Прискандинавщина

     Он лег под корягу… Коряга была когда-то корневой си-
стемой странного и опрятного народа. Он лег под корягу
Хельсинки. Было хлюпко… Сверху совершался дождь… Ха-
рактер у него был кое-какой, но, к сожалению, не имелось
имени – именно того, что ему не доставало, ему и пожалова-
ли… Причем в соответствии с характером оказалось точно и
неизбежно паскудно… Этакий «дождь-ябеда», который идет
медленно, тщательно, осторожно и не понимает ни шуток, ни
ответственности за дачу ложных показаний…
     Итак, увильнув от ответственности отца… От ответ-
ственности мужа… От ответственности гражданина… От от-
ветственности «за»… От ответственности «перед»… От ответ-
ственности от ответственности… Кстати, «перед» не всегда
– «перед»… А «за», не всегда, соответственно, «за»… Он спе-
циально залез под корягу…

     Как-то, лежа под другой корягой, он смотрел на небо,
словно через увеличительное стекло воды… Она была полу-
пустой, как на Байкале. Неимоверно чистой… Сверху, как
всегда, кто-то плевал, подбрасывал замаскированные крюч-
ки и искусные приманки… Пришлось мимикрировать…
Растворить оболочку и желеобразно лежать и думать о сво-
ем телесном… И не только о том, что в это время где-то – что-
то… Ну и что? Думал он, почти не шевелясь.
     Иногда сверху падали листья, божьи коровки или
люди, и только последние старались подражать рыбам. По-
другому нельзя… Тоже мимикрия, но вульгарная… Хариус
ничего не понял. Прогнал мальков.
     Кто-то спросил: Пить будешь?
– Как?! – подумал он. – Я же захлебнулся!?
– Пить будешь? – спросили разом.
– Нет! – подумал он и сказал, – Конечно, буду!
– Ты почти не храпел, – женским голосом заговорил ка-
мень, на который он облокотился. Камень старался быть
женщиной, и ему это удавалось.
– Надо же, сразу несколько хороших новостей. Да. Вот
именно…

     Итак, на Байкале. Неподалеку… Совсем неподалеку
кто-то расстреливал тишину. Просто так. В упор… От тоски
или по пьяному куражу… Без всякого милосердия, по самой
сути, к не превзойденной никем природе…
     В итоге, чувак просто выпросил себе запись в скрижали
– большую «здюлину» от «Смотрящего». Хорошо бы, если
б потом еще вживили в мозг какое-нибудь антивандальное
устройство и один проводок, пробросили к душе. Но таких
не уймешь обещанием экзекуции или апелляции к разуму,
у них как будто бы существует еще один Бог индивидуаль-
ного использования. На всякий случай… Вроде бы как за-
пасной или для отмазки…

     Лежа под корягой Хельсинки в плотных, пивных слоях
«Лапин культа», он понял, что никогда не сможет ходить,
опираясь на лыжные палки, по летним улицам столицы
или любого другого Российского населенного пункта. И что
он никогда не сможет говорить так легко на чухонском язы-
ке, как ухарь-культуролог Костюмофф… И что он не может
долго сидеть, глядя никуда, потому что ему лучше удается
долго, глядя ни во что…

     Перестраивается… И теперь можно прочесть: не хочу,
в связи с отсутствием предмета для воображения в первом
случае… И полного разнообразия концепций и иллюзий во
втором случае… Будьте любезны, потрудитесь сделать раз-
личия между ними… Когда лежишь под холодной корягой,
глядя ни во что и думая, что думаешь об этом же и дума-
ешь…

– Если бы у меня закончились деньги, я перестал бы
есть, – признался он. – Но не перестал бы пить. Потом, я по-
шел бы устраиваться на работу.
     Мне все равно, куда устраиваться на работу, посколь-
ку мне 71 год, и я ни слова не знаю «за» или «против»… Мое
незнание дорогого стоит… Ибо я мог бы стать самым незави-
симым экспертом всего многообразия социальной жизни не
только под этой корягой, но и под всей большой и ветвистой…
     Ничего не понимаю, приезжаю, смотрю, спрашиваю
(через переводчика самообладателя Костюмоффа) быстро
разбираюсь, даю советы, навожу порядок. Со стороны не
просто виднее, а просто все видно… Надо иметь незамылен-
ный взгляд и, конечно, богатство опыта.
     В 71 год иметь счастье членораздельно говорить о дру-
жественных связях с дружественными странами вообще и
конкретными «тестомесами-побратимами» в частности –
большая победа Санкт-Петербургского института герон-
тологии.

     Есть такая игрушка… Признавался он сам себе:
– Например. Я мыслю регистрами двух веков и от них
по шву двух столетий… Это удача. Спаренные родители от-
делили меня от себя, и я в качестве перспективного жив-
чика измучил воображение своей матери. Мои родители –
это удача! Я разрушил их иллюзии, чтобы вместо них во-
друзить свои. И все же именно мои оказались выше… Ил-
люзии не возражают, родители тоже… Все это ровным сче-
том ничего не значит, кроме того или тех, кто к этому при-
вык относиться серьезно. А таких почти не осталось, за од-
ним небольшим исключением… Меня самого.

     Потом он умер. Это случилось в самом центре. В Сток-
манне, на маленькой скамеечке. С тремя помидорами в па-
кете, вязанкой «Лапин культа», с ванночкой очищенных
креветок и с баночкой какой-то гадости на пробу. Язык не
его и на этикетке и во рту. Казалось, что он умер, кому-то
подражая. Это было драматично уже потому, что ему уда-
лось умереть на чужбине.

     Вот, например, как об этом вспоминал молодой и наи-
честнейший ученый Пекка Пуркканен:
– Я только что расстался с бывшим индусом Пеккой
Салоляйненом, с которым, кстати говоря, совершенно
случайно встретился в Стокманне... Направляюсь к выхо-
ду из магазина, в сторону шведского театра. Вижу, тол-
пятся люди… И, действительно, люди балаболили вокруг
человека, который якобы умер. Он сидел в такой позе,
как будто напоследок кого-то послал на хер. В нем ощу-
щалось чувство выполненного долга, и отсюда характер
позы. Непонятно, сколько ему было лет… Сначала мне по-
казалось, что ему 71 год. Присмотревшись, я понял, что
не больше 42-х...
     Короче говоря, разброс возраста был существенным, и
это придавало человеку некоторую загадочность, даже не-
смотря на позу, которой он занял скамеечку. Подойдя по-
ближе, я дотронулся до руки, потом взял ее в свою руку.
Она была приблизительно холодной, но не до такой степе-
ни… Его рука была скорее остывшей от длительного и безре-
зультатного шебуршения под корягой, омываемой талой во-
дой. Может, искал чего? И вдруг в руке я нащупал его серд-
це… Откуда-то издали доносилась то ли тахикардия, то ли
глухая чечетка?
– Жив! – сказал он и продолжил о себе уже в третьем
лице. – Он жив!
     Что-то заставило произнести это на шведском языке,
по всей видимости, непосредственная близость шведского
театра.
     Потом человек коротко крякнул и сказал: – Я где-то чи-
тал… Что сон – это легкая форма смерти изящная и прият-
ная своим пробуждением.
     Так никто ничего и не понял… или ему не повезло с про-
изношением?

     Люди расходились с некоторым разочарованием в себе,
перетирая остатки происшествия и потеряв к нему вкус. Ав-
тор же его, в одном лице с самодеятельным актером, уже за-
явил на шведском свое отношение к жизни… В это время ан-
гел, опять же один на двоих, не без удовольствия совершив
благородный, скоропомощной поступок, сложил инстру-
мент и оперенье в футляр из под саксафона и, воспользовав-
шись лифтом в составе восьми человек, поехал под крышу.
     Кто куда, а он под крышу… Кстати, опустил этот лифт
одного только бывшего индуса Салоляйненна. Его повтор-
ное, неожиданное появление намекало на зарождение зако-
номерности в осенней теории появлений. И тут Пекка спро-
сил Пекку: – А теперь ты откуда?
– Провожал знакомого ангела.
– Он что, тоже бывший индус?
– В том-то и дело… Мы с ним уже в четырех воплощени-
ях пересекались. Хороший парень. Я хотел сказать: хоро-
ший ангел у вас! Заметили?
– Как тут не заметить? Спасибо ему нечеловеческое, в
смысле громадное… А меня Петей зовут…
– Они назвали ему свое имя, одно на двоих, и в резуль-
тате появилась некоторая жизнерадостность восприятия
друг друга.

     Оказалось, что люди, подобранные судьбой специаль-
ным образом, могут без тени сомнения доверять друг другу.
Мало того, они могут наслаждаться неожиданным общени-
ем и за кружкой пива, хотя выглядеть это будет нелепо. Они
что, по очереди ее будут пить? И все это, несмотря на чудо-
вищную разницу в возрасте, мест зарождения и рождения,
условий проживания и перспективах дальнейшего физиче-
ского существования. Конечно, нет…
     Увлекшись неразберихой в языках, они подъехали на
верхний этаж, в большую «харчевню» для посетителей су-
пермаркета. Не церемонясь, понабирали всякое легкое, по-
лучив возможность не спеша обсудить не только реанима-
цию Петра, но и проблему жизни и смерти в целом. Петя же
впервые за этот день хорошо подумал о происходящем…
– Господи! Мою смерть как рукой сняло… Я только что
был почти мертв или более того… Совсем. Но меня подобра-
ли эти симпатичные парни с христианским и буддистским
сознанием, которое было как-то удачно сбалансировано.
     Потом он сформулировал:
– В зависимости от состояния здоровья мне казалось, что…
а) я живу;
б) что до сих пор живу;
в) что живу, и это уже неплохо;
г) кажется, что живу;
д) вспоминаю, что когда-то жил, но поскольку я все-
таки о себе вспоминаю, значит, еще живу.
     В зависимости от того, сколько «молока» я выпил,
все вышеперечисленные рефлексии приобретают эмоциональ-
ный характер, и тогда я могу плакать, плевать в зеркало, под-
маргивать, жестикулировать по-итальянски и много еще кое-
чего… Что лучше увидеть, чем услышать или прочесть…
– Итак, Платон мне друг, но… Не надо… Я сказал то,
что сказал. Платон мне друг… Не Аристотель… Вино –
«молоко» стариков – сказал мой друг, и эта истина получает
все больше и больше научных доказательств.

     Через два часа он ехал на итальянском трамвае в Фин-
ляндии. Жаль, что в Финляндии не делают итальянских
трамваев с красными кнопками и большими стеклами…С
кем он спорил? С эфиопом. Эфиоп был только наполовину
эфиопом, а на другую половину – философом. Он старался
следить за точностью цитирования.
     Так мы поднимались в дневной ночи на трамвае № 3.
Буенос ночес! На железных электрических колесах к улице,
названной в честь колеса – «Каартенкатту» – ее имя… А мое
имя? Мы говорили с полу – эфиопом на каком-то близком
нам языке, у которого пока еще не появилось популяриза-
торов. Было довольно приятно, легко понимать друг друга,
двигаясь в одном направлении, задаваясь цитированием…
     В декабре он не отличал дня от ночи и ночи от утра, по-
сле которого неизвестно что… Хотя считается днем, но ино-
гда и света божьего не видно.

     Итак, утром… Долго. Очень долго… Вяло и безынициа-
тивно мочился. Потом решил наконец-то себе надраить зубы.
Достал их из стаканчика и поухаживал шикарной щеткой,
которую получил недавно в рекламной акции. Вставил весь
этот «шифер» в бездетное, язвительное лицо сатира и пошел
к Эрике в минимаркет за мягкой булочкой и ее грудным мо-
локом. Люди не дадут пропасть… Где взять людей?
     В почтовом ящике уже третий день калело на холоде
письмо из государственного департамента Z. Оно было все
усыпано отпечатками пальцев безымянных бюрократов.
– Так… так-так, – приговаривал он, залезая во внутренно-
сти конверта. Внутри оказалось признание департамента Z
о признании его неумышленной жертвой войны с Союзом
и вытекающим отсюда политическом и социальном выводе,
на его счет.
– Ну что ж, – подумал он, – теперь можно было бы рас-
считывать и на социальные преференции.

     Никто не звонит. Никто не приходит. Никто не здорова-
ется. Не пишет. Не заедается. Не любит. Не помнит. Пойду-
ка я себе в финский Дом престарелых. Масса времени. Мас-
са леса. Масса воды. Масса социального внимания. Буду
изучать английский… Это хорошее занятие, такое же как
простатит. Долго – долго писаешь, пока моча не перестает
бить в голову. С кровоточащей мыслью о том, что я еще могу
кому-нибудь пригодиться…
     С таким образом мыслей он заснул. Во сне все его про-
странство забил снег… Сильный снег.
Снег во сне, как это красиво! – подумал он – Снег во сне…

Однажды так уже умер его дальний родственник.

     За тремя дюнами от Рижского залива…Выпил пару рюмок
«Кристалла» и лег отдохнуть в обед. Заснул. Потом послед-
ний раз открыл глаза и сказал моей троюродной бабушке:
– Какой кайф, чувиха! Во сне такой снег…
     В конце дня она умерла тоже…
– Стоит вспомнить, как покажется, – достигнув верши-
ны сна, подумал он.- Так вот он и показался...
– Дед? Если честно, то я уже и не помню, как тебя звать?
– Папа Карлос!
– Это что такая реинкарнация?
– Нет, конечно, у меня был кое-какой выбор… Там так…
Вымышленные биографии имеют те же права, что и плот-
ские… А я, если помнишь, по-плотницки был хорош… как
Иосиф. Ну думаю, оригинально, дай-ка, думаю, пока то, да
се себе – это место забронирую. Теперь вот строгаю не тону-
щих в воде детей.
– А африканскую скульптуру можешь?
– Сам понимаешь… Здесь я все могу даже то, что не могу
и никогда не мог.
- Попробуй, изобрази что-нибудь непревзойденное и превосходящее этническое значение…
– Хорошо. Но учти, все то, что получится будет неза-
коннорожденным. Хотя главное, чтобы тебе понравилось…

     Слава Богу, он на том разговоре взял и проснулся. Во
время проснуться – это Осанна! Бог дал эту возможность
вернуться почти оттуда… сюда.
     Как напутствие прозвучал голос, очень похожий на го-
лос полу-эфиопа.
– Сопротивление полезно. Более того, ничего не бывает
полезней, чем сопротивление:
а) некоторой категории идей;
б) некоторой категории собственных мыслей;
в) некоторым категориям микробов и бацилл;
г) некоторой категории женщин;
д) некоторой категории мужчин… можно было бы и
морду набить… Был бы прок…

     Он проснулся и пошел смотреть в окно. Единственным
«лицом», хозяйничающим внутри двора, оказалась знако-
мая чайка. У нее была прямая кишка, поэтому постоян-
ный голод и экскременты повсюду – это самая настоящая ее
визитная карточка. Сволочь! Когда у него не работал холо-
дильник, он легкомысленно выставил за окно пакет с коп-
ченой салакой… Так они и познакомились.

     Кстати, о холодильнике. Наверняка ему, «незаконно-
рожденному сыну Маннергейма» могли бы привезти какой-
нибудь «Розен лев». Большой и нараспашку, в две двери…
Когда открываешь… Тра-та-та-та – «сороковка» Моцарта,
или цитаты синоптиков, или Чайковского…

     Всё, настрой на «Цеппелин»… В шкафу, который испытал
разные времена, оказался твидовый пиджак от Валентино,
всё остальное от Гуччо, Босс и прочих законодателей вкуса…
     Оделся, выпил афродизиаковков, набросил на «образ»
мелкодисперсную форму одеколона, с теми же афродизиака-
ми, и пошел к проституткам. Они любили с ним философство-
вать. Любой мотылек стал бы завистлив, глядя на него...

     Пролетая по центру, в одной из витрин он успел заме-
тить себя. Голого, деревянного, с выпученным животом и
телом, испытавшим рахит, но почему-то без гениталий или
почти без гениталий. А щекой к щеке с ним стояла женщи-
на с телом, украшенным сиськами, но тоже после рахита.
– Он даже больше, чем Папа Карлос – вылитый Моде-
льяни, – решил приземлившийся Петя, разглядывая свое
деревянное будущее в образе двух пупсов под сном из снега.
     Эрика, у которой он в мини-маркете брал «грудное мо-
локо», такое чудное вино из Германии, уже второй год яв-
ляется проституткой-любительницей. В высшую лигу ее
не пускают из-за возраста и серьезной конкуренции среди
спортсменок этого олимпийского вида спорта.
     Трудно, конечно, быть доступной и абсолютно разврат-
ной после тяжелого трудового дня, проходящего в товарно-
денежных отношениях. Хочется сначала привести себя в
порядок, отдохнуть, потом поговорить с кем-нибудь о вы-
соком, философском или похотливо-моральном… Что, соб-
ственно говоря, одно и то же. Все дело, с кем говоришь, о
чем и как смешиваешь пропорции.

     Он влетел к ней в приоткрытое окно, скорей всего, в
специально приоткрытое окно… Немного обжегся о зана-
вески. Видно, скорость была приличной и потом присадка
из афродизиаковков подействовала… Он до сих пор был под
воздействием работ своего «Папы Карлоса – Модельяни».
     Тяжело дыша, но непроизвольно проверяя наличие ге-
ниталий «а ля Джексон», он аккуратно сложил самодель-
ное оперение. «Валентино, Гуччо, Босс» сразу же распла-
стались на полу… Получилось уверенно и красиво. Голосом
припозднившегося героя он что-то крикнул, и она пошеве-
лилась в постели.
– Как все вспотевшие африканцы, ты пахнешь муску-
сом. Пойди, прими душ…
– Я пахну мускусом? – удивился он.
– Да. Я тебя почти не вижу – ты такой черный, такой
ночь, такой «блэк», такой старый, богатый, вождь!
– Ну хорошо, – ощупывая и разглядывая себя в темно-
те, сказал он и распахнул двери в ванную комнату.
     В самой ванне, в честь которой и назвали эту комна-
ту, сразу оказался мужчина. Он мылил себе голову и врал
песню.
– Кто это такой? – прошипел назад наш «летучий го-
ландец».
– Это мой тренер. Он приходит ко мне иногда мыться.
У него мало условий и дорогая горячая вода.
– Прямо как у меня, – подумал герой-любовник.
– Ему уже 71 год, он старенький, не то, что ты!
– Прямо как я ? – чуть не сказал Петя.
– Чего ты дрожишь, Мобуту?
– А тебе не приходило в голову, что я твой тренер? И
что при таких совпадениях речь может идти обо мне?
– Конечно, – оживилась Эрика. – Пойди скажи ему, что
если он сию минуту не уступит тебе место, я ему больше
никогда не дам… полотенце.
– Хорошо, – согласился он и повторно ворвался в ван-
ную комнату.
– Господи, там уже его или меня не осталось. Не было
нигде… удивился он обезлюдившей ванной комнате. Вот
ведь шалава… променяла меня на меня, как на первого по-
павшегося негра. Но я не такой!?
– Мобуту? Ты где? – прогремело в пяти кубических ме-
трах от него.
– Да. Я пока еще здесь, дорогая…Сейчас соберу свои сле-
ды, свои отпечатки пальцев, ватные шарики выдохов, зер-
кальные осколки переживаний, поправлю гусиные перья
на крыльях и адью!
Где Вы последний раз меня видели, Эрика? Нет. Вы не
б..дь! Вы просто плохая пишущая машинка… Вы печатали
с меня не то, что нужно. Соберитесь как-нибудь с совестью и
когда я, между прочим, зайду к вам в мини-маркет, оторви-
тесь от кассы не ради денег… Может быть, я успею еще выве-
сти вас в люди, если окончательно не одеревенею и не прильну
к своей «пучеглазой свазелендочке», с которой мы похожи как
две гигантские «картофелины в мундире».

     При минусовой температуре крылья трещат и быстро
снашиваются. Когда спускаешься вниз, на бреющем сы-
пятся искры, статическое электричество выглядит по-
фаустовски.
     Еще в детстве. Он без всякой посторонней помощи нау-
чился мечтать. Интерес к жизни был настолько велик, что
та или иная ее недоступность с лихвой восполнялась меч-
тами или изобретениями самых разных возможностей, при
помощи которых любой доступ к ней был открыт. Смелость,
художественность и оригинальность такого рода не только
награждает человека творческими способностями, но и дает
ему некоторые мистические преимущества. Например, меч-
та в образе навязчивой идеи научила его антропоморфизму.
     Нет. Конечно, он не мог пролететь мимо себя. Опять об-
жегся о стекло витрины и одеревенел. Потом прошел трам-
вай, которого сделали на другом конце Европы. Полки за-
вибрировали, и он почувствовал, как кто-то дрожит рядом.
У него стали глаза, как у ящерицы. Он ими повращал… и
рекогносцировался.
     Лучше, чем Арайя – никого в округе не было. Над ними
стояли три жирафа. По стилю чувствовалось, что это не Па-
па Карлос… И всякое, разное, мелкое барахло…
– Мобуту! – сказала она. – От тебя пахнет незнакомыми
женщинами.
– Хорошо пахнет?
– Да. Мне нравится.
– Тебе не холодно?
– Нет. Свет только немного мешает… А так здесь даже
интересно. Кого я только здесь не видела…
– Слушай, а нас как здесь позиционируют, как реклам-
ные экспонаты или как товар?
– Конечно, как товар. Ты что, собрался всю жизнь на-
блюдаться?
– И наблюдать… Главное наблюдать.
– Одно не равнозначно другому.
– А если я эксгибиционист?
– Это про «белых». А у нас таких эксгибиционистов,
как ты, пол-Африки.
– Так ты что, на самом деле из Африки?
– А ты что, нет?
– Я – нет!
– Тогда надо бы с тобой поосторожней…
– Я что, британский шпион?
– А кто его знает?
– Ну хорошо…А как нас продают поштучно или парами?
– Как купят.
– А ты как хотела бы?
– Сейчас уже и не знаю…
– А ты?
– Мне хотелось бы быть с тобой, как можно ближе. У
меня никогда еще не было такой настоящей шоколадки.
Никогда. А ведь мне уже почти 71 год…
– Мобуту?
– Да. Арайя!?
– Вместе, наверное, будет лучше. Ты искренний и ро-
мантичный.
– Да. Арайя!
– Ты какой-то необыкновенный…
– Да. Арайя!
     Очередной трамвай пробежал по легкому спуску к вок-
залу. Арайя покрылась гусиной кожей и сообщила ему, что
пришла любовь!… Под то, что у нас в Финляндии называет-
ся утром, они упали в кактусы.
     Он хохотал, когда пришел хозяин магазина. Это был
бывший индус Пекка Саломонянен. Узнавание оказалось
односторонним. Потом купили Арайю – неожиданно и без
всяких… И печальный, покинутый Мобуту, отсырев от слез,
нашел в подсобке твидовый пиджак от «Валентино, Гуч-
чо, Босс», переоделся и, унося с собой запах Арайи пошел в
снег, переходящий в сон.