Воронежская область в 1941 - 1942 гг

Война застала нас в Воронежской области, где мать с отцом работали в Геолого-разведочной партии с 3 мая 1941 года. Они вели разведку на уголь в хуторе Лебедеве (1,5 км от станции Митрофановка Михайловского района). Начальником партии был отец, мать - прорабом, а геологом - Зоя Ивановна Смирнова.
   Жили мы в селе Бондарево, в 40 км от районного центра Митрофановка у председателя местного колхоза Фёдора Прокофьевича Глазова.
В сентябре 1941 года приказано было вести разведку на охру в Журавке Кантемировского района, но через месяц приказали сдать оборудование (33 подводы) на Охрозавод. В склад этого оборудования через несколько дней попала бомба и остался только акт, обстановка на фронте осложнилась и связь с Москвой прекратилась. Восемь месяцев Москва ничего о нас не знала. Вместе с нами в Воронежской области находилась моя бабушка (по отцу) и мой двоюродный брат Игорь на 5 лет старше). Мне в мае исполилось два года, а Игорю - семь.Они приехали погостить 13 мая.
   Между тем, в ноябре 1941 года мы перебрались в Лиман (10 км от райцентра) и жили там. В апреле 1942 года мать с отцом и бабушка с Игорем сумели выбраться в Москву. 8 июня 1942 года отца призвали в армию, а матери велели возвращаться назад и вывезти остатки оборудования из Лимана.
   Погрузив всё, что оставалось, в числе беженцев двинулись к Дону, проезжая за сутки не более 7 км. Немцы обошли поток беженцев, оказались впереди и всех вернули назад. Мать при этом успокоили:
 - Не волнуйтесь, фрау! Через три месяца будете в Москве.
  А пока её направили работать на сепараторный пункт (из молока сметану делать) в село Бондарево. Её предшественника немцы уволили за пьянство. Здесь у неё начались нелады со старостой Михаилом Усовым.
Он по 8 раз в день приходил и требовал у матери паспорт, чтобы сделать отметки в комендатуре. Мать не хотела давать, сказала, что потеряла, а бабушка дала. Бабушке поставили штамп, а матери дали временное удостоверение.
   Староста без конца изводил мою мать и когда она пришла получить по трудодням 20 кг хлеба, он ответил:
 - Я большевиков не кормлю!"
Мать - к коменданту. Он вызвал старосту, велел выдать 40 кг хлеба пшеницей, давать по два литра молока ежедневно, а старосту наказать тремя ударами плётки.
    В октябре 1942 года немцы перевели её в Златополь (15 км. от райцентра).
Старостой в Златополе был Фёдор Абрамович Белоусов, После войны он приезжал к нам в Москву. И мы к нему уже в 1948 г. в гости ездили. Помню вишнёвый сад, груши, пасеку. Был он баптистом и когда приезжал к нам, мать возила его в молельный дом. В конце 1950-х гг. он переехал в Россошь.
О Фёдоре Абрамовиче надо сказать особо. Как только немцы поставили его старостой, он тут же раздал односельчанам овец из колхозной овцефермы, объяснив, что в качестве уплаты за их содержание они могут оставить себе приплод. Как-то он толкнул в плечо (а не ударил, как она заявила после войны) женщину за то, что она зарезала овцу с двумя неродившимися ягнятами. Но большинство жителей говорили о нём только хорошее.
   Однажды в сезон уборки (был какой-то церковный праздник) он разрешил не работать, чем вызвал недовольство немцев. Они его даже в сарае какое-то время продержали.
   Но немцы не знали самого главного: Фёдор Абрамович снабжал продовольствием партизанский отряд, командиром которого был 3-й секретарь Михайловского райкома партии Вендин. Связь с отрядом была через двух Иванов, которые работали плотниками в Златополе.
Впоследствии немцы выследили Вендина и взяли в селе Голом. Село было уничтожено, а 500 его жителей сожжено в школе. Самому Вендину удалось бежать во время расстрела. Когда осталось расстрелять только двоих, они сбили с ног немцев и босиком зимой убежали в лес. Нашли его свои. Он сидел под деревом. Уже тронулся. Сообщили жене. Она его накормила, укутала. Потом он вылечился.
   Фёдор Абрамыч рассказывал, как происходило распределение немцев по хатам. К нему поселили двух немцев, один из которых говорил по-русски. Вечером они попросили подушку и ушли спать в сени. А утром съели пирог с вишней. Их ругали, а они стояли с виноватым видом.
Остались в памяти кое-какие воспоминания военного времени. В детстве я был очень похож на немца: голубые глаза и светлые волосы. По этой причине я был любимцем немецких офицеров и свободно заходил в штаб. Все меня знали.
Помню: накуренное помещение, а я звонким голоском выразительно читаю "Бородино" Лермонтова.
Иногда в немецком штабе я устраивал целый спектакль: шёл по доске, лежащей на двух столах, и декламировал:
                Идёт бычок, качается
                Вздыхая на  ходу,
                Ох, доска кончается,
                Сейчас я упаду.
И падал на руки довольных завоевателей. За такие выступления мне щедро платили шоколадом и конфетами, которые я имел в большом количестве.
   Помню, как мы с каким-то веснусчатым немецким солдатом украли в одном из погребков крынку сметаны и ели её по очереди одной ложкой, спрятавшись за развалинами большого кирпичного дома. Кругом было много битых стёкол.
   Однажды пришли в дом немцы:
 - Хозяйка, лук есть?
 - Нету, нету...
Тут я вступился:
 - Как же нету?  Вы что забыли, куда его повесили? Вот же он!
   И показал немцам связки лука, спрятанные на вешалке под одеждой, искренне веря, что про них просто забыли. Не могут же взрослые врать?
Когда немцы ушли с луком, погладив меня по головке, наступил час расплаты.
Другой случай относится к самым первым контактам с немцами. Утро... Я просыпаюсь в самом прекрасном настроении, с любопытством смотрю на двух немцев, которых к нам поселили, и вдруг громко провозглашаю:
 - Смерть немецким оккупантам!
Все домашние в ужасе замерли и не знают, что делать. Вдруг один немец (Дитрих) начинает дико хохотать, а второй (Леопольд), ничего не понимая, смотрит на него и спрашивает:
 - Вас?
Оказалось, что первый немец работал в России и понимает по-русски. Второму он объяснил:
 - Это приветствие такое у русских...
Никаких последствий не было, только мне объяснили, что в Москве это говорить было можно, а здесь запрещено. Трудно понять взрослых...
   Мать вспоминала, как немцы однажды организовали «Праздник наделения крестьян землёй в вечную собственность». Приехал комендант Шульц и, собрав крестьян, вызывал по очереди стариков (молодые ведь на фронте были или партизанили) и вручал им соответствующие документы. Старики очень волновались, а Шульц пожимал руку каждому, а поскольку руки были потные, он тщательно мыл руки с мылом после каждого пожатия рук. После торжественной части переводчик объявил танцы, объяснив при этом:
 - Господин комендант любит танцы!
Почему-то танцы были организованы на косогоре и  танцующие (хоровод) сначала с трудом взбирались в горку, а потом сбегали вниз, держась при этом за руки.
Как-то мать вызвали немцы:
 - Поступило заявление, что Вы - член партии. Это правда?
 - Нет, я никогда не была членом партии...
 - Хорошо, мы устроим очную ставку.
Вошёл лесник.
 - Откуда Вам известно, что фрау Петрова - член партии?
Он, обращаясь к матери:
 - Ты же сама мне сказала. Помнишь, вы с мужем приезжали с письмом о выделении дров для партии, а я спросил: "А ты - член партии?", ты сказала: "Да, и я и мой муж...".
- Правильно! Имелась в виду геологоразведочная партия.
Лесника отпустили,  Вагнер долго хохотал, приговаривая:
 - Ну и дурак, о дурак...
А потом сказал:
 - Вы, русские, плохой народ, не дружный. Не успели мы появиться, как нам сразу же стали приносить доносы друг на друга. У одного племянник работал писарем в Гражданскую, другой хорошо отзывался о Советской власти. Множество заявлений на такое небольшое поселение. А серьёзного ничего. Я их читал - и в печку, читал - и в печку. Нет, у немцев такого быть не может!
   Её неоднократно вызывали в комендатуру и предлагали выехать в Германию, где она может работать по специальности. Причём говорили очень вежливо. Мать ссылалась на то, что в Москве у неё осталась мать и она боится, что большевики будут мстить её родственникам.
 - Ну какие большевики? Война идёт к концу и никаких большевиков не останется!
В 5 часов утра 1-го января в Златополь вошли советские танки. Перед этим все попрятались, т. к. боялись насильственной эвакуации.
Прятались в погребах, да и немцам было не до эвакуации, тем более, что огромное количество беженцев добровольно присоединилось к отступающим немцам.