Глава 4

               Глава 4

            Максим возобновил тренировки по самбо. В один из июльских вечеров, он вернулся домой из спортивной школы, повесил сумку на вешалку и услышал, как отчим с кем-то оживлённо беседует на кухне. Максим знал, что матери нет дома. Татьяна Васильевна уехала в деревню, заболела престарелая тётушка и ей была нужна помощь. Сергей Михайлович воспользовался свободой и пригласил приятеля на рюмку чая. Такое бывало иногда. Из кухни выплывал сигаретный дым, отчим не курил, и своим гостям курить не позволял. «Что это за особенный гость сегодня» – удивился Максим. По-видимому, мужчины «чаёвничали» уже давно, и гость чересчур освоился. Кажется, гость начинал раздражать хозяина:

            – Вот для чего ты так вырядился, Женя?

            – Это образ дервиша. Нищего по-нашему.

            – Образ! – передразнил Сергей Михайлович, – Какой ты к лешему дервиш? Всё у вас так! Русские писатели! Трёп один. Раньше на Руси юродивые были. Юродивых боялся даже сам царь Иван Грозный. Слово юродивого считалось гласом божьим. Сколько силы духа в людях было, а сейчас, слушать противно. О справедливости трещат все кому не лень, а сами юлят и приспосабливаются.

            – А диссиденты?

            – Вот только этого не надо. Диссиденты! Эти больше других пустозвонят, потому что тоже выгоду для себя ищут. Только не здесь, а за рубежом хотят понравиться. Я же говорю, трёп один. Теперь у каждого свой шкурный интерес. И все делают вид, что не замечают того, куда страна катится. Скажешь не так? Вот зачем ты так вырядился?! Раньше бы за такие дела…

            – Что раньше? Хочешь сказать – Сталина на вас нет!

            – При чём здесь Сталин, я про Ивана Грозного. Назвался груздем, так и полезай в кузов. Или нечего маскарад устраивать.

            Известные исторические личности у Матвеева всегда были излюбленной темой застольных посиделок, но имя Сталина он старался не трогать. Максим заглянул на кухню, стало любопытно посмотреть на человека, который так взбесил, обычно дружески настроенного Сергея Михайловича. Хозяин сидел спиной, а лицом к двери расположился субъект довольно странного вида. Незнакомец был одет в узбекский халат на голое тело, на бритой под «котовского» голове аляповатым блином красовалась тюбетейка. Несмотря на экзотическое одеяние, мужчина был русский. Собеседники не сразу отреагировали на появление Максима. Гость сосредоточенно выслушал хозяина и тут же парировал:

             – Что мне твой Иван пусть и Грозный. Беззаветным поборникам соцреализма, иногда, удаётся говорить правду. Мало нас таких. В этом ты прав. Молчалины блаженствуют на свете! Нос по ветру держат, плотно сомкнув ряды. И тут – бац! Книга, бывшего политического заключенного, Александра Солоницына. Слыхал про такого?

            – Слыхал. И что? Уехал, теперь там вещает – осторожно заметил Сергей Михайлович.

            Слишком откровенничать с малознакомым человеком не имело смысла, но Приютина ничуть не смущало шапочное знакомство. Или это была укоренившаяся привычка играть на публику:

            – Не скажи. Он правду озвучил. Единственный. Не про свои личные страдания, а правду, ту голую правду про всех нас. Как есть выложил. Сталина уже в живых нет, а прихлебатели ещё живы. Вот и выперли выскочку из страны. С глаз долой. Кому хочется правду про себя знать.

            – Всё верно, Женя. Себя увидели в его рассказах. Я тоже об этом подумал. Себя они узнали. Себя…

            Человек в тюбетейке опустошил стакан и продолжил:

            – Как в зеркале. Это и встало им поперёк кадыка – с жаром воскликнул Приютин. –  Они как думали, разоблачили культ личности вождя народов и разом отмылись все.

            – Да. А кто доносы строчил? Не Сталин же их писал.

            – А я про что. Дерьмо то у них и закипело. Все эти творческие союзы. Круговая порука. Не враги же они себе. Механизм давно отлажен, живи и радуйся. Литературные премии, тиражи, заоблачные гонорары. Даже за откровенное фуфло, между нами говоря, не гнушаются деньжищи отваливать, мама не горюй. И вдруг является никому не известный выскочка и литературные аристократы почувствовали себя плебеями. Этого ему никогда не простят.

             – Я с вашей кухней мало знаком. Читаю только писателей-фронтовиков.
 
             – Ну это каста неприкасаемых. А вот взять Владимира Семёновича. Умер Высоцкий и пусто вдруг стало. У меня сегодня душа болит, Серёга, веришь, нет! Такое чувство, словно кусок сердца оторвали.

            Максим надоело стоять в дверном проёме, он подошёл к столу и взял с тарелки бутерброд с докторской колбасой. Успел откусить, но услышав слова про смерть Высоцкого поперхнулся. Сергей Михайлович постучал ему по спине:

            – Жуёшь на бегу. Садись за стол и ешь по-человечески.
 
           Но Максим его не слушал, он остолбенел от сногсшибательной новости и недружелюбно покосился на странного человека в халате. Гость не вызывал у него доверия:

            – Как умер? Высоцкий умер?

            – Умер. И все молчат. Какая подлость! Олимпиада у них. Праздник портить не хотят – гость развёл руками.
       
            Максим перевёл взгляд на отчима. Сергей Михайлович утвердительно покачал головой, и представил своего приятеля:

            – Познакомься. Это знаменитый писатель Евгений Приютин. Ты читал его повесть в журнале «Юность». А этот «юноша бледный, со взором горящим» мой сын Максим.

            Приютин слегка прищурил глаза и нарочито манерно поклонился. Человек ошеломивший Максима новостью о смерти Высоцкого, стал ему особенно неприятен. Этот фигляр в узбекском халате и есть писатель? Зачем ему понадобился этот дешёвый маскарад. Максим смотрел на загорелые руки Приютина и с презрением думал о том, что и фамилия у него какая-то фальшивая, прилипчивая. Больше не удостоив гостя своим вниманием, Максим забрал тарелку с бутербродами и пошёл в свою комнату. Известие о смерти Высоцкого потрясло его. Включил телевизор. Там показывали соревнования гребцов, водный стадион в Крылатском был переполнен. Азартные вопли спортивных болельщиков казались странными и противоестественными. Как же так!? Словно и в самом деле ничего не произошло. За весь вечер ни слова о смерти актёра. Может быть этот Приютин, что-нибудь перепутал. Пьяный бред. Максим дожевал бутерброды и выключил телевизор. Взял с полки кассету с песнями знаменитого барда, вставил в магнитофон. Легендарная хрипотца в голосе исполнителя вызвала щемящее чувство безвозвратной потери. Максим выключил магнитофон и лёг на кровать. Было слышно, что на кухне отчим продолжал спорить с Приютиным. Как вообще можно спорить в такой день – умер Высоцкий! Казалось рухнуло что-то большое и очень важное. Сделалось тоскливо и даже больно. Это была какая-то другая, незнакомая ему боль, не такая как на тренировках после удачного захвата соперника, когда сводило мышцы и ломило суставы. Это была не физическая боль, у него впервые болела и ныла душа. Максим прислушивался к этой особенной боли и тогда его посетила мысль о бренности бытия. Зачем человек вообще живёт, если всё так скоротечно? Высоцкий умер! А он, Максим Матвеев, будет так же ходить на тренировки, чтобы совершенствовать собственное тело и закалять дух. А зачем? В чём цель и ценность жизни? Если в один момент тебя не станет. Раньше Максим об этом не думал. Его окружали молодые люди, даже бабушка с дедушкой были ещё живы. И жизнь казалась бездонной, как небо.

            Голоса на кухне стали глуше. Мужчины окончательно утомили друг друга, и продолжали говорить лишь по инерции. Приютин рассказывал анекдот: «Решил Брежнев по стране прокатиться, посмотреть, чем народ живёт. Сидит Леонид Ильич в купе спец-вагона, хорошо ему комфортно, зачем куда-то ехать. И попросил он шторы задернуть, а своему окружению повторять – мы едем-едем-едем. Кто посмеет царю перечить. Так и сделали. Брежнев успокоился, задремал, и думает, как же хорошо мы всё в стране обустроили».

            Сергей Михайлович даже не улыбнулся. Анекдот был с длинной бородой и с очень недалёким смыслом. Все уже и без того поняли. Страна, действительно, задремала под стук колёс мифического поезда развитого социализма. Приютин тоже не смеялся. Гостя изрядно развезло, и всё же стакан из руки он не выпускал. Намекая хозяину на то, что пора налить. Ходили слухи о непростом характере писателя и Матвеев даже начал опасаться, что мирно завершить застолье не получится. Сергей Михайлович был крепким мужчиной и знал, что в случае чего, скрутит Приютина без особого труда, но не хотелось наделать лишнего шума. С Приютиным они сошлись случайно. Коллега попросил развлечь столичного гостя после творческой встречи. Сергей Михайлович согласился, думая, что такой сюрприз обрадует Максима. Общение с писателем не заладилось, и теперь ему было стыдно. Приютин торопливо пил, был неряшлив, часто курил, стряхивая пепел прямо на пол. Сергею Михайловичу он изрядно надоел. Приютин как-то грустно посмотрел на него, кажется, даже протрезвел в эту минуту, и произнёс то, чего хозяин дома никак не ожидал услышать:

            – Знаешь, а Советский Союз скоро развалится. Вот помяни моё слово. Строили-строили и ничего-то путного так и не создали.

            – Ну это ты зря. А освоение космоса!

            – Космос. Это, конечно, огромное достижение. Я о людях.
 
             – Это как у классика. Люди как люди, только квартирный вопрос их немного испортил.

              – Не только это. Сколько дерьма на свете. Откуда думаешь у меня этот прикид? Недавно вернулся из творческой командировки. С коллегами посетили одну нашу братскую республику. Познакомился там с местной поэтессой. Красивая стерва. Глаза чёрная бездна, а имя нежное как мёд – Лейла. У нас с ней бурный роман закрутился. Я от неожиданности совсем голову потерял, так втюрился в эту восточную гетеру, что даже хотел Люську свою бросить ради неё. В конце командировки, по всей форме, сделал предложение руки и сердца. Букет роз и всё такое, чтобы красиво было. Она меня на смех подняла.

            – Почему? – спросил Матвеев, скорее для проформы, он уже утратил интерес.

            – Говорит, творчество для неё лишь возможность общаться с разными людьми и весело проводить время. А замуж она собирается за сына прокурора. Родители уже договорились. Захир, так зовут её жениха. Так вот этот Захир институт заканчивает и тоже станет прокурором. Ему уже должность подготовили. В каком-то совхозном стаде две сотни баранов до свадьбы жир нагуливают. Представляешь, прокурор своих баранов в совхозном стаде держит. И там это нормально.

            – Отара.

            – Что?

            – Не стадо, а отара баранов.

            – Вот-вот. Бараны мы все. Какой к чёрту социализм! У них там как были баи, так и остались. Должности по наследству передают. Моя прекрасная гетера и говорит мне – ты неудачник и голь перекатная. Как семью содержать собираешься? Вот и вся любовь.

            – Как там в кино было? Восток дело тонкое, Петруха! Совсем другой мир. Хотя, теперь и у нас тоже самое. Ты мне я тебе. Всё это ни к чему хорошему не приведёт. Куда-то не туда завернули и не заметили. Думаю, придёт время, одумаемся.

            – Нет, Серёга. Не одумаемся. Так и нырнём в эту пропасть вниз головой. Нырнём и ещё радостные песни горланить будем. Хорошо если не поубиваем друг друга, как в гражданскую.

            Пять минут назад Матвеев считал писателя пустым местом, а он неожиданно сумел удивить его. Сергей Михайлович устыдился своего презрения к этому человеку в нелепом наряде, и почти с отеческой нежностью в голосе сказал:

            – Слушай, Женя, поздно уже. Давай я тебе раскладушку поставлю и переночуешь у нас.

            Приютин не слушал его и продолжал:

            – Ходили там по школам стихи читали, умные слова говорили. Нас как дорогих гостей угощали в лучших ресторанах города. Мы и рады услужить. Не хочу. Как она мне про баранов рассказала, ничего не хочу. И писать больше не буду. Наряд этот на рынке с местного торговца снял. Обменял по-братски на свой югославский костюм. В гостинице наголо побрился на зло всем. Меня за это на прощальный сабантуй не пустили. В номере заперли, боялись, как бы ещё чего не выкинул. Догадались, на что я им намекаю, нарядившись дервишем. Зажрались на народных харчах.

            – Зажрались-зажрались. Пойдём, Женя, пойдём на диван, тебе выспаться надо.

            – Пойдём. А я с ней своей Люське изменил, скотина. Тварь я последняя.
 
            – Ладно тебе Женя. Все мы бываем неправы. Пойдём спать.

            – Пойдём. Меня Люська пилить будет. Наплевать. Хоть высплюсь.

            Приютин, по всей видимости, забыл, что находится в другом городе:

            – А твоему парню моя повесть и в самом деле понравилась?

            – Да.

            – Я так рад. У тебя хороший сын.
 
            – Хороший.

            – А вот мы с Люськой бездетные. Это из-за меня дурака Люська аборт сделала. И нет мне прощения. Вот и корёжит меня с тех пор. Блин. Урод я у мамки с папкой получился.

            Приютин покрутил в руке пустой гранёный стакан, икнул, из другой руки у него выпала вилка:

            – А я им хоть немного, но отомстил. Ты бы видел их морды, когда я налысо побрился и напялил на себя эту хламиду. Пусть гады знают. Не всё продаётся. А ты знаешь, почему эта Лейла со мной любовь крутила. Ой. Не поверишь, там такая история. У её жениха друг сердечный имеется, тоже будущий прокурор. Скоты. И представляешь она об этом знает. Папаши двух «благородных семейств» договорились, потому что всем выгодно. Я спрашиваю. Лейла, как ты могла согласиться? А она в ответ. Что я ничего не смыслю в жизни. За то, что она прикроет позор этого Захира, вся его семья ей ноги целовать будет до конца дней. Я как дурак. А как же любовь? И тут она меня, конечно, поддела. Ты говорит по любви женился и что толку. Изменяешь своей жене. Мне и крыть нечем. Я такой же скот. Скоты мы все.

            Приютин потянулся, чтобы поднять вилку и выронил стакан. Стакан упал на пол и разлетелся вдребезги. Он пытался собрать осколки, но Сергей Михайлович остановил его:

            – Не надо, Женя. Я сам уберу. Всё нормально. Пошли спать.

            – Пошли. Я тут наговорил лишнего, если что – забудь.


            – Забуду. Поднимайся.

            Максим услышал шум на кухне, вышел из своей комнаты, и помог дотащить писателя до дивана. Гость повалился снопом и сразу захрапел. Отчим махнул рукой:

            – Ладно. Пусть здесь спит. Да. Совсем из головы вылетело. К тебе этот ваш новенький заходил, кажется, Борис его зовут. Просил передать, что договор на завтра в силе.

            – Хорошо.

            – Что за договор? О чём это он?

            – Собирались с ребятами за город. К Борьке на дачу с ночевой. У него родители в Крым уехали.

            – А понятно. Только смотрите там, чтобы без приключений.

            – Нормально всё будет.

            – Я на тебя надеюсь.

            Сергей Михайлович достал раскладушку, спальник и пошёл спать на балкон. Пьяный отчим всегда спал на диване, который теперь занял Приютин. Матери дома не было, но отчим в спальню не пошёл. Это обстоятельство немного развеселило Максима.