Невидимый мостик

Скоро он появится, чувствую..
Вы спросите, как увериться, в чём-то, если этого нельзя увидеть? А так. Услышите ль… Открыть сердце и слышать, слышать свое дыхание, само молчание, и ни в коем случае не надеяться на глаза, на себя, на всё человеческое.
Чтобы понять это, вернее стать способным чувствовать, ощущать, мне могло не хватить и всей жизни. Вначале я даже и представить не мог такого, но в тот день, когда встретился с ней, все начало меняться...
***
Это был обыкновенный день середины весны. В том году тепло стало рано, и мы вкушали свободу солнечных улиц, прогуливая последний, одиннадцатый класс. Обычно первые уроки просыпались в кино, на пуфиках, но сегодня отчего-то видеть никого не хотелось, да и все фильмы были уже пересмотрены.
Я вышел из квартиры, чтобы отправиться к школе, но, против обыкновения, поддался какому-то внутреннему порыву, и первый раз в жизни пошел по своей лестнице вверх. Дойдя до последнего, четырнадцатого этажа, я остановился. Следующие десять ступенек были плохо освещены, из темноты технического этажа вырисовывалась железная дверь. Мне стало не по себе. Я развернулся и хотел было пойти обратно, и - Хлоп!
Внизу кто то вышел. Я резко взбежал по ступенькам и затаился в темноте. Сердце мое заволновалось, а дыхание сбилось. Оказавшись близко к двери, я увидел, что висящий на ней огромный железный замок не заперт. Дождавшись, когда шум с нижнего этажа уляжется, я собрался с силами и, превозмогая страх, отворил дверь.
Против моего ожидания, чердак оказался просторным и светлым – солнечные лучи проходили сквозь ветровые окна, вдали летали белые голуби с большими, пушистыми дапами. Наступив на маленькую деревянную лесенку, ведущую к ветровому окошку, я немного высунулся, но сразу откинулся назад от вспыхнувшего страха высоты. Это тебе не пятиэтажка, подумал я, не полезу... Но вдруг сверху донесся громкий всплеск воды. Я удивился, но высунуться еще раз не решался. Тут еще один и еще.. И, не выдержав, зажмурив глаза, я стал взбираться на крышу, и, выбравшись, увидел ее!
Передо мной предстала светловолосая, стройная, обнаженная девочка. На вид ей было столько же сколько и мне. Она забиралась на голубятню и прыгала с нее в надувной бассейн так, что брызгами обливалось все вокруг. Кругом были натянуты веревочки, на которых весели вещи, ветер развевал небольшой тент. Под ним лежал шкаф, на котором аккуратно сложено было постельное белье. Рядом стоял столик и тумбочка.
- Эй, что ты стоишь, раздевайся и прыгай со мной, пока вода еще не вся разлетелась!
Почему-то послушав ее, я быстро снял с себя вещи и залез вслед за ней на голубятню. Оказавшись наверху я было замер в нерешительности, как вдруг почувствовал ее руку, которая сдернула меня с края. Потеряв равновесие, я со всего маху шлепнулся в воду. Глаза мои были открыты, уши заливала вода. Казалось, что у бассейна этого нет дна. Все мое сознание поглощало голубое ничто. Но вот ноги коснулись тверди, и голова показалась над поверхностью.
Она стояла поодаль от меня и заматывалась в разноцветное покрывало. Вылезая, я поймал себя на мысли, что мне стыдно, и, не в силах вылезти из бассейна, замер. Она, как бы прочитав мои мысли, бросила мне белую простыню.
- Будешь завтракать?
Я и не слышал ее, внутри меня неутихаемым ураганом крутились мысли. Кто ты? Что происходит? Что ты здесь делаешь? Что я делаю?
- Эй, так будешь завтракать или нет, - донеслось до меня сквозь гул моего непонимания. Я кивнул и стал вылезать из бассейна.
- Садись сюда, вот, выпей стакан воды, - сказала она, снимая с огня кастрюльку.

- Сегодня на завтрак овсяная каша, финики, бразильские орехи, яблоки, козий сыр и лепешки. Что будешь?
И лепешки...
- Кто ты, что ты здесь делаешь? - не выдержав, спросил я.
- Я -  Гера. Меня назвали в честь греческой богини земли. Я здесь живу и работаю с недавнего времени. А тебя как зовут? - сказала она, ставя передо мной пиалу с геркулесом.
- Меня Георгий, ну то есть тоже Гера. Меня не знаю в честь кого назвали.. Только я геркулес не ем.
- А ты попробуй, хоть раз в жизни, в честь Победоносца..
- Что?
- Ничто..
...
- Так что ты здесь делаешь?
- А ты?
- Я школу прогуливаю, а ты что?
- Везет тебе - в школе учишься. Меня родители сами учили.
- Как так?
- А так. Мы постоянно переезжали, а иногда и не в домах жили. Вот и учили.
- А почему переезжали?
- Они говорили что нас ищут...
- А почему вас искали?
- Ну..  они говорили, что Истину всегда ищут..
Я задумался и стал есть. Геркулес и вправду оказался очень вкусным. Пока я ел, она, держа в одной руке пиалу, другой стала раскладывать краски на бордюрчике, которым кончалась крыша, напевая очень тихо какую-то приятную, неизвестную мне мелодию.
- А где теперь твои родители? - отходя, чтобы пока она на меня не смотрит начать одеваться, спросил я.
- Они ушли.
- Куда?
 - В один-три-пять-семь-девятое-десятое царство..

Я с недоумением посмотрел на нее.

- Ну они мне что то рассказывали об этом, но я тогда толком ничего не понимала, а когда поняла, то есть ощутила, их уже не было рядом, не было у кого спросить то ли я ощутила. Но ощущение это было настолько ясное, что на самом деле сомневаться не приходилось...
- Что? А кто их искал?
- Черные люди.
- Какие?
Вот смотри и вынув из тумбочки несколько зарисовок она дала их мне.
- Теперь их почти не осталось, сейчас они стали хитрыми, коварными, и действуют незаметно, издалека, через что-то, но тогда... Ладно, оделся, наелся? Теперь иди откуда пришел, тебе пора.
- Это с чего?
- Не объясню, пожалуйста уходи.
- Могу ли я прийти еще раз?
- Приходи, только не раньше завтра. И никому обо мне не рассказывай, даешь слово?
- Да, даю.
- Хорошо. И помни, что слово в сто тысяч раз дороже любой бумажки, понял?
- Да.
Она отвлеклась и подбежала ко мне. Впервые тогда я увидел так близко ее глаза. Они были чисто зеленые, а взгляд строгий, но добрый, и немного хитрый. Она посмотрела на меня с секунду и обняла.
Чувство, с которым я спускался вниз, не покидало меня потом весь день. Внизу я разошелся с родителями, вышедшими из лифта, но ни они меня, ни я их не заметил, только потом это вспомнилось мне.
Это чувство было чем-то вроде безразличия и одновременно неизвестного мне ранее внимания ко всему. Я будто взлетел в небо и наблюдал  себя и все вокруг себя, так, как птицы крылатые. Все обычные интересы мои внезапно покинули меня.
Вернувшись домой как будто после уроков, я поздоровался с родителям и поймал на себе их удивленный взгляд.
- Ты что влюбился? – мягко улыбаясь, спросила мама.

Мне было не до разговоров и я, быстро разувшись, пошел к себе в комнату.  Все то, чем обычно я занимался - компьютер, игры, сети, нелюбимые уроки, телевизор, сделались мне на удивление чуждыми. Я было потыкал пальцами в пианино, но хотелось чего-то другого, а чего я и сам не понимал, да и хотелось ли..?
Так я и застыл до самого вечера, смотря в окно, ни о чем не думая. Когда стемнело, я вышел на кухню, поел и лег. Так хотелось скорее заснуть, чтобы завтра...
 
...Так я встретился с ней, так. А когда, уже после, я пытался рассказать об этом своим друзьям, мои рассказы вызывали только смех. Да и действительно какой нормальный человек способен поверить в такое. И так я перестал рассказывать, а просто, жил и верил. И вот случилось, скоро, уже скоро...
 
Но утренняя встреча не состоялась, потому как родители разбудили меня раньше обычного, со словами: «Радость тебе - ты не идешь в школу. Мы едем мы в Калужскую область в монастырь Оптина Пустынь на пару дней».
Тогда это поездка казалась мне самой страшной и мучительной пыткой. Позже, уже повзрослев и придя в этот Монастырь по собственной воле, я вспоминал об этом с улыбкой.  Но тогда вся эта долгая дорога, прицерковная суета, исполнение ритуалов, смысла которых я тогда не понимал совсем, в пространстве, не отличавшимся для меня тогда ничем от какого-либо другого, были для меня настоящим мучением.
Но вот мы вернулись. Я перетерпел вечер, ночь, утро.. И вот я снова иду вверх, волнение одолевает меня так, что трясутся руки. Подойдя к двери, ведущей на чердак, я увидел, что на этот раз ее замок закрыт. И сколько я не дергал его, уже не обращая внимания на происходящие внизу, все было тщетно. Сомнение вновь охватило меня, а вдруг мне все это приснилось тогда, вдруг эта дверь вообще никогда не открывалась? Я попытался собраться с мыслями и рассуждать здраво. Как-то же она туда заходит? Должен же быть какой-то выход! Я вышел на улицу и начал караулить вход у каждого подъезда, пока его не открывали. Там я  поднимался на последний этаж и снова, и снова дергал железную дверь. Закрыто. Закрыто. Закрыто. Вернувшись в свой подъезд и проведя какое-то время в темноте наверху, я вернулся домой.
Оказавшись в своей комнате я первым делом посмотрел в интернете, где продаются средства для взлома, но они оказывались либо дорогими, либо труднодоступными. Тогда я решил попробовать залезть на крышу через пожарную лестницу и внешние балконы.
Утро. Стою на балконе четырнадцатого этажа. От крыши меня отделяет два метра стены с выбоинами и карниз. Несколько раз я прокричал ее имя. В ответ тишина. Так я простоял около часа, все никак не в силах решиться, как перед заходом в холодную воду. Простояв еще минут тридцать и уже совсем ясно определив, как именно буду это делать, я полез по стене. Мне удалось довольно быстро преодолеть первую часть. Я схватился руками за карниз и повис. Да повис так, что сил подняться не хватало,  а ноги уже не чувствовали упора. Мое сердце стало разрываться от страха, я не мог двинуться ни туда, ни сюда. Я висел и висел, казалось, что руки вот-вот не выдержат. Пальцы начали разжиматься, стопы не находили выступа.. И тут ее рука во второй раз коснулась моей. Она одним сильным движением втянула меня наверх и оставила отдышаться. Я видел свои руки, ладони, которых были исполосаны жестью, видел царапину на ноге, еще чувствовал сильнейший страх, но смотрел на нее.
Она стояла совершенно обнаженная и молча улыбалась. Немного помедлив, она отошла от меня и начала делать зарядку. Я наблюдал за ее пластичными, необычными движениями и присутствие духа постепенно возвращалось ко мне.
- Эй раздевайся, давай со мной!
И на этот раз без лишних вопросов я скинул с себя одежду и стал приближаться к ней. Должен сказать, что тогда, впервые встретившись, я первый раз видел обнаженную девочку по-настоящему, теперь же - впервые рассматривал ее. И огонь внутри меня стал разгораться. Мои конечности напряглись, зрачки расширились. Она была так красива, что на какое-то мгновение у меня перехватило дыхание. Тут она обернулась на меня. И вновь стыд охватил меня, я упал на корточки, чтобы скрыть возбужденность свою.
- Ничего, вставай, ты же мальчик, это нормально.
Я качал головой не в силах встать. Она подошла ко мне, взяла меня за руку и подняла. А другой дотронулась до него. Белая жидкость брызнула так, что попала мне на лицо.
- Ну вот, так будет проще, но знай, что если хочешь приходить ко мне тебе надо понять кое-что, и тренировать себя в этом.
Она дала мне бумажное полотенце. Огонь внутри меня стихал. Тело немного ослабло.
- А теперь давай повторяй за мной.
И я стал повторять за ней. Мы вставали, ложились, складывались пополам, обнимали руки и ноги. Все это было достаточно больно и сложно, с меня каплями лился пот.
В конце мы легли на спину, и лежали так, в тишине. Лежали так в тишине. И только шумы города, как бы звуками подталкивающие облака пререливались с пением птиц, и дуновениями ветра.
- Ну вот и все, пойдем прыгать в бассейн.
Как в прошлый раз, только теперь уже без чувства сомнения моего, мы забрались на голубятню и прыгали в воду, которая брызгами разлеталась по всей крыше. Потом, также завернувшись в цветную тряпку, она кинула мне простыню. На завтрак было все тоже самое только вместо геркулеса была гречка с молоком, также сваренная на огне, и казавшаяся не менее вкусной.
- Так вот, - продолжала она, - понять тебе надо одну простую вещь, что увлекаясь телом своим и следуя его порывам, ты никогда не обретешь счастья, тебе никогда не станет хорошо, постоянно хорошо, и ты вряд ли  что-то сможешь чувствовать настоящего. Каждый раз тебе придется размениваться на мелочи, и не сознавать главного, что, как хороший фундамент небоскребу дает высокий и уверенный стан. Да, оно это ты, твой черный спутник в этом мире, неуклюжий, хрупкий, но только спутник, который так же заслуживает любви. Согласись, сегодня, подходя, ты рассматривал меня и смотрел на одни и те же места. Я кивнул, и воспоминание об этом снова огоньком загорелось внизу, но я отвлек себя.
- А это значит, что тобой управляло тело, а точнее одна из его частей, прислушивайся. Ведь глазами то правды не увидеть. Если хочешь я могу тебе показать все и рассказать как устроена, чтобы дальше тебя это не волновало, но обещай, что когда это случится, ты будешь собирать внимание, как сейчас это сделал, - опять словно прочитав мои мысли, сказала она.
- Также, если это и будет происходить снова, это ведь совсем нормально, тебе надо будет просто научиться ловить свое внимание, и ни о чем не думать. Ты можешь рассматривать меня сколько хочешь, ведь по большому счету я мало чем отличаюсь от деревьев или зверей. А то, что должно случаться между обнаженными людьми разного пола может случаться, и должно быть, ведь это чудо великое, но только после того, как возникнет любовь. Но это еще не все. Потом мужчина должен решиться и попросить руки возлюбленной у отца ее, и взять ее в жены, и кормить, и одевать, и давать кров и покой. Но до этого тебе еще жить и жить, а сейчас просто учись держать свое внимание,  тело и слово тоже. Понял? - сказала она, доедая кашу.
- Да, - ответил я в удивлении, - А сейчас можешь показать?
- То есть ты уверен, что уже способен справиться с собой? - улыбнулась она.
- Буду стараться.
- Хорошо.
Тогда она встала, взяла бумагу и карандаши, вынула маленький стульчи.
- Раз так, заодно ты будешь еще учиться рисовать, это поможет тебе не терять концентрации. Давай простыню. Я дал ей простыню, а она мне - бумагу с карандашами. Она села напротив меня и обнажилась.
- Рисуй.
- Но я не умею.
- А ты попробуй. Просто соблюдай границы света и тени. Прежде всего, передавай правильно формы в их пропорциях, далее перспективе и свете. Все остальные качества приходят как результат способа передачи формы. Обозначь основные части рисунка в виде овалов и прямых линий. Ну а потом штрихуй, по поводу цветов я расскажу тебе позднее, пробуй.
И я начал рассматривать ее, и увиденное переносить на бумагу. Было начавшееся волнение скоро утихло, и вот я уже сосредоточено познавал мир света и тени, линий, овалов и..  женского тела.
Так прошло много времени, за которое изрисовал несколько десятков листов. Она мне обо всем рассказывала и объясняла что для чего, и как это лучше нарисовать.  Тогда мне было так интересно, что я даже пропустил время, в которое обычно возвращался из школы, и пришлось врать родителям, что мы с учителем рисования ходили в гости к художнику, а тот нам раскрывал азы мастерства (которые и вправду мне открылись сегодня). И тогда стыд начал покидать меня. Потом только я узнал, что именно по способности стыдиться Бог, согласно истории про Адама, Еву и райский сад, распознал непослушание их.
 
С тех пор каждый день мой начинался с подъема по стене на крышу, с зарядки, лежания в тишене,  ныряния в бассейн, завтрака с огня, рисования. И теперь так увлеченный этим, я удивлялся тому, как мог переживать, сомневаться, испытывать скуку и страх...
Она читала мне свои стихи, а я, узнав, что такое возможно, стал писать тоже. И хотя я этого раньше и не делал, но понимал, что всегда хотел, где-то внутри, то есть именно этого не хватало, в те редкие моменты тишины. Она раскрывала мне пользу здоровой пищи и говорила, что главное в ней это то, что она ненадолго остается внутри. Ела она, должен сказать, очень мало.
Со временем Гера стала учить меня танцевать. Мы танцевали обнаженными, и только когда поднимался холодный ветер или было пасмурно, мы одевались. Сперва я освоил венский вальс, потом медленный вальс, фокстрот и многое-многое другое. Танцевать было так же хорошо, как рисовать, как писать, как быть вместе.
- Так почему ты живешь здесь? - спросил я ее однажды, когда мы прилегли немного отдохнуть после долгого занятия быстрым танцем.
- Жду, - потягиваясь сказала она.
- А чего здесь можно ждать?
- Невидимый мостик.
- Что?
Она перевернулась на живот и стала выгибать спину.
- Ну это та дорога по которой ушли мои родители.  Дорога, которая открывается тем, кто пришел сюда когда-то, тем, кто проявился: мыслями, действиями, делами.
- Да, ты уже говорила. А это как это проявился?
- А вот так. Существует множество миров, и наш мир, в отличие от многих, есть превратный, то есть тот, через который можно прийти к Истине, для этого он и есть, для того сюда и приходят.  Правда,  нужно ой как много!.. То есть всего одно.. Гм.. Даже ничего, чтобы.. – на мгновение она замолчала и задумалась.
- Когда ощущение это входит в тебя – начинаешь проявляться.
- И твои родители были такие? Но, почему они не остались с тобой?
Она встала и начала растягиваться.
- Потому что они сделали все, что могли, что должны были, я думаю.. Каждому в этой жизни уготовлены задачи и цели. И есть только два варианта – либо сопутствовать волей, либо сопротивляться. Сопротивляющиеся чернеют и возвращаются назад, откуда пришли, превращаются в пыль, а сопутствующие проявляются. Хотя и тут всему свое время.. Проявляются и для других проявленных, и для не-проявленного. Видимо не видимо, знаешь? Как объяснить..
Она улыбнулась и, немного подумав, продолжила.
- Понимаешь, сначала это было в порядке вещей, родители занимались своими делами и все было хорошо, теми делами, что были даны им, которые они чувствовали сердцем, и те редкие встречи с черными людьми, однажды начавшимися после прихода не большой, но все таки славы, заканчивались просто разговорами. Славы, стоящей на благодарности и радости людей. Но потом, по мере того, как работы родителей становились все более сильными, все более ясными и все большую радость приносили, черные группами стали преследовать их и меня. Начались проблемы с доступностью, нам просто стали перекрывать выходы куда бы то ни было, иногда даже еду было сложно достать. И чтобы продолжать трудиться, довершить должное, приходилось уезжать во все более безлюдные и натуральные места, выращивать все самим, носить воду с колодца. С каждым месяцем становилось все сложнее. И вот однажды утром много людей в костюмах окружили наш дом. Это было в девяностые, тогда мы жили в Абхазии. Выхода не было, и мы побежали на крышу, там родители поцеловали меня и, оставив мне письмо, которое велели спрятать, ушли. Как они ушли я, правда, не видела – от страха я потеряла сознание. А когда очнулась вокруг были только эти черные, но потому как я тогда еще ничего не ощущала, на меня даже смотреть не стали. А когда черные разъехались я открыла это письмо и... А почему ты спрашиваешь?
- Мне кажется неправильным, что ты живешь здесь, что ты одна, и..

- Мы одни приходим, и одни уйдем..
Выпрямившись она направилась к этюднику, я встал и пошел за ней.
- Подожди, а кто все-таки эти в черных костюмах?
- Это не важно.
- Нет, важно, расскажи!
- Ну это слуги тех, кто считает себя самыми достойными, тех, кто не слышит любовь, красоту, вечность, сквозь гул самих себя, своих желаний, мыслей, тех, не позволяющих себе верить, принимать. Они делают все, что бы завладеть всем, и ловят, и пытают, мучают тех, кто ощущает, что бы ощутить, хотя все это бесполезно.. Слуги тех, кто порождают  страх, не позволяющий идти к самому себе, потому, что сами такие.  Сейчас, правда, их просто так не увидишь, но они кругом, они ставят ловушки..
- Ощущают что? Какое начатое, какие ловушки? И откуда ты знаешь, что твои родители ушли, если не видела?
- Если бы это можно было бы объяснить.. На это уходят жизни. Ловушки вроде необходимости есть.
Ну а то, что они ушли – знаю из письма, и теперь чувствую.
- Ничего не понимаю..  Ну ты же ешь, откуда у тебя еда?
- Я рисую картины, которые у меня покупает друг на рынке, этого мне хватает на все, что мне нужно.
- Так если ты зарабатываешь, почему не снимешь комнату и не живешь как все?
- Говорю же - я жду невидимый мостик. И как все у меня уже не получается..
- Какой мостик, какие родители, люди в черном, что за бред, куда ушли, зачем ты меня обманываешь?
Я обогнал ее преградил ей путь, она остановилась передо мной.
- Я никогда не обманываю, вранье это то, что разрушает необратимо. Это трудно понять, но даже и здесь на земле есть временный мир, и мир вечный. Во временном мире живут те, кто бездельничает, таскает друг друга за волосы, ворует, обманывает, испытывает недовольство и раздражение, те, кто считают, себя центром всего, это мир не счастливый, но необходимый. А вечный тот, где каждый самостоятелен-совокупен, где мужчины и женщины склонны жить парами, где каждый трудится на благо другого, где мудрость и согласие, где центр всего ощутимо вовне. И может там и тяжелее в сто раз, и печальнее, но это мир счастливый, и он необходимый. Так вот, а землей все не ограничивается, как и на земле все так просто, что не так просто. Я уже говорила: вечный здесь - временный в следующем, - она подняла руку, показав пальцем вверх, и попыталась отодвинуть меня одним сильным движением, но я воспротивился ей.
- Необратимо, вечный, временный.. Что значит не ограничивается? Посмотри по сторонам - ты что, не видишь, что происходит на самом деле? Ты вообще спускаешься с крыши? Ведь это все твои выдумки, но ты ведь не сумасшедшая, зачем тебе это?
- Это все не совсем настоящее.. Знаешь что - уйди пожалуйста, успокойся и приходи завтра.
Она резко обняла меня, и мы разошлись даже не оборачиваясь.
До положенного времени возвращения из школы было еще достаточно, и я пошел гулять по городу.  Поскольку на улице было тепло, мне только и встречались девочки в коротких юбках, с голыми животами, собирающее взгляды окружающих их мужчин, но почему-то, несмотря на произошедшее, я помнил, что она говорила мне, и старался просто находить взглядом что-то красивое.  Опускаясь в безлюдную тишину дворов я вдруг встретился с одноклассниками, они сидели и пили пиво.
- Будешь? - спросили они меня.
Я не стал отказываться. Стакан за стаканом я утолял жажду и забывал об обиде, возникшей по ее вине. Потом еще подошел один товарищ и предложил всем покурить травы, и мы курили и смеялись. Мне все это нравилось, и было хорошо, так хорошо, что даже начинало казаться, что это уж точно куда лучше рисования, танцев, зарядки.. Ребята кричали и, перебивая друг друга, по-приятельски хвастались своими  похождениями. Перед уходом я попросил немного травы, думая завтра рассмешить Геру, показать ей, как может быть хорошо.
Проснувшись утром я физически ощущал бледность моего тела, сил не было встать с кровати, было плохо. Во рту густым осадком скопившееся пиво не поддавалось даже зубной пасте. Голова гудела, и все казалось противным, раздражающим. Родители подняли меня, стали кормить, а я кричал на них, мол я сам, отстаньте, не мешайте.. Они, выслушав без какого то ни было ответа, дали карманных денег и выставили за дверь..

По дороге к ней я сжимал в кармане горстку травы, которую чуть было не забыл в невнимательности своей, сгорая от нетерпения обрадовать ее. Когда мы встретились, она позвала меня как обычно, заняться зарядкой, но сказав ей, что сил у меня нет, предложил вместо упражнений покурить травы.
- Ты что ничего не понял? - приостановилась она.
- А что такое? - доставая из кармана банку продолжал я.
- Говорила же тебе про тело, ты что думаешь, только влечение есть его проявление?
- Ну да, а что?
- Посмотри на себя, ты, как мертвый. Разве это хорошо?
- Хорошо станет если покурим! - я искал зажигалку, а она продолжала неотрывно смотреть на меня.
- Да, тебе станет, потому, как ты сейчас в дисбалансе ей и созданном, и если ты ее покуришь, то действительно выравнишься, но потом станет опять плохо, и что ты будешь делать.. Снова курить? А мне если покурю станет не хорошо, потому как свое здоровье я взращиваю годами, и загрязнять кровь, ради несравнимых с каруселью даже ощущений.. Уходи и больше не приходи ко мне таким.
Эти слова остановили меня.
- Каким таким? - Начал я кричать на нее. - Это всего лишь маленькая радость!
- За одной маленькой последует другая, и так не заметишь, как станешь одной большой радостью, только вот радость эта будет только для тебя, другим будет грустно на это смотреть, - продолжив разминку, отвечала она.
- Кого ты из себя строишь! Думаешь ты лучше меня знаешь как мне быть!?
- Крик, злость, беспокойство - это тоже тело, - отвечала она спокойно, теперь как бы не замечая меня.
- Да как ты смеешь меня учить! - продолжал кричать я.
- Уходи, отоспись, хорошо поешь, маслиновые косточки чистят организм, я буду ждать тебя завтра.
Демонстративно выкинув при ней пакетик с травой, вне себя от злости, я ушел.
На следующий день случилось так, что родители узнали о моих прогулах, а ведь на носу уже были госэкзамены.  Они взяли меня под строгий контроль, и из дома отныне выход мне был закрыт. Это было ужасно, но с другой стороны спасало, потому как по вечерам первое время очень хотелось выпить и покурить.
Шли дни, дни, когда я познал, что значит скучать по кому-то, а по прошествии еще нескольких дней – я познал страдание, и еще нескольких - муку. Я только и думал о ней. И теперь ругал себя за то, что так поступил с ней. Как только меня освобождали от подготовки к экзаменам, которая понемногу все же становилась мне интересной и к тому же ненадолго отвлекала от боли моей, я принимался писать ей стихи, рисовать ее на память, представлять, что танцую с ней. Да, мама была права, теперь я ясно осознавал, что действительно влюбился.. Так прошло несколько недель, в течение которых все нарастал страх, что когда я приду к ней вновь, ее там уже не будет.
Так и случилось. Когда я преодолел стену и взобрался на крышу, она оказалась пуста,  только у голубятни валялся сдутый бассейн, лежал шкаф, накрытый полиэтиленом, и тумбочка.. Я упал и заплакал.
Наступили экзамены, которые я кое-как сдал. Ехать на выпускной отказался и ребят, которые звали меня пить после экзаменов, оставил, за это они прозвали меня трус и козел, да, я потерял их доверие, но зато, пусть и мысленно, но был с ней.
И вот по прошествии еще трех недель, а поднимался я наверх каждый день, мои страдания были вознаграждены.
Мое сердце сжалось, радость силой торнадо затягивала в себя все внутри, на глазах вступили слезы, слезы, потому как я думал, что уехала-то она из-за меня и теперь меня точно видеть не хочет.
Она сидела ко мне спиной, плечи ее были покрыты веснушками. Она пела песенку и кормила голубей. Вокруг нее лежали сумки и мешки.
- Прости меня, я не хотел, неужели своим побегом ты пыталась преподать мне урок? - осторожно подходя к ней, говорил я.
- Я не убегала и ничего не хотела. Выдумки это такое же проявление тела, кстати сказать, так что бросай думать за других, это еще хуже вранья.
Она вскочила, подбежала ко мне и обняла меня. Она улыбалась, и я улыбнулся. Она вытерла обратной стороной ладони воду скопившуюся у глаз моих.
- Ну, а где ты была?
- На море, видишь вся веснушками покрылась..?
- Но почему ты мне ничего не сказала?
- Так ты же перестал приходить, некому говорить было.
- Я думал что умру без тебя!
- Что? Лучше помоги мне разобрать вещи.
И, отбежав к сумкам, она станцевала знак предложения.
Я помогал ей. Среди ее вещей были новые картины с морскими пейзажами, раковины и камни.
- Зачем тебе эти камни?
- Нет, правильно - зачем я камням?
- Чего?
- Баланс, как вот это.
- Канат, а он что?
- Я по нему хожу, хочешь попробовать?
- Да.
И она натянула канат между голубятней и краем крыши. И, хотя я всегда преуспевал в спорте, здесь у меня не выходило больше трех шагов, при том я весь обливался потом, как будто в бане. Пока я пробовал ходить, она стала показывать мне камни, и, ставя их друг на друга так, что соприкасаясь всего одной точкой, они выстраивали вертикаль, по три-четыре камня, и заинтересовала попробовать и меня. Но как и канат не поддался мне, так и камни упорно не хотели вставать друг на друга.
- Ну ничего, сразу ничего не бывает. А уж в балансе стоит упражняться всю жизнь. Баланс это то, где один-плюс-один равно три, понимаешь? А если действительно хочешь чего то по-настоящему, то каждый день надо этим заниматься. Изо дня в день, жертвуя всем ради одного-двух дел. И только спустя десять тысяч часов занятий может что-то восполненное удастся. А так даже не думай. Надо в меру спать и с утра, после зарядки, приступать к работе над собой и предметом, только так.
- А как же свободное время, отдых и праздники?
- Праздник есть праздник, а для отдыха существует один день в неделе, сам выбирай какой. Свободное время это выдумка, может разве что только время еды, а так не секунды нельзя тратить напрасно.
- Почему, что значит напрасно?
- Это трудно объяснить.. Потом, если будешь так делать тебе это само откроется.
- Это то что было написано в письме?
- Нет, это я сама поняла.
- Ну а что было там?
- Ты готов верить и никому не расскажешь?
- Да, обещаю.
Тогда она залезла к себе в шкаф и достала конверт.
- Держи!
Когда я открыл письмо то увидел рисунок заставивший меня вздрогнуть. Я застыл и смотрел на него. Нет, было это не страшно, это было прекрасно. Пот выступил у меня на лбу, дыхание участилось, радость тихо вырывалась из глубин меня, это было удивительно. Когда я пришел в себя и смог оторвать глаза от рисунка, то перевернул лист, где на обратной стороне было написано:
В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог. Далее шел старославянский алфавит. Аз буки веде, глаголь добро есть, живите зело земля и иже како люди мыслете, наш он – покой, рцы слово твердо, и так далее. Ниже было написано: Любовь наша, прими, то что мы оставили тебя, но так было должно. Ты уже взрослая и сама все можешь. Когда ты ощутишь истину, и смыслом наполниться все, тогда поднимись над миром, и живи там. Делай то что дается тебе и жди. Если все верно, а в проверку тебе это письмо, хотя вряд ли оно понадобится, то однажды почувствуешь, что скоро откроется дорога, и дорога эта будет невидима. Если пойдешь по ней встретишь нас. Но смотри не сделай этого раньше времени, помни, ты нужна миру. Но когда решишься – иди. Мы любим тебя.
Дальше был нарисован кружок внутри которого помещалась точка.
Я не стал ничего уточнять, потому, как потрясение от рисунка, во мне что то безвозвратно переменившего, создавало толщину внутренней тишины. И молча я помогал ей разбирать остальное.
...И действительно здесь, на краю, ничего не имеет значения, здесь все просто есть, есть так, что ничего нет, кроме одного ощущения, такого, как будто и не чувствуешь ничего.
Ну вот, началось..
 
Шло время, все больше я находился с ней. Да, я точно любил ее. Душа моя заливалась светом стоило мне только увидеть ее. Дыхание сбивалось, стоило мне только обнять ее прощаясь. И вот однажды вечером я не выдержал и сказал.
- Я люблю тебя.
- Я знаю.
- И давно ли ты это знаешь?
- С того момента, как ты влюбился в меня. Это читалось во всех стихах, которые ты приносил мне. В твоих глазах.
- Ты читаешь мысли?
- Читать мысли очень просто, но для этого сперва необходимо остановить свои..
- А знаешь ли ты, что я хочу навсегда быть с тобой.
- Это было нетрудно предположить, но ты уверен, что способен быть таким, с которым можно быть всегда?
- Ты предлагаешь мне сомневаться?
- Нет, я предлагаю тебе выбор.
- Выбор из чего.
- Понимаешь что бы быть навсегда со мной тебе придется отказаться от всего остального, и мало того, для этого тебе нужно будет просить моей руки у моего отца, а он сам знаешь где.
- То есть ты тоже хочешь быть со мной навсегда?
- Не знаю..
- Я готов просить твоей руки у твоего отца.
- Тогда готовься - осваивай дело и занимайся им каждый день, что бы он увидел твой труд. Учись сдержанности и мудрости, этого ты можешь найти достаточно в себе, искусстве, вере, благих делах. Ну и если все будет хорошо мы пойдем по не видимому мостику вместе. Да, и еще, верь мне без сомнений, как и другим людям.
- Но как мне идти по чему то если я этого не вижу? Это же сумасшествие, и как я могу верить тебе, а тем более другим?
- А вот так, для начала просто верь мне, безоговорочно, ну и людям вокруг, а потом и просто научишься верить, испытывать веру.Так и пойдешь. Без этого ничего не получиться. И не думай ни о чем, только отслеживай откуда к тебе приходят мысли и чувства, выцеживай то одно ощущение, что с тобою всегда.
- А как можно верить людям вокруг, ведь они..
- Знаешь такую поговорку - верь, и тебя когда нибудь предадут, не верь, и предашь самого себя, да и потом - каждому по делам его будет.

- А..?

 - Искусство, благие дела, тишина, и вера, вера ко мне и другим, хорошо?
- Хорошо.
- Да вот еще, для того, чтобы пойти со мной тебе придется жить тут, то есть ты должен не обманывая родителей сказать им, что уходишь.
- Но если я так и сделаю еще увижу ли я их.
- Конечно, и меня с ними познакомишь, - улыбнулась она.
Тут я первые поцеловал ее. И в этот момент, когда мои губы коснулись ее губ, как будто земля и небо поменялись местами. И нечего большего в жизни моей до сих пор не ощущал я.
- А что мне взять с собой?
- Ничего мы пойдем голыми, привыкай не носить одежд. Из этого мира уходят с пустыми руками.
Счастье переполняло меня, и тогда в таком настроении я отправился домой. Когда я пришел был уже совсем вечер, и родители были дома.
- Дорогие мама и папа,- начал я торжественно,- я нашел себе невесту и ухожу жить с ней. Не знаю как долго меня не будет, но можете быть уверенны, что скоро я вернусь и познакомлю вас.
- И кто же эта счастливица? Спросила мама.
- Ее зовут Гера.
- Она что гречанка, - пошутил отец, - а что вы будете есть?
- Она работает, и я скоро смогу зарабатывать, к тому же нам ну совсем немного надо, вдвоем у нам получится, я уверен.
- И где она живет, куда ты уходить собрался?
- Она живет недалеко, но не могу сказать где.
- То есть как не можешь?
- Она просила меня не говорить.
- А кто ее родители?
- У нее их нет, она говорит, что они ушли..

- Как ушли..?
-  А вдруг это не та, которая суждена тебе? - перебила мама.
- Я точно знаю, что та, такого со мной никогда не бывало.
- Но ведь тебе всего шестнадцать!
- И что? Разве это имеет значение?
- Значение имеет то, что ты наш сын, и мы тебя не собираемся никуда отпускать, ты же еще не самостоятелен. Тем более тебе еще в институт поступать скоро.  Только когда начнешь обеспечивать - хотя бы себя, мы подумаем. Ты решил куда будешь поступать?
- Я решил, что ухожу к ней. И если вы действительно считаете меня не самостоятельным, знайте, что вы ошибаетесь. Я встал и начал уходить. Но тут отец подлетел ко мне, схватил меня и поволок в мою комнату.
- Если хочешь уходить, то вот твое место. Он затолкнул меня внутрь я упал на ковер и горькие слезы полились по щекам моим, кажется так, я никогда не плакал. Наступила ночь, и, решив, что родители спят, я тихо стал выходить, но подойдя к двери обнаружил ее закрытой на большой ключ, и, конечно же, такого ключа у меня не было. Вернувшись в комнату я стал обдумывать план побега. Единственным вариантом было окно, и, поскольку за все это время общения с ней страхи все меньше посещали меня, то есть, если и было мне чего бояться теперь, то только одного, что ее не станет у меня. Я начал вязать простыни, но вспомнив, что не могу обманывать бросил и лег спать. Утром родители меня встретили на кухне.
- Откройте дверь!
- Она открыта, утро вечера мудренее. Так ты и в правду решился?
- Да.
- Тогда вот что, вернись сегодня и перенеси нам то, чем эта девочка зарабатывает. И еще пару ее вещей, понял?
- Да.
Я мигом вылетел из квартиры.

- Я сказал им что ухожу к тебе!
- И что они?
- Не смогли отказать, но попросили принести им твоих вещей, и то чем зарабатываешь..
- Хорошо.
Она встала и дала мне свежую картину и брошку.
- Скажи инициалы твоих родителей
- А.А и К.С
Тогда, вырезав две тряпочки, она вышила инициалы в углах. Потом собрала еду, которая у нее была, и сделала что-то вроде фруктового салата, только с брынзой и приправами. Получилось очень вкусно, мы заодно этим позавтракали. А я, пока она делала это, нашел в отдаленном углу крыши медную проволоку, и, привязав одним концом к голубятне, а другим закрепив в расщелину крыши, создал первый свой музыкальный инструмент. Это были три струны низкая, средняя, и высокая, которые достаточно звучно резонировали о голубятню. Она дала мне все, и я пошел к родителям.
Я ждал их весь день, когда же они вернулись я отдал им это. Они обрадовались еде, потому, как вернулись голодными, и сочли ее действительно вкусной. Брошку, с радостью взяла себе мама, сказав, что это редкая, красивая и старая вещь. Платки они положили в спальню, а картину повесели в гостиной.
- Хорошая девочка.
- Теперь я могу уйти к ней?
- Нет, это еще не все, теперь тебе нужно начать работать, чтобы нам не было стыдно за тебя, от того, что ты обуза на плечах ее.
- То есть приносить деньги?
- Для начала это не обязательно, приноси то что ты делаешь, чтобы мы могли увериться, что ты делаешь, и этим сможешь прокормить ее.
- Главное свое дело сынок, посмотри по сторонам, сейчас все страдают бездельем и пустотой, ну то есть они ходят на работу, но что они там делают? Ничего. Но деньги то им за это дают, и потому все считают теперь, что ничего не делать это - делать, потому, как деньги дают. А ты, пожалуйста, чем ни будь реальным займись, хоть ботинки чисти..
- Ботинки… я не знаю что..
- Тогда оставайся и не выдумывай самостоятельности!
- Хорошо, дайте мне немного времени поразмыслить.
 
Конечно родители были очень удивлены, на их глазах я менялся необратимо. И из того замкнутого, серьезного мальчика, погружённого в мир компьютерных игр, и беспредметно шлявшегося по комнатам, прорвался росток осмысленности и света, росток сейчас раскинувшийся плодовитым деревом на карнизе...
...Знаете, я не раз замечал, как любовь меняет и мужчин и женщин. Как они преображаются в мудрости, или чахнут в безумии. Наблюдал, как любовь творит чудеса. И, наблюдая, сознавал какая же великая ценность - любовь, семья. Как разнополые существа становятся одним, целым, бесполым. Как по средствам любви семечко прорастает в земле, как дождь увлажняет землю, и как пар возвращается на небеса, как звучания рождают гармонию. И из-за этого я здесь, ведь как мне ни было тяжело тогда, ее лицо ни на секунду не покидало меня.
Вот он, я чувствую...
 
Придя к ней я пересказал ей новое требование родителей. И она ненадолго задумавшись сказала.
- Мне понравился твой инструмент, как это получилось? Он звучит необыкновенно.
- Даже не знаю.. Как то давно, будучи еще маленьким, я увидел гитару, и тогда мне захотелось самому сделать что-то такое. И вот вчера, найдя проволоку, от нечего делать.. А что необыкновенного в нем?
- Звучание, наравне со словом - есть высшее проявление человека. Но как среди слов, так и среди звуков есть правда и не правда. Так вот звук, который издает твой инструмент - правда. Это значит, что у тебя талант, я видела это с первого дня знакомства с тобой. Займись этим, эта работа подарит  счастье многим людям.
- Разве в работе не главное получать много денег?
- Сам подумай, ну вот у тебя много денег и что?
- Ну я могу купить все что хочу, машину, квартиру, есть в дорогих ресторанах, покупать одежду.
- Мы опять возвратились к вопросу тела, ты хочешь возить его, одевать кормить, выделят среди прочих..? Услышь меня уже раз и навсегда: если это сама цель, то ты никогда не будешь счастлив, потому как телу свойственно съедать душу.
- Ну а как тогда?
- А так - дари счастье и пользу людям и они тебе отплатят в разы. И будет у тебя все тоже самое, но стоять это будет не на жадности и самолюбии, а на радости и благодарности.
- То есть ты считаешь мне стоит попробовать?
- Да, оставь меня ненадолго, и я тебе дам книги, ведь, начиная что-то делать, надо знать, как это делали до тебя. Я знаю, где взять книги великих мастеров, таких как Амати, Страдивари, Шерцер, Краснощеков. Но всегда знай, что то, что ты будешь делать не может быть повторением, ведь самую большую радость доставляет то, что человеку удалось впервые придумать, что удивляет, и что при этом содержит в себе ту целостность подвижного покоя тождественого различия. Хотя, кажется, это у тебя и так уже есть - струны твои меня очень удивили, натянуть может любой, но открыть такой звук.. И она начала играть на них, кивая мне, что бы я уходил.
 
- Ну что? - сказали родители
- Я буду делать музыкальные инструменты.
- Что ты будешь делать? На дворе двадцать первый век, всех давно интересует электронная музыка, куда ты их денешь?
- Не волнуйтесь, все будет хорошо.
 
Когда я вернулся к ней, я застал ее пишущей что-то. Вокруг нее лежала кипа листов заграможденных буквами, символами, и картинками.

- О, ты как раз во время! Вот что мне удалось найти.
- Где найти?
- Во сне.
- Что?
- Понимаешь, сон ни чем по большому счету не отличатся от того, что называют бодрствование. Мало того, это части целого, как инь и ян. Ну как и смерть вообщем то – везде одно ощущение.
- Смерть..?

-  Я могу тебя этому научить. Так вот, во снах своих я не сплю. Там я позволяю себе читать, разговаривать с проявленными, мудрыми людьми, танцевать на балах, «Dans la salle de bal invit;», но это в свободное от Него время. И в эти три дня, пройдясь по мастерам, я просила у них книги, читала, и, просыпаясь, быстро записывала.  Они так удивлялись,- засмеялась она..
- Но как такое возможно?
- Говорю же сон и не сон, да, и смерть - по сути одно и то же, граница настолько тонка, что позволяет легко себя растворять. Вот, держи, только половина на итальянском, австрийском, немецком, вот русские, пока читай их.
- А с остальными как быть?
- Итальянские я переведу тебе сама, а остальные сам думай.
 Тут я, никогда особо не ценивший профессии моей матери, впервые обрадовался ей.
- У меня же мама переводчик!
Она смотрела на меня и улыбалась.
 
С тех пор мы были плотно заняты делом. Я проводил у нее почти все время. После зарядки и завтрака я принимался изучать тексты, она переводить и рисовать. Иногда мы делали перерывы на танцы, иногда она начинала петь, и я подхватывал ее пение. Как выяснилось, я обладал абсолютным слухом.
Мама с радостью согласилась помочь мне с переводом, а папа не мог поверить своим глазам, когда увидел столько информации, а тем более, что я собираюсь ее читать, и что уж совсем странно – использовать ее, чтобы создать что-то своими руками.
Прочитав большую часть, которую она сразу же сожгла, сказав, что это не должно оставаться здесь, я стал собирать материалы. Родители дали мне достаточно денег на покупку всего необходимого: «Мы думали, что и не дождемся, как наш сын станет делать толковое».
К этому времени закончились оставшиеся переводы, и дни мои уходили на подкрепление теории практикой.
Это было одно из самых сложных усилий над собой в моей жизни. По сравнением с этим работа над телом казалась детской игрушкой. Усилие приучить себя к терпеливому и радостному труду. Сначала я постоянно отвлекался, отходил полежать, попить или что нибудь съесть, но каждый раз, когда это происходило она говорила мне: «Так у тебя ничего не выйдет. Пойми, что ты делаешь сегодня будет с тобой и завтра, и если ты будешь позволять себе так часто отвлекаться то у тебя никогда ничего не выйдет».
Я слушал ее и слышал, потому что любил ее. И так несколько недель, себя пересиливая, я старался и вдруг ощутил ту радость, которая есть счастье, восполненность от того, что ты бодр, силен, что рядом с тобой любимая и ты, только, что бы поцеловать ее, потанцевать с ней, или поесть, отвлекаешься от дела, которое приносит радость не только тебе, но вам, и окружающим, ну и деньги, конечно же. Что засыпая ты уже размышляешь о том, как завтра продолжишь, то что начал, как можно что-то добавить и что-то убрать.
И вот настал тот день, когда я закончил первый свой инструмент. Это была небольшая струнная штуковина отдаленно напоминающая гусли. Я подарил ее ей. Она сразу же начала на ней играть, звук получавшийся отсылал нас куда то на дикий запад и мы прыгали под необычные звуки. Потом я попросил у нее показать его родителям, но она не позволила мне и сказала сделай еще. Следующее мое создание напоминало арфу и как только она была закончена, мы играли вдвоем, и звуки наших инструментов переплетались гармонией и резонировали чистыми вибрациями. Тогда я отнес арфу родителям и они очень обрадовались.
- Вот теперь мы можем позволить тебе уйти совсем.
- Но пообещай, что ты будешь навещать нас хотя бы раз на неделе.
- Хорошо, - сказал я и был таков.
 
...Долгие годы я тренировал в себе это состояние концентрации, отсутствия мыслей, и совершенного внимания, которое она мне начала  терпеливо присваивать, с самого начала нашего знакомства, и теперь оно уже стало нормальным моим состоянием, состоянием, в котором слышишь и видишь все сразу, и ничего не видишь, и ничего не слышишь. Скоро...
 
Тогда мы начали жить вместе и чем больше мы были рядом, тем сильнее становилась наша любовь. Сначала я ни как не мог поверить в такое, ведь в школе я был уверен, что нужно много девочек, тусовки, постоянные безрассудства с друзьями, но оказалось все наоборот. Мы могли все ночь лежать рядом и разговаривать о звездах, планетах, обо всем, что приходило в голову, могли просто молчать вдохновляясь друг другом, но днем после зарядки, мы принимались за работу, она рисовала, а я работал над инструментами. Иногда, когда мы засыпали она приходила ко мне во сне, пыталась разбудить меня там, но все заканчивалось тем, что я открывал глаза, и видел ее спящую рядом с собой. Обучение мое в этом плане шло сложнее, чем со всем остальным.
Так прошло около двух недель, стояла середина августа.
И вот однажды ночью она разбудила меня.
- Он скоро появиться, я чувствую.
Поскольку тема о мостике к тому времени больше не возникала, я уже было стал считать это выдумкой и втайне надеялся, что так оно и есть. Я надеялся, что когда придет осень мы спустимся ко мне в квартиру, а лучше снимем, ведь недавно друзья отца купили мой инструмент, и будем жить как все нормальные люди.
- Вставай, вставай, пойдем.
Я встал.

Она разделась, и я разделся.

Было прохладно и ясно.

Мы подошли к самому краю крыши.

Весь город, переливаясь огнями, волновался шумами..
- Как только я пойду, иди за мной и не говори, слышишь, слов нельзя говорить, тем более думать! И не оглядывайся.
Я кивнул. Сердце мое забилось в ужасе, в том ужасе, который, казалось было, уже покинул меня навсегда, то, что происходило никак нельзя было назвать нормальным.
Передо мной девочка, которую я люблю, теперь собирается идти с крыши по невидимому мостику..
- Остановись, не надо! - взмолился я к ней.
- Это ты остановись. Открой свое сердце, очисти ум, дыши глубоко и молчи. Верь, верь мне.
И мы стояли, обдуваемые ветром, в полной тишине, и только вдалеке иногда раздавались крики птиц, клаксоны машин. Вдруг я заметил, что к дому подъехали микроавтобусы, и из них один за одним входили и скрывались в подъездах люди в черной одежде. Мой страх усиливался и переходил в дрожь.
И тут она пошла, своими босыми ногам ступая по воздуху. Она была совершенно спокойна, и только ее обнаженное тело слегка покачивалось, а волосами играл ветер. Слезы полились из глаз моих, от невозможности, риска, страха, не встретиться никогда больше. Понимая, что скоро они придут, я шагнул вслед за ней...

...Вы,  должно быть, мне не верите, и никто мне не верил. Всю жизнь меня назвали сумасшедшим, покуда я пересказывал это, но я своими глазами видел как она шла. Шла с открытым сердцем и чистым умом. Теперь это предстоит и мне...

После того, как я шагнул, все схлопнулось во мрак. Долго было темно, и в этой темноте ничего не было, ни ее, ни меня. Временами я слышал чьи-то знакомые голоса, чувствовал какие-то раздражения. Потом стали мелькать световые пятна, потом взрывы ощущений, после образы.. Они было похожи на сны, но сны, где не было ни пространства, ни времени, ни рассудка. Я то возвращался во мрак, то что-то распознавал. Иногда световые пятна учащались, и я уже стал было думать, что через одно из таких пятен я и  вырвусь к ней из мрака, ведь это было целью пути, на который я ступил.
И вот как-то, чем-то собравшись, я вырвался, но вырвался вовсе не к ней, а в холодную больничную палату.

Стены вокруг были такими же белыми, как гипс, покрывающий все мое тело. Я ничего не чувствовал и мог шевелить только веками. Когда я открыл глаза, то рядом увидел спящую, положившую голову на мою постель, маму. И скверную серую погоду, желтые деревья за окном. Я попытался сказать ей: «Мама!», но и говорить я тоже не мог. Когда мама проснулась и увидела мои глаза открытыми, она плакала и говорила, что слава Богу ты очнулся. Через короткое время, я узнал, что полностью парализован.
Узнал, что на самом деле после того, как я шагнул, мое тело устремилось вниз. Узнал что мне повезло, ибо дом окружали высокие деревья. И ветки, сквозь которые я пролетал, разрывавшие мою кожу и ломающие мелкие кости, не позволили моей голове лопнуть при ударе о землю, как шарику с водой, брошенному с балкона, но сберечь меня от переломов всех остальных конечностей и позвоночника было им не под силу. Узнал, что тем мраком была кома. Но меня это интересовало куда меньше нежели осознание того, что я потерял ее, что она потеряла меня.
 
Я понимал, что никто не захочет жить с парализованным, который даже не может говорить. Когда я засыпал, то всей душой устремлялся к ней, кричал ей и молил ее прийти ко мне в сон. Я молил дать мне надежду, дать мне знак, что я для нее остаюсь тем любимым, которого она ждет там, куда ушла, что я нужен ей,  что жизнь моя не утратила смысл. Но сны, если вообще снились мне, то были про что-то совсем другое.
Иногда, не выдерживая, я плакал, ведь это было единственное, что было мне под силу, но, понимая, что и слезы есть телесное, скорее себя успокаивал..
Родители естественно сетовали на то, что как они могли верить моим словам, надо было отправить меня в лагерь..
Прошло два месяца. И вот я лежал и думал, что так моя жизнь и закончилась, что пусть меня отключат от аппарата, пусть мое сердце остановится, чем терпеть эту немочь.

Но вот однажды, засыпая, я вдруг уловил, что сплю и не сплю, при этом изображение, то есть комната, гипс, оставались неизменны, хотя было это уже во сне. Тогда я проснулся.

Это подарило мне каплю надежды, подарило понимание того, что если не в этом мире, то в том я уж точно отыщу свое счастье. И теперь пришедшему я пытался сказать глазами, что хочу читать, и вскоре одна из медсестер меня поняла. Дальше мне удалось уже родителям объяснить, что читать хочу про музыку, инструменты, и, главное, про сны. В моем случае единственным выходом были аудио книги. Литературу я не любил до того момента, как не познал ее стихов, как она не принесла мне старинные книги. Но теперь это было единственным, что я мог себе позволить, не считая фильмов, но их смотреть не хотелось. И должен сказать, что все, что мне приносили, по сравнению с тем книгами было как-то совсем не серьезно. То есть если из тех книг я выцеживал каждое слово, то здесь сотни слов, которые я прослушивал, были пустыми. Слушая же книги по сновидениям, я приступил к практике.
Наступила зима. С меня уже сняли гипс, и теперь я просто лежал в кровати. В ближайшее время меня должны были выписать и отвезти домой. Врачи говорили, что суицидника надо бы в дурку, но раз он ходит под себя, то можно и попустить.
И каждый вечер, засыпая, я, не сдаваясь, старался поймать то состояние сна-не сна, недавно ко мне пришедшее, чтобы там встретиться  с ней, но это не получалось.
Сердце мое сжималось от боли возникающей все чаще и чаще с пониманием того, что я ей теперь совсем не нужен, иногда думал даже, что вообще никогда не был ей нужен, иногда доходил до того, что представлял ее с другими, но старался пересилить все это, не позволяя себе думать об этом. И, когда уже совсем отчаявшись и уже начав придумывать, как действительно физически умереть, вдруг перед самой выпиской, заснув, я встретил, встретил ее, как всегда обнаженную. В больнице к тому времени я пролежал пол года.
- Гера, я с тобой. Просто там, где я сейчас - только один раз можно прийти в сон к человеку на земле, и совсем на чуть-чуть. Я переживала, чтобы не получилось в пустую. Я не сразу поняла, что ты не со мной, и хотела вернуться к тебе, но не успела. Ты все правильно делае..

Счастье от ее появления отозвалось электрическими разрядами до кончиков пальцев. Возникло ощущение, что над макушкой теперь сияет нимб. Прекрасное настроение наполнило меня целиком.
И на фоне этого в конце марта мне уже удавалось всю ночь, спя, бодрствовать. Мне случалось наблюдать комнату, в которой я был поначалу, потом менять пространство этой комнаты, а потом уже оказываться сразу там, где мне хотелось. Но самое важное случилось позже, когда я понял, что во снах  могу летать.
...Вам наверное интересно, как я не отчаялся так долго, а вот так.
С тех пор я накрепко усвоил ее научения о теле, и в самые тяжелые минуты вспоминал это, ведь наоборот хорошо, думал я, мне удается жить чистым духом. И конечно если б она не пришла ко мне, отчаянье вряд ли бы покинуло меня навсегда, но она пришла... И сейчас, стоя на краю крыши, я не испытываю ничего кроме...
Научившись летать, я стал перемещаться сквозь пространство и время, и чего я только не встречал там. Но это меня не радовало. В глубине души я понимал, что если не встану, то не смогу добраться до мостика и оказаться с ней. И потому к середине весны, уже находясь дома, я принялся засыпая не спать, а засыпать я научился в любое время, в не зависимости от того хотелось мне или нет, и даже не знаю было ли это сном, скорее, просто, другим состоянием ума. С тех пор во снах я искал способ встать на ноги. Но с кем бы там ни встречался, все мне говорили, что это почти не лечится, и что уж во сне лекарства мне не найти точно, и единственный совет, почему-то казавшийся верным, и слышимый мной во сне не раз, был о том, чтобы просить помощи у Архангела Рафаила. Сначала мне не хотелось в это верить, но, чем больше я об этом слышал тем неизбежнее это становилось. И однажды, проснувшись, я так и сделал.
Из-за всех сил сконцентрировавшись, я погрузился в тишину, находящуюся на границе снов и бодрствования, растворился в потоке бытия, и из всего себя, не используя ни слов не мыслей, отправил один мощнейший, будь то собравший в себе всю силу моего не-движения, сигнал веры, не явлено содержащий в себе мое желание.   
И к вечеру того же дня мне вдруг пришла идея - просто представлять, как у меня шевелится большой палец правой ноги. Я просто увидел, что так надо. И с того момента спать стал я по шесть часов в день, и только в воскресение позволял себе спать крепко.
И он зашевелился. Потом мизинец на другой ноге, все пальцы ног, ступни, включились ноги, тело, руки, Через месяц заработала шея и лицо. До того, как не заработает все, я даже не делал попыток вставать и ничего не показывал родителям. И вот второго июля, на удивление свое, я встал, но сразу рухнул - тело потеряло форму и упорно не слушалось.
Радости моей не было границ, ведь теперь я снова был в шаге от того, чтобы пойти к ней. Через пару недель разминок, а делал их, когда никого не было дома, дождавшись прихода родителей, я  полонезом появился в дверях гостиной. Мама рухнула в обморок, а папа кричал: «Сынок! Сынок!». Потом они попросили больше с крыш никогда не прыгать, на что я им ответил, что это было случайно. И они на фоне радости поверили.
Первое, что я сделал как только смог ходить - это поднялся на крышу, но там была только рухлядь все  превратилось в труху. Я заявил родителям, что хочу жить один, и что мне нужны деньги на первое время, а также деньги на мастерскую, на материалы и на еду. Они с радостью согласились. Я  нашел себе квартирку на окраине на последнем этаже и соорудил себе спрятанный выход на крышу. Для себя я ясно осознавал, что пока я не почувствую, не смогу ощущать чего-то, мне точно не удастся почувствовать мостик, а тем более пойти по нему, но это прекрасное настроение, как бы изливающееся от куда то сверху, которое со времени ее появления не покидало меня, казалось ключем к цели.
Я работал без передышек, только иногда отвлекаясь на музыку и еду. По мере создания мною разнообразных инструментов я еще и начал писать для них музыку. Я занимался этим еще будучи с ней, да и в больнице тоже, но никогда не записывал, а тут, освоив нотную грамоту, я смог записывать приходящие в голову мелодии. По мере того, как инструменты создавались и накапливались, мне стало удаваться продавать их, а то, что не продавалось, я начал раздаривать хорошим людям, которые мне встречались на улице, на моих редких прогулках.
Когда я начал зарабатывать так, что вполне хватало на еду, я позволил себе покупать книги. Но в них теперь находилось все меньше и меньше, настолько практика превосходила теорию. Иногда перед сном я слышал, как за окном кто-то играет на моем инструменте. Также я не переставал уделять время живописи, работал над цветом и формой. И некоторые инструменты, имеющие особое звучание, я стал покрывать краской и резьбой. Иногда я надолго задумывался, пытаясь понять, с каким звуком какой цвет соотносится. Каждый день перед сном я выходил на крышу и проводил там час-другой, исполняя свежие партии. Иногда мне все же казалось, что она, любовь моя, все же привиделась мне, но никак не мог я в это до конца поверить. И не мог не думать о том, что, а, может, и не суждено мне ощутить, но не давал этой мысли хода, погружаясь глубже в работу.
 
И вот однажды в дверь мою постучали. Открыв, я  увидел на пороге старого человека с палкой. К тому моменту со времени моей выписки из больницы прошло еще три года. За это время было мне и радостно, и тоскливо. Конечно, как любой нормальный человек, поддавался я порой и праздности и безделью, но всегда ясно чувствуя, что от этого нехорошо становится мне, и что это как бы удаляет меня от нее, превозмогал себя и продолжал начатое.
- Вы Георгий Андреевич?
- Да, заходите, может чаю?
- Я не буду заходить. Я здесь что бы передать вам это.
И он протянул мне конверт без надписей.
- До свидания, - сказал он и ушел.
К этому времени в моем городе было уже достаточно много людей, любивших вечерами играть на сделанных мною музыкальных инструментах, некоторые даже иногда собирались группами и устраивали джемы.
И вот под музыку одного из таких концертов я и открыл письмо. Там было написано, что мной заинтересовались в большом городе и приглашают работать у них. Также они как-то прознали про то, что я пишу музыку для своих инструментов, и просили о паре концертов. В конверте лежали деньги и карта проезда. Поскольку мне уже исполнилось двадцать один, родители дали добро на поездку.
 
...Это сейчас, будучи уже признанным мастером, я понимаю откуда пришло мое признание, но тогда я еще не совсем понимал этого. Так рано пришедшая ко мне слава, эта маленькая слава радости игравших на улицах, и далее взраставшая по делам, была только результатом моей любви, любви взращенной ее вразумлениями, и родителями, научившими меня понимать. Конечно, не без меня все это происходило, но если бы не они, не она.. Но сейчас это ничего не значит, есть только ощущение, ощущение тишины...
 
Когда я переехал, меня по моей просьбе также поселили на последнем этаже, предоставили мне большую мастерскую и назначили нормальную зарплату.  Я жил почти в центре города и, любуясь его новизной, полюбил прогулки перед сном. В одну из таких прогулок мне и повстречалась девушка по имени Ирина. Ира была хороша собой, воспитана и образована. Ныне она обучалась в консерватории и пела сопрано. Мы довольно быстро сблизились. И вот в неделе появились часы, когда она приходила ко мне и пела под сочиненные мною новые партии, вдохновение на которые мне с лишком дарил город с его культурной жизнью, частью которой я стал, ведь мои концерты имели успех из-за диковинности звучания и простоты музыки. Я стал вхож на вернисажи, приемы, закрытые вечера, но все-таки, сколько мне ни встречалось людей, и как бы о них ни говорили, в них не было чего-то того, что было в Гере. Да, однажды мне встретился один такой, но потом стало ясно, что это мне показалось. И была Ирина, которая еще и напросилась позировать ко мне в часы, когда я занимался живописью.
Так незаметно, украдкой, за этим последовало влечение. Ведь так много времени тогда  прошло с тех пор, как я в последний раз видел Геру, я был молод, и к тому же девственник. И однажды это случилось. После натуры, но которую в этот раз она пришла невероятно горячей и заняла совсем открытую позу.
Ее розовые груди были приподняты и соски, окруженные гусиной кожицей, были напряженны. Она неровно дышала. Лоно ее приобрело такой цвет, что рисуя его я ощущал, как расширяются мои зрачки. И я не выдержал. Она же с радостью открыла свои объятия, и это было неописуемо.. Но как только все закончилось, слезы хлынули из глаз моих. Вся сила раскаинья и ошибки свалилась на меня, а за этим последовала пустота, та пустота веселья и пресыщения. И попросив ее уйти, я засел в душ, и был там  долго.
Так плохо мне не было с тех пор, как я с похмелья пришел я к Гере, с тех пор, как я лежал в больнице, и все сложности, возникавшие с тех пор, как я остался один, все эти годы, теперь казались легким дуновением ветерка. Я потерял способность работать и сочинять, чуть было не запил и не купил наркотиков, но помнил, что если опущусь до этого то буду несчастлив навсегда. Это тело мое соблазняло меня и соблазнило пользуясь тем, что я дал ему волю. Я и предположить не мог, что черный брат мой  может быть так хитер и лукав. Не знал простит ли она мне, не знал видит ли она меня сверху, я молил небеса о прощении.  И повторял один и тот же вопрос – как мне найти баланс, как обрести покой, как достучаться до небес?
И прощение пришло. Через несколько недель, в которые бледность лица моего не спадала, вдруг пришла мне мелодия, и, когда я начал играть ее, спокойствие вернулось ко мне. Столько раз прощения у никого я никогда прежде и никогда после не просил. А эта мелодия сделалась одной из самых популярных сочиненных мною.
Так я продолжал работу и занятия, иногда писал ей стихи и зачитывал на закате, забираясь на свою крышу.
И вот однажды, а к тому времени прошло еще несколько лет, мне сообщили, что в город приезжает, чтобы дать серию концертов великий композитор. Мне предложили с ним встретиться. Предложили потому, как я узнал позже, что посчитали нас чем-то схожими, и решили, что мне, начинающему, а ему мастеровитому, может как-то это пойти на благо. Тем более он был заинтересован моими инструментами, и хорошо бы, сказали мне, было бы, подарить ему один. Работал он без перерывов и выходных, и потому единственным местом, где мы могли бы встретиться, был партер концертного зала, где даже на время перерывов он оставался сидеть один, обдумывая несоответствия оркестра, которым руководил. И вот в один из таких дней меня отправили к нему. В глубине себя я думал о том, что, может, он станет мне учителем, которого мне так не хватает...
В зале было темно и тихо, и я поднимался по ступеням выше и выше к месту, где он сидел. Идя я думал о тех мастерах, которые мне встречались во снах, и о той пользе которую они мне оказали. Великий гений сидел предо мной.
Это был обыкновенный человек, в заношенном костюме.
- Здравствуйте, - сказал я ему, - это Вам,- и протянул инструмент.
- Хорошо, садись сынок, спасибо, родной - ответил он.
И повертев его в руках, поняв что к чему, начал издавать звуки под которые заговорил:
- Вот сижу и думаю как мне быть, так повелось, - начал он, - что с самого раннего возраста моего недуг меня одолевает. Как быть? Каждый раз перед концертом у меня начинается диарея, и несколько раз концерты чуть не срывались по этому поводу. Да, один мой знакомый сказал мне мол, а ты выпивай коньячку или виски незадолго перед началом и, может, оно и поможет. А что я? Ну да лекарства-то не помогали. Я стал выпивать. Ну а вообще я не пью... Но и это не очень помогает. Как быть..?
Так он продолжал рассуждать, а я сидел рядом и восхищался им, восхищался так, что даже мыслей не приходило. Да, в нем, в нем было то, что было в ней, он ощущает то, что ощущала она, но как спросить его..? Так перерыв и закончился.
- Что ж, до свидания, - сказал он, и поцеловал меня.
Я был крайне удивлен, ведь чувствовал, и несмотря на всю бессмысленность слов его, что-то изменилось во мне, и изменение это отдавало теми, уже забытыми ощущениями, от ее объятий, от письма.. И я чувствовал это, но в чем именно дело, понять не мог.
Но понимать в этот раз пришлось недолго, потому как скоро это произошло...
Как обычно работая у себя в мастерской и доделывая тогда один из лучших своих инструментов, я проверял его и щипал струны. И вот, сделав пару движений и ощутив сладость звука, я отложил его, чтобы глотнуть воды, но на полке он все еще продолжал звучать. Я сходил на кухню налил выпить и вернулся, чтобы продолжить, и тут понял, что звучание не утихает. Я прижал рукой струны, но это не помешало звуку быть. И  вдруг за моей спиной зазвучал еще инструмент и еще, и еще, и еще, комната наполнялась звучанием. Я вскочил и стал приглушать их руками, но это не помогало. Я пошел умыться, думая, что все это кажется мне, но и это не помогало. Когда я вернулся, звук, так не покидавший меня в ванной, продолжался и набирал силу. Звучание это было таким, что, в общем-то, являло собой одну ноту, но настолько восполненную, что от невообразимости резонаций я осел. Тут зазвучала еще одна нота, так же восполнено, и набирала обороты, и, когда вторая поравнялась с первой, возникла третья нота. Это был аккорд. Я закрывал уши руками, прятал голову под подушку, но аккорд этот, настолько великий, что стало казаться, что весь мир, все, что меня окружает, и горы, и океаны, и небесные светила, и самая даль вселенной, лишь малая часть этого звучания, превосходил все.
Тогда я опустил руки, и смирился. А звук все нарастал, все восполненный становился, и вот мне ясно увиделось, что все человеческое, сделанное человеком, от языка до музыки, от шариковой ручки до самого человека есть лишь крупинка океанов, микроб этого звучания. Что и нет ничего больше, кроме этого звучания. Что нет ничего кроме этого всего-самого-звучания. Мое восприятие стало уплывать, и вот сознание уже неслось сквозь пространство и время. Нет, это не было сном..
И вот в конце этого космического пути моего сам Он предстал передо мной - источник этой великой вибрации и сама вибрация, великое все и ничто, белое и черное, ночная линия горизонта открытого океана.
И Он передал мне.., это сейчас я объясняюсь словами, а тогда это были только ощущения сменяющие друг друга, настолько великие, что ум не справлялся с ними.
- Теперь ты дома, смотри по сторонам, и ощущай, что только Ты-Я-Все есть на самом деле, а жизнь, земная жизнь - всего лишь миг, трепещущий в этом настоящем, в этом Всем-Тебе-Мне. Если хочешь остаться, просто перестань дышать, я разрешаю тебе.
- Но как я могу перестать дышать, - прошептал я, - Прошу, я хочу дышать, чтобы теперь, ощущая Тебя в Себе, и Себя в Тебе донести чувство это до людей. Ведь Ты знаешь, как много нас страдают бессмыслием, исходятся пустотой! Как я могу остаться здесь, тем самым оставив их!?
- Хорошо, - сказал Он, - но помни, что теперь тебе понадобится  вдвое больше усилий, чтобы жить там на земле. Но как бы ни было там внизу, дух твой отныне вовеки будет со мной, только остерегайся смеха, это одно, что может теперь опустошить тебя. Потому меня утратили на земле, и не верят в Меня, что однажды они начали смеяться над миром, потом друг над другом, а потом и надо Мной. И тогда потеряли Меня... И помни, что Истина постоянно меняется, что невозможно ее описать, можно лишь прибывать в Ней-Тебе-Мне...
 
Когда я очнулся в моей голове была звенящая пустота. То есть мысли, которые несмотря на всю мою успокоенность все были со мной, оставили меня. То есть совсем оставили. Совершенно оставили. Первое время я просто сидел, глаза мои были открыты, но они не видели, то есть они-то смотрели, но никакого анализа за тем не происходило, ибо нечего было анализировать теперь в этом Мне-Им-Всем. И не было ничего, то есть совсем ничего. Все было, было только все, целостное и восполненное, безвременное и безоценочное хорошо. Великая внутренняя тишина, непоколебимый единый покой, толща мирового океана.
И так, уже совсем редко, но все же еще тревожащие меня всю мою жизнь размышления о реализации, смысле жизни, провоцировавшие меня впадать в уныние, мысли зависти, неуверенности, сомнения, гонки, иногда заставлявшие скрываться от людей, исчезли на всегда. Тогда я понял, что даже мысли об учителе были искушениями тела что бы отказаться от того, Всего-Самого-Себя, что всегда было внутри меня, что и есть все. И так  радость величайшая  поселилась во мне, во всем, и я понял это все-самого-себя, и радость всех тех великих, что встречались мне в моих снах. И радость великого маэстро с которой он говорил мне о своих проблемах. И понял ее слова, понял письмо ее родителей и кружочек с точкой. Теперь я понял, что ощутил.
Тогда я стал работать еще больше и не уставать, давал много концертов. Во все своих произведениях новых, что я писал я теперь старался создать те три ноты, и ту тишину. Кстати сказать, на удивление мое, и в прошлых, не во всех, в большинстве, она так же присутствовала. Радость я видел в глазах людей, приходивших слушать, а сам был рад, потому что знал, что делаю единственно верное дело из всех дел. Славлю Жизнь, Дух, Гармонию, великую гармонию начала.
Ко мне стали приходить ученики, и единственное чему я на самом деле учил их были покой, трудолюбие, и вера. Для начала вера, по крайней мере, моим словам и делам, и людям вокруг. Я понемногу направлял их в искусство, религию, благотворительность, учил их служить, и при том не поддаваться на умные игры разума.
И вот однажды после уроков ко мне и пришло ощущение, что мостик скоро появится, и притом я ясно ощущал, как что-то внутри тянет меня вернуться на ту мою крышу дома, в котором я вырос. К тому же я стал замечать сначала по одному, а потом и целые группы людей в черном, следивших за мной. Также стали возникать проблемы с деньгами, иногда отменялись концерты, пресса начала высмеивать мое творчество..  И когда мне исполнилось двадцать семь, с трудом выпустив нескольких учеников, к тому времени мне уже не платили зарплату, ученики кормили меня, я приняв их деньги, которые были подарком, поселился в родном городе, на родной крыше.
Спал на шкафу, ходил обнаженным, ел здоровую пищу, делал по утрам зарядку и много работал. Как я потом узнал (а общался я только со своими родителями), в большом городе меня сочли без вести пропавшим, поскольку уехал я тайно, чтобы меня никто не тревожил, и чтобы люди в черном не знали где я. Мне соорудили памятник, а мои ученики открыли школу, где по моим технологиям учили делать инструменты, которые к тому времени уже разошлись по всей стране и за ее границы. И в моем городе какой-то богач, вдохновленный мной и особо гордившийся нашим землячеством, построил музыкальный театр моего имени, где исполнялась сочиненная мною музыка. И конечно все это была не совсем моя заслуга. Да, я трудился, но все это случалось благодаря любви моей, вопросу моему, и той встрече с Ним-Ней-Собой, где обретают жизнь.
На этой крыше мне удалось сделать самые искусные свои инструменты. Мало того, что они были из самых простых материалов, они еще были такими, что звучание их струн могло продолжаться почти час, и было оно отдаленно похоже на то - великое.  Я целиком покрыл их резьбой и окрасил в цвета, которые выработал годами занятий живописью и исследованиями соответствия цвета звучанию. Иногда я видел, как в подъезды захотят и рыщут вокруг люди в черных одеждах, но не переживал, потому как знал, что я под защитой.
И вот час назад я почувствовал, как сгущается воздух.  Скоро появится мостик.
Но теперь я не боюсь, нет не капли сомнения, и даже появляющееся внизу множество фургонов с черными людьми, забегающими в подъезды, только придают силу вере моей.
 
Вот я, обнаженный, стою здесь на краю
Я чистый, я светлый, и если и чувствую что-то,
То это глубоко, глубоко за сердцем,
Еле-еле теплящуюся, постоянную радость оглушительной тишины.
Я делаю первый шаг. И иду. Но это уже не я, это все сразу,
То есть одно только единое ничто,
которое идет по ничему и только звучит аккордом,
музыкой беззвучия,
Трезвучием любви покоя, и веры.
И вот видимое распадается на части, превращаясь в мелкую крошку,
И вот рассыпаюсь я и чувствую, как то, что было мной
Осыпается и смешивается в этом золотом песке гармонии мироздания.
И как будто выходя из моря на берег, я выхожу из
воздуха на твердыню небесную, и чувствую ее.
И обновленная, она солнечным бликом в луче света..
 
- Здравствуйте, я пришел просить руки Вашей дочери.
- Здравствуй, но знаешь ли ты, что это возможно только на земле, потому как здесь мы одно, одно со всем, что есть, мы одно Настоящие.
- Хочешь ли ты быть такой, или вернуться на землю? - спрашиваю я ее
- Хочу на землю, потому как только оказавшись здесь поняла, что ушла раньше времени. Хочу детей земных, и я так мало сделала для земли.. Хочу целовать тебя и быть с тобой..
Если бы у меня были глаза, то на них бы выступили слезы.
Я собрался, что бы влиться в свет этот, и воссоединиться с ней, но почувствовал сопротивление, это отец ее остановил меня.
- Тебе нельзя поступать  так, если ты сделаешь это, то останешься здесь..
Я остановился.
- Понимаешь ли ты, что отныне всю жизнь вам придется встречаться с черными людьми на земле, и первый черный человек - это ваше тело, которому сюда нет дороги. Понимаешь ли ты, что будет трудно и не просто?
- Да, я уже испытывал это, и знаю о чем вы говорите, но готов на все, потому как и я хочу детей, и хочу целовать ее, и..
- Тогда обещай хранить нашу дочь, кормить и одевать, и давать ей кров и покой. И быть исправным мужем, трудиться в положенные часы и быть верным ей что бы ни было. Уж такая она земная жизнь..
- Обещаю.
- Тогда благословляем тебя мудрый сын, бери ее и возвращайтесь скорее, ведь там в миру пространства и времени мост с каждой секундой сужается.
- Спасибо!
Я беру ее за руку и мы бежим вниз.
И в этом стремлении, я так ясно ощущаю чувство единства, оно будет потом на всю нашу жизнь, теперь жизнь вечную. Чувство, что мужчина и женщина есть две разделенные половины одного, что все, что ни есть есть неразделимое, но разделенное людьми, и что только обретающие целостность познают жизнь, настоящую, восполненную, ну и земную, куда уж там..
И вот мостик начинает закрываться, мы летим изо всех сил, но очевидно не успеваем, и, уже обретя себя, срываемся вниз.
И наши обнаженные, беззащитные тела, падают. Наши руки  проявляются, переплетенные в объятиях, я целую ее и она отвечает мне, и как будто совсем не важно то, что сейчас мы разобьемся о землю, ведь мы вместе, вместе-все-навсегда. Не важно потому, что если и было что-то важное, теперь, то эта была - любовь, великая любовь здесь и сейчас.
Но вот, как в первую встречу мою с ней, голубое ничто поглотило нас. Мы упали в воду, в недры животов матерей, разъединенных континентами, и теперь нам предстоит вновь отыскать друг друга, и в какой то момент, когда дети наши уже вырастут, и мудрость станет пробиваться в них, как семена прорастающие из карниза, оставить им письмо, и с чувством выполненного долга ступить, теперь уже держась за руки,  на невидимый мостик, что бы идти дальше...