обрывки детства

Очень сосредоточенно, без тени улыбки и присущей его возрасту торопливости он забрался на крыло красного самолета, а потом, по крылу, в его середину. Он боялся показать, что дыхание его перехватило, что вся его сущность дрожит от осознания того, что сейчас произойдет. Он боялся споткнуться, ведь строгий дедушка тогда мог вспылить и забрать его обратно. Он боялся и того, что взрослые могут заметить, как ему нравится летать, - и у него немедленно отберут эту одну из очень немногих радостей его небольшой жизни, которая по большей части протекала в старом доме, где единственным его другом был тоже очень старый, несколько облезлый, и оттого еще более любимый пес. Потому его рот был крепко сжат, чтоб ненароком не растянуться в счастливой улыбке, сощуренные веки прикрывали блеск в глазах, а в животе поселился ком, который, как он знал по прошлому полету, будет блуждать внутри, пока не взорвется вместе с воспоминаниями о родителях, деде, доме, даже псе, унося обрывки его я, оставляя внутри только звенящую пустоту, благодаря которой любой ветер признает его за своего, растворит в себе, делая сладким каждый порыв, превращая жаркий июньский воздух в тугую плоть, разрываемую его самолетом.
Воспоминания были столь сильны, что губы его разжались, глаза распахнулись навстречу стихии, но никто уже не разглядел бы его истинных эмоций, потому что другой старик нажал на обычную кнопку, которая привела в движение непостижимый механизм карусели, разбудила покрытого ржавчиной паука, в каждой лапе сжимавшего по самолетику, и он медленно начал вращаться вокруг себя, неуверенно приподымая то одну, то другую лапу, и каждое его движение меняло мир – то восторженным криком, то шумным стоном-вздохом, то писком совсем уж маленьких пилотов-новичков.
Сталь скрипела, ветер сдувал давно пошедшую трещинами краску на корпусах и крыльях, обнажая крепкое старое закаленное морским воздухом дерево, волосы детей освободились от произвола расчесок, из них выдувало чужие слова, жесты и мысли, оставляя пылать внутри лишь настоящую стихию, буйствующую в каждом малыше…
Каждый раз, механически отщелкивая тумблеры и проверяя приборы перед взлетом, на него накатывали эти воспоминания. Только два раза в детстве ему удалось оседлать стихию на красном облупленном самолетике – но во многом вся его последующая жизнь была определена там, в те минуты, которые стали вечностью благодаря тому, что он решил в них остаться навсегда. Карусель уехала из городка, но так и не покинула его самого, и в самые тяжелые минуты он просто закрывал глаза, видел морщинистую бесцветную руку, нажимавшую на кнопку, и тогда, набрав в грудь воздуха, возвращался в свои уже взрослые проблемы, со сжатыми губами, крепкий, как сталь самолета, рассекающая воздух.
Он глянул вниз – цель была уже близко. Заложив красивый вираж, он вышел на позицию и крепкой сухой рукой откинул предохранитель и надавил на кнопку. То же сделали пилоты, следующие за ним. Ковер земли расцвел взрывами, постепенно превращающими разноцветные лоскуты зданий внизу в однородную красно-серую массу.
Хвост его самолета уже был совсем невидим, растворившись где-то на горизонте, когда пламя окончательно поглотило маленький деревянный самолетик со следами красной краски.