Можно ли судить меня по - человечески? Часть 3

В июне 1990 года я приехал снова в Россию из Литвы по приглашению Генерального директора завода.  Мне гарантировали через полгода квартиру и я занял должность начальника комплектации телевизионного и военного производства.
Нужно сказать, что комплектацию я знал блестяще и мне было не сложно разбираться во всём.   Но сложность оказалась в другом.  Сложность была в людях?! Отдел встретил меня настороженно и недружелюбно. Бывший начальник отдела комплектации умный и деловой мужчина-кавказец по- своему был радушен ко мне. Но там, в уголках его прищуренных глаз, таился холодок и настороженность, и немой вопрос: «Зачем тебя сюда принесло?». 
Я приехал в Россию, в которой не был всего четыре года, я не забыл русского языка, и не говорил с акцентом. Я, практически, приехал домой.  Но Россия здесь в этом небольшом городе, это не Россия в Ленинграде, где я родился, где люди дружелюбны от рождения! Здесь были иные люди. Ни на заводе, ни на улицах, ни в магазинах не было прежнего дружелюбия, к которому я привык, в Прибалтике (говоря на их языке). Среди руководства завода тоже не было ко мне приветливого отношения. Здесь были все СВОИ!!! Они с детства выросли здесь, здесь учились и здесь поднялись по ступенькам к власти. Многие из них, пришедшие с других заводов, но в этом же городе, они тоже были свои. Они не разбирались в телевидении и умели только орать в своих кабинетах. Всюду царило хамство!!! Только Генеральный и один из его замов относились ко мне ровно и спокойно, но холодно. Начальница отдела труда и зарплаты просто откровенно ненавидела меня.
Зато простые рабочие у конвейеров, работники складов, грузчики ко мне относились нормально. У меня не было той начальственной заносчивости и пренебрежения к людям, которое было практически у всех начальников.
В России всегда было так. Вспомним, что даже дворник был уже небольшим начальником в своей епархии. Но в России каждый знал своё место. И люди низших сословий не позволяли себе орать на людей из средних и тем более высших сословий. А прежде всего снимали шапки. Это было привито веками и разрушено в нашу замечательную революцию и больше к нам не вернулось.
И, если в других странах сохранились уважительные слова «мистер», «мисс», «мадам», то наше долгое слово «товарищ», многие годы жившее в нашей среде и пропавшее само по себе. После двухтысячного года пытались было вернуться к словам «господин», скажем, президент. Президентов развелось от маленьких компаний до больших заводов. И очень трудно было с обращением: «Господин президент» и всё остальное в этом роде. Мы были уже другими людьми. Советская власть стёрла начисто все атрибуты обращения в стране. Можно было пожилую женщину назвать «девушка», или мужчину «молодой человек» и т.д. Всё это перемешалось в непристойный калейдоскоп, не утвердилось ни юридически, ни законодательно и было брошено на произвол судьбы. Я не говорю про правительство, там, слава Богу, сохранилось как надо. И кроме нашей страны во всех странах оставались  из века в век узаконенные обращения людей друг другу. А у нас остались и до сего дня культивируются слова: «женщина», «мужчина». Просят что угодно, но с таким обращением. А ведь в России (царской) даже к простому крестьянину можно было обратиться со словом «любезный». Так мы и остались дикой страной и позднее поехали за границу без принципов и правил. Но были не виноваты, их отняли и не отдали в свои времена. И сегодня никто даже не заикается о возрождении этикета обращения друг к другу!!!
Очень больно было на заводе, когда какой-нибудь начальник окликал меня по фамилии, чаще грубо. Мне всё время приходится возвращаться в Прибалтику потому, что там было не принято называть людей по фамилии. Если в однородной среде, то называли друг друга по именам. Начальник мог обратиться к тебе по имени. Для обращения к начальнику существовали специальные слова.  И когда в телефонной трубке раздавался голос начальника с твоей фамилией, просившего «Зайдите!», то заранее знал, что это будет крик. 
Самое неприятное было ежедневные совещания начальников всех рангов во главе с директорами и их заместителями. Крайними всегда были начальник отдела снабжения и начальник отдела комплектации, то есть я! Никого не интересовала, что заводы смежники, разбросанные до самой Читы из центра России, могли что-то не сделать для нас и не поставить в сроки. Нужно было ехать или лететь самолётом срочно, чтобы, не дай Бог, не остановился конвейер!  Одни люди в моём отделе беспрекословно уезжали в командировку, другие болезненно воспринимали это, третьи не подчинялись вовсе. Многие пили, особенно грузчики, рабочие складов. Я сам в короткое время облетел и объехал всю страну. Позже, когда поняли, что я приехал из Прибалтики, а там было много заводов, работавших на нас, то я не вылезал оттуда. Конечно мне было легко, я говорил по-литовски и мне всегда был зелёный светофор.
Я не помню, как рос мой младший сын, как он учился в школе. Я приходил домой поздно, иногда за полночь. Это был стиль работы на заводе. И в десять вечера и позже по селектору тебя мог спросить Генеральный, как будто так должно и быть. Как при Сталине.
Это было ужасно само по себе. Это было похоже на лагерь. Только с одной разницей, что ты виноват всегда. А, если добавить, что мне обещали квартиру, но ещё не дали её, то это было ужаснее всего.
Однажды мы шли с начальником отдела снабжения с совещания. Он спросил: «Как ты мог приехать из Прибалтики в это дерьмо?  Ну ты и фантаст!»  Мне запомнилось это слово «фантаст». А ему- «Царство небесное!» - его добили эти же самые начальники.  Не иметь инфаркта, это было просто счастьем!
Управление всё находилось в отдельном здании – «свечке» - девятиэтажном безликом здании, где все стены были отделаны полировками от телевизоров. Безвкусно и примитивно. И в этой «свечке» были узкие окна. Они летом и осенью были открыты. Человек туда мог протиснуться.  В порывах отчаяния, от того, что я влез в это дерьмо и что я здесь всегда буду чужим(чужой среди своих), я иногда подходил к одному из окон на седьмом этаже, выходя из кабинета Генерального.  Я ставил ногу на подоконник и глядел вниз на асфальт. Там шли люди, ехали коляски с детьми, автобусы. До меня никому не было дела. Шальная мысль возникала часто: ступить в это окно и кончатся мои мучения. Ведь я же жил, как белый человек, мне только «птичьего молока» не хватало! И у меня было всё!!! А тут я – НЕГР! Да простят мне негры всего мира. Я часто был голодный, некогда было пообедать.  И голод, и горе от плохого отношения ко мне подталкивало меня к этому окну.
Но, видно, воля во мне всё же была: а как там жена, как сын? Они навсегда останутся в этом общежитии!!! И будут проклинать меня и свою жизнь! Нет! Я этого не сделаю никогда!!! Я выстою!