Диалектика любви

                1
    Сейчас только ленивый не говорит о любви. Как только не эксплуатируется это слово.  В фильмах, в в эстраде,  во всех направлениях художественной литературы. А что же такое любовь? П. Флоренский в своём произведении «Философия культа» говорит, что снисхождение любви доступно только тем, кто взошёл на сияющие вершины духа. А все, что кроме того – это кисель и манная каша. У отцов можно найти мнение,  что любовь – это крыша здания, построенного долгим аскетическим трудом, подвигом смирения, послушания и молитвы. Не дерзну возразить против этого ничего, только уточню, что речь идёт о совершенной любви святых.
     Есть мнение, что 9 заповедей Нагорной Проповеди – это ступени совершенства, что это и есть лествица на небеса. И тогда встаёт вопрос: 1-я, самая низкая ступень этой лествицы возможна без любви? И вообще, возможно ли совершенно без любви сделать хоть одно богоугодное дело? Если ответить «нет», то, получается, что, оставаясь крышей и нисхождением с сияющих высот, любовь является ещё сутью, кровью всего Нового Завета. И, если мы познаём в Таинстве Причастия Христа целиком, то мы познаём и Любовь, потому что Христос и есть Любовь, как он Сам о себе говорил, что мы и читаем в Евангелии.
Сведя Любовь с сияющих высот в наш суетный и грешный мир, а, вернее, поняв, что Она это сделала Сама и без всякого принуждения,  мы встаём перед очень трудной задачей – разделить ту любовь, о которой вопит легкомысленно настроенная публика и Любовь, скитающуюся средь мирской суеты в пыльном плаще и сандалиях.  И здесь нужен очень серьёзный и однозначный критерий, чтобы с одной стороны самим не принять свои эмоции за божественную святыню, и с другой не попасться в сладкоречивые сети лжецов, выдающих несуществующее за существующее. Эту непростую задачу мы попытаемся решить в коротенькой статье на примере небольшого произведения C. Кьеркегора «Страх и трепет»
                2
    Вот ушёл человек в монастырь. Сменил свой мирской костюм на монашескую рясу.  Он – прекрасный человек, и он любит молиться Богу. И он сделал мужественный и решительный поступок. Но быть уверенным, что это и есть любовь мы не можем.

                3
    И вот Авраам едет убивать своего сына Исаака. Он ничего не сказал жене, а сел на осла, и поехал. Этот сын – цвет всего, что есть у него в этой жизни. Это чудеснорожденое чадо, плод его молитв, радость его старости, поэтому можно смело сказать, что, как он любит свою жизнь, так он любит  и своего сына. Что для него жизнь без Исаака? И как он объяснит Сарре, что он сделал, когда вернётся домой? Что произойдёт в их отношениях после этого? Как может Авраам быть счастлив на земле после жертвоприношения Исаака?  Но он всё же едет.

Очень многие монахи решили бы эту проблему довольно легко. Они сказали бы себе: жизнь – юдоль страданий, это не место, где нужно быть счастливым. Истинное счастье – исполнять волю Божию, и, «смирившись» таким образом,  успокоились бы.  Кьеркегор пишет, что это смирение является ложным:
   «Садясь на коня, я сказал бы себе: все погибло, Господь требует Исаака, я принесу его в жертву, а с ним и всю свою радость, но Господь все-таки - любовь и пребудет таким для меня в вечности; в этой же временной жизни мы с Господом не можем сговориться: у нас нет общего языка.
    Быть может, в наше время нашелся бы человек, настолько ограниченный и завистливый ко всему великому, чтобы вообразить себе и постараться внушить мне, что, соверши я действительно подобное, я превзошел бы самого Авраама, ибо мое неимоверное смирение было бы куда идеальнее и поэтичнее мелочности Авраама. Но это была бы чудовищная ложь, так как мое неимоверное смирение было бы лишь суррогатом веры».
    Зададим себе тогда вопрос: какое нужно иметь смирение, чтобы спокойно смотреть на смерть своего сына, на слёзы своей матери, на страдания своих ближних и неближних, утешая себя тем, что на земле вся тварь страждет?  Да полно, смирение ли это? Не попытка ли это как раз тех самых страданий и избежать, погружаясь всё более в состояние, называемое в психиатрии "скорбное бесчувствие"? ("Скорбное бесчувствие (лат. Anaesthesia psychica dolorosa) — литературное название психической анестезии, особого рода душевной болезни, наиболее характерным для которой является феномен отчуждения высших эмоций. У больных наблюдают полное бесчувствие к близким людям, утрата способности переживать удовольствие и неудовольствие, радость, любовь, ненависть и грусть. "- http://ru.wikipedia.org/wiki/Скорбное_бесчувствие)
 Можно объяснить всё просто: Господь попустил все эти скорби, а Он любит этих людей больше, чем я. Но велел ли мне Господь участвовать в этом своим бездействием, или всё же противостать? А вот Аврааму не только велел, но благословил его быть главным действующим лицом. 
И всё-таки Авраам едет на своём осле. И поездка эта длится 3,5 дня! Авраам мог подумать: я сам становлюсь, как покорный осёл. Наверное, Господу это не угодно, и Он хочет от меня неповиновения. Он хочет, чтобы я проявился, сделал что-то, доказал, что я разумное создание, а не бессловесная тварь! Но Аврааму чужды эти мысли. Что же его поглощает? Это Любовь. Любовь к Богу. Но, именно эта любовь к Богу, является источником его любви и к своему сыну. Авраам знает, что восстание против воли любимого Бога разрушит не только его отношения с Творцом, но разрушению подвергнутся и его отношения с семейством, да и сама его душа. Но, ни один из этих разумных доводов не уменьшает его отеческой любви к Исааку. Все эти 3,5 дня Авраам погружается в невыносимую муку страдания. Везя Исаака на заклание, он знает, что всё так быть не должно,  но он не сомневается в Любимом.  «Он сел на осла и медленно поехал по дороге. И все это время он продолжал верить, он верил, что Господь не потребует у него Исаака, хотя и был готов принести его в жертву, если бы это потребовалось. Он верил в силу абсурда. Ни о каких соображениях человеческих тут не могло быть и речи… Авраам верил в силу абсурда, потому что всяким человеческим соображениям давно настал конец».
Только любовь к Богу может освятить и превозмочь любовь к чудеснорожденному сыну. Только любовь к Богу может послать сына на крест, на войну, на смерть. Одного патриотического чувства далеко недостаточно. Священное дело – защита отечества, но само понятие отечества связано с понятием сыновства: Отец является отцом по отношению к своему сыну. Пока жив сын - существует отец. Как человек, не верующий в загробную жизнь, перестаёт быть отцом, если его сын погибает, так и при потере сыновей слово отечество теряет всякий смысл, если оно ограничено только этой жизнью. Поэтому, только сверхъестественная причина существенно оправдана, чтобы послать своего сына на смерть. И эта причина есть Любовь к Богу.

    И вот, наконец, вырисовываются очертания креста. А значит, что мы вплотную приблизились к Истине.
    Авраам любит сына, как свою жизнь, и без него ему жизнь не мила, он знает, что уже никогда не будет счастлив без Исаака. Но он любит и Бога больше своей жизни, верен Ему и никогда не изменит Его слову. И Этот Бог требует от него принести в жертву любимого сына. И в белый ужас этого невыносимого противоречия, в муку этого фатально трагического кошмара Авраам погружается три с половиной дня, пока длится его путь до горы Мориа.

                4
   Любовь – это непременно крест. А крест – это непременно страдание. И на том кресте человек распинается между двумя заповедями о любви: к Богу и к ближнему. Любовь – это погружение в глубину самого страдания, она не может себя успокоить чем то одним. И это диалектическое противоречие не в состоянии разрешиться на земле. В рамках земных у него решения не существует. «не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4: 20) Но, кто любит ближнего, тот никогда не сможет быть спокоен, пока существуют болезни, нищета, ложь, насилие, войны, и сонм страстей человеческих. Пока существуют погибающие и погибшие. Он хотел бы, чтобы все были счастливы в Боге, кторого он познал. Как это противоречит словам современных законников о юдоли страданий! Сознавая необходимость страданий, он не желает людям страданий. А, что самое существенное, ОН НЕ МОЖЕТ ПАСИВНО ПРИМИРИТЬСЯ С ИХ НАЛИЧИЕМ! Но Бог попускает им продолжаться. И опять двуединая любовь вступает в значительное противоречие сама с собой. И снова остаётся только вера "в силу абсурда, потому что всяким человеческим соображениям давно настал конец". Что же означают в свете сказанного осиповские мудрования о покаянии после смерти, о спасении вне церкви и о помиловании непокаявшихся грешников, как не очередная попытка себя успокоить, сойти с креста любви, неспособность разума выдержать "силу абсурда", крушение веры...
    Но вот созревает готовность страдать ЗА ЛЮДЕЙ. И чем сильнее человек приближается к божественной любви, тем сильнее этот ужас ощущения смерти и сострадание людям, окружающим его на земле. Он готов умереть за них, четвертоваться, пережить все муки ада, и только глубокая и искренняя молитва за этот мир может принести ему временное упокоение.

                5
   А в повседневной жизни есть место любви? Или только кисель и манная каша?  Может ли её признаком быть желание пострадать за других? Однако, мы знаем, что социальная работа и самоотверженность в области бытоулучшения на практике часто приводят к противоположным результатм и исходят совсем из других источников. Или признак любви – это стремление к Триединому Богу, участие в таинствах и церковная жизнь? Но все мы встречались с ситуацией, когда именно в церковной среде наблюдается сильное оскудение любви, как у того левита, который не захотел помочь человеку, израненному разбойниками.  В чём же суть этого оскудения? Авраам любил своего сына, желал ему счастья и сам хотел быть счастлив на земле вместе с ним, он знал обетование, что в Исааке благословятся все племена земные, и желал людям этого благословения. А многие наши церковные современники, неправильно понимая Писания, преодолевая в себе любовь ко всем благословенным радостям этой жизни, выхолостили её и к самому этому Богом созданному прекрасному миру, и отказываются они от того, чего уже давно не любят, к чему равнодушны, а такая жертва очень мало стоит. Более того, совершая над собой такое насилие, теряя саму способность любить человека, они теряют уже возможность любить и Бога, по тем же словам Иоанна Богослова: «не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4: 20)Говоря это, я не принижаю ценность и необходимость церковной жизни, а имею в виду лишь то, что Любовь к Богу полноценно может существовать ТОЛЬКО  в совокупности с любовью к Его творению.
   В свете всего сказанного, чем же, как не любовью можно назвать повседневный подвиг любящего Бога человека, молящегося, хоть и несовершенно, за своих близких из чувства сострадания и жалости, безропотно терпя искушения и насмешки окружающих? Не того, который, считая себя спасенным и уже породнившимся с Создателем, взирает с "недосягаемых высот" на "копошащихся у его ног людишек", но и не того, кто готов ломать божественные устои, бросая вызов Творцу, ради счастия грядущих поколений. Крест - фигура статичная, которая по мере приближения к Голгофе, всё сильнее сковывает внешние движения, оставляя только один открытый путь - путь молитвы.
   Мы выяснили, что сама любовь диалектична, противоречива в себе самой, и именно эта антиномичность и должна быть её основным признаком. Сама эта антиномичность является источником страданий, а символом её является КРЕСТ. Человек, подъявший крест непрелестно, обречён на любовь. Ну, а что означает церковное понятие "подъять крест", мы отсылаем любознательного читателя определить уже из святоотеческих источников.