Там царь Кощей...

               
                Великие  дела  надо  совершать, а  не  обдумывать  бесконечно.
                Гай  Юлий  Цезарь

— …У–у–у–б–ь–ю–у–у-у... — опять скрипуче завыл крепко привязанный Кощей.
— Ожил ещёжды, аспид... — Илья, кряхтя, поднял с земли своё могучее  тело, яростно поплевал на горемычные, густо покрытые кровавыми мозолями ладони, выдернул из кряжистого пня ещё не остывший от недавних впечатлений меч - кладенец, и тяжело пошёл к позорному столбу, тренированно примеряясь на ходу для хорошего удара.
— Кха!!! — крякнул он, снеся Кощею голову, как давно перезревшую маковку. Из худосочной до прозрачности шеи Абсолютного Злодея вытекло несколько ядовито - зелёных капель.
— Одно слово – нелюдь... — Илья сплюнул на сожжённую огнём и ядом Кощея траву, уже заученно воткнул меч в иссечённый им же пень, и грузно опустился возле накрытой на траве скатерти. — Тапереча слегка можна и чуток побаять…
Он хорошо хлебнул для нужного вдохновения из весьма вместительной  братины.
— Выехал я как-то из града Мурома... — в который уже раз начал он. — И держал свой путь на заставу князя Володимира. Путь, знамо, не близкий. К  вечору заехал на хутор. А тама - наша дружина! И говорит мне ихний воевода:  —  Илья, мол, свет...

— …У–у–у–б–ь–ю–у–у-у... — снова завёл своё неутомимый Кощей, уже успевший отрастить утраченную совсем недавно голову. – В–с–е–е–е-х    п–о–л–о–ж–у–у–у-у… - Он заскрежетал гнилыми зубами и на основательно обожжённую траву посыпались редкие, уже недееспособные искры.
— Заткните ему опять хайло его поганое, пока он вдруг в силу не вошёл! - Илья с горечью во взоре глянул на свои нетрудоспособные длани. — Таперя твой черёд... — сказал он Добрыне. — Сруби супостата! За сопли, значить, детей наших...               
Никитич с неприкрытой неохотой встал и поднял и свой, утомлённый работой кладенец.

— …Ну и жизня пошла... — сказал он, возвратившись. — Эхма, маета одна! Споймать-то мы его споймали, а вот живота лишить не могём! Притомились ужо...
— Так бессмертный жа он! — вразумил опьяневшего Добрыню Никита-Кожемяка.
— И Алёха гдесь запропастился... — Илья с трудом взял искалеченной  мечом рукой пучок лука, и макнул в сметану. — Обещал после полудни, а уж ночь скоро...
Он угрюмо покосился на заходящее за непроходимые местные леса Солнце.
— Загулял, не то, в слободке. С девками... — уверенно предположил Никита. —  Он  до их страсть как охочий...
— Молодой ищо. Горячий, — вздохнул Илья. — Надо было мне заместо его ехать.
— А ты  б где жрал, да пил!       
               
— …У–у–у–у–б–ь–ю–у–у–у-у... За–му-чу–у–у-у... За–гу–блю-ю-ю–ю–ю-ю... — Кощей всё никак не унимался.
— Кому рубить сей момент?.. — Илья нехотя оторвался от созерцания останков выпивки и закуски.
— Мой черёд... — Никита торопливо хлебнул из кружки браги. —  Я ему, злодею!..

...Тяжёлый конский топот остановил его на взмахе меча, и на поляну вылетел взмыленный до пены Буланка. Алёша - Попович лихо спрыгнул с него на землю.
— Тебя игде лихоманка носила? — зло вопросил Илья, пытаясь негнущимися пальцами подцепить родную чарку. — Виданное ли дело - столько рубиться!!!
Он кивнул тяжёлой, опьяневшей главой, на целую гору отрубленных Кощеевых голов.
— Руки притомились, мечи затупились...
— Так ведь и делов-то немало! — шутейно обиделся Алёха. — Пока то древо разыскал, пока срубил его, толстенное, пока ларец разбил, пока зайца загнал, пока утку подстрелил, пока...
— Мог ба и чуток пошустрее управиться с делами-то, — съязвил угрюмый Илья. — На то и послали на дело молодого, чтобы, значитца, наш пострел везде поспел…
— Как сумел, не обессудьте... — Попович развёл сильными руками. — Зато!..
Он достал из объёмистого подседельного подсумка большое жёлтое яйцо, и ехидно посмотрел на Кощея. Притихший было с его возвращением Бессмертный, уже опять яростно дёргался в своих путах и тянул тощую шею, подглядывая.
— Вот оно, заветное... — Алёха разбил толстую скорлупу о кружку, взял  выпавшую из яйца длинную цыганского вида иглу пальцами, и резким движением переломил её пополам.
Кощей захрипел, рванулся в последнем выдохе и трупно обвис на верёвках.
— Венец — делу конец! — сказал Попович довольно, подсаживаясь к накрытой скатерти, на которой ещё оставалось и что пить, и что есть. — Тапереча можно и на Змея!
— Да ты чё, сдурел, не то, по дороге?!. — опешил Добрыня, у которого  борода от возмущения мгновенно встала веником. — Без передыху?!. На ночь глядя?!. Где ж мы  его будем искать-то во тьме?!. И Горыныч — не Кощей: у него голов поболе будет!
— Прав старинушка... — мудро сказал утомлённый всеми дневными заботами Никита-Кожемяка. — Для такого дела передых требуется, да и силов побогаче... Попьём вот, поедим, отпочиваем... А по утрянке можно и на Змея. Никуды он от нас не денется!

                Гнать
                в  три  шеи
                можно  только
                Змея  Горыныча…