Берёза летом, осенью, зимою

                Во всех  ты,  душенька,
                нарядах  хороша.

   У берёзы три сезонных  ипостаси:  зелёный молодильный лист на  Троицу,  осенняя гравюра тёмных перелесков  и зимние алмазы на весу.
   Я разговариваю с каждою  берёзой,  но  это в комнате,  за письменным столом  и рядом с белыми  листами. Наш разговор  ложится в строки.
   Когда же я в лесу, неважно – летом, осенью,  зимою, я более всего молчу.  А как же иначе?  Я принимаю благодать прохладной тишины – берёзовых ветвей  алтарную  завесу.  И  в этот час  я  верю,  что есть безгрешное богатство.

               
                ГИМН  ЛИСТЬЯМ

               
Растёт  весенний белый день.  Вытягивает из подземелий первоцветы,  раскрашивает  мать-и-мачеху  желтками.  И каждый год к июню,  неделей раньше или позже,  над мякотью земли  вздымается листвяная галактика.  И  сонмы шелестов и шепотов вдыхают в поднебесье, как из уст в уста, движенье новой жизни. Какой несметный, дружный, лёгкий на подъём "народ" – зелёная листва!
   Есть всекормленье чёрных, тучных пашен, нарезанных весной  пудовыми ломтями для разговенья всякой птицы А этот  лепет  "лоскутков зелёных" есть вседыхание  планеты.
   Свидетельствует каждое проросшее зерно – два  многосложных слова (всекормленье, вседыханье) чудесным образом соединились в одном великом слоге – Жизнь.

   Далёкие прогулки по лесам,  как медленное продвиженье бродом в затонах зеленеющих ветвей...
   Цветение черёмух и сиреней и белая гора жасмина на время делают листву второстепенной служкой на больших  смотринах. Однако же, белосиреневая  пена и благоухание  лишь островные  миражи  в бушующем  зелёном океане, короткое очарование  садов. Но даль, зовущую  во все  края земли, и живоносное дыхание простора воссоздаёт новорождённая  листва!

   К июню завершается саморисовка  крон:  округлая у яблони и груши,  на конус вытянутый можжевельник  и  "кучевые  облака" воспрянувших ракит. Определилась и листва с фигурами пластин, с фамильною  резьбою по краям.  Теперь у каждой древесины  своя  зелёная печать -- открытый  путь в  потребности  людские.
   На  том предлетние хоромы  убранство  завершили.
Глухие ставни скрипнули и отворились в лето.
                ЛЕТО

    Настоящее лето приходит со Святой Троицей в шуме молодильных  берёзовых листьев.
   Среди  всяких деревьев,  поющих листвой и воскрешающих духом древесным,  славяне выбрали берёзу – дерево в белых одеждах, с листвой по очертанию сердец.  И почёт берёзе на  Троицу – необыкновенный!
   Где только нет берёзовых букетов!  Вокруг икон церковных, в Святых углах домашних, на окнах, на дверях, у колыбелей, в притворах узких и парадных залах – везде пучки, снопы и связки. А воздух-то от них, как  эманация для воскрешенья! И выраженье лиц  свидетельство того, что благодать проникла в душу.
                *
   Люблю июнь за то, что впереди  июль и август. Пусть скоро белый день начнёт припрятывать минутку за минуткой в подпол ночи. Невелика беда. И по дорогам лета ещё бродить – не набродиться.
   Неспешный шаг. Одежда – чуть ли ни твоя ровесница. В руках мерило ягодно-грибных удачь – ведро или корзина. Куда хочу, туда иду. И пока есть эта на час свобода, я живу с застенчивой улыбкой тайной радости.
   Среди берёз хорошо устроиться где-нибудь на опушке или на одиноком бугорке так,  чтоб иметь обзор и открытое небо. Везение, если день тихий или с малым ветерком.  Выбираешь местечко без муравейника,  садишься под деревом, опираешься спиной на ствол и ждёшь, когда стечёт усталость. Потом, допивая из термоса последки и медленно приходя в себя, начинаешь вживаться в благодать.
   Напротив белоствольное семейство. И тоненькая молодежь, и стройные красавицы во цвете лет.
   На молодых берёзках  дрожит коротенькая "епанча". Они, как девочки-подростки на некрасивых тонких ножках, в мини. Под каждой белой ножкой – сафьяновый зелёный коврик из лесного мха. Такие аккуратные послушницы. И пусть себе растут.
   Но  есть берёза выше и стройнее всех. Вот, впереди, как будто бы в прицеле, а я, как из секрета, разглядываю её наряды.
   Тяжёлые шелка густого малахита свисают долу.  Кудель почти касается высоких колокольчиков и медуницы; блестит, слегка идёт волной, как бы от лёгкой поступи. Нельзя не чувствовать такую пластику  и не сочувствовать тому, кто ею любовался  испокон веков и  приноравнивал  свою одежду к  берёзовым вотолам.
                Крой славянских рубах по овалам берёз
                И свободен, и скор, и удобен, и прост.

   Тёплая ночь, подрожая морской глубине, вынесла ранний "янтарь" и растеряла по листве,  где капелькой, где пятнышком, или колечком, или полоской. И вышла красота с грустинкой. Гляжу, не опуская глаз, и будто пью целебные настои на тайнах и спокойствии берёз. .                * 

Ну что ж,  вот я почти и отдохнула. Земля подстилом ублажила. Лес  запахами  оживил. Уменье созерцать и благодарность у меня свои.
   Говорят, что за погляды деньги платят. Я словом расплачусь – неконвертируемой моей валютой. Возможно, эхо от него чего-нибудь да стоит и чьё-то сердце растревожит. Тогда любовь к берёзам перейдёт в поступки и станет высшей пробой человека - добротой. Она, как  прорубь для большого света. От доброты идёт сочувствие и соучастие; и поиски себя в другой душе; и втягивание чужой души в свою.  Добро роднит.
   Поэтому, в повадке непреложной веток и ветвей, стекающих крутым овалом, заметно даже сквозь столетья, что у берёз славянские одежды и азбука берестяная по стволу. Случайно это или сговорились небо и земля, - не мне судить. Но так свидетельствует время и природа.
   Прислушалась к биенью сердца; почти не разжимая губ, озвучила свои "виденья" и память отворилась, как окно от ветра. Я имя вспомнила своё, то имя, что слагается веками. Оно одно на весь народ и каждый носит это имя в своём обличье, речи и повадках.
   Родня моя далёкая!  Деревни-синеглазки под Калугой: Орешково, Росва,  через ржаное поле – Воротынск и  Спас, к Оке поближе – Сокрево.  Известно  мне, что здесь с семнадцатого века,  а если вдуматься, гораздо раньше, в крестьянских избах жили – поживали  Фитисовы, Горячевы, Никитины и Ортошовы.  На первых  пароходах по Оке стояли за штурвалом Чумаковы.
   Где ты теперь, в каких краях и странах, моя фамильная родня? Какую даль я вопрошаю?  Или истёрлась ниточка и растерялась бирюза в резьбе июньского цветенья, не собрать?  И если кто-нибудь,  лениво тянущий четыре слога, скажет: "Ри-то-ри-ка", – отчасти будет прав. Отчасти. Но не более того.
                Есть родимые пятна на  лицах.
                Есть  родимые  пятна  в  душе.
Те, что  на лицах, видит каждый  встречный и,  милосердствуя,  не выдаёт испуга, и благодарен случаю, что метка не его коснулась.
   Но  те,  что мечены в душе  огнём Неопалимой купины,  те – только для тебя. Тобой хранимы и тебя хранящие.
   Пусть обожгут, когда  услышишь просьбу  навещать почаще. Просьбу безмолвную.  Одними  "незабудками" в седых  глазницах.
   Пусть обожгут,  когда увидишь  холмик под берёзой на старом кладбище у  Спаса.
   Ведь без ожогов этих,  ты просто  перекати-поле,  случайное  на всех  полях.
                * *               
   У бабушки в Орешково была коробка старых фотографий. Немногих узнавала я по лицам,  но по расспросам  многое узнала.  Из пересказов  бабушки  раздумчивых,  неспешных, перебирающих  события  прошедших лет,  росло развесистое  родовое древо.      
   Приокские славяне, пять поколений – прабабушки и прапрабабушки,  прадедушки и прапрадедушки, родные и двоюродные братья,  троюродные сёстры... Фамилии и имена в кружках,  как птицы неизвестные,  лепились к веткам.  И дерево  свободно уходило вверх и ширилось в пространство неизвестных судеб.
   И  вот "макушка" на сегодня – на ней моя фамилия и сына моего.  И  мы теперь на Божий Свет глядим не только с высоты своих бровей, но с высоты с глубокими корнями древа.
               
                *
Березняки в полдневную жару чистотенисты и дремотны. Это даль и глубина  от грязных городских шумов. Душистая, прохладная лавина.
   Бывает и заблудишься. Тогда две раковины у висков топырятся до чёрных довоенных репродукторов, и ловишь  стрекоты рабочей электрички, или гадаешь, где "течёт" гудящий днём и ночью платный  "Дон". Послушаешь,  порассуждаешь и выйдешь на дорогу.
Но если вдруг в берёзах заблудился  ветер с солнцем, так это такой перепляс  дроблёного света, такое  листословье со всех сторон,  что голову закаруселит; юг, север, запад и восток перетасует, и заблудилась, с места не сходя.
   Её, берёзу летнюю, только тронь глазами и в тебя, как в молодую травку  тёплые  дожди, прольются  всякие фантазии.
   Лето -- летящие часы  жажды и жадности. И ткачество вперегонки  немереных цветочных миткалей. Зелёное спешит вобрать всё влажное и повторить себя в себе.
   А дома, в серенькой пятиэтажке, не поймёшь, что принесла в корзине, -- грибы ли только или, может, всё хорошее, что утерялось прошлой осенью и в зиму, а вот теперь нечаянно нашлось в горячем и прохладном, дурманящем и отрезвляющем березняке.

                ОСЕНЬ


      Лубочную  картинку лета сменила осенняя гравюра. Я говорю о той  поре,  когда смыта не только летняя, но и осенняя яркость и осталось неизменное – чёрный лес и почти белое, предзимнее небо.
      Это поздняя осень. Это близкие холода и напряжение души в осаде убывающих дней.
      Сон земли и безразличие небес...  и ты между ними. Остывающая  зябь  накрыта паутиной.  Отпета бабьем летом страдная пора. И видишь, среди полей, пологими  волнами уходящих вдаль,  расположился частокольный чёрный перелесок.  Сухой  иглой награвированы деревья на холодке  серебряного  неба.
      Вот она – природная гравюра поздней осени.  Загадочное  чёрно-белое искусство, связующее человека с тайнами предчувствий...
      Бывает на прогулке, в осенний выходной с коротким белым днём,  утонешь в березняк. Понятно, никаких грибов в помине, но тянет просто так пройтись по скомканной  "фольге", морозцем  задублённых листьев.
      Хорошо и постоять под берёзой,  и  разговор вести несуетно,  как будто не о чём, и обо всём на самом деле.  Берёза отвечает  колыханием,  прикосновеньем  веток.  Она  умеет  утешать и сказками, и былью.
      Протянешь руку, тронешь бересту и по стволу,  как будто  бы водой смывает,  уходит в землю немощь, немота, усталость.
      С вершины  дерева стекает, как дожди ночные, густая мягкая  кудель. Осенний занавес приспущен, свет белый притемнён.
      Откуда ни возьмись – игривый ветреный подхват. Приподнялась висячая косма и потянулась вслед за ветром, и держится  почти горизонтально, как длинный жёсткий мех, пока невесело играет залётный,  бесприютный холодок.
                *
      Остановитесь,  взгляните сквозь осеннюю  берёзу в небо...
      Как удаётся белоствольной лёгкая штриховка на бледно-синих облаках! Какое  тихое,  без ярких красок  мягко-овальное письмо ветвей. Такой простор над ними. Такая нежная печаль...
      Или в ненастный день, когда всё дерево в движеньи, поскрипывает и качается в темно-коричневых  "серёжках". Усталый свет и резвый ветер  создают  рисунки.  Меняется прообраз – ворожит берёза. И в засекреченных сквозных узорах на вечно странствующих облаках – и быль, и небыль, и, конечно, предсказанье судеб. Смотри, угадывай тебе посланье, надейся, исповедуйся, мечтай.
      Бывает, в одночасье просмотришь все былые дни,  как фильм давным-давно знакомый. Приходит удивительное чувство, что больше ничего не надо. Всё написали дерево и небо. И в этом естестве то самое согласье, что излучает  Троица Рублёва. Прошли века, но больше никому не удалось запечатлеть, "овеществить" согласие -  ни в живописи, ни среди людей, ни в государствах.
       Из любования берёзами и небом  приходит то, что называют просветленьем. Душа окрепла, успокоилась. Легко, с надеждой продолжаю путь и нет боязни убывающего дня...

                ЗИМА

        Зимняя берёза – алмазный  фонд зимы. И вряд ли я преувеличиваю  ценность. Ведь мы не прикасаемся к алмазам в витринах  подземелий и твердости камней не проверяем. Мы только задыхаемся в восторге: "Какая  красота!  Какая красота!  Хранилища бесценны."
         А кто докажет, что это не стекляшки?  Не муляжи доверчивым глазам?  Никто.  И комнаты с недремлющей охраной, в стоячем воздухе с особым запахом столетий хранят  чужую тайну. И то ли видим мы, чем дорожим?
                *
        За  неподдельным и живым восторгом спешите в зимний лес!
        Там ярко, чисто  и  целебно.
        Лесная выставка открыта не вседневно.  Нет. Как и положено  роскошному явленью, она – награда,  а награду ждут.
        Природе  для своих чудес необходима влага сонных темноватых дней и тишина  холодной ясной ночи. Тогда из глубины зимы  растут кристаллы,  её диковинные дети – холодные и хрупкие цветы.
        И видишь утром,  как  гирлянды белых оперений,  торжественные первозданные симметрии, бесчисленные близнецы  заоблачного  мира огрузили ветки!
        И,Боже упаси, проверить свой восторг прикосновеньем тёплых рук!
        Резной хрусталь прольёт слезу и сгинет...
        Лелейте красоту в надеждах и мечтах. Ласкайте только взором...

        Прогулка утром, до восхода,  среди берёз в тонкостеклянных одеяньях – большая радость.  Душа удивлена белейшей новью и ею же утешена. Но всё ли это?  Ведь впереди рожденье дня. Посмотрим, чем становятся кристаллы инея в полуденное солнце.

        Из глубины потусторонних океанов,  приподнимая зимнюю, густую темень,  всплывает  "золотой" левиафан".  И покатились с огненной "спины"  прозрачно-розовые волны света.  Как вестник о свободе мирозданья,  молодое солнце распахивает за далью даль...
        Оглядывая снежные просторы, сияющее око  ищет на земле  достойное  своих щедрот. И вот оно притронулось к  большой берёзе.
        А дерево, как белый терем на опушке. От верха до низу в тончайших, неземной резьбы по инею подвесках...
        Единственное во вселенной око шлифует  грани безошибочно и быстро. В минуту  иней превращён в пылающие бриллианты!
        Теперь идите неспеша вокруг берёзы. Не отвлекайтесь и увидите, как искромётны "зимние алмазы на весу"! Как синии, зелёные  и красные огни и вспыхивают, и мерцают в ледяных узорах.
        Кристаллы инея, пронзаемые солнцем, - явление явлений!
               
            
        Цветомерцанье солнечной зимы на инеи и на снегах похоже на живые игры, на живой задор менять цвета, манить куда-то, исчезать и возвращаться... 
        Достойно было бы желать увидеть зимний лес, как трижды для себя необходимое. Из первых рук, хотя бы раз увидеть. И если будут спрашивать - "Зачем? А стоит ли?" Не отвечайте.



       P.S.
       Однако есть и четвёртая ипостась берёзы, исполненная звуками великой музыки  Чайковского, Свиридова и Глинки.
        По бедности мне не пришлось учиться в музыкальной школе.  Остаётся лишь надеяться, что кто-нибудь  просвещённый напишет и об  этом её жизненном пространстве.