Шапка м ономаха

                ШАПКА МОНОМАХА

                Рассказ - быль
Ирина Грицук – Галицкая


    1. ВЫПЕЧКА ТОРТОВ – ВОПРОС ПОЛИТИЧЕСКИЙ
   Моя подруга Танька – человек  исключительно  удачливый и практичный. Может потому и удачливый, что практичный. Не каждому дано  далеко вперед смотреть, когда с тобой происходят самые рядовые  события обычной провинциальной жизни, не  блещущей гламуром и не  отливающей глянцем столичного житья.

А Танька  умудрялась из случайностей нашего скудного быта  вывод выгодный  сделать и мечтательно  расписать преимущества или непроторицы будущей судьбы нашей. Потому я, хоть и старше  была на целый год, но слушалась её, как щенок вожака.

А познакомились мы с ней в Саратове, в школе торгово-кулинарного ученичества, куда нас, молоденьких девчонок собрали со всех весей Северной железной дороги, чтобы обучить искусству выпечки и украшения тортов и других кондитерских изысков. В группе кроме двух саратовских парней нас было двадцать девчонок из Воркуты, Архангельска, Волгостроя, Шарьи, Буя и других железнодорожных  станций, где при вокзалах работали рестораны. Танька моя приехала из Костромы, а я, стало быть, из Ярославля.

Группа наша была особенная, спецнаборная. А дело было в том, что когда  наступила хрущевская оттепель, и замаячила, какая ни наесть перестройка народного хозяйства, вдруг обнаружилось, что стране нашей требуется не только выпечка хлеба, а и нечто поизысканнее. Так  сказать, после сталинского кнута, хрущевский пряник потребовался.  И оказалось, что за годы революций, войн, и послевоенного нищего существования  страна растеряла кадры умельцев, мастеров кондитерского производства.


      
Это я в Саратове 1960г. Фото студенточки  с книжкой специально для папы. Ему и впрямь нравилась эта фотокарточка. Он надеялся, что я получу образование и буду его гордостью. Мой папа воспитывал меня с 11 лет без мамы.
                                                
И только  Саратов сохранил своих ремесленников. Саратовский калач известен всей Европе. И не только калач.  Коврижки медовые, пряники мятные, печенья разномастные, пирожные и торты: песочные и заварные, воздушные и  ореховые, бисквитные и  заварные, бизе и пролине, миндальные и слоеные и, конечно, изящные бушеточки. В общем, всё, чем славилась когда-то Россия, в Саратове потихоньку  выпекали и сохранили мастерство и искусство замеса, выпечки, плетения и украшения  мучных изделий.

Руководство Северной магистрали первым откликнулось на призыв партии,  и набрало из числа молодежи группу, способную постичь  древнее и благородное ремесло кондитера, в которую попали мы с Танькой и ещё Люка и Рита из города Волховстой.

 Это я сейчас знаю, что древний город Волхов стал называться Волховстроем, когда перед войной его превратили в лагерь для политических заключенных, которым предстояло рыть землю и строить канал, чтобы расширить нашу Мариинскую систему. Но тогда мы ничего подобного не слышали и не знали. Ну,  Волховстрой и Волховстрой. Ну, и что!? И это я сейчас понимаю, что подружки мои родились в семьях политических заключенных. Но об этом тогда  никто не заикался. Мы учились в одной группе, дружили, и статус наших родителей ни у кого из нас не вызывал беспокойства.

2. СЛАВИК – СЫН КОМИССАРА
 Да, мы старались учиться, чтобы овладеть ремеслом. Провожая меня в Саратов, папа сказал мне: « Иринка, ты учись. Ремесло это то, что  прокормит тебя в самое тяжелое время. А такое время на долю русского человека обязательно выпадает. Хочешь ты этого или нет».
Но моя подружка   Танька не такой человек, чтобы прозябать  на мешках с мукой и париться у горячей плиты. Она быстро освоилась в новом городе и завела дружбу с мальчиком, студентом одного из техникумов. Славик был маленького роста, щупленький, но чистенький, ухоженный, и очень вежливый. Рядом с дородной Танькой он казался младшим братиком. Мало того, он так влюбился в Таньку, что захотел на ней жениться и пригласил нас, на седьмое ноября к себе домой, чтобы познакомить с родителями.

Мы с Танькой жили на съемной квартире, в чулане, куда углом выходила печка, занимавшая всю середину спальни, если можно  чулан спальней назвать. Вдоль двух свободных стен  наша хозяйка, Анна Михайловна, соорудила дощатые полати. Располагались они во всю длину стеночек буквой «Г», но всё равно были коротки. Получалось так, что, когда мы с Танькой ложились спать, то головами упирались в противоположные стены, а ноги наши «здоровались».  Мы, конечно,  поджимали их, чтобы во сне не запинать друг друга. 

В коридорчике напротив  лаза в наш закуток стоял маленький столик. На нём уложились наши тетрадки и учебники. В комнату хозяйки нам заходить  было не велено.  Но мы не привередничали, нас всё устраивало, тем более, что мы приходили чаще всего домой только спать.

И вот однажды, когда я  сидела дома, увлеченно читая учебник товароведения, в дом влетела Танька. На ходу, стряхивая снег с сапожек, она полушепотом, чтобы не разбудить хозяйку, зашептала мне в ухо:
- Ой, чё же делать? Ой!!
Не зря мы в группе называли её Танька – паника. Вот и тут она округленными глазами и прерывистым дыханием  давала понять, что произошло что-то из ряда вон.
-  Ирк, понимаешь, у Славика отец военный комиссар города. А мать нигде не работает. Понимаешь!?
-  Ну и что? – не понимала я причины Танькиной паники.
-  Что, что… Они передали нам приглашение на праздник. Домой к себе приглашают. А мы не умеем ножом и вилкой есть. Поняла!?

Да, я поняла. И тут же предложила Таньке, не откладывая в долгий ящик, начать обучаться есть с вилки левой рукой и резать еду ножом  правой рукой. По причине студенческой бедности из еды у нас  оказался только хлеб. Но ведь его тоже можно резать ножом и есть левой рукой. Вот так, за оставшееся до седьмого ноября время, мы начали свою практику приличного  поведения за столом, резали хлеб хозяйским кухонным кесарем и ели вилкой с левой руки. Конечно, не всё сразу получалось, и левая рука не хотела, порезанный ножом хлеб, нести в рот, а всё больше сворачивала куда-то за правое ухо, но мы упорно практиковались.
 
К нам присоединились  Рита и Люка. Они жили в нашем дворе на квартире у татарочки Нади, в доме – мазанке, зато у них была комната с окошечком.
Вчетвером мы очень хорошо дружили, и как-то получалось так, что всегда были вместе: и на учебе и на гуляньях, и в самодеятельности. Ну, конечно, мы не могли пойти в гости к Славику без Риты и Люки.  Потому им было предписано есть всё, что у них найдется съедобного, только ножом и вилкой.
 

А  это наша неразлучная четверка: Танька, Рита(стоит), я и Люка. 1960 год. Саратов.

Надо сказать, что, когда мы появились в шикарной комиссарской квартире и увидели стол, накрытый изысканными яствами и  горевший блеском дорогого хрусталя, и столового серебра, мы растерялись и притихли. Хотя по своей сути не были тихонями.

В прихожую вышли папа и мама Славика. Оба низенького роста, полные, почти квадратные, но очень приветливые. Они, видимо, поняли нашу растерянность от роскоши их дома, и им это польстило.

Папа и мама Славика  пригласили нас к столу, налили в маленькие серебряные рюмочки вино из хрустального графина. Папа поднял тост за Великую революцию и опрокинул рюмочку в рот. Мы пригубили  рюмки и поставили на стол. Маме это очень понравилось. Она защебетала:
-  Дети, Славик, мы сейчас уйдем к друзьям, - она назвала своего мужа по имени и отчеству, что немало  удивило нас, - очень прошу вас за вином в магазин не бегать. Я думаю, что вам хватит того, что есть на столе.
Мы согласно закивали головами. Маму это успокоило. Потом они оделись и ушли встречать праздник к друзьям. Демонстрировать наше умение есть вилкой и ножом было пока  не перед кем. 

Славик включил радиолу. Зазвучал рок. Тут нас прорвало!  И мы, сбросив туфли, запрыгали:
-  Мы любим буги-вуги! Мы любим буги- вуги! Мы танцуем буги – вуги каждый день!
-  Мы идем по Уругваю! – закричал Славик.
-  Ночь, хоть выколи глаза! – подхватила я.
-  Слышны крики попугаев! – заголосила Рита.
-  И мартышек голоса!- изображая мартышку, взвизгнула Люка.
Люкин кавалер Витька Трифонов застучал серебряной ложкой по  граням хрустального графина, и допел:
- Ау! Ау! Ау! – это означало крики попугаев и мартышек голоса.
И только Танька чинно молчала, приглядываясь к дорогим чудесам интерьера  квартиры Славика.
Мы так шумели, что не заметили, что мама и папа Славика  пришли, сняли верхнюю одежду в прихожей и стояли в  проеме двери, рассматривая нас, и время от времени хмурясь. Я нажала на клавишу проигрывателя, музыка прекратилась. Мы, разгоряченные, только что махавшие и вилявшие всем, чем могли, смотрели на взрослых, и, поправляя прически, воротнички и платья, краснели от собственного неприличия.
Первым нашелся папа:
-  Друзья мои! Друзья мои! Прошу всех за стол, и продолжим праздник.
Мы заметили, что он хорошо выпил, потому что весь светился и, улыбаясь, оглядывался на маму Славика, призывая разделить с ним доброе расположение его духа.
Мама Славика быстро и строго  осмотрела стол и осталась довольна - на столе не было посторонних бутылок и вино, оставленное в графинах совсем почти не было выпито.

Мы сели за стол. Папа Славика поднял рюмочку и начал произносить тост. При этом у него проявилась аллергическая реакция на спиртное. Он говорил и через каждую коротенькую фразу сухо чихал носом и мотал головой. Я даже подумала, что если бы он состоял не из кожи и костей, а из какого-нибудь более непрочного материала, голова его точно оторвалась бы от туловища. Мы молчали. А Танька, едва сдерживала смех. После каждого чиха потенциального свёкора, она толкала меня в бок и закусывала губы, чтобы не рассмеяться. Мне тоже было смешно, но я сдерживалась, переживая чувство  нежного уважения к этому маленькому, добродушному, смешному человеку с двойными широкими лампасами на военных брюках.
Мама Славика наклонилась ко мне и спросила:
-   Вы, Ирочка, чем занимались до Саратова?
-   Работала проводником вагонов. Фирменный поезд Кострома – Ярославль- Москва, - с гордостью поведала я маме Славика о единственном месте моей работы.
-   А Танечка работала?
-   Да, она работала в ресторане при станции Кострома.
-   В ресторане? – тень пробежала по лицу мамы Славика.
-   Пекарем, - постаралась я обелить Таньку, и, взяв с тарелки кусочек мяса, начала осторожно резать его ножом и так же осторожно заталкивать кусочки  в рот левой рукой.

Домой мы возвращались довольные. Праздник у комиссара города Саратова удался!

3. КОСТРОМСКОЙ ЧЕМОДАН.
Закончился первый год нашей учебы, и мы все четверо разъехались по своим городам. Рита и Люка в Волховстрой, что в Ленинградской области, Танька в Кострому, а я в Ярославль.

Лето пролетело быстро, и Танька прислала мне письмо, приглашая ехать до Саратова  на теплоходе. Я была рада. По Волге я ещё ни разу не плавала, и каково это на теплоходе идти, хотелось узнать.

Был конец августа. Тепло, солнечно, радостно. Мы загорали на палубе, купались, когда теплоход причаливал к низким берегам, покупали мелкую дешевую рыбешку горячего копчения и были абсолютно счастливы.

 Танька время от времени стреляла глазами и шептала мне на ухо, стиснув губы, что бы никто не услышал:
-  Смотри, смотри, вон там, черненький, на тебя смотрит! – и показывала бровями на матроса, загорелого, черного, похожего на араба.
-  Уймись, ты же знаешь, что мне нравятся блондины с голубыми глазами и холодным сердцем.
Так мы дошли до Саратова, и когда в воздух полетела чалка, мы увидели на берегу своих девчонок,  Риту и Люку. А рядом стоял танькин Славик. Они встречали нас.
-   Молодец, мой Славик. Вот ему я сейчас задание выдам – чемодан нести.
Необъятный, старинный чемодан Танькин был неподъемным.

-  Таньк, ты чего туда натолкала? – я в недоумении тащила на себя ручку чемодана, но он не поддавался.
-   Слава! Слава! – заголосила Танька и замахала руками.
Счастливый Слава не мог устоять на месте. Через поток сходящих пассажиров, он протолкнулся к нам, неловко, стесняясь, поцеловал Таньку в щеку и дернул на себя ручку большого чемодана.  Ручка счастливо отвалилась. Славик крутился возле чемодана, пыхтел, пытаясь поднять его за веревки, которыми Танькина мама, тётя Шура, предусмотрительно обвязала его. Всё было тщетно.

Я подбежала к черненькому матросу, который внимательно наблюдал за нами:
-   Пожалуйста, помогите забросить чемодан на плечо молодому человеку, - я сложила руки лодочкой и состроила просительную мину. Матрос почесал пальцем в собственном ухе, обтер его об штанину матросской робы и сдвинулся с места.




Обхватив чемодан двумя руками, матрос поднял его на высоту своего роста,  и обрушил  на плечо худощавого Славика. Тот слегка присел, схватился за бока чемодана, шагнул и покачнулся, потом ещё раз шагнул и опять покачнулся.
-   Иди, Славик, иди, - приговаривала Танька.

Славик не мог не идти, он не мог на глазах у Таньки позорно упасть под тяжестью чемодана своей первой любви. И он шел. Шел, преодолевая  каждый шаг с отвагой героя. Так мы впятером дошли до троллейбуса, но забраться в него было проблемой. В Саратове народ, пользовавшийся транспортом, был молодой. Все студенты, и вот ведь какая оказия! Выстроятся в проходе, а на сиденья никто не хочет садиться. Так быстрее из транспорта выскочить можно.  Я понимала, что, если Славик сбросит своё ярмо с плеча, то нам никогда больше тот проклятый чемодан  не поднять.  И вдруг во мне  мгновенно проснулся профессиональный проводник вагонов! Я, хорошо поставленным голосом, каким распоряжаются  кондуктора в транспорте, с медными нотками в тоне, приказала:
-  Граждане пассажиры! Пройдите вперед! Троллейбус дальше не пойдет!
Это было неожиданно для всех: стоявшие в проходе студенты зашевелились и продвинулись чуть ли не на полвагона. Танька со Славиком забрались в троллейбус, где  чемодан был благополучно сброшен на сиденье. Люка, поднимаясь на ступеньки, дико оглядывалась, не понимая, откуда взялся кондуктор и где он сейчас. А Рита, зажав губы, смеялась тихим смехом, глядя на меня.
А я и сама не понимала, как из меня выскочил этот профессионал – кондуктор и подвинул такую массу народа!

Мы всё- таки добрались до нашего дома, помогая Славику тащить, толкать, волочить этот старый проклятущий сундук, которым мама Танькина наградила свою дочку. 
Славик промакнул вспотевшее лицо беленьким платочком, и, выгнув спину, потер ладонями поясницу.
-    Таня, что же такое тяжелое ты привезла из Костромы!? – Славику было любопытно
-    Ой, Слава, книги.
Славик улыбнулся понимающей улыбкой, гордясь своей начитанной избранницей.
-   Слава, спасибо тебе, а теперь ты иди. А мы тут  распаковываться будем. Иди, чтобы Анна Михайловна не видела тебя. А то попадет нам.
Славик, обескураженный такой короткой встречей с Танькой, попятился к выходу, всё ещё держась за поясницу.
Танька проводила его долгим взглядом, и когда убедилась, что Славик ушел, набросилась на чемодан.
-   Ирк, давай развязывай веревки, да не порви. Мама велела привезти назад и чемодан, и веревки.
Чемодан открылся. Он был наполнен крупной, ровной, красивой костромской картошкой.
- Таньк, да здесь, наверное, два мешка будет,- всплеснула руками я, жалея щупленького Славика.


   
Это наша четверка, идем с физкультуры: (слева на право) Я, Рита, Люка и Танька. Саратов 1960г.


-  Давай, выгружай в подполье картошку. Теперь зиму голодать не будем.
Зимние долгие вечера мы с Танькой, придя с гулянья, жарили картошку, приглашали к своему маленькому столику нашу хозяйку Анну Михайловну и, поужинав, просили её «раскинуть карты» на нашу судьбу. Она охотно это делала, потому что мы со вниманием и интересом ловили каждое её слово. У Таньки всегда выходило несколько королей, и множество дорог.
-  Пойдешь замуж за военного, - говаривала Анна Михайловна и многозначительно дула и сухо плевала на карты.
-   Мужем у тебя будет Славик, - вертела в руках карты наша хозяйка.
-   Да, нет. Я за Славика не пойду. Почто мне Славик? Я его соплёй перешибу.
-  Славик, Славик, - вздыхала Анна Михайловна, - карты не врут. Будешь жить с ним, как у Христа за пазухой  и умрете вы в один год друг за другом.
Танька, замахала руками и спутала карты.  Анна Михайловна погрозила ей пальцем и пошла к себе, на пуховую кровать, а мы с Танькой в свой запечный закуток.

4.ДАНЧО, КАК СИМВОЛ ДРУЖБЫ НАРОДОВ
Танька, не смотря на то, что Славик имел серьезные виды на неё,  вела переписку с  солдатом  армии Болгарской народной республики. Причем вела эту переписку уже много лет.  Когда-то нам, советским пионерам было представлено такое право переписки с иностранцами, чтобы доказать на собственном примере, какая у нас в социалистическом лагере крепкая  Дружба народов.
Большинству из нас  надоело  так дружить,  потому что писать не очень-то и хотелось. И у многих переписка  благополучно закончилась. А Танька всегда смотрела вперед! Так сказать, перспективу видела. И дружба русской девочки из Костромы с болгарским мальчиком из села Стаковцы переросла во взрослую переписку.
Звали того солдата Данчо. Он присылал Таньке  письма, которые надо было читать с права на лево и разбирать  значение почти каждого слова. 
     Это было занимательно, почти, как отгадывание кроссворда.  Танька к переписке с солдатом братской республики относилась очень серьезно, хотя  со Славиком   дружила и не отпускала его от себя. 
Прошло время. Наступил наш выпускной день. Мы получили свидетельства об образовании и собирались по домам, в родные города развивать кондитерское производство, как нам и было предписано задачами партии.
Славик больше всех переживал и, прощаясь с Танькой взял с неё слово, что она будет ждать его целый год, пока он закончит учебу в техникуме и ещё три года, пока Славик отслужит в Армии. Танька поклялась честным своим именем ждать и, счастливая, уехала к себе в Кострому, а я в Ярославль.
В Ярославль я приехала повзрослевшая с приобретенным статусом мастера – кондитера. По саратовским подружкам я скучала, активно с ними переписывалась и была в курсе всех их дел.
Люка вскоре вышла замуж за своего саратовского кавалера Витьку Трифонова. Он приехал за ней в Волховстой и увез в Саратов. Рита тоже вышла замуж, за местного парня. Переписку мы продолжали. А с Танькой мы дружили так, будто и не расставались никогда. Кострома рядом и была для меня, как дом родной.
Однажды пришла телеграмма, приглашающая меня на переговоры с Костромой. Тогда телефонов в квартирах простых граждан не было и приходилось переговариваться на почте, где был телеграф.  Я подумала, что что-то случилось. В трубку кричала Танька. Я сперва не поверила своим ушам, но она повторяла и повторяла:
-    Данчо, Данчо приехал. Ты меня слышишь? Данчо приехал. Приезжай!
-   Как приехал!? – мы, когда жили в Саратове, подсмеивались над Танькой и всерьез не принимали её переписку с болгарином. А тут вот он – живой болгарин и уже в Костроме гостит.
-  Как приехал!? – передразнила меня Танька, - По турпутевке приехал. Вот он тут стоит рядом. Ничего не понимает! – Танька, не обращая внимания на гостя, кричала мне в трубку.
То, что сообщила мне Танька, было так неожиданно, что совершенно выходило за рамки нашего советского бытия. На другой день я, отстояв свои двенадцать рабочих часов  у стола, быстро собралась в Кострому.
Тогда моста через Волгу в районе Костромы ещё не было. Не было и новых ярославских развязок костромского шоссе. Такси обычно за сорок минут долетало от Московского вокзала в Ярославле до берега Волги в Костроме, а чтобы перебраться на другой берег надо было успеть к отправлению парома. Я успела и поздно вечером была уже у Таньки дома.

 

Это город Кострома. Крайний справа Данчо. В середине между мальчиками я, Ирина Галицкая. 18 сентября 1961 год.

5. НЕПРИЛИЧНОЕ СЛОВО «СПИЧКИ».
Данчо мне показался простым парнем. Он был очень доброжелательным, но и мы его встретили с добром. Мы все: и Танька, и тетя Шура и я всё время улыбались, потому что запаса слов не хватало, и мы выражали самую высшую степень приветливости улыбками и приличными жестами.

Данчо уложили спать в зале деревянного частного дома, где жили Танька с матерью, тетей Шурой. Нас с Танькой на ночлег определили в чулан на широкую старинную кровать. Тетя Шура легла на лавке в кухне.
Половину ночи Танька рассказывала мне про Данчо, про то, что он не хочет ехать домой без неё и про то, что свадьбу надо делать в Костроме, а уж потом в Болгарии. Она поведала мне, что уже приходили к ней корреспонденты газет Костромских и что завтра она мне покажет, что пишут о русско-болгарской дружбе, и о героях этих дней – болгарине Данчо и русской девушке Татьяне.
Уснули мы уже поздно или может уже рано перед рассветом.

Проснулась я, когда солнце уже встало и в доме никого не было, кроме лежащего в постеле Данчо.  Я заглянула в залу, Данчо открыл глаза.
-   С добрым утром, Данчо! – я широко улыбалась, - я сейчас тебе яичницу приготовлю, а ты пока вставай.
Данчо кивнул головой.
Я поискала спички вокруг русской печки, чтобы зажечь керосинку, спичек не нашла. Зайдя в комнату, ничего плохого не подозревая, спросила:
-  Данчо, где спички, знаешь?
Данчо рывком натянул на голову  одеяло и спрятался под него.
Я стояла на пороге комнаты и соображала, где мне найти спички.
Данчо тихонечко выглянул из-под одеяла.
-   Спички?  Знаешь где спички?
Он опять нырнул под одеяло.
Я вернулась к керосинке, достала сковороду, вымыла её водой с мылом, вынула со дна посудника пару яиц и встала растерянная.
В это время открылась тяжелая входная дверь, и в дом торопливо
вошла тетя Шура.
- Слава Богу, тетя Шура, а то не знаю, что делать. Хочу яичницу для Данчо изжарить, а спички не найду, - пожаловалась я тете Шуре.
_  Ой, Ирка, да что ты! Да он не будет яичницу есть! Я сейчас всё сделаю. Ты не хлопочи!
Тетя Шура приготовила завтрак. Мы втроем сели за стол, выпили по рюмочке болгарского вина и стали ждать Таньку с работы. В эти дни её отпускали пораньше, как – никак иностранец в доме.

Наконец, пришла Танька. Мы собрались гулять по городу. Это было торжественное шествие, потому что нас останавливали на каждом углу, с нами хотели поговорить, хотели пожать Данчо руку, сказать что-нибудь одобрительное.
-  Вон, смотри, Виктор Пелевин, - кивнула головой Танька, - наш корреспондент.
Она чинно поклонилась молодому человеку в светлом плаще и с папочкой подмышкой.
Позднее я всё думала: « Может это тот Виктор Пелевин, что стал знаменитым писателем, а может не тот», - но фотокарточку его сохранила.

Виктор пошел с нами, и видно было, что ему тоже нравится такое повышенное внимание к нашей кампании.
Время неумолимо приближалось к вечеру. Мне надо было уезжать, потому что утром я должна была работать свои двенадцать часов.
На паром меня провожали всей Костромой.
Танька отвела меня в сторону и спросила:
-   Ирк, ты что сегодня утром Данчо сказала?- вид у Таньки был строгий и решительный.
-   Ничего…
Я стала вспоминать, что могла сказать такого, в чем  Танька может меня упрекнуть. Не находила.
-  Вспоминай, - ещё строже сказала Танька.
-  Да мне и вспоминать нечего! Я только спросила у Данчо, не знает ли он, где лежат спички, - я повысила голос.
Данчо, который стоял в окружении костромских ребят, вдруг повернулся к нам и проговорил:
-  Тана, Ира сказала пичка, пичка. Это плохо! Это очень плохо!
Огромные болгарские глаза смотрели на меня с укоризной.
-  Эй, Данчо, ты чего придумал? – Танька прикрикнула на него.
Данчо взял Таньку под руку и отошел с ней в сторону. Он что-то объяснял ей, а Танька внимательно слушала. Потом она разразилась таким веселым смехом, что все, кто стоял на причале, тоже заулыбались.



 
На обороте написано рукой оригинала: Галицкой Ирине от одного мальчика. Подпись: В.Пелевин. 16.09.61г.


Выглядит этот автограф именно так:
 

-  Ну, Данчо! Ну, придумал! Понимаешь, Ирк, он мне сказал, что сегодня утром ты произнесла плохие слова, что означает, будто ты хочешь к нему под одеяло.
-  Что!!!? – воскликнула я.
-   Он объяснил мне, что слово «пичка» по-болгарски означает то, что у нас…, - Танька подыскивала слово …,- как женский  орган, только в ругательном смысле.
-  Господи! – я почувствовала, как моё лицо заливает краска.
-  Виктор, дай мне спички, - сказала Танька.
-  Пожалуйста, - Виктор подал коробок.
Танька вложила коробок спичек в широкую, пухлую руку Данчо:
-   Вот это по-русски - спички. Понял?
Данчо кивал головой справа налево.
-  Таня, он не понял, - сокрушенно проговорила я.
-  Понял… Это у них так означает знак согласия.
Данчо обнял меня за плечи:
-  Прости, Ира.
-  Да что с болгарина возьмешь!
Я ступила на паром и, оглянувшись, помахала рукой костромским друзьям.
 
6. ХОРОША СТРАНА БОЛГАРИЯ…
Танька вышла замуж за Данчо и уехала в Болгарию. Мы переписывались. Я тоже вышла замуж, поступила в наш Пед, на третьем курсе родила сына и в 1967 году получила диплом о высшем образовании, чем очень обрадовала своего отца.
-  Вот, теперь и помереть можно, - папа как-то  виновато улыбнулся.
-  Ты, о чем это, папа? Вот ещё придумал!
Я сама чувствовала себя слабиночкой после сдачи государственных  экзаменов и не заметила, что папа постарел и изменился.

 
1967 год. Болгария. Пещера Магура в окрестностях города Видина. Слева направо: Данчо, Таня, Я, гид Ванчо и Рубенчо - первый сын Тани и Данчо .

Танька выслала мне приглашение, и я на целый месяц уехала в
Болгарию, в город Видин. Это был замечательный отпуск! Танька взяла отгулы, и мы поехали в село Стаковцы к  родителям Данчо. Нас встречали, как посланников  СССР. Всё село собралось у ограды дома  деда Живы и бабы Велики. В дом из скромности никто из соседей не входил. Стол накрыли во дворе, и всем было видно, как две рускини, Танька и я,  почтили своим  приездом старый дом Живовых. Жители села стояли за забором, а дети и подростки висели на том заборе, и, показывая на нас пальцами, обсуждали, как мы одеты, какие у нас прически, какие мы красивые.
-  Тань, может пригласить к столу кого-то, - засмущалась я.
-   Сиди и молчи. Здесь деда Жива командует. Он знает, что делает.
Потом были Варна и Златы пясцы. И где бы мы ни появлялись, нас встречали восторженные возгласы и  оценивающие взгляды.
Домой я приехала загорелая, поздоровевшая, полная положительных эмоций.
Потом жизнь побежала под уклон. Танька родила второго ребенка Сашу, а Рубенчо  вскоре трагически погиб. Умер мой папа. У меня тоже родился второй ребенок безнадежно больной. Мы с Танькой, побитые жизнью, реже переписывались. А потом Танька с Данчо переехали из Болгарии жить в Кострому, и вскоре развелись. Инициатором развода была Танька.
Тогда по телефону я пеняла ей, что  не дело она делает. Она же мне ответила:
-   Болгарская эпопея закончилась. Баста!
Мы виделись очень редко.
Наступила перестройка. Танька написала мне письмо, что вышла замуж за москвича и живет теперь в Москве, в  доме 26 по Кутузовскому проспекту, где когда-то жил Леонид Ильич Брежнев, а сейчас в его квартире живет Галина Леонидовна, дочка Брежнева.
 
1967 год Кострома. На завалинке у Танькиного дома.

7. ДОМ НА КУТУЗОВСКОМ 26.

Шел 1987 год. Перестройка была в разгаре. Я уже была на пенсии. Вышла в сорок пять лет, выработав стаж вредности на химии. Цены росли, пенсии не хватало,  и тут я вспомнила слова папы, о том, что, если будет трудно, то человека обязательно прокормит его ремесло. А я была мастер-кондитер.  Но никто не  хотел давать мне  в аренду помещение под цех и разрешение на организацию частного кондитерского производства. Напрасно я ходила по кабинетам  исполкомов разных уровней и за нашим санитарным врачом. Маленького ростика, со смешными усами под коротеньким носом, он возражал:
-  Кондитерский цех!!? Частный!!? Только через мой труп!!!
Я устала уговаривать его и  пообещала:
- Ну, что ж тогда будет труп!
Он захлебнулся воздухом собственного горла.
А я поехала в Москву. В приемную ЦК КПСС. Я верила, что там что-то ещё могут. Я думала, что звонок из Москвы заставит наших чиновников пересмотреть свои взгляды на  текущий политический момент.
В приемной ЦК КПСС какой-то мужчина с виду охранник посоветовал мне звонить по телефону и дал мне несколько номеров.
- А где телефон? – простодушно спросила я.
- Как где? Вон в переходе. Там много автоматов.
Я вышла на улицу, спустилась в переход. Звонила я долго и безуспешно. Ни один номер не отвечал. Кроме того, у меня, одетой в демисезонное пальто,  устала рука на сгибе. Я поняла, что меня обманули в самом ЦК КПСС! Я поднялась из перехода в вестибюль этого солидного учреждения, нашла глазами  того мужичка, что выпроводил меня в переход, и самым решительным образом обрушилась на него.
Он не ожидал, что такая маленькая женщинка, с уставшим лицом, так громко и напористо посмеет честить  его, работника ЦК КПСС,   перед всем народом, собравшимся в вестибюле.
-    Гражданка, у нас здесь не кричат! – пригрозил мужчина, на которого я «спустила собаку».
-   А что у вас здесь делают? – не унималась я, - людей в переход отшивают? Да? И не стыдно! Я, активный член партии, не могу добиться, что бы меня выслушали и приняли меры! И кто-то меня ещё будет обманывать!
Мужчина быстро отошел от меня, влез с головой в окошечко стеклянной загородки и что-то долго выяснял там.
-    Гражданка, пройдите на третий этаж в кабинет номер…, (я уже не помню сейчас тот номер)
Я, тяжело ступая по ступеням Центрального Комитета Партии, поднималась на третий этаж, сердце моё стучало. ЦК КПСС для меня тогда был не простым звуком.
Я шла по длинному коридору и читала номера кабинетов. Вот он, мой номер! С другого конца коридора к кабинету подошел высокий пожилой человек в черном строгом  костюме. Когда он повернулся ко мне спиной, первым входя в кабинет, я увидела, что плечи его и часть спины были осыпаны перхотью. Он скучно глянул на меня:
-  Проходите. Садитесь.
Я рассказала этому человеку всё, что я думала о перестройке, о роли партии в этом вопросе и о саботаже на местах. Он слушал меня равнодушно,  отвернувшись к окну.  Потом взял телефонную трубку, набрал номер и стал говорить с кем-то. Из всего разговора я поняла и запомнила только два слова:
-  Надо помочь. Надо помочь. 
Я вышла из огромного здания с тяжеленным чувством, что увидела деморализованную команду когда-то непобедимой партии. Я спустилась в знакомый переход, позвонила Таньке и услышала её родной голос:
-  Приезжай! Славик встретит тебя у метро.
Я вышла из метро. Стоял тихий ноябрьский день. Я устала, и мне захотелось просто присесть и ничего не видя, сидеть, обдуваемой легким осенним ветерком.
Слава узнал меня по фотокарточке. Мы поздоровались. Он взял меня под руку, и мы быстрым шагом, почти бегом устремились к знаменитому дому.
Дом с памятными досками на фасаде был великолепен. Мы вошли под арку и прошли в самый конец двора, имевшего форму каре. Поднялись на третий этаж, и я увидела Таньку. Мы обнялись, поцеловались, и мне захотелось всплакнуть. Так много прошло лет, так много всего произошло в нашей жизни и многое изменилось.
Изменились и мы.
Мы сидели за столом в большой комнате, и когда Слава выходил из комнаты, Танька полушепотом рассказывала, как она познакомилась со Славиком, как они поженились, как теперь им тяжело, потому, что  научный институт, где работал Слава, распустили, а людей сократили. Сократили и Славика.

Когда муж Таньки входил в комнату, мы переключали разговор на другое. Я спрашивала Славу, как он сумел получить квартиру в таком престижном доме, и куда выходят окна его квартиры, и сколько метров в комнатах, и прочую чепуху.

Слава рассказывал про маму, которая работала в партийных органах, и которой не только дали такую прекрасную квартиру, но и пайки давали и путевки на курорты и их, детей, посылали в престижные лагеря. А во дворе у них с детства живет Эдик, который придумал Чебурашку.

Когда Слава вышел на кухню, Танька опять зашептала, как она по утрам встает рано, ставит опару и  печет пироги. Потом идет с ними на рынок и продает их. Сначала пекла с мясом, но с мясом не берут, боятся, что мясо кошачье или собачье. «А я так старалась!»- говорит Танька. «Потом стала начинку делать из картошки с луком и с капустой. Вот тут у меня пошли пироги нарасхват».
-   Тань, саратовская учеба пошла нам впрок, - подмигнула я, и мы засмеялись.

В дверь позвонили. Пришла соседка. Одинокая женщина, работник архива ЦК КПСС. Интеллигентная, тихая, она, наклонившись к Тане, сказала:
-   Сейчас Галина Леонидовна подъехала. Вышла из машины – ну, никакая. Шофер  её под руки в подъезд ввел, - соседка покачала головой, осуждая дочку Брежнева.
Таня покачала головой, но комментировать не стала.
На другой день мы с Танькой вырвались из дома, и под ручку пошли гулять по Кутузовскому проспекту.

8. СНОВА КОСТРОМА.
Прошло ещё несколько трудных, обманных  и прекрасных лет. Я всё-таки добилась своего. Только кондитерский цех так и остался в мечтах, а вот первый частный магазин в городе я организовала. Конечно, не без помощи добрых людей. Но об этом будет другой рассказ.

 Славик продал свою квартиру на Кутузовском и с Танькой переехали в Кострому. Конечно, их тогда московские риелторы обманули и вручили Славику небольшую сумму, но на жизнь  хватало.
Я работала, как вечный двигатель и уставала страшно. И тут прошла реклама по радио о лосиной ферме под Костромой и о санатории. Я позвонила Таньке и пригласила её съездить со мной в санаторий. Она согласилась.

Я приехала за ней в Кострому. Однокомнатная квартира её была похожа на лазарет. Кругом таблетки, градусники, томограф, какие-то настойки.
-   Слава всё болеет, - пояснила Танька, тихонечко передвигаясь по тесной комнате, опираясь на трость.  Она выглядела не здоровой.
-  Поехали лечиться. Я тебя там на ноги поставлю. Гулять на свежем воздухе будем, дышать кислородом и хвоей. Будем пить лосиное молоко! – я хотела вдохнуть в мою Таньку хоть немного желания жить по-прежнему, не оглядываясь на возраст и невзгоды жизни.
Славик отпустил нас, взяв слово с танькиного сына Саши, что тот будет приходить к нему.
-  Вот у меня Славик какой! - Танька потрепала его по жиденьким волосам, - Я его в лотерею выиграла! Правда, Слава!?
Довольный Слава  улыбался.

Две недели для меня прошли в процедурах и прогулках по свежему воздуху. А Таньке не стало лучше, и через неделю она уехала домой. 

9. ШАПКА МОНОМАХА.
Славу хоронили в сентябре. День был солнечный, ясный. Народ на похороны собрался всё местный. Приехала сестра Славика с мужем. Они держались стороной, и видно было, что Таньку москвичи не жалуют.

Поминки Танька устроила в ресторане, по высшему разряду. Когда все разошлись, а москвичи поспешили на поезд, мы с Танькой на такси уехали к ней на квартиру.
-   Вот, Ирк, когда  Славик мой   умирал, сказал мне: «Танька, я пошел первым. Место занимать для тебя». Вот так.
-  Таня, а ты помнишь, как тебе Анна Михайловна, хозяйка наша саратовская, нагадала, что выйдешь ты за Славика, что проживешь с ним до самой смерти…
-   И что умрем мы в один год. Ну, его, Славика! Ирк, Снимай со стены его портрет. Московская эпопея закончилась! Баста! Давай лучше «вмажем» за упокой его души.
Мы «вмазали» по стопочке и разговорились по душам.

И тут Танька рассказал мне про Галину Брежневу:
-  У меня в Москве  был кот сибирский, - начала Танька свой рассказ, -  Я каженный день ходила  с ним гулять. Однажды вижу, подъезжает машина к подъезду, где Брежнев жил. Выходит женщина. Я сразу узнала, что это Галина Леонидовна. Я её прежде из окна видела. Вот она мне и говорит: « Я часто вас вижу здесь. А прежде не видела. Вы откуда ?» Я говорю: «Да, я из Костромы. Замуж сюда вышла». А она мне: «Пойдем ко мне. Выпьем немного. Поговорим». Я вижу, женщина хорошая, простая, отчего не вмазать стопочку. Говорю: «Пойдем». Пришли мы в квартиру. У неё горничная. Галина приказала стол в кухне накрыть. Мы сели и столько всего интересного она о себе рассказала! Я только слушала.  А потом она меня ещё несколько раз приглашала. А однажды и говорит: «Надо бы тебе, Таня, подарить что-нибудь, да дарить – то уже нечего! Ничего у меня не осталось». Я говорю: «Да, что вы, Галина Леонидовна! Какие подарки! Вот принимаете вы меня и за то спасибо».  А она встала и пошла в комнату. Выходит и выносит шапку из бобрика. Знаешь, такие раньше вожди наши носили – пирожком или «бояркой» ещё называли. Подает мне и говорит: «Вот тебе, Таня, даю шапку Мономаха. Папина шапка. Он в ней на охоту ездил по молодости. Так она лежит у нас с тех пор. Возьми», - и протягивает мне эту старую шапку. Мне неудобно было отказаться, я взяла.
-  А где сейчас эта шапка?
-  Славик одевал её, когда были морозы. Она какя-то маленькая, а ему как раз.
- Ну, Брежнев был крупный мужчина. Его ли эта шапка?
-  Ирк, Галина сказала, что эту шапку он носил, когда молодой был. Не всегда же он толстый был, - Танька настаивала на своём.
-  Ну, ладно, будем считать, что это Шапка Мономаха, - засмеялась я.
Танька подошла к комоду, открыла средний ящик и достала шапку. Изнутри она была сильно засалена по краю, а сверху очень красивая. Бобрик натуральный, блестящий.
-  Вот, память о Галине Леонидовне.
-  Таньк, а ты обещала  мне цветок денежный подарить, - вспомнила я.
-  Да, я отсадила тебе в горшочек. Поедешь домой, захватишь.
Я уехала домой в Ярославль и забыла про тот цветок.


10. ТРИ ПОДАРКА ОТ ТАНЬКИ.
 Прошло три месяца после  похорон Славика. Шел декабрь 2001 года. Звонок из Костромы поднял меня с кровати. Звонил Саша, сын Татьяны. Он с печалью в голосе сообщил, что Танька умерла в больнице.
-  Почему, Саша? Что с ней случилось?
-  Мама упала и сломала шейку бедра. Пролежала недолго, - я услышала, как он всхлипнул, - Тетя Ира, приезжайте на похороны.

Похоронили Таньку рядом со Славиком, в одной ограде, там, где он занял ей место. На поминках ко мне подошла старая женщина, которая ходила за Танькой, пока она лежала в больнице:
-  Это вы Ира?- спросила с улыбкой.
-  Да, - вытирая слезы, проговорила я.
-  Таня, когда приходила в себя, всё просила позвонить какой-то Ире в Ярославль… Это не вы?
Я заплакала.
После похорон, мы пришли в опустевшую Танькину квартиру. Саша всё ругал врачей, грозился подать на них в суд.
-   Саша, мать свою не вернешь. Оставь всё так, как есть, - посоветовала я.
Саша засуетился, предлагая мне взять что-нибудь из вещей матери.
-  Саша, мне ничего не надо. Вот только цветок она мне отсадила в горшочек.
-  Да, тётя Ира, вот он тут на столе, - Саша поставил цветок передо мной, - и ещё возьмите икону мамину.
-   Икону возьму. А ещё я возьму, если ты позволишь, шапку зимнюю, мужскую.
-   Какую шапку? – удивился Саша.
-   Она в комоде лежит. Открой средний ящик.
Саша открыл ящик комода, взял в руки шапку, брезгливо повертел её на руке:
-  Да, она же старя.
-  Мы все уже старые, Саша. Если тебе не жалко, то я возьму её.
- Конечно, заберите, - Саша недоумевал.

Вот три подарка у меня хранятся от Таньки: цветок, который быстро вырос, и мне приходится каждый год его пересаживать.
Икона – Спаситель, на которую молилась ещё тетя Шура в старом деревянном доме в Костроме на улице Дальней. И «Шапка Мономаха». Я пересыпала её антимолином, но в чистку так и не сдала. Не знаю, почему.