Цвет смирения

 И вот я снова здесь. Это насквозь прогнившее здание давит на мой разум. Так что это за место? Место для умалишенных и морально подавленных. Психбольница.

Мой мозг категорически отказывается думать, а это первое, что должен делать нормальный человек. Да какой я нормальный? Я же сижу в этой Богом забытой камере, в запертой на ключ комнате с мягкими стенами. Напротив меня - маленькое окошко в двери, откуда до меня пробивается последний лучик света и надежды. Сколько же всего видели эта дверь, комната? Пытки, издевательства людей над самими собой под действием "лекарств" этих садистов, галлюцинации, от которых уже само по себе сходишь с ума. Сижу на холодном полу в смирительной рубашке и говорю сам с собой. Наверное, это последняя стадия. В коридоре уже слышны шаги и крики будущих овощей. Нас, никому не нужных и всеми покинутых, незачем оставлять здесь, на земле.

Мой разум во главе с возможностью здраво рассуждать уже давно покинул меня. Свернувшись в позе эмбриона, я, не моргая, смотрю в то самое окошечко и встречаюсь со взглядом жертвы "врачей". Ничего нет в этих глазах, кроме безвыходности и смирения. Уволокли дальше. Снова тихо. И снова я схожу с ума от давящей тишины. Казалось бы, куда дальше-то сходить? Оказалось, есть куда. Я приглядываюсь к этим привычным мне стенам. Грязно-белые. Под цвет моего смирения. Ненавижу белый...

Как же горько осознавать, что все. Конец. Меня вскоре уволокут также, как и прошлого человека. Или, может быть, того же психа. Мои душа и надежда сейчас где-то в другом мире от меня, очень далеко. Хочу, чтобы это закончилось быстро. Без лоботомии или других пыток.

Настал тот час. В замочной скважине уже движется ключ, и дверь с жутким скрипом открывается. Так называемый медик стоит и смотрит в мои потухшие глаза с равнодушием, и может быть, с грустью. Долго смотрит. И уходит. Странно это, и в этом есть подвох.

Вот снова пришел тот врач. Я, уже ни на что неспособный человек, насчитал от силы час с того момента. Он подошел ко мне, помог встать. Мои отекшие ноги ответили отказом на просьбу доктора и предпочли оставить меня в лежачем положении. Доктор, все еще стоя рядом со мной, сказал:
-Мне тебя очень жаль... Ты... Ты - особенный... Я облегчу твои муки, - и воткнул в меня шприц.
Старый добрый морфин. И, по-моему, с лошадиной долей снотворного. Теперь мое тело окутала пелена спокойствия. Как в детстве: мягкое, теплое одеяло и мамина колыбельная. Обволакивающее облако невозмутимости и покоя. Бархатный голос как-будто зовет меня ввысь, лететь отсюда прочь. Мои глаза постепенно закрываются, и мое бренное, измученное тело тонет в мягкости небытия...

-Хороший был человек, - тихо, с грустью, произносит доктор, и, перекидывая руку больного на свое плечо, уносит его из камеры.-Пусть небо тебе будет домом.