весь год въябывал, в натуре, как папа Карло, а ты ходил буи пинал, так что каждый имеет то, что он заработал, - и он лихо отыграл рок-н-ролльный солячок. – Гитарка что-то не строит…
      И он начал крутить колки, вслушиваясь в каждый звук.
- Пиво кончилось, - констатировал факт Пашка. – Я сейчас!
   И он направился к ближайшему киоску. Денис остался на травке, наигрывая что-то из Чака Берри, и думая о Тёме. Они выросли вместе в Тюмени, но вот уже прошло пять лет как Денис с родителями переехали в МинВоды, и теперь каждое лето Тёма к ним приезжал в гости. В этот раз они единогласно решили отправиться на море дикарями, и не оставаться в пыльном Ставрополье. Денис поднял голову. Там, в вышине, маленькими черными точками,  нарезали круги ласточки. День обещал быть умопомрачающе жарким. Сирень лениво поникла под испепеляющими лучами солнца.

                3.

Непонимание… Кто бы мог подумать, что это случится с нами? Ну, что за дела?! Жизнь продолжается, мы едем дальше, и вроде бы всё в порядке, дни мелькают, как столбы вдоль железнодорожных путей (вид из вагона-купе, хотя… кому как, кто-то едет и в бичевозе), но что-то уходит из наших отношений… Любовь. Странное слово, которое мы слышим на каждом шагу. Непонятное, что-то совсем эфемерное, что-то будоражащее наше воспалённое сознание, что-то, без чего так не по себе, любовь… Так что же это? И почему она так иссякает, как песок из даже очень крепко сжатого кулака? Она уходит, какой бы сильной она не была… Красота отношений, гармония чувств уходят вместе с ней, оставляя непонимание как мерзкий осадок в горле. Взаимные невысказанные обиды застыли в напряжённой атмосфере между нами… Почему так происходит? Так не хочется верить в нигилистические идеи о том, что все чувства, которые испытывает человек, это просто электрохимические импульсы в мозгу, и всё что мы чувствуем это просто биохимия… Знать, что всё именно так -  мучительно и гадко… Но, по-моему, всё обстоит именно так. Женщина начинает искать кого-то лучше, мужчина же начинает поиски ДРУГОЙ. Такова наша полигамная природа. Такими нас создала природа, и в этом никто не виноват, ни я, ни Вика. О, Боженька, прости меня, что я всё время пытаюсь исполнить своё биологическое предназначение. Именно это и разводит нас по углам одного ринга, заставляет бежать друг от друга. Хотя бы на лето. Но всё равно, мы оба знает, что друг без друга мы не сможем… Я не знаю.
   Я сижу на подоконнике у открытого окна и пью холодный чай с лимоном. Снаружи  глубокая ночь. Тёмное небо, из-за чернильных туч не видно звёзд, лишь изредка вспышка молнии озаряет скверик за окном. Ещё несколько минут назад первые робкие капли начали падать сверху на  голые деревья с распустившимися клейкими листочками,  а теперь проливной дождь вовсю треплет сочные зелёные ветки; стучит по жестяному подоконнику по ту сторону окна, стряхивая с него уличную пыль, брызгает тяжёлыми каплями на потускневшие цветочные горшки с лиловыми колокольчиками.
   Внутри такое странное чувство… Осталась последняя ночь. Это всегда так перед отъездом. Смутное чувство тревоги. Утренний поезд повезёт меня к морю, а сначала небольшая остановка в Екатеринбурге на пару деньков. Там меня ждёт Катя. Сколько мы уже знакомы? Надо посчитать… Этим летом будет шесть лет… Срок. И не то, чтобы мы были прямо-таки без ума друг от друга, но Катя мне нравится, более того, у нас много общего. Тем более, я знаю, что она ждёт меня, и это вдохновляет. Катя красивая. У неё длинные (даже длиннее, чем у моей Вики) светлые волосы, большие выразительные голубые глаза и сочные как спелые сливы  губы. Последний емейл, который пришёл от неё был неделю назад, Катя писала, что свободна ещё пару недель, а потом у неё начинается практика в медицинском институте, так что мне стоит поторопиться. За пару деньков можно успеть пошляться по клубам, погулять по городу и просто классно провести время вдвоём. Письмо кончалось так: «… в общем, приезжай! Обещаю тебе сделать с тобой такое, что с тобой ещё никто не делал, предки уехали к бабушке до конца июля… Понимаешь о чём я? Жду, целую! Катя». В общем, мне сулило приятное приключение. А зная Катю, я предполагал, что у неё уже готов план нашего совместного времяпровождения.
   До поезда оставалось несколько часов, собранный рюкзак ждал меня у порога. Я закрыл окно и завёл будильник, чтобы не проспать. Потом стянул с себя джинсы и упал на кровать.

4.

   После вчерашней пьянки Катя чувствовала себя совершенно разбитой. Голова гудит, язык как инородная масса. Дикая пьяная тусовка постепенно оживала. Машка и Миша с её курса, весь вечер протрахавшиеся в закрытой ванной, спали в обнимку на полу, подложив под голову свёрнутый плед. На диване дрыхли Ленка с Танькой (их Катя терпеть не могла) и Ринат, которого она знала уже года три, он играл в какой-то группе на барабанах. В кресле дремал смутно знакомый чувак, имени которого, Катя не помнила. В соседних комнатах спали остальные. Прошедший вечер Катя помнила плохо.  Клубы сизого дыма, перекошенные рожи, орущие вместе под «Korn» -«ARE YOU READY?!!!!!!», горький портвейн, распитие тайком водки на кухне с Машкой и Мишей, которые потом уединились в ванной. Водка была принесена Мишей, который, в первую очередь, хотел ублаготвориться сам, выпить он любил. Катя давно не посещала таких тусовок, завсегдатайкой которых она была раньше. На эту пьяную тусню её притащил Женька, престарелый панк, откуда-то из Сибири, рыжий, как черт. Они вместе как-то были на концерте «ЧайФ», и Катя непонятно зачем дала ему свой телефон. А он взял да и позвонил. Спустя полгода. Как это ни странно, но на квартире оказалось много знакомых лиц. Всё сводилось всегда к одному и тому же: все напивались, кто-то в нычку курил траву в подъезде пролётом выше, потом разбивались на парочки и занимались друг другом.  Женька пытался что-то предпринять в её направлении, пока был ещё не настолько пьян, но, видя нежелание со стороны Кати, решил не терять времени, и напиться, пока алкоголь не закончился. Утром его уже нигде не было видно. Катя переступила через спящие тела и прошла на кухню. Там сидел  Пашка, который играл в одной группе с Ринатом, только на басу, и флегматично жевал батон, запивая чаем. Жестом предложил присоединиться. Катя села рядом на табуретку и отхлебнула из его чашки. Чай был невкусный – с бергамотом, Катя его с детства терпеть не могла. Пашка же, уставясь в одну точку, не реагировал на окружающий мир.   «Вспоминает свои вчерашние танцы на столах,- иронично подумалось Кате.- Если после вечеринки стыдно, значит, она удалась».
- Слушай, Пашка, а какое сегодня число?- вдруг, словно вспомнив что-то, спросила Катя. Тот взглянул на свои часы:
- Двадцать восьмое.
- Бля… - выдохнула та, и метнулась в сторону двери, порывшись в куче обуви, достала  свои босоножки и, хлопнув тяжелой дверью, скатилась вниз по лестнице. В подъезде было сумрачно и прохладно, на заплёванном полу валялись окурки.  «Блин, совсем из головы вылетело! Сегодня ж Артём приезжает! Блин, как я могла забыть! Только бы не опоздать!».
- Катька, ты куда? – кто-то крикнул сверху.
- Неважно!
   И она, выбежав из подъезда, поспешила домой. Полчаса тряски в трамвае до Дома Кино на Луначарского взбодрили её. Мимо проплывали выцветшие фасады домов, бывшие когда-то жёлтыми; люди, спешившие на работу, торопливо шагали или мялись на остановках. Разбуженный мегаполис шевелился медленно и неохотно, как ленивый прикормленный зверь в зоопарке.
   Дома она влезла под горячий душ, почистила зубы и, свежая и разгорячённая, уселась на кухне, с большой чашкой чая со смородиной и молоком. В кассетнике надрывался Курт: « I feel stupid and contagious Here we are now entertain us A mulatto An albino A mosquito My libido Yay, a denial !!!!». Катя подпевала ему тонким женским голоском. Кобейн ей нравился. Особенно его параноидальные, как у загнанного пса, глаза. Ей было его жалко, но в нем сквозила скрытая сексуальная агрессия. Катя это чувствовала.
    Стрелка в циферблате замерла на отметке десять, до прибытия поезда оставалось ещё несколько часов. Допив чай, она прошла в комнату и рухнула на кровать, зевнула, потянулась и незаметно для себя задремала. Когда Катя открыла глаза, первая мысль ножом полоснувшая мозг была: «ОПОЗДАЛА!!! ПРОСПАЛА!!!». Взглянув на часы, она немного успокоилась и начала собираться. В её распоряжении было ещё около пятидесяти минут, и Катя даже успела постоять перед шкафом со шмотками, раздумывая что надеть. В конечном итоге выбор пал на застиранные добела клёши и короткий топ, выгодно подчёркивающий её упругие выпуклости. Критично взглянув на двойника в зеркале, она осталась довольна, натянула на голову кепку, а на ноги кеды и выскочила из дома. Старый трамвай с облупившимися боками кряхтя довёз её до вокзала и, качаясь, как инвалид-фронтовик без трости, пополз дальше по маршруту.
   Вокзал встретил её суетой. Вокруг сновали горластые цыгане, нарядные дембели спорили с пьяной гопотой, кричали вокзальные торговцы, бомжующие таджики спали прямо на полу. Катя пробралась до табло, посмотрела на какую платформу и путь прибывает его поезд, и спустилась в подземный переход под  железнодорожными путями. Битая плитка на стенах, грязь и  лужи с деревянными настилами, вечно спешащие люди с сумками, бездушные сообщения диспетчеров в скрипящих динамиках. Платформа была усеяна плевками, билетиками, обрывками газет, мятыми пробками из под пива, бычками и прочей мелочной дрянью. Прибывший поезд уже стоял на своём пути, и она взглядом начала искать его одиннадцатый вагон. Восьмой, девятый, десятый… А вот и он!
    Артём стоял на перроне в голубых широких джинсах и огромной как парус белой майке и курил. Увидев её, пальцами стрельнул бычком под колеса вагона и, улыбаясь, широко развёл руки в стороны. Катя недолго думая, кинулась к нему на шею. Он обнял её, поцеловал в щеку, а она всё прижималась к нему, не желая отпускать. “Соскучилась”, - мысленно улыбнулся он. Катя уткнулась ему в волосы и с наслаждением вдыхала его запах. От него пахло её любимым ароматом «Fahrenheit» от Christian Dior, запах авантюр и приключений, тем самым, который она подарила ему на Новый Год. Её губы скользнули по его скулам и нежно прикоснулись к его губам.  “Начало неплохое…” – подумалось Артёму, поймав косой взгляд полной проводницы. Та презрительно плевалась шелухой от семечек, не отводя от них поросячьих глаз.
   Полчаса ушло на то, чтобы добраться до дома Кати. Трамвай, лифт, квартира. Там Артём отправился в душ и когда он вышел, они просидели вдвоём на диване, невнимательно смотря MTV, и, как бы ненароком, приставая друг к другу, достаточно безобидно.  Артёму это нравилось, это было забавно не торопить события, он твёрдо знал, что его ждёт ночью.  Рядом лежала пластмассовая ванночка с клубничным мороженым, которое Катя предварительно купила для этого случая. За окном шелестел листьями старый тополь, и впервые за последние несколько месяцев Артём почувствовал, что ему было просто хорошо. С Катей он чувствовал себя действительно в своей тарелке.
   Он и не заметил, как она задремала. Аккуратно выскользнув из её объятий, Артём прошёл на кухню, начиркал на обрывке бумаги записку, мол, не теряй меня, я на пару часиков по магазинам, вышел в коридор и тихо закрыл дверь. Щёлкнул замок. Он воткнул в уши наушники и вышел из подъезда.


5.

Патологоанатом Надежда Николаевна нервно докуривала сигарету в лаборантской, и уже слышала, как в подвал спустились шушукающие студенты. Она работала в морге уже не первый год, прошла нелёгкий путь от лаборанта-гистолога до врача-патологоанатома и многого успела здесь насмотреться. Немногие тут выдерживали больше полугода, но Надежда Николаевна была женщиной сильной, хоть и угрюмой. Как говорил главврач о Надежде Николаевне - “дама с тяжёлым характером”. Женщина она была некрасивая и полная, с густым пушком на верхней губе. Ей давно перевалило за сорок, детей у неё не было, мужа и подавно, она не любила свою работу, но это всё что у неё было. Она привыкла и к запаху формалина, и к трупам бомжей, и к ежедневным вскрытиям. Под её руководством студенты-медики проходили тут практику, учились делать первые разрезы на мёртвых тканях. Вспомнив, что подходящих трупов для практики уже нет, она затушила сигарету, грузным шагом прошла в холодильную камеру и выкатила в помещение свежий холодный труп. Студенты стояли у ванн с формалином и рассматривали останки какого-то бомжа. Молодые девчонки еле слышно шептались, парни посмелее говорили чуть громче. Тощий ботаник в очках нервно сглатывал слюну, явно собираясь то ли выбежать наверх, то ли грохнуться в обморок. Это были её любимые третьекурсники, но напряжение в пропахшем формальдегидом воздухе всё равно чувствовалось. Она подкатила носилки с трупом к хирургическому столу и вывалила тело на холодную поверхность. Будущие медики нехотя стали подходить. Последней подошла её любимица Катя Рубцова, флегматичная и бесстрашная, на взгляд Надежды Николаевны, девушка. При виде покойника, молодого парня, разрезанного на куски, она вдруг неожиданно вскрикнула, побледнела, и, потеряв сознание, рухнула на пол, гулко стукнувшись головой об холодный кафель.



                Г.Сургут, 2003.