Солнца кусок. Киноповесть в двух частях. Часть I

 1.
В полутемной комнате двое застыли над трясущейся фигурой. Видны только их ноги по пояс. Тот, что снизу – стоит на коленях на деревянном дощатом полу, покрыт испариной, его торс измазан ударами подошв, бритая наголо голова в ссадинах, губы разбухли, из прочей одежды остались только лоскуты брюк.
Он дрожит всем телом, скупой плач мольбы и раскаянья выходит неубедительно и больше походит на приглушенный писк. Над ним раздается характерный звук мерцающий свет, с которым загорается спичка. Небольшая пауза и кто-то сверху начинает настойчиво совать ему в рот прикуренную сигарету.
Нижний водит головой, в попытке отказаться от последней затяжки, пытаясь так отсрочить свою участь. Второй сверху обхватывает его голову ладонями и его подельнику удается протиснуть сигарету между зубов. Жертва дымит пару раз невзатяг и сигарета вяло вываливается изо рта, уступив место новому припадку плача.
Человек в этот раз усердствует. Его тело сгибается в мольбах и стенаньях. Сам он изредка приподнимает голову, чуть оглядываясь назад, в попытке уловить реакцию верхних. Не видя эффекта он продолжает усердствовать. Рядом на полу тлеет сигарета.
Нижний предпринимает последнюю попытку и, обернувшись назад, тянет к мучителям руки. Те небрежно отталкивают его, и он упирается руками в пол. Тут же перед ним падает короткий меч, облаченный в ножны.
- Не дрейф, ниндзя, мы подстрахуем! – слышится сверху голос, после чего раздается звук затвора.
В позе молящегося, так и не выгнув спины, нижний тянет трясущиеся руки к ножнам. Он пытается ухватится за них и, не в силах думать о предстоящем, теряет их несколько раз подряд. После увесистого толчка ногой в зад, он, всхлипывая, поворачивает голову в пол-оборота и вцепляется-таки в ножны крепко – обеими руками.
Ритмичный плач сопровождает расходящееся движение рук. Он отбрасывает ножны и, обхватив рукоять руками, медленно и робко заносит лезвие перпендикулярно живота. Человек зажмуривается, не прекращая плача, медленно отводит трясущийся меч. Он уже начинает слабо упираться лезвием в живот, чуть раня кожу, как вдруг перед ним падает еще что-то.
Зеленое яблоко начинает перекатываться по полу. Верхние начинают смеяться и уходят, раздаются шаги. Глаза нижнего в первые за все время не искажены плачем и широко раскрыты. Он как-то сердобольно смотрит на фрукт и, наконец, откладывает меч. Когда яблоко оказывается в его руках, он чувствует сзади дневной свет, возникший в открытом проходе сарая. Человек не успевает и оглянуться, когда раздаются два хлестких звука, и аккуратные кровяные точки на спине, оказываются на груди жертвы рваными красными метками. Третий выстрел врезается в затылок, от чего голова бьется подбородком о грудь, и жертва падает на живот замертво.

2.
Зима, утро. В глубине леса слышно движение. Огромный зверь приближается к опушке. Серые лапы проникают в глубокие сугробы, но глубина их для него не помеха. Ближе к опушке у пригорка, где на просвет леса виднеется храм, животное замедляет темп. Шаг становится более тяжелым, будто здесь на краю, сугробы выше и пробираться стало сложней. Вслед на заснеженном пригорке продолжает движение человек.
 Его силуэт виден со спины. Он почти не покидает леса, не отходя от деревьев больше чем на пару шагов. Человек останавливается и наблюдает за храмом и предместьями.
Напротив церкви, расположенной на пологом склоне, не доезжая до врат метров двадцати, с характерным от мороза звуком останавливается черный внедорожник. С церкви слетает стая птиц.
Внутри машины, на заднем сиденье у окна – угрюмый мужчина лет сорока. Он выглядит на свой возраст, лицом суховат, одет в черное пальто с пушистым блестящим меховым воротником, на голове – похожего меха шапка, руки скрыты в черных кожаных перчатках.
Хлопотливый водитель выбегает наружу, потирая ладони. Он отворяет заднюю дверь, и пассажир нехотя покидает салон. Водитель закрывает за ним и машет куда-то. За кадром хлопают двери машин сопровождения, и стайка здоровяков поспевает на зимнем фоне за хозяином, переваливаясь.
Не доходя до врат, мужчина останавливается, оборачивается и какое-то время смотрит на сопровождение.
- Вам помолится?
Охрана дружно отрицает характерным жестом.
- В машине – печка. Переждете.
Человек оставляет охрану и уходит в сторону церкви. Сопровождение остается ждать на улице, потирая руки и топчась на месте.

3.
Мужчина оказывается внутри. Идет служба, и раздаются песнопения. Слева от входа не перестает торговля церковной утварью. Улыбчивая бабуля заведует всем, сидя под тесненным календарем с надписью «1999».
Дальше от входа – полно народу. Человек снимает головной убор, скрывавший залысины. Из внутреннего кармана он достает крупную купюру, отдает в руки бабке и берет всего одну свечу. Та учтиво кивает и опускает пару купюр из кассы в урну с подаяниями и кладет новую им на замену.
Гость, не снимая перчаток, аккуратно зажигает свечу от зажигалки и продвигается вглубь толпы, где идет служба. Он постепенно пробивается к передней фаланге у службы. Соседи недовольно таращатся в сторону его высокой фигуры, но быстро успокаиваются, толи признавая в нем кого-то, толи не желая нарушать хода службы, от чего, как и вся остальная паства поблизости алтаря, начинают особенно вдохновенно молится, склонив головы. Его непокорная натура хорошо видна на всем этом фоне, где его и замечает священник.
Последний дает ему знак, что заметил, коротко опустив веки. Посетитель медленно наблюдает за его передвижениями в первых рядах, редко моргая.
В процессе службы священник приближается к нему и прикрытый от пения наступившим хоралом, произносит настойчивому гостю:
- В придел зайди после службы! – после чего окропляет того водой.

Служба окончена. Служитель с должным спокойствием распускает молящихся. Раздает в дорогу мудрые советы и просит дотерпеть пост. Прихожане благодарят его, крестятся и отпускают. Особенно настойчивых священник просит подождать и уходит в глубину церковной пристройки.
- Не тяни, окаянный раб божий Рудольф…
- Ты, отче не гневись, выслушай сперва, - отвечает гость, сложив ладони и принимая благословение от подошедшего служителя.
- Ну, так и глаголь?!
Рудольф улыбается речевой манере священнослужителя.
- Нашли мы расстригу твоего в сарае одном. Час езды.
- Была при нем какая утварь? – оживился служитель.
- Не было ничего. Пустой совсем. А куда-что делось, спросить не довелось – теплым нашелся.
- Душегубы-безбожники, Господи прости! Сводишь?
- Тебе ли мне отказывать?
- Ждите у врат, – священник благословляет и делает наставление. -  «Неупиваемой Чаше» помолись – тебе должно!
Отворачивается и возвращается к пастве. Рудольф смотрит ему в след, оборачивается к иконе и мерно домаливает, не сводя с нее глаз.

4.
На заднем сидении теперь двое. Священник в похожей меховой шапке, но ниже одет проще: обычная рыжая дубленка с невзрачным курчавым воротом пепельно-серого цвета.
Машина поначалу едет ровно, но после замедляет ход и съезжает в проселки. Подвеска характерно реагирует, и салон начинает качать.
- Не легкая наша доля стала, – жалуется мимоделом Рудольф.
- Унынье – смертный грех!
- Вот и у вас на все по статье найдется.
Оба улыбаются. Пассажиры общаются, не глядя друг на друга. Взгляд каждого направлен в стону ближайшего дверного окна. Служитель продолжает:
- А чего ты меня жалобишь?
- Не любят басурмане воевать, сразу по управам ходят.
- Какие такие? Моя управа повыше любой стоит!
- Объявились тут островные камикадзе одни. Хотят на одном участке перерабатывающий завод поставить, а у меня там площадка транзитная на тысячу машиномест.
- К чему клонишь?
Рудольф оборачивается в сторону служителя.
- Ты б благословил у меня часовенку посреди участка? Убереги бойцов от душегубства?
Отче обращает возмущенный взор на соседа. Машина останавливается. Раздается голос водителя:
- Прибыли, Рудольф Львович.
- Посидим или выйдем, что ли? – спрашивает Рудольф.
- Пройдемся, пожалуй. – до сей поры не сводя глаз с соседа, отвечает отче.

5.
За поваленной оградкой на территории заснеженного участка стоит некогда жилой дом. Он  почти разрушен, и разные догнивающие бревна неуклюже развернуты в разные стороны.
Сарай расположен по соседству в дальнем правом углу. После него – заснеженное поле, заканчивающееся где-то вдалеке лесом.
В глубине леса продолжает свое движение зверь. Он глубоко и хрипло дышит, с силой пробиваясь сквозь сугробы и частый лес.
Священник и Рудольф рассматривают пейзаж.
- Хорошее место. – замечает Рудольф.
- У вас, душегубов, на подобные места нюх как собачий!
- Тут нюху мало будет. Я бы в такую даль точно не поехал, в городе места и поугрюмей знаю, да и море рядом.
Начинают движение по протоптанной тропинке. Ряса местами окунается в сугроб и тащит на себе снег.
- Так беглый он, сначала от церкви, потом от всего мира бежать пытался – размышляет отец.
- Беглый – не беглый, а все-таки человек. Городскому человеку комфорт нужен, родня у него наверняка была. А он видал куда забрался. Значит, не только Бога боялся. Тропа нахоженная, так мы его и нашли. Вот только не мы первые.
Зверь продолжает движение и вырывается на поле из леса. Он видит вдалеке остатки деревни и вновь продолжает бег по горбам глубоких сугробов.
Дверь в сарай распахнута и одиноко болтается на ветру. Изнутри доносится тусклый свет. На пороге видны тонкие снежные отпечатки подошв.
В дальнем углу видно тело. Человек раздет по пояс, брюки практически целиком изодраны, бледно-синее тело покрыто ссадинами.
- Упокой, Боже, душу раба твоего Николая… - говорит служитель, подходя к телу. Коротко окончив обряд, он привстает рядом с трупом на колено и начинает изучать покойного.
- Два в сердце, один – в голову. Напоследок. Каждая, как последняя. – замечает Рудольф.
- Ловко ты! – отзывается служитель, ворочая труп.
- А тут особого ума… Чужих следов тоже наперечет. Двое с ним было. Моих здесь не гуляло, итак все с порога видно.
- Так и нашли? Голышом?
- Не узнаю тебя, отец Георгий. – обиженно отвечает Рудольф. – Нам еще по церковным карманам шарить осталось…
- Не гневай - пустое, было с ним кое-что, о чем тебе не знать. Точно было! А эти двое, что по нем пришли, значит с собой это таскают теперь.
- Так может просветишь за труды?
- А знать не убоишься? – грозно произносит отец Георгий.
- Если б знать, - улыбается Рудольф, - у меня на счету делов, что вам всем храмом молится.
- А ты не богохульствуй! Глянь на ладони его! – отец выворачивает кисти покойного. Внутренняя поверхность их представляет сплошной рубец, как после ожога, дальше на внешнюю сторону уходят темно-коричневые пигментные лучи, как от загара.
- Видишь, он как будто раскаленную лампу затыкал руками, - продолжает служитель.
- Хороша тайна… - замечает Рудольф.
- Ну, тогда смекай, что я сейчас скажу: кусок солнца это, безбожник, нам его во временное хранение с иконой бурятской передали.
- И?
- Потеряли мы солнце.
- Чего теперь?
Священник встает с колена и подходит к Рудольфу вплотную и, глядя ему в глаза, произносит:
- Пойду, церковь на ключ закрою.
Виснет пауза.
Зверь останавливается у поваленной изгороди. Дальнейшее движение продолжает человек, силуэт со спины тот же, что наблюдал за церковью.
Рудольф какое-то время не отвечает. Он рассматривает лицо служителя, легкие судороги проскакивают по уголкам его глаз, а затем спрашивает:
- Милицию вызывать?
Отец Георгий не сходит с места:
- Помолись лучше… Не чего им тут. Сами соблюдем, как надо.
- Воля твоя. Куда теперь?
- Меня обратно. Своих предупреди, чтоб начеку. Твоя правда - их обязательно двое будет, одному как видно, унести не под силу.
- А если я тебе скажу кто, часовенку поставишь на парковке?
- Да, что ты Ирод, молчать про такое!
- Так порукам?
- О благом все уговоры на небесах итак писаны!
- Значит по рукам!
Рудольф протягивает Георгию руку, не снимая черной кожаной перчатки, тот с неохотой пожимает. Бандит сильнее сжимает кисть служителя и какое-то время трясет ее с улыбкой, кожаный слой перчатки издает характерный хруст. Отпустив отче, начинает рассказ:
- Мне про эти солнечные куски не знать, а вот кто твоего послушника закруглил - догадываюсь. Видишь раны у живота. – Рудольф тыкает труп мыском ботинка в живот. – Это от меча специального след. Для харакири. Подо мной когда-то отморозок один ходил – Алатырь погоняло. Палача любил исполнять – хлебом не корми. Так у него привычка была подбросить жертве такой ножик. Мол, если живот себе вспорешь – есть шанс, что он не добьет.
- Так что же?
- А ничего. Достало меня это. Ему на мокрое, а он цирк устраивает. Ну, я как-то и попросил своих в расход его пустить, мимо делом. А он верткий оказался. Ушел в общем. Если он в наши края вернулся – то и нам побегать не жалко…
- А второй кто?
- Это без понятия, но меткий. Алатырь в упор добивал, а стрелок по сути так себе был. А здесь видно с порога стреляли и все по делу.

6.
Алатырь выглядит нелепо. Редкая рыжая борода и такие же короткие волосы сверху, под правым веком шрам параллельный естественной глазной прорези. Здесь же вместо виска вмятина после тяжелой травмы, край ее обнесен линией разреза после операции, отмеченной шрамом и швами. Его спутник выглядит совершенно обычно. На вид не более 25 лет, короткая стрижка овалом вокруг лица, гладко выбрит, классическая кожаная куртка и серый свитер под ней. Машину ведет уверенно, все движения фиксированы, что не мешает ему постоянно пользоваться многоразовым станком для бритья, просто так – привычки ради.
Машина движется по шоссе и резко останавливается. Алатырь удивленно смотрит на водителя. Тот откладывает бритву в бардачок и включает задний ход, машина проезжает поворот, а после съезжает на него же.
Внедорожник въезжает в промзону вблизи вокзала. Виден бетонный забор с дырой, в которую выскакивают пассажиры машины. Дальше – сплошные пути, бесконечные хребты составов без начала и конца.
Где-то находят смотрителя. Он смущенно крутит головой в ответ на их просьбы, заметные издалека по клубам пара. Водитель сует смотрителю купюру и тот сосредотачивается. Показывает куда-то и ведет за собой.
Какой-то товарный вагон с задвижной створкой. Внутри работяги греют буржуйку. Алатырь и спутник недовольно смотрят на смотрителя.
- Ебнулся?
- Задрогните в обычном!
Стрелок переглядывается с Алатырем. Опять смотрит на работника станции. Работяги предлагают присоединиться к горячему. Поезд трогается, гости запрыгивают внутрь и насильно затаскивают с собой  путейца.

7.
Лето. Бурятская деревня, восьмиугольные юрты, неподалеку в поле происходит праздник: силачи в национальных облачениях дерутся, мимо проносятся кони, дети на руках дурачатся пищей, разжевывая ее напоказ, кругом радостные крики и улюлюканья, неподалеку соревнуются в стрельбе из лука.
Глава наблюдает за происходящими боями. Крупные силачи вершат финальный бой. Один из бойцов ловко поддевает противника и роняет на лопатки. Толпа радуется в ответ. Силач вздымает руки, призывает толпу. Глава смотрит на подручного и тот кивает в ответ. Он перепрыгивает заграждение и снимает верхнюю одежду.
Ставленник ловок и резок в движениях - не проходит и пары мгновений как бывший «чемпион» лежит на  земле, сломленный внезапным захватом у лодыжки. Толпа удивленно гудит, победитель, как ни в чем не бывало, возвращается за парапет, хозяин всем своим видом высказывает одобрение.
Мимо проезжает УАЗик. Водитель подбегает к главе и его спутнику, что-то шепчет ему на ухо и тот покидает праздник вместе с бойцом.

8.
- Зачем тебе солнце, поп? – спрашивает шаман.
- Для дела хорошего. Говорить не хочется. – отвечает отец Георгий.
- А ты и не говори. Лето за порогом. Глянь, вон, сколько света, а ты от океана ко мне в степь пожаловал за куском каким-то?
Шаманская юрта на стенах пуста, ничто не напоминает о промысле хозяина. Сам шаман молод, говорит по-русски без акцента, веселая блестящая совершенно лысая голова его постоянно улыбается.
Прибывают разные гости и просящие. Незаметно появляются и глава вместе с бойцом. Все внимательно следят за разговором.
- Чего молчишь? – реагирует шаман на возникшую паузу.
- А что говорить?
- А ты попробуй,  мы-то тебя не тянем? Расскажи, как узнал, что знаешь вообще?
- Узнал от местных. Такие же священники. Знаю, что край от него без бед, и тяжелая зимняя пора легче переносится. У нас, особенно в деревнях, этой зимой совсем туго станет.
- Забавно как! Еще что знаешь?
- Людей целит, суставы возрождает, сердце покоит, разуму веру возвращает.
- Веру? – удивляется шаман. – Не тебе ли самому такая вера понадобилась?
- Не береди шаман. Я свой храм по соринке собирал. Не без добрых людей, конечно, но сетовать на покой и удачу не могу я – на все воля Божья! – служитель бросает взгляд на шамана и после короткой паузы добавляет, – тебе ли не знать?
- Ха! Мой бог не гордый, он не один, их много! Ты сам больно много моих богов по имени знаешь? – шаман разражается смехом.
- Твоя правда, никого не знаю. – задумчиво произносит священник и добавляет. – Да я и моего Бога-то не знаю как зовут, по вере не положено…
- Грустный ты человек, занудный! – обвиняет шаман. – Да, ладно! Нельзя солнце в одних и тех же руках держать. Ему по миру ходить положено. Дам я тебе его кусочек, может и вам оно посветит! – с еле заметной печалью произносит хозяин.
Шаман начинает рыться в шкурах за спиной и, отыскав нужное, бросает в сторону гостя. У ног Георгия оказывается искривленный клинок в кожаных ножнах.
- Это что ли и есть? – удивляется священник.
- Что ты. Луч это. Вдруг что случится – пропадет или закатится, кто искать будет – пусть этот луч собой носит. Греется он сильно, если рядом.
- А солнце где?
- Его долго в руках нести нельзя. Если передержать, то тогда не ты, а оно тебя поведет. Мы вам его с иконой какой-нибудь передадим – для виду… Скоро. Нож-то у тебя есть теперь! – шаман вновь задорно смеется.
- Храни господь тебя, шаман! Мне пора тогда.
Шаман, не вставая с места, делает почтительный жест на слова служителя.
- Дорога твоя и только тебе принадлежит.
- Твоя правда, коли так. Когда ждать теперь?
- Ты не волнуйся. Будет позднее, чем надеешься и раньше, чем думаешь.
- Ну, коли так… - повторяется святой отец и движется к выходу.
- Отец Георгий! – окликает шаман служителя.
Тот озирается и делает вопросительный жест мимикой, поддернув по-мальчишески подбородок вверх.
- Ты не терзай себя. Умрет она. Через две недели, как снег ляжет. На пути от первого снега, до Нового Года. – виснет пауза и шаман печально дополняет. – да ты и сам мне об этом расскажешь.
- Молчи, шаман! Да про камень не забудь! - в раздражении Георгий спешно покидает юрту, небрежно задернув за собой порог.
Шаман оглядывает пришедших с грустью. Не покидая своего места, подзывает к себе вялым, не под стать его темпераменту жестом главу и бойца:
- Не вижу я чего нам ждать от этого… Батадоржо, придется тебе присмотреть. – обращается шаман и протягивает молодому воину такой же клинок-луч. – А ты Солто, на правах главы, повезешь ему подарок в город. Пусть все будет соблюдено… Не понять мне, что я из шкур вытащу, не понять…

9.
Длинный товарный состав тащится по тайге. Ветер выбрасывает из-под колес вихри, близкие ели теряют сугробы с узких лап.
Задвижка одного из вагонов открывается находу. Алатырь смотрит в сторону проносящего монотонного зимнего леса. Его глаза воспалены, ветер треплет редкие волосы на бороде. Он оглядывается на попутчика, греющегося у печи. Дальше, где-то в соломе видны три неподвижных силуэта.
Тела, по-видимому, свалены друг на друга. Стрелок начинает мерно жует чужую стряпню, разогретую на буржуйке, звеня алюминевой ложкой в жестяной тарелке На заднем плане, одно за другим, Алатырь оттаскивает тела в сторону проема, а после выкидывает их из вагона.
Выбросив последнее, он усаживается на краю в позу по-турецки. Бандит выставляет на ветер руки, обожженные похожим с их первой жертвой образом. Ладони обожжены недавно, но ожоги уже успели зарубцеваться грубыми лоскутными шрамами, от которых дальше наверх идут коричневые лучи.
Алатырь оборачивается к подельнику. Стрелок держит, прижав к боку, моток плотной ткани, скрывающей что-то сферическое по форме, и устало смотрит на компаньона. Алатырь отводит край собственной куртки вверх и показывает подельнику такие шрамы, как на руках, не выдающиеся по пределу более диаметра предмета.
Стрелок аккуратно откладывает моток в сторону и тянется к кастрюле на печи, чтобы помешать варево. Второй медленно закрывает задвижку. Свет, горящий в чреве буржуйки, неровно освещает пространство вблизи. Алатырь подсаживается с другого края и спрашивает стрелка:
- Куда едем?
- Не знаю, не говорит оно со мной, греет только.
- Значит надо дальше ехать.
- Хм… - ухмыляется стрелок. – В никуда путь далекий. Оно так может по кругу греться постоянно.
- Э нет. Тепло – это для нас. Ты ж неспроста к вокзалу съехал.
- Что значит?
- Ну, не сам захотел. Мы же к Рудольфу собирались, правильно?
- Было такое, теперь что?
- А теперь мы в неизвестном направлении едем, понимаешь? – пытается разъяснить подельнику Алатырь.
- Нет.
- Это оно нас тащит, а не мы его. Церковный Николя с ним неделю таскался и только после руки обжог. А я сутки протащил, и руки уже сварились. Значит, все ближе мы.
Стрелок недовольно смотрит на отложенный моток
- Ну, ты-то изуродовался, конечно, а мне что делать? – спрашивает стрелок.
- Терпеть. Не сможешь – мне отдашь. И так дальше. Оно же без боли обжигает, кожа – вон, как из кипятка вареная становится, а Солнце каким было чуть тепленьким, таким и остается. Знай за кожей следи!
- Выкинуть его и делов!
- А попробуй – сам за ним и выскочишь в лес, и я за тобой. Странные мы друзья теперь с тобой, братишка. – тоскливо подмечает Алатырь.
Стрелок все еще смотрит на шар и вдруг произносит:
- Значит все, кто его в руках подержал, за ним бегут?
- Как знать. По дороге выясним.
Неподалеку от путей продолжает бег знакомый зверь. Он движется неестественно быстро, будто состязаясь наперегонки с поездом, пытаясь его опередить.

10.
Рудольф проводит время на стрельбах. Он метко подбивает мишени и веселится своим попаданиям. В перерывах между выстрелами он снимает свои кожаные перчатки, чтобы вытереть платком влагу с лица, образовавшуюся от дыхания на морозе. Руки его также обожжены, сваренные ладони с темными лучами, уходящими по запястью по рукав. Рудольф заканчивает с платком и начинает заряжать. В это время к нему подбегает пара крепких из охраны и начинают наперебой докладывать:
- На вокзале машину нашли! Но в здании, и где еще – их не видели. Значит на товарняке ушли.
- Точняк на товарном. Их немного сегодня отъехало – три всего. Интервал 1 час.
- А при нас два, значит они на двенадцатичасовом отчалили.
- Отчалили, сука! – подмечает Рудольф и отвешивает каждому хлестко по челюсти.
Братва кряхтит, но терпит. Чуют вину и держат дистанцию в метр, придерживая ушибленные лица.
- Не вернулись же, блять! Так чего вы тупили тогда? Самому делать? А вы мне тогда зачем? – отчитывает Рудольф. – Ладно, Георгию напоминали про часовню?
- Говорит, позже скажет, что да как. Он с матерью там возится чего-то. При смерти она у него.
- А-а, понятно. Совсем я забыл, что у священников тоже матери бывают.

Далее мы видим Рудольфа в собственном кабинете. Он чистит и заряжает оружие: два пистолета Макаров и Вальтер ППК. Пораненными руками набирает комбинацию на сейфе открыто стоящем на тумбе у стены, правее от письменного стола. Тяжелая дверца отворяется и он достает пачку денег. Подвешивает к плечам кобуру и открывает платяной шкаф, одевается, как и ранее, оглядывает кабинет, бьет себя по карманам.
Чуть не прикоснувшись двери ручки, он ловит себя на мысли и возвращается к столу, чтобы сесть на стул на дорожку. Присаживается, в воздухе хлопает ногами друг о друга и выходит из кабинета, заперев дверь снаружи на ключ.

11.
Георгий одет по-простому – брюки, теплая куртка. Его принадлежность к сану могут выдавать только длинные, ничем не прикрытые волосы, небрежно собранные в пучок и наличие бороды, что в целом несильно выделяет его среди обычных граждан района.
Он тихо ожидает в коридоре больницы. Служитель явно чем-то озабочен и с трудом обращает внимание на остальных: проходящих мимо посетителей, жалующихся больных. Те, в свою очередь, не замечают и его.
Наконец, двери палаты открываются, и ему на встречу выходит врач.
- Привет, Георгий. – доктор ведет себя открыто, без поправок на религиозную принадлежность визитера и сходу принимается починкой негатоскопа стоящего прямо здесь в коридоре.
- Здравствуй, Алексей.
- Третью стадию мы подтвердили. Опухоль распространилась по лимфоузлам, а положительно эффекта от лечения нет. Пока не понятно – прогноз делать сложно…
- Да не мешкай ты, говори по делу, не смотри что церковный я, думай, что обычный человек, – с некоторой нервозностью одергивает служитель.
- Ты, Георгий, не в храме. В палате не до икон. Все очень скоро случится. Не больше двух недель…
- А ты не поминай и не клевещи, чего еще тебе от меня нужно? Раскаянья? Нет его у меня, хоть по карманам ищи. – вдруг произносит священник.
- Так и у меня нет! – подхватывает доктор. – Ни у кого нет, и не было! Ни ниже, ни выше, ни в лесу. У нас здесь одна правда – скальпель, да отрава, которую в вены вливаем. Вы молитесь, а мы титруем. И вся разница. Физики и лирики, ёкэлэмэнэ…
- Дашь, свидеться? Сейчас можно? – спрашивает служитель?
- Чего жалобишь?  С чего не дать-то? - приглашает в палату врач.

Георгий сидит в тишине над изможденным телом пожилой женщины. Сил у нее осталось вовсе немного, и она еле открывает глаза, и поворачивает бледную голову в сторону Георгия.
- Что-то грустна ты сегодня? – пытается шутить Георгий.
Женщина медленно моргает и чуть улыбается, щуря уголки глаз.
- Долго тебя не было, – медленно произносит женщина.
- Не сердись, больно. По души твоей делам скитался.
- Чего нашел?
Служитель отводит голову в сторону, собираясь с силами, чтобы заговорить в ответ сквозь проступающие эмоции.
- Ничего пока, но ищу. – спешит коротко ответить Георгий.
- Да, не тужи ты! У смерти руки длинные – берет кого надо, вот и мой черед пришел.
- Не смерть, не смерть! – спорит служитель. – А воля Божья… Только нет мне дела до воли этой. Не смог я тебя уберечь, мама. Отца сначала, теперь тебя…
- То ли хоронить… Лучше себя береги… Нечего на Бога, не мне тебе рассказывать.
- Не тебе. Веришь нет, а старался я!
- Верю. Твои грехи – любому за молитву… Не тужи, сынок. – утешает Георгия мать. Голос ее звучит совсем тихо, фразы произносятся прерывисто, с передышками.
Отец Георгий тихо плачет.

12.
Двери храма открываются и на пороге оказываются Солто и Батадоржо. Они недоверчиво озираются по сторонам, в движеньях и эмоциях проявляя себя в большей степени горделиво, чем напугано.
В руках Батадоржо находится прямоугольный предмет, накрытый сукном, похожий на картину. Заметив священника, Солто коротким жестом приветствует отца Георгия, встречающего их у Алтаря.
- Вот так без почестей? – спрашивает с неожиданной досадой Георгий.
- А ты думал мы с телевиденьем приедем? Я думаю все итак понятно. – произносит Солто странным сиплым и одновременно высоким голосом, сильно контрастирующим с его округлой фигурой небольшого роста. – Нам ее тебе сразу на стену повесить? – старейшина улыбается своей шутке.
- С этим можно и погодить. Сбоку от аналоя положить, что ли? – мешкает от волнения отец. –  Хотя нет, Николай, подойди! – просит отец Георгий.
- Это кто? – спрашивает недоверчиво Солто.
- Послушник мой. Отдайте ему.
Воин отдает послушнику картину, глядя на того со всем недоверием.
- За алтарь снеси, Николай! – просит служитель.
- Кто такой? Верить можно? – интересуется старейшина.
- Можно. Сирота он, приютила церковь после детдома. Смышленый.
- Тебе видней. Нам домой пора. Вот бумаги для вида. Тебя иногда Батадоржо навещать будет. Не пугайся если что – он парень незаметный. Степи и леса любит больше каменных дорог.
Батадоржо протягивает Георгию свой нож, врученный шаманом.
- Трогай! – просит боец.
Священник обхватывает клинок скрытый в ножнах.
- Горячий совсем. – терпеливо отвечает отец, терпя нарастающую боль.
- Хватит. Отпускай. Потому что отдаем. Где твой? – спрашивает Батадоржо.
- В избе, за церковью. – Георгий отрывает руку и смотрит на возникшее покраснение.
- Всегда при себе держи. Кто взять захочет – нож не упустит, греться начнет, как мой сейчас.
Георгий разглядывает руки.
- Ну, давай, отец! – прощается с усмешкой Солто. Его спутник не говорит ни слова, они разворачиваются и уходят в незакрытые после их прихода двери.
- Удалось бы добра дождаться? – размышляет Георгий сам с собой.
Отец окликает Николая и просит проследовать с ним к избе. Они спокойно покидают ее и идут по узкой тропинке. В руках Николая покрытый сукном предмет.

13.
Священник и послушник оказываются в избе. Николай ставит предмет на стол и опирает на какой-то скарб, коим плотно завалена столешница.
Георгий просит снять ткань и перед ними предстает икона Девы Марии с Младенцем в странном исполнении: в центре оклада прямоугольной картины стоит Дева Мария и держит в руках божьего сына, она расположена подобно маленькой статуэтке и остальная площадь картины, в целом по размерам небольшой, чрезмерно для нее велика. Как сказано оклад полностью обрамляет фигурку богоматери, которой будто вместо подставки служит странный, далеко выступающий из оклада камень.
На вид поверхность его, несомненно, твердая, состав проявляется обильными металлическими вкраплениями темно-серого металла, который издает нехарактерный блеск, более свойственный минеральным кристаллам.
Служитель обхватывает икону по краям и велит Николаю потянуть выступающий камень на себя. Небольшое усилие и икона отпускает камень. Внутри поверхность камня оказывается практически стесанной под плоскость, таким образом, выступающая часть полностью дает представление о размерах камня.
Николай, держа артефакт обеими руками, заворожено на него смотрит.
- Этот камень чудодейственный, Николай… Священный! – поправляет себя Георгий.
Послушник в ответ молчит, не сводя с камня глаз.
- Тебя от службы отлучу не надолго, согласен?
- Согласен.
- В больнице с ним побудешь. С матерью моей. Им исцелить следует. Ну, будет, отложи его.
Николай с неохотой откладывает камень на кусок ткани, скрывавшей икону.
- Вот возьми это. – Георгий протягивает Николаю клинок. – С тобой будет, если кто на камень захочет позарится – теплым станет. Ясно?
- Ясно. Странный он, другой. – замечает Николай, глядя в сторону камня.
- Как другой?
- Это ж церковная реликвия.
- Верно. – спешит уверить Георгий.
- Не верно. Не чувствую я. Говорит он, странным языком, как будто. Зовет куда-то.
- Нам божьего замысла не понять никогда. Просто верить надо. Ты теперь над камнем хранитель. Где он – там и ты. И я рядом буду!
- Как знать... – размышляет Николай.
- Это как понимать? Ты не гневи меня! Велено святыню охранять – исполняй!
- Куда деваться. Больше слов не скажешь.

14.
Действие происходит в одном из придорожных ресторанов. Отдельная комната закрыта на обслуживание. Общее убранство без изысков. Рудольф обедает здесь в одиночестве, мерно хлебая горячее первое.
В комнату заходят двое и усаживаются напротив.
- Ты ли? – спрашивает Рудольф одного из пришедших.
- Отрицать резона нет.  – отвечает гость шутливо.
- А с тобой кто?
- Это Сашка «Клепач».
- Не слыхал про такого…
- А о нем много и не слышно. Сперва война, потом – тюрьма.
- Тянет тебя на дебютантов. Чем хорош? – уточняет Рудольф.
- Меткий больно.
- Вы на 36-том километре отличились?
- Ну, мимо точно проходили, – намекает гость.
- Значит вы. Ясно, деловые люди. Где пропал, Алатырь?
- Так не пропадал я, Рудольф. Страна большая, повидать надо было. Дольше к тебе возвращаться, оказалось.
- Ну-ну, поплачу, пойду… потом. – Рудольф мерно хлебает суп, в перерывах между глотками фразы произносит манерно и протяжно.
- Как яма-то? Голову все теряешь, небось? – Рудольф указывает пальцем на свою голову, намекая на вмятый висок собеседника.
- Терпимо. А где теряю, там и нахожу…
- Да, Алатырь, вот ты человек полезный, но дерзкий. Чего мне с тобой и дружком делать? Вроде и наказать надо…
- Не спеши, хозяин. Ни тебе, ни нам не выйти отсюда, чуть что. Не без делов мы, да и ты не лох нас тут за обедней в одиночестве пытать. Знаешь, что вернулись мы с миром.
- Твой мир, Алатырь, врагу под одеяло. Приперли тебя у океана, вот и скулишь здесь теперь, прощения просишь…
- Мне, Рудольф, с тобой не пререкаться…
- Ты бы, Рома, так раньше думал. А мне, кроме твоих проблем, приданого с тебя не будет.
- Так и я не свататься. Скажи куда пойти – управимся, на двоих уж точно. – упорствует Алатырь.
- Управитесь. Только крупняк мне вам не греет предлагать. Тем более с дружком твоим. Если по мелочи интересно – можем обсудить.
- Ну, и мы не против разминки.
- Складно, Рома, складно… - хвалит Рудольф услужливость бандита. – Мои каталы должника одного свояли. Детдомовец, беспризорник бывший. Классный был кандидат. Да перестарались они, что квартиры его казенной на покрытие не хватило. Я и отпустил его – посмотреть, что будет, а он по грусти до церкви добрался. Так вы присмотрите за ним издалека, может чего ценного принесет.
- А глянем, чего не глянуть. – подтверждает Алатырь, переглядываясь с Клепачем.
- Только не светитесь, особо. Там священник местный мне товарищ, да и виды у меня на него. Он вас точно не знает, вот и не надо ему.
- Как скажешь – подтверждает Алатырь и гости встают из-за стола.
- Слышишь, молчаливый. А что у тебя за погоняло такое? – интересуется Рудольф напоследок.
- Это с армии еще. Он же сказал, стреляю метко. – Клепач косится в сторону Алатыря.